Текст книги "Красавицы не умирают"

Автор книги: Людмила Третьякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Уезжая с мужем в Петербург, именно Амалия Максимилиановна отвезла Пушкину стихи Тютчева, и тот напечатал их в журнале «Современник».

* * *

Красота Амалии Максимилиановны покорила и Петербург. За ней многие ухаживали. Царь дает понять, что она ему нравится, Пушкин любуется ею. Но Тютчева среди ее знакомых не видно. Жизнь развела их очень надолго. Амалия Максимилиановна овдовела, вышла замуж второй раз за друга юности Николая I, его адъютанта, генерала Адлерберга.

У Тютчева была вторая семья, и он метался между своей законной женой и той, которая пожертвовала для него всем, стала матерью троим его детям.

Но поэты знают все лучше нас: действительно, «бывают дни, бывает час, когда повеет вдруг весною...». Бессмертные строчки, обращенные к подруге юности, пробивая толщу невзгод, усталости, разочарований, душевного непокоя, как луч солнца сквозь тучу, вдруг пробились строчками, прекраснее которых мало найдется среди всей мировой поэзии:

 
Тут не одно воспоминанье,
Тут жизнь заговорила вновь, —
И то же в вас очарованье,
И та ж в душе моей любовь!..
 

Помнил ли Тютчев, что его музе пошел седьмой десяток? Или приснилась она ему во сне такой, какой была в ту мюнхенскую весну? Этого никто не знает. Стихи помечены 1870 годом.

И все-таки Амалия пришла к нему наяву. Узнала, что он очень плох. В изнуренном жизнью человеке с растрепанными прядками редких седых волос, с глубокими трагическими морщинами вокруг рта легко ли было узнать почтенной графине того двадцатилетнего юнца, который не давал ей проходу когда-то в Мюнхене? Да и она уже была в том возрасте, когда начинаешь забывать свое молодое лицо, и это спасает от отчаяния.

Поздняя встреча, которая могла обернуться отчуждением и едва скрываемым разочарованием, вдруг стала тем подарком судьбы, который она ни за что ни про что умеет приберечь напоследок. На следующий день поэт писал дочери: «Вчера я испытал минуту жгучего волнения вследствие моего свидания с графиней Адлерберг, моей доброй Амалией Крюденер, которая пожелала в последний раз повидать меня на этом свете. В ее лице прошлое лучших моих лет явилось дать мне прощальный поцелуй».

Его добрая Амалия умерла глубокой старушкой. Но разве думаешь об этом, глядя на единственный доживший до нас портрет прелестной музы великого русского поэта?

* * *

«Я обыграю жизнь, мужчин и даже время», – пообещала себе белокурая англичанка, родившаяся в начале прошлого века. Похоже, так оно и вышло: леди Джейн нужно признать абсолютной чемпионкой в борьбе за личное счастье. Увы, ее огромный опыт пропал втуне. Она гнала прочь репортеров, не давала интервью.

Ей не раз предлагали написать книгу воспоминаний, и всякий раз она отказывалась. «Список моих мужей и любовников будет читаться как испорченное издание Готского альманаха». Леди недвусмысленно намекала, что дипломатический и статистический ежегодник, издававшийся в немецком городе Готе, не намного длиннее перечня ее интимных друзей. И уж точно – менее захватывающ. Из них можно было составить сборную европейскую команду. Тут были немцы, французы, австрийцы, англичане, греки, итальянцы. Поговаривали, что на родине бессмертного Данте Джейн как-то особенно везло на мужей и их насчитывалось то ли три, то ли пять.

Дипломаты, художники, ученые, путешественники, короли, просто красавцы, просто мужчины, приятные во всех отношениях и, уж разумеется, не без романтической жилки, буквально сыпались в ее копилку.

Нельзя сказать, что все они поступали с Джейн по-джентльменски. Точнее сказать, истинных джентльменов было из рук вон мало. Но неувядаемая внешность Джейн, которой она отличалась даже в весьма преклонном возрасте, свидетельствовала о том, что неизбежные в жизни каждой женщины любовные переживания она переносила без слез, съедающих краски лица. В противном случае, учитывая «готский список» неутомимой леди, к зениту жизни она должна была походить на печеное яблоко.

«Да ни за что!» – говорила Джейн, отлично понимавшая, что красота – единственное оружие, которое не дает осечки. Но это не значит, что из этого оружия надо палить по воробьям или бросать его куда ни попадя, не чистя и не смазывая.

Забота о своей внешности намертво переплелась в ее сознании с убеждением, что лучшее косметическое средство – это любящий мужчина рядом. Она держалась так, словно родилась королевой и только незрячим в этом позволительно сомневаться.

                                                          Леди Джейн Элленборо

«Все смогу и все себе добуду», – говорила леди Джейн, но делала это не с постным лицом мученицы, а с озорным нахальством прирожденной победительницы. Старость, эта преисподняя для женщин, не знала, как подступиться к Джейн Элленборо, если вокруг нее бушевали и не утихали страсти.

Шейх Фарес пытался увезти Джейн от мужа, когда той исполнился пятьдесят один год. Она дала ему понять, что он переоценивает свои силы. Ей было шестьдесят семь лет, когда путешествующий англичанин написал о ней: «В комнату вошла высокая женщина, поразившая меня своей красотой». Когда Джейн перевалило за семьдесят, ее безуспешно совращал молокосос-переводчик. Она до самой смерти избегала новых знакомств с мужчинами, зная, чем это обычно кончается, и не желая лишний раз огорчать своего мужа.

Наконец леди Джейн исполнилось семьдесят три года. «Вот уже месяц и двадцать дней, как Миджваль в последний раз спал со мной! Что может быть причиной этого?» – недоумевала она.

* * *

Весна – пора сердцебиений и решительных поступков. Вхождение леди Джейн в историю началось как раз весенним британским вечером 1829 года. Еще теплая от объятий князя Шварценберга, она объявила своему мужу, лорду Элленборо, что беременна и он, муж, к этому не имеет ни малейшего отношения. Последние слова были явно лишними. Как писал один из людей, восхищавшихся Джейн: «В одно прекрасное утро она забралась на крышу и прокричала на все Соединенное Королевство: «Я любовница князя Шварценберга!» Это надо понимать, разумеется, фигурально, но подобное было вполне в духе Джейн, никогда не унижавшейся до скрытности.

...Замуж мисс Джейн Дигби выдали шестнадцатилетней. Солидный вдовец, хранитель королевской печати, лорд Элленборо не очень-то старался расположить к себе неопытную девушку. Их медовый месяц был «полнейшей неудачей». Странно, что после этого Джейн не стала мужененавистницей и не вздрагивала при виде постели. Лорд же не докучал ей. Вокруг было сколько угодно хорошеньких женщин, и он вовсю использовал это обстоятельство.

 Нельзя сказать, что Джейн не была обескуражена подобным ходом вещей, но супруг корректно давал ей понять, что за ее молодость и красоту он хорошо заплатил и вправе распорядиться женой по своему усмотрению.

В свете на Джейн смотрели как на дурочку, которая хранит верность старому юбочнику. Ее соблазняли два года, но безуспешно. Первым, благодаря кому хранитель королевской печати обзавелся рогами, был не дворцовый шаркун, а рядовой сотрудник Британского музея. Браво, наука! Интеллектуал, правда, недолго упивался своим счастьем. У Джейн же дело пошло дальше энергичнее и веселее. И дошло в конце концов до самого очаровательного франта двора его величества Феликса Шварценберга. Князь был атташе при австрийском после в Великобритании и мечтой всех лондонских красавиц, ни одну из которых он, кажется, не обидел вниманием.

Надо было появиться Джейн, чтобы избалованный господин притормозил свой галоп. Ему было двадцать восемь, леди Элленборо – двадцать один. Он был высокий красавец брюнет. Ее называли нимфой за белокурые волосы и прекрасные голубые глаза. Первый раз они прильнули друг к другу под мелодии дворцового оркестра. Это положило начало страсти, созерцал которую весь Лондон.

...Скандал разразился грандиозный. Несмотря на чистосердечное признание Джейн, в палате лордов шло разбирательство, невообразимое по бесстыдству. Были опрошены свидетели.

–     Вы видели леди в гостиной на первом этаже в обществе князя Шварценберга?

–     Часто.

–     А замечали ли вы что-нибудь особенное в их поведении?

–     Да.

–     Что это было?

–      Однажды я видел, как князь Шварценберг расшнуровывал ей корсет.

Казалось бы, что там расследовать? Заседатели же действовали в полном соответствии с современным анекдотом о муже, который подглядывал в замочную скважину, как его жена уединилась с другом дома в спальне и улеглась в постель. Брюки, повешенные на ручку двери, скрыли от него дальнейшее, и он, давно подозревавший жену, в сердцах сказал: «Черт возьми! Опять полная неясность».

Для полной ясности палата лордов добилась от слуг свидетельства о «звуке поцелуя», подслушанном в апартаментах князя. К тому же они подтвердили, что однажды леди, ехавшая в карете, на ходу прыгнула в карету Шварценберга, когда он поравнялся с нею. Пикантные подробности будоражили лондонских обывателей. Газеты опубликовали портрет Джейн с обнаженной грудью. Ее родня была морально раздавлена происшедшим. Джейн, получив развод, боялась показаться где-либо и скрывалась у матери. Князя от греха подальше убрали в Париж. Само собой, Джейн собрала чемоданы и ринулась за ним, нисколько не сомневаясь, что теперь ничто не омрачит их семейного счастья. Ведь князь был холост!

...Все-таки, оказывается, есть большая разница в том, спешите вы к любовнице или любовница спешит к вам. Почему-то первое для мужчин предпочтительнее. Во всяком случае, встреча, оказанная Джейн князем Шварценбергом, мало напоминала их лондонское безумие. Далее пошло еще хуже: прекрасный атташе порхал по балам, а растолстевшая Джейн сидела одна. В конце концов она родила дочь и потеряла любовника. Удар был тем сильнее, что Шварценберг, желая порвать прискучившую связь, сплел интригу, согласно которой Джейн сама ему изменила.

И вот, радуясь, что необходимость женитьбы на женщине со скандальной репутацией – а это могло стоить ему карьеры – отпала, Шварценберг уехал из Франции. Леди Джейн тяжело отходила от пережитого. Но, наткнувшись на мужское коварство, она не утратила врожденной склонности не уступать никаким печальным обстоятельствам. Справедливости ради надо сказать, что по разводу лорд Элленборо должен был ежегодно выплачивать Джейн совсем немаленькую сумму. Стоит ли говорить, насколько это упрощало жизнь одинокой леди! Во всяком случае, мысль прыгнуть в Сену вовсе не закрадывалась ей в голову...

* * *

Есть женщины, которые не любят тесной одежды, длинных семейных застолий, не читают пухлых романов, не имеют ни подруг, ни кудрявых собачек. Имеет ли это отношение к нашей героине?

«Эта прекрасная леди, такая гибкая, такая легкая, эта бледная женщина с молочной кожей, такая томная и хрупкая, с точеным лбом, увенчанным облаком тонких рыжих волос, это воздушное существо, словно излучающее фосфорическое сияние, обладает железной силой. Нет такой строптивой лошади, которую не усмирила бы ее нервная рука, такая, казалось бы, нежная ручка, которая не знает усталости».

Кто-то узнает в этих словах портрет самой эротичной и мятежной героини Бальзака Арабеллы Дадли из его «Лилии в долине». Но Арабелла – это Джейн.

Двухмесячный роман обессилил Оноре – леди не мирилась с тем, что своим книжным героиням этот великий толстяк уделяет внимания больше, чем живым. Писатель, корпевший по двенадцать часов за письменным столом, не годился для нее. Она унеслась от Бальзака, оставя его дожевывать стынувший роман с флегматичной пани Ганской.

Однако леди Джейн еще до Бальзака стала героиней трех книг, написанных женщинами. Но едва ли она их читала, предпочитая книжным романам свои собственные, реальные.

«Как хорошо в объятиях существ другого пола. Вот настоящая грамматика – мужской род сливается с женским», – поется во французской песенке, которую Джейн не знала, но которая наверняка пришлась бы ей по душе. Ее метания от одного мужчины к другому многими принимались за распущенность. Между тем это было лишь исправление ошибок в грамматике, которую не так-то легко постичь.

Джейн искала «своего» мужчину. У нее в достатке было энтузиазма, здоровья и настойчивости, чтобы отправиться за ним даже на край света. На этот раз, однако, не пришлось предпринимать такое далекое путешествие – она заинтересовалась человеком, который жил в самом центре Европы, носил корону, служил источником забавных рассказов и донкихотствовал в Мюнхене, стараясь привить скучным до зевоты бюргерам высокий творческий дух древних эллинов. Это ему плохо удавалось. Людвиг – понятно, что речь идет о нем, – чувствовал себя непонятым и недооцененным. В этом смысле Джейн явилась для короля сущей находкой.

Их встреча относится к лету 1831 года. Королю стукнуло сорок пять, он был полон энтузиазма, и, взглянув на Джейн, ему стало ясно, что на этот раз слухи о красоте прибывшей из Парижа леди ни на йоту не преувеличены.

Трудяга Штиллер срочно был усажен за мольберт. Судя по бурной жизни Джейн, похожей на нескончаемое приключение, на портрете она получилась излишне бесстрастной. Людвигом, как всегда, овладела мысль получить безукоризненный внешний отпечаток. Джейн в смятении, Джейн на лошади, Джейн, обдуваемая морскими ветрами, Джейн, неистовствующая по поводу очередной измены или умиротворенная в объятиях новой страсти, – как это не вяжется с хладнокровной дамой на холсте с ее безукоризненными локонами. Однако портрет, а вернее, Джейн действительно неправдоподобно хороша, и понимаешь одного из ее любовников, Александра Валевского, внебрачного сына Наполеона, который, будучи большим знатоком прекрасного пола, говорил, что никогда не встречал более красивой женщины, чем леди Элленборо.

Сеансы у Штиллера не исключали, а вернее, подразумевали новый этап в интимной жизни и короля, и Джейн. К своей несказанной радости, Людвиг обнаружил в сближении с красавицей англичанкой не только удовлетворение эстетического чувства, но и обрел единомышленницу. Джейн была умна, начитанна, а главное, как и король, считала, что миром правят гармония и красота. Она ругала плохие стихи Людвига, зато была в восторге от его познаний в области живописи, архитектуры и древней истории. Именно король заставил ее заочно полюбить Грецию. Отныне в каждом греке Джейн подозревала прямого потомка Аполлона. В недалеком будущем это сыграет в ее жизни свою роль.

Но сейчас Джейн и король по всем правилам куртуазного искусства разыгрывали свой роман. Он был на радость легок и безоблачен. Совершенно неожиданно для всех он окончился свадьбой леди Элленборо. Но не с королем, разумеется – как грозный призрак за спиной Людвига маячила унылая фигура жены, – а с бароном Карлом Веннингеном. Спешить со свадьбой любовницы у короля были веские основания.

Судя по всему, высокий рыжий барон был действительно предан королю – через шесть недель после свадьбы Джейн родила сына. Все устроилось великолепно. Король пристроил дитя в надежные руки. Джейн получила мужа. Барон – жену, которую в скором времени заставил родить еще одного ребенка, теперь уже своего.

Супруги, как это ни странно, умудрялись ладить друг с другом. Возможно, Джейн и окончательно бросила бы якорь возле своего рыжего верзилы, но, на свою беду, барон возмечтал превратить жену в стопроцентную «хаусфрау». Джейн и так нелегко дались три года безукоризненной жизни с бароном.

Ее манило на простор, где можно было пронестись бешеным галопом на своей кобылице. Сделать же это в Мюнхене, не разворотяего аккуратных камней, было невозможно.

Избавление явилось в образе молодого грека, приехавшего в Баварию изучать немецкую военную технику. Джейн, разумеется, стоила любой гаубицы, и черноволосый граф Теотоки умолял ее бежать с ним на остров в Эгейском море. Джейн согласилась, но на самой границе их догнал барон.

Состоялась дуэль. Грек упал с простреленной грудью. Возле него рыдала Джейн. Умирающий протянул руку, прошептав, что, кроме чистой дружбы, между ним и баронессой ничего не было. Мужу ничего не оставалось, как отвезти того умирать в постель. Так вся троица оказалась под одной крышей в имении барона – оказалась, потому что грек выздоровел. И вся карусель закрутилась снова.

Джейн наконец уговорила барона отпустить ее. Что было делать? До старости они оставались друзьями и писали друг другу нежные письма. Через пять лет, приняв православие, тридцатичетырехлетняя Джейн окольцевала грека и стала графиней Теотоки.

Десять лет своей жизни Джейн посвятила этой любви. Она родила сына, которого назвала Леонидом. Мальчик был белокур в нее и кроток – неизвестно в кого. Мать любила его до самозабвения, но случилось несчастье. Сын съезжал по перилам со второго этажа, упал на мраморный пол и разбился насмерть. Тяжело пережившая эту трагедию Джейн пыталась забыться в хозяйственных делах. Ей вообще было свойственно менять и переиначивать все вокруг. Греция, с ее каменистой почвой и безводьем, в этом смысле была для Джейн идеальным местом. Она занималась землеустройством, сажала деревья и, конечно, как всегда и везде, возилась с любимыми лошадьми.

Что касается отношений с графом, то от Джейн не укрылось: муженька мало-помалу стало тянуть на сторону. Джейн не страдала избытком романтизма. Ее взгляд на чувства скорее совпадал с принятым у мужчин: любовь не вечна. Она, как человек, рождается, живет и умирает. Конечно, никто не возражает против долгожительства, но это удел немногих. Джейн, при всем ее самомнении, не относила себя к числу богоизбранных. У мужчины свои законы...

–     Посмотри, дорогой, как неутомим этот конь! Он то и дело вспрыгивает на кобылу, – игриво говорила жена мужу.

–     Однако заметь, дорогая, никогда на одну и ту же.

Джейн, пожалуй, была согласна с грубоватой английской шуткой. Но, будучи женщиной в наивысшей степени, никогда не могла примириться с тем, что царит в сердце мужчины не единовластно. Она развелась с Теотоки.

Очень скоро в Афинах заметили, что белокурая красавица прописалась в королевском дворце, где король Оттон, сын того самого Людвига I, который превратил Джейн в нимфу на потолке, смотрел на нее обожающими глазами.

В отличие от жены баварского короля, махнувшей рукой на неистощимое любвеобилие супруга, у Оттона жена была властная и из-за бесплодия – уязвленная. Можно представить, какое раздражение у королевы Амалии вызывала легко рожающая, легко танцующая, легко влюбляющая в себя леди-баронесса – графиня Джейн. Придет час, когда королева отомстит ненавистной сопернице...

Король же Оттон не был глубокой привязанностью Джейн. Она по-прежнему искала того, кого тело и душа безоговорочно признали бы единственным владыкой. Все, что ее окружало, казалось мелким, вялым, неинтересным. Не в правилах Джейн было сидеть и ждать, пока ее найдет прекрасный рыцарь. Зная, как в большинстве своем медлительны и неинициативны мужчины, она сама поехала навстречу... быть может, очередному своему заблуждению.

«Честные женщины безутешны из-за ошибок, которых они не совершали». Эта фраза, сказанная одним знаменитым и легкомысленным французом, возмутительна лишь на первый взгляд. На второй – ощущаешь легкое беспокойство. На третий – приходишь к мысли, что в этом абсурде присутствует зерно истины. Наше счастье состоит в неведении того, сколько раз мы прошли мимо своей судьбы, боясь поиска и риска.

Само собой, леди Джейн в этом отношении не могла себя упрекнуть.

* * *

Путешествие Джейн по Турции, Швейцарии и Италии оставило целый шлейф слухов, ни один из которых нельзя считать достоверным. Тем не менее пылкие итальянские кавалеры должным образом отреагировали на появление в их краях белокурой амазонки. Двое офицеров договорились стреляться до тех пор, пока кто-то из них не падет бездыханным. Счастливец, оставшийся в живых, поведет Джейн к алтарю.

Пока один поклонник убивал другого, Джейн приглянулся молодой дипломат. Он явился как бы правопреемником незабвенного Шварценберга, который где-то по-прежнему скрипел перьями, трудясь над дипломатическими депешами.

Джейн готова была пойти к алтарю, но совсем не к тому, куда звал оставшийся в живых офицер. В ярости от забывчивости Джейн он вызвал дипломата драться на саблях. Дипломат получил удар в лицо, но зато проткнул соперника насквозь. Разумеется, едва рана затянулась, он потребовал руки Джейн. И вот тут, кажется, Джейн расплатилась за все мужские обманы, выпадающие на долю слабому полу, – она наотрез отказалась выйти за дипломата замуж, и бедняга, говорят, покончил с собой.

Однако, подустав от итальянских страстей, Джейн вернулась в Грецию, ситуация в которой в ее отсутствие стала нестабильной, а значит, Джейн здесь было гораздо интереснее.

Дело в том, что всегда страдавшая от посягательства Турции Греция решила упрочить свою независимость. В горах создавались вооруженные отряды, куда стекались люди разного толка. Одни называли их «паликарами», то есть храбрецами, другие считали бандитами. Тем не менее это была реальная сила, и королевский дворец был заинтересован держать ее под контролем. Королева Амалия, оттеснив супруга на троне, старалась прибрать к рукам главаря горцев, который пользовался среди них исключительным авторитетом и правил как единоличный монарх. Так Хаджи-Петрос получил генеральский чин и губернаторский пост в одной из провинций.

Хаджи-Петрос был личностью легендарной. Высокий семидесятилетний старик, ни в чем не уступавший юношам, он был красив дикой горской красотой – с обветренным, словно из меди выкованным лицом, орлиным взором и осанкой монарха. Красная шапка оттеняла начинавшие седеть волосы. Белая плиссированная юбка с золотой курточкой – тут было на чем остановить взгляд.

К тому же Джейн увидела, как он сидит на лошади, – и завзятая наездница была покорена. Ей стоило невероятных усилий познакомиться с героем, «не терпевшим баб». С тех пор как у Хаджи-Петроса умерла жена, его сердцем владел исключительно сын.

Разумеется, все эти сведения, собранные о герое, лишь распалили Джейн. Крепость оказалась не такой уж неприступной. А может быть, подобной осады выдержать было невозможно?

Итак, Джейн ушла с Петросом в горы на правах любовницы, боевой подруги, друга-оруженосца – как угодно. По ночам, пристроившись на кисло пахнущих шкурах возле крепкого тела Петроса, Джейн смотрела на звезды, такие близкие в горах, и умирала от счастья. Она жарила мясо на костре, пила красное вино из бурдюков, научилась стрелять навскидку, как заправский паликар. Королева горных робингудов пользовалась исключительной популярностью. Когда она проходила по лагерю, те били в барабаны, палили из ружей – стоит ли говорить, как льстило это Джейн!

Слухи о даме сердца неустрашимого Петроса достигли королевского дворца. Королеве Амалии даже не надо было дознаваться, как ее зовут. Ненавистная соперница, изрядно попортившая ей кровь, словно насмехаясь над бесплодной, засохнувшей королевой, и на склонах каменистых гор купается в любви и обожании. Амалия дрожала от нетерпения подсыпать горчицы в это торжество. Она подписала приказ, где Петрос обвинялся в поведении, порочащем доблестную армию. Королеве этого показалось мало: она временно сместила его с должности главнокомандующего и губернатора.

Дальше произошло то, чего наверняка не ожидала сама Амалия. Петрос написал покаянное письмо, где признался, что его связь с белокурой бестией держится лишь на материальном расчете: «Она богата, а я беден. Я должен поддерживать свое положение и дать образование сыну».

Петрос весьма ловко отводил от себя удар: что лучше успокаивает женщину, не знающую любви, чем известие о том, что у другой дела еще хуже? Позиция Петроса, конечно же, очень уязвима и в любом случае не прибавляет ему лавров рыцаря. Но он не мог и представить, как воспользуется его письмом королева. Вот уж действительно, «самый большой иезуит в тысячу раз меньше иезуит, чем самая малая иезуитка», – Амалия приказала напечатать письмо Петроса в газетах.

Расчет королевы был прост, и осечка тут исключалась. Как поступают все женщины, так поступит и Джейн, оскорбленная в своих лучших чувствах. Конечно же, она покинет своего предателя, спустится с гор, а тут ее спросят, в какую сумму ей обошлись горячие ночи с народным защитником.

Но Амалия торжествовала рано: Джейн была не та рыбка, которая так просто попала бы на крючок королевы, и она как раз из тех женщин, которые никогда не поступают так, как все остальные. Возможно, когда-нибудь она и оставит Петроса, но не по королевской немилости, а лишь тогда, когда ей этого захочется самой.

Джейн сказала генералу, что отлично понимает его: заморочить голову комплексующей неврастеничке королеве совсем не грешно. Пусть думает, ежась на холодных простынях, что Джейн залила слезами все горные ущелья. От их с Петросом любви не убудет, не правда ли? Чтоб королева воочию могла в этом убедиться, Джейн уговорила генерала вернуться в Афины вместе. Здесь она купила два дома с большой территорией вокруг, где разместился лагерь паликаров. В доме была громадная, похожая на тронный зал спальня Джейн. Волей-неволей королеве пришлось смириться, что «королева греческой независимости» занимается любовью уже в непосредственной близости от нее.

Расстались Джейн с генералом именно тогда, когда ее неуемное сердце подсказало ей – пора. Спустившийся с гор главарь повстанцев утратил героический образ. Недостатки его воспитания все сильнее раздражали Джейн: от генерала несло чесноком, он стал по-стариковски занудлив и даже поколачивал ее.

Такие моменты заставляют женщин предаваться воспоминаниям о прежних любовниках: время награждает их несуществовавшими добродетелями. Джейн вспоминала баварского короля Людвига, которого никакими силами нельзя было своротить с разговоров о прекрасном. От него Джейн узнала, что где-то есть загадочная, бесподобная Пальмира – оазис среди пустыни. Там, говорил Людвиг, небеса такой же яркой голубизны, как и глаза у Джейн.

Джейн стукнуло сорок шесть лет. Она считала, что ее май достиг апогея. И этим надо воспользоваться. Ведь ничто так не содействует цветению женщины, как жаркий мужской взгляд. К тому же, размышляла Джейн, ее афинские кобылы успели потерять резвость. На Востоке же она может купить других – тех, кто в большей степени отвечает ее характеру и темпераменту.

Одним словом, не говоря никому ни о чем, даже толком не собравшись, Джейн Элленборо взошла на палубу парохода и отплыла из Пирея в восточном направлении.

Она была уверена, что самая удивительная страница ее жизни только раскрывается. А если в это не верить, то зачем куда-то плыть?

* * *

Опять же в мае – что за месяц, право! – но в мае 1853 года Джейн в сопровождении целого нанятого ею эскорта ехала по реке Иордан, направляясь в Иерусалим и Пальмиру.

На одной из стоянок в табуне, пасшемся неподалеку, она увидела молодую лошадь, от которой не могла отвести глаз.

Джейн нашла хозяина. Им оказался шейх Салех – молодой, с бархатными глазами, изящными манерами – настоящий восточный принц.

–     Лошадь не продается. Я ценю ее дороже своих трех жен.

–     Но дай хотя бы сесть на нее. Или опасаешься, что я на ней ускачу?

Салех рассмеялся и ответил:

–     Эту лошадь боятся даже те, кто ее вырастил. Если хочешь – попробуй.

Час, а может быть и больше, люди смотрели на белую женщину, которая играла с огнем. Лошадь то вставала на дыбы, то пускалась вскачь, то, хрипя, пятилась назад. Но Джейн словно вросла в седло.

А Салеха уже мало занимала лошадь. Он смотрел на Джейн. Когда она спешилась с присмиревшего животного, Салех, нервно перебирая четки, сказал ей:

–     Если хочешь, можешь купить эту лошадь. Только не за деньги.

     –     Я не стану с тобой торговаться. Но знай, что я войду в твой шатер лишь тогда, когда ты отошлешь свой гарем.

     –     По нашему закону каждый имеет столько жен, сколько хочет. Здесь никто не живет с одной женщиной. Надо мной стали бы смеяться.

     –     Ну, как знаешь!

Джейн приказала спутникам собираться. Когда они были уже готовы двинуться в путь, неожиданно показался шейх Салех. Видно было, что он спешил, его рука сжимала плетку, а конь хрипел.

    –     Женщина, я сделал то, что ты пожелала. Войди в мой шатер.

Путешествие Джейн приостановилось – восточная любовь поглощала месяц за месяцем. Она даже решила вернуться в Афины, чтобы, уладив свои дела, совсем перебраться к Салеху. Но, упрямо доводившая все начинания до конца, все-таки захотела взглянуть на Пальмиру, которую баварский король рисовал ей раем.

    –      Куда? Через пустыню?! – Английский консул пришел в ужас от этой затеи. – Десять дней верхом на лошади по раскаленным пескам? Да вы знаете, что там бандитов больше, чем тарантулов? Выбросьте из головы эту затею.

Но Джейн от своей мысли не отказалась. Она нашла знающих людей. Да, сказали ей, в пустыне небезопасно. Ее контролируют два могущественных клана. Надо войти в контакт с влиятельными лицами. Если удастся расположить их к себе, то, пожалуй, за деньги они дадут верных и опытных провожатых. Так Джейн познакомилась с Миджвалем, главой рода Мизраб в сотню шатров.

Небольшого роста, сильно обросший, с кожей, значительно темнее, чем у большинства арабов, он не произвел никакого впечатления на Джейн. Если бы ей сказали, что она проживет с этим человеком двадцать шесть лет, ревнуя и боясь потерять, Джейн рассмеялась бы. В первую встречу она лишь предложила ему определенную сумму за услугу и даже не заинтересовалась, почему Миджваль, нарушая традиции Востока, не стал торговаться.

Более того, Джейн подробно описывала Миджвалю историю своего знакомства с Салехом. Миджваль в свою очередь рассказывал о жене и двух сыновьях. Они беседовали обо всем на свете, и Джейн не могла не подивиться разнообразию знаний и оригинальности мышления нового знакомого. Она благодарила судьбу, что Миджваль, аристократ пустыни, отпрыск одного из четырех самых почитаемых здесь семей, взялся сам проводить ее до Пальмиры. Он не только прекрасно знал пустыню, но и умел рассказывать об этом загадочном мире так, что Джейн была очарована.

Но все мимолетные впечатления о Миджвале, осевшие в памяти Джейн, дадут всходы значительно позже, когда она в привычной для себя безоглядной манере порвет с Салехом.

Причина была проста и даже извинительна для восточного человека – он вернул в отсутствие Джейн прежних жен. Застав волооких красавиц, воркующих возле своего властелина, разгневанная Джейн тотчас покинула черный шатер шейха.

Нет худа без добра и нет лучшего способа лечить сердечные неприятности, покинув то место, где они вас прихватили. Джейн, все более влюблявшаяся в Восток, снова отправилась путешествовать. Длинные дороги – друзья воспоминаний. Джейн уже без улыбки вспоминала о конце путешествия в Пальмиру, где перед прощанием Миджваль все-таки объяснился ей в любви. Лицо его было серьезно и грустно. Если она захочет, он разведется с женой и женится на ней. Джейн – ее мысли были с Салехом – тогда только посмеялась.