Текст книги "Красавицы не умирают"

Автор книги: Людмила Третьякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

С первого мгновения расставанья с мужем Нина, оставшаяся в приграничном Тавризе, вся во власти смутной тревоги. Казалось бы, причин для того нет никаких. Грибоедов последовал дальше, в Тегеран. Для него этот путь не внове. Сделает свое дипломатическое дело и вернется. В Тавризе же она и встретит его. Вдвоем они вернутся в Тифлис, и вдвоем же будут ожидать следующего события – рождения первенца. Нина знает, что будет матерью. Ее душа с благоговейным чувством раскрыта для еще одной любви – любви к будущему ребенку. Итак, счастье...

До наступления нового 1829 года остается неделя. Грибоедов пишет жене письмо. Ни он, ни Нина не знают еще, что оно последнее. Но сколько грусти в строчках о счастливой любви. С каким страхом после этих ласкающих сердце признаний Нина будет ждать следующего письма – и не дождется никогда.

«Бесценный друг мой, жаль мне, грустно без тебя как нельзя больше. Теперь я истинно чувствую, что значит любить. Прежде расставался со многими, к которым тоже крепко был привязан, но день, два, неделя, и тоска исчезала, теперь чем дальше от тебя, тем хуже. Потерпим еще несколько, ангел мой, и будем молиться Богу, чтобы более не разлучаться...»

                                                                  * * *

До сих пор неясно и едва ли когда откроется тайна того, что произошло в Тегеране 30 января 1829 года. Иногда восстановлению истины мешает обилие свидетельств, иногда – их отсутствие. В «тегеранском деле» Грибоедова принято опираться на показания одного человека из русской миссии, поголовно вырезанной толпой фанатиков. В живых остался только секретарь миссии Мальцев, который упоминается в качестве присутствовавшего на венчании Грибоедова. Спасся он случайно. Курьер миссии Ибрагим-бек завернул Мальцева в ковер и оставил в чулане. Все происшедшее известно в пересказе Мальцева. О том, как Грибоедов возглавил недолгую оборону посольства, в минуту смертельной опасности сохранял и присутствие духа, и мужество. О том, как обезображенный труп Грибоедова три дня таскали по городской пыли. Русское правительство потребовало выдачи тела. Грибоедова обнаружили спустя неделю в мусорной яме, куда свалили всех – тридцать семь – растерзанных русских. Изувеченного до неузнаваемости, его опознали лишь по мизинцу, простреленному на дуэли с Якубовичем. Через неделю, узнав о гибели миссии, русский консул направил в Тифлис рапорт наместнику на Кавказе И.Ф.Паскевичу. В феврале тот же Паскевич получил известие и от персидского чиновника, жившего в Тифлисе, Мирзы-Салеха.

В феврале Чавчавадзе узнали о страшной участи Грибоедова. Нина же вернулась домой в марте. Родные и домочадцы постарались сразу изолировать ее от внешнего мира. Но страшную тайну нельзя было хранить вечно. И вот обрывки неясного разговора, из которого Нина улавливает роковые, пронзающие сознание слова: «вдовья доля», «дитя, обреченное явиться в мир полусиротой». Она поняла, что Александра больше нет. Медленно сползла на пол и долго не помнила, не чувствовала, не осознавала ничего. Начались роды.

Сердечная боль была страшнее родовой. Доктор и акушерка, хлопотавшие вокруг Нины, ничем не могли помочь.

Обо всем, что с ней произошло, Нина писала в письме от 22 апреля 1829 года своей знакомой:

«Через несколько дней, проведенных в борьбе с тоской, охватившей меня, в борьбе с неясной тревогой и мрачными предчувствиями, все более раздиравшими меня, было решено, что лучше сразу сорвать покрывало, чем скрывать от меня ужасную правду. Свыше моих сил пересказывать вам все то, что я перенесла: я взываю к вашему сердцу любящей супруги, чтобы вы смогли оценить мою скорбь, я уверена, что вы поймете меня: мое здоровье не могло противостоять этому ужасному удару. Переворот, происшедший во всем моем существе, приблизил минуту моего избавления. Опустошенная душевными страданиями более, нежели страданиями физическими, лишь через несколько дней я смогла принять новый удар, который мне готовила судьба: мой бедный ребенок прожил только час, а потом соединился со своим несчастным отцом – в мире, где, я надеюсь, будут оценены и их достоинства, и их жестокие страдания. Однако его успели окрестить, ему дали имя Александр в честь его бедного отца».

                                                                            * * *

Лишь спустя месяц Нина стала подниматься после горячки. Ни плача, ни жалоб от нее не слышали. День за днем, неделя за неделей – она как бы неохотно прощалась с тем бессознательным состоянием, которое сейчас для нее было лучше жизни. Но вставать заставляла необходимость.

Грибоедов оставался непогребенным, и Нина знала, что гроб с его телом, одолевая бесконечные перевалы, все-таки неуклонно приближается к Тифлису. Стоял уже июнь.

Рассказывали, что за день до того, как траурная арба появилась на улицах Тифлиса, над городом бушевала такая гроза, какой старожилы не помнили. Следующий день был тих и светел. Родственники отговаривали Нину идти к городской заставе встречать гроб. Она настояла на своем и долго молилась перед иконами, прося сил все перенести.

Наступил вечер, когда на дороге, ведущей к Тифлису, появились повозка и люди с погребальными факелами в руках. Они подступали все ближе и ближе, и наконец Нина увидела гроб. Вот тогда сознание оставило ее.

На следующий день Грибоедова отпевали в том самом Сионском соборе, где стоял он рука об руку со своей невестой в белоснежной фате. Тому минуло меньше года.

Просьбу мужа она выполнила – похоронила его на Давидовой горе. И стала хлопотать о памятнике.

Дело оказалось очень сложным. Духовенство не давало согласия, упирая на то, что тяжелый камень вызовет оползень и принесет вред монастырю. Нина взялась на свои деньги укрепить церковь, возле которой был похоронен Грибоедов. Ей и в этом отказали. Тянулись долгие месяцы, прежде чем разрешение было получено.

Нина сама сделала набросок, каким бы она хотела видеть памятник мужу. Списалась со знаменитым скульптором Василием Ивановичем Демут-Малиновским, и он, не откладывая, приступил к работе.

Памятник был уже готов, а вдова все искала слова, которые остались бы на мраморе вечно. Они пришли к ней ночью.

«Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?

Незабвенному его Нина».

                                                            * * *

«Вся жизнь Нины Александровны после смерти мужа была посвящена родным и друзьям. То был ангел-хранитель всего семейства и существо, которому поклонялось все, что было на Кавказе...»

Так писал один из современников, долго и хорошо знавший Грибоедову. Несмотря на то что средства ее были весьма ограничены, всяк мог рассчитывать на деятельную помощь. Чем беднее, беззащитнее был человек, тем энергичнее шла она на помощь, снабжая деньгами, хлопоча у высокопоставленных лиц, что, как правило, давало положительный результат – отказать Грибоедовой, «популярнее которой», как писали на Кавказе, «никого не было», никто просто не осмелился бы.

Когда в одной из областей Грузии начались волнения, решили обратиться за помощью к Нине Александровне – таков был авторитет этой женщины, так высоко ценились ее ум, такт, знание людей, обаяние, которое к ней приковывало раз и навсегда.

                                                              * * *

Вспомните, как говорила о себе лермонтовская Тамара:

 
Напрасно женихи толпою
Спешат сюда из дальних мест...
Немало в Грузии невест;
А мне не быть ничьей женою!..
 

Лермонтов словно подслушал тайные мысли Нины Александровны... Эта женщина, с ее ореолом страданья вокруг прелестной головки, не могла не волновать его. А то, что Михаил Юрьевич был знаком с Чавчавадзе и его дочерью-вдовою, почти не подвергалось сомнению таким авторитетным знатоком жизни и творчества Лермонтова, как И.Л.Андроников. В доказательство он приводил слова троюродного брата и приятеля Лермонтова Акима Шан-Гирея. Тот же по поводу «Демона» писал в своих мемуарах: «Здесь кстати замечу... неточности в этой поэме: «Он сам, властитель Синодала...» В Грузии нет Синодала, а есть Цинундалы (так, видимо, правильнее произносить это название. — Л.Т.), старинный замок в очаровательном месте в Кахетии, принадлежащий одной из древнейших фамилий Грузии, князей Чавчавадзе».

«Как видим, – делает вывод Андроников, – Шан-Гирею было известно, что мысль назвать жениха Тамары «властителем Синодала» возникла у Лермонтова в связи с пребыванием в Цинандали у Чавчавадзе. Иначе Шан-Гирею и в голову не пришло бы сопоставлять слова «Синодал» и «Цинундалы»...»

Нижегородский полк, где служил Лермонтов, широко пользовался гостеприимством семейства Чавчавадзе. Между «нижегородцами» и хозяевами Цинандали, по замечанию историка полка, «кровная связь». Их появление «на широком, как степь» дворе Александра Гарсевановича служило своеобразным сигналом для всей округи. Размеренная жизнь отступала. Наезжали гости. Дом был полон народа. Где-то спорили, кто-то уединялся для задушевных бесед. Поднимались бокалы, звенели здравицы в честь гостеприимного хозяина и его дочери. Она – ровесница молодых удальцов в мундирах, у которых при виде богини Цинандали бурлила кровь и молодой хмель ударял в голову.

Начинались лихие забавы, когда каждый хотел щегольнуть: в стрельбе ли, в джигитовке ли. Все при оружии – кинжал и шашка, пистолет за поясом и винтовка за спиной. Молодой задор бросал «нижегородцев» на коней. Не отставали однополчане-грузины на карабахских жеребцах под персидскими седлами, сверкавшими на солнце камнями и расшитыми серебром и золотом. Ветер в лицо. Свист в ушах. Кто первый, кто самый ловкий, на ком задержит взгляд прекрасных глаз дочь князя Чавчавадзе?

В 1835 году Лев Сергеевич Пушкин, брат поэта, сообщил матери Надежде Осиповне, что «провел две недели в усадьбе вдовы Грибоедова». Главное впечатление – Нина Александровна. Дни, проведенные рядом с нею, отныне для Льва Сергеевича «прекраснейшее для его жизни», она, Нина, – «очаровательная женщина», и он «опять собирается туда».

Светлым видением Нина Александровна входила в жизнь тех, с кем сводила ее судьба. На настороженном воинственном Кавказе не водилось людей сентиментальных – все военные, рубаки, понюхавшие пороху. Живя среди опасности и риска, они редко отдавали себя во власть настроения, но стоило привычной к сабле руке взять перо да вспомнить «невесту Севера», как все они уподоблялись влюбленным восторженным гимназистам.

                                                   Нина Александровна Грибоедова

«Видел ли я что-нибудь подобное? – писал о Нине Александровне тот самый Синявин, который некогда в паре с ней открывал бал. – Нет, в мире не может существовать такого совершенства; красота, сердце, чувства, неизъяснимая доброта! Как умна-то! Божусь, никто с ней не сравнится».

«Одно из прелестнейших созданий того времени, – писала об избраннице Александра Сергеевича Грибоедова современница. – Красавица собою, великолепно образованная, с редким умом, она, безусловно, завоевывала симпатии всех, кто только был с ней знаком. Все, кто только ее знал, люди самых различных слоев, понятий, мнений, сходятся на том, что это была идеальная женщина. Не было мало-мальски выдающегося поэта в Грузии, который бы не посвятил ей несколько стихотворений».

Возле Нины Грибоедовой всякому хотелось быть лучше, благороднее, умнее. Вот где находило подтверждение известное высказывание: «Мужчины пишут законы, женщины образуют нравы». Во всем, что сочинено в честь «невесты Севера» и в стихах, и в прозе, заметно одно: мужчины вспоминают чувство, которое женщины уже давно не вызывали, – благоговение! Они уподобляются жрецам в храме. Пылкие речи заменяются робкой молитвой. Они чувствуют себя во власти чего-то более высокого, нежели красота и пленяющая женственность.

«Улыбка Нины Александровны все ли так хороша, как благословение?.. При свидании скажите ей, – просит генерал Л.Л.Альбрандт приятеля, жителя Тифлиса, – что и здесь, за дальними горами, я поклоняюсь ей, как магометанин солнцу восходящему».

Что к этому прибавить?..

Люди не любят обременять себя зрелищем чужой печали, пусть даже потаенной. Она смущает, угнетает дух и настроение. К Нине же Александровне тянулись, общества ее искали – лучшее свидетельство тому, что она не производила впечатления человека, которому постыл мир и все сущее в нем. Никто не замечал в Грибоедовой ни малейшего желания из-за своего трагического прошлого оказаться в глазах других на особом счету. Вспоминали, что Нина Александровна «всегда охотно делила и понимала веселость других».

Приветливый взгляд Нины Александровны, ее общительность и, казалось, спокойное состояние духа вводили в заблуждение многих. И действительно: разве время не лечит? Искатели руки Нины Александровны не переводились в течение всей ее – увы! – недолгой жизни. Они не переставали надеяться, что в конце концов трагедия погибшей любви отойдет в прошлое и уступит место естественным стремлениям красивой женщины обрести семью, обожающего ее человека.

Среди поклонников Нины Александровны были люди очень достойные, доказавшие свою преданность. С каждым из них она была бы спокойна за свою судьбу. Но всякий раз она отказывала. И любящие ее не оскорблялись этим отказом, продолжали ждать, надеяться, снова предлагали руку и сердце и снова слышали ее тихое, твердое «нет».

Почему так? Какая в том справедливость, если одна погибшая жизнь хоронит заживо другую? Разве память об одном человеке так уж несовместима с привязанностью к другому? Да был бы доволен сам Грибоедов долей своей Нины, обрекшей себя на одиночество, на отказ от радостей материнства?..

А тоску – глубокую, непреходящую – она чувствовала. После смерти родителей образовавшаяся пустота мучила Нину Александровну. Недаром, когда ее невестка ожидала очередного ребенка, она буквально взмолилась:

–     Вас окружают дети, а я совсем одна. Отдайте мне того, кто должен появиться на свет.

Давид Александрович обещал, что, если родится девочка, сестра возьмет ее и будет растить. Радости Нины Александровны не было предела: хоть одна молитва была услышана небом. Маленькая Катя родилась хилым, болезненным ребенком. «Мама Нина» самоотверженно выхаживала девочку. Кроватка Кати стояла рядом с кроватью Нины Александровны. Она не разлучалась с воспитанницей, та обожала ее, и слезы, которые не всегда удавалось спрятать вдове, были первыми Катиными огорчениями.

–     Кто тебя обидел, тетя? Ну почему ты плачешь?

Нина Александровна брала девочку на руки, прижимала к себе:

–    Я просто так, Катенька. Больше не буду. Посмотри, я уже улыбаюсь...

 «Мама Нина», правда, отлучалась. Это происходило каждый день, и, чуть подросши, девочка уже знала, что тетя ходит на могилу. Иногда брала и ее.

Еще воспитанница Нины Александровны запомнила шкатулку, всегда стоявшую на столике в их с тетей спальне. Ей не раз приходилось видеть, как та открывала крышку, водила пальцами по темному дереву. Потом лицо тети становилось странным, словно она, сомкнув веки, что-то силилась вспомнить и не могла, – и это очень мучило ее. Потом она опускала голову на поднятую крышку, плечи ее начинали мелко-мелко дрожать.

...Воспитанница Грибоедовой, Екатерина Давидовна Астафьева, на склоне лет вспоминала: «В 1871-м мать моя передала мне тетину шкатулку, говоря: «Береги, она была очень ценной для тети твоей, в ней когда-то хранились бумаги Александра Сергеевича Грибоедова».

...Люди едва ли когда поймут, что хранящие верность не совершают никакого усилия над собой. Это нечто само собой разумеющееся. Их ноша легка. Нина Александровна удивилась бы, услышав, что ее жизнь называют подвигом любви. Если бы ей хотелось, она полюбила бы другого. Но это было невозможно. Грибоедов, мертвый, легко справлялся с соперниками. Он оставался самым лучшим, умным, красивым. Как это удается тем, кого давно нет на свете, почему их любят, а живых забывают, легко заменяют другими – загадка...

                                                             * * *

Осенью 1856 года в Москве состоялась коронация нового царя, Александра II. Екатерина Чавчавадзе-Дадиани, ставшая после смерти мужа правительницей Мингрелии, разумеется, должна была присутствовать на торжественной церемонии. В этой поездке ее сопровождала сестра, Нина Грибоедова, ей шел сорок пятый год. Краски молодости покинули лицо «мадонны Мурильо», но теперь, вопреки всему, что-то истинно божественное, отрешенное от суеты, мелочных ухищрений и забот стало проявляться в нем. На женщину, чей скромный наряд оживлялся лишь белым воротником, оглядывались, где бы Грибоедова ни появлялась. Шептали вслед: «Кто она?» Узнав, смотрели пристально и цепко, словно то было видение, которое появляется лишь раз в жизни, но потом, оставаясь недоступным забвению, светлым воспоминанием уходит в мемуары, в семейные предания.

Так было и тем вечером, когда Нина Александровна с сестрой появилась в Малом театре. Давали «Горе от ума». Актеры знали: в зале сидит вдова Г рибоедова. За кулисами чувствовалось волнение еще и потому, что спектакль был внеочередным, незапланированным. Дело в том, что в те дни, которые сестры предполагали еще быть в Москве, в афише Малого значились совсем другие спектакли. Нина Александровна, словно предчувствуя, что другого случая уже не представится, обратилась к поэтессе Евдокии Ростопчиной. Та была на короткой ноге с театральным начальством. Нельзя ли показать «Горе от ума»?

Ростопчина отозвалась с горячим сердцем, без промедления. «У меня к вам поручение, милостивый государь Алексей Николаевич, – писала она управляющему конторой театров Верстовскому. – Здесь теперь находится вдова Грибоедова и сестра ее, правительница Мингрелии. Они обе очень желают видеть на сцене «Горе от ума» и просят доставить им это наслаждение».

...Летом 1857 года в Тифлисе началась паника: из Персии пришла страшная гостья – холера. В Сионском соборе экзарх Грузии отслужил молебен, прося Всевышнего заступиться за несчастных людей. Смерть косила направо и налево. Молотки гробовщиков не умолкали даже по ночам, и казалось, скоро не останется живых, чтобы хоронить мертвых.

 Люди богатые давно покинули город, оставив слуг сторожить добро. Знакомые и родные Нины Александровны, отправляясь в свои отдаленные имения, умоляли ее ехать вместе с ними. Она отказалась. Все, кто знал кроткую Нину, понимали – увещевания бесполезны. У нее один ответ: «В городе всего два врача да община сестер милосердия при русском госпитале. Я лишней у них не буду». И провожала, и махала уезжавшим вслед рукой.

...Она заразилась и знала, что умирает. Почти три десятилетия ее вдовства кончались вместе с жизнью. В последний миг забытье оставило ее, и склонившейся сиделке Нина Александровна сказала очень разборчиво, собрав последние силы:

– Меня... рядом с ним.

И ушла – с облегчением, быстро, словно торопясь на свидание, которое давно ей было обещано и так долго, так мучительно откладывалось.

ТАНЕЦ С ПОКРЫВАЛАМИ

 
Как над тобою посмеялась
Твоя жестокая судьба!
Какая жизнь в удел досталась
Тебе, царица и раба!
Я верю, что настанет время
Тебе вознесться меж людей
И сбросить вековое бремя
С судьбы таинственной своей...
 

Н .Щербина

Уже восемьдесят лет нет на свете великой обольстительницы Маргариты Зелле. Мир знает ее под именем Мата Хари. Написаны романы, сняты фильмы, голландцы создали мемориальный музей своей знаменитой соотечественницы. То там, то здесь появляются новые публикации: была ли действительно шпионкой танцовщица, сводившая с ума Европу? Или мир посетила женщина, владевшая истинно божественным ремеслом «аре амандис» – искусством любить?

...На рассвете 15 октября 1917 года недалеко от Венсенского леса под Парижем состоялась казнь. Солдат с карабинами выстроили в три ряда, а в десяти шагах от них, возле врытого в землю столба, стояла нарядная дама в широкополой шляпе с вуалью.

Офицер быстро зачитал приговор, и раздалась команда. Женщина, дернувшись вперед, упала на колени и медленно опустилась на землю.

По одной версии лишь три пули попали в нее, из которых одна, по счастью, прямо в сердце. По другой – одиннадцать. Кроме того, упоминают о «выстреле милосердия» – когда осужденного добивают наверняка из пистолета. На сей раз тяжелый свинец раздробил по-королевски благородное, будто из мрамора высеченное лицо. Лицо, которое грезилось во сне и наяву тысячам людей.

Солдаты же были уверены, что уничтожают исчадие. А эта высокая тонкая фигура, изящная рука, прижатая к груди, голос, спокойный и нежный, – все дьявольская оболочка, соблазн, смущающий их неискушенные души.

Однако, когда дело было сделано и тело положили в привезенный заранее гроб, встал вопрос: что дальше? Очевидно, у казненной ни родных, ни знакомых не было – просьб о выдаче тела не поступало. Потому и решили во избежание лишних хлопот отправить его в анатомический театр под скальпель будущим Гиппократам.

Недруги казненной увидели бы в этом высшую справедливость: ненавистная будет расчленена, никто никогда не узнает, где, в какую яму бросили ее бренные останки. Но для многих обыкновенных людей Мата Хари была воплощением чего-то прекрасного, таинственного, иллюзорного. Ее снимки в газетах с восторгом рассматривали, покупали в киосках фотографии, читали интервью, которые она щедро раздавала. Танцовщица вовсе не была бабочкой-однодневкой. Она пользовалась успехом прочным и устоявшимся: обширная гастрольная география, аншлаги, присутствие на выступлениях коронованных особ. Сколько людей в Европе на протяжении двенадцати лет впадали в некое гипнотическое состояние, носившее имя Мата Хари! История этой болезни окончилась осенним рассветом у Венсенского леса. Началась – 5 марта 1905 года...

Тогда в парижском Музее искусств Азии на сцену, усыпанную лепестками роз, вышла темноволосая женщина, окутанная полупрозрачными одеждами. Ее тело, раскачиваясь под звуки старинной восточной музыки, старалось освободиться от них, как от ненужной обузы, скрывающей священное и совершенное. Последней падала набедренная повязка из легкого газа, и на мгновение танцовщица замирала обнаженной...

«Танцы с раздеванием» не были изобретением Маты Хари. В Париже было достаточно мест, где «красотки кабаре» устраивали подобное зрелище ежевечерне. Но именно – лишь подобное. Как аляповатая мазня разнится с истинно художественным полотном, так и Мата Хари отличалась от стандартных стриптизерок темных подвальчиков. На это, рассказывая о ней, очень редко обращают внимание, делая акцент на шпионских перипетиях ее судьбы. Однако невозможно пройти мимо свидетельства авторитетнейших людей искусства, уважавших в Мате Хари именно ее артистическое дарование. Превратить сомнительный жанр с раздеванием в явление искусства – это ей оказалось по силам. А ведь каждому понятно, что именно здесь легче всего качнуться в сторону непристойности и пошлости. Один из театральных знаменитостей того времени в своих воспоминаниях писал: «Она обладала высокой культурой и производила впечатление человека аристократической среды. Она была серьезным артистом... Это была личность».

На удивление разная Мата Хари на своих изображениях. Будто фотообъектив запечатлел незнакомых между собой женщин. Безупречная светская дама. Холодноватая. Надменная. И другая – со спокойным бесстыдством надевшая на себя лишь браслеты...

                                                                  Мата Хари

Легкое сумасшествие, охватившее в тот вечер публику, скоро перекинулось на весь Париж, а затем захватило и другие города Европы. Выступления Маты Хари в Вене, Мадриде, Риме, Берлине, Монте-Карло проходили при полном аншлаге. Самые выгодные контракты звали ее в Лондон и Петербург. Публика жаждала зрелищ необычайных и невиданных. Что ж удивительного? Мата Хари, сама того не подозревая, появилась как раз вовремя и кстати.

Давно замечено, что та грань, когда один век перетекает в другой, несет в себе элемент взвинченности и истерии. Люди начинают тяготиться обычным ходом вещей, хотят испытать ощущения иные, нежели те, что предлагают им будни. Вот тогда-то и наступает звездный час всевозможных прорицателей, экстрасенсов, мастеров по части спиритизма и запредельного мира. Тогда-то так охотно заглатывается наживка из разных идей, теорий, мировоззрений, выходящих за рамки земного и каждодневного.

Мата Хари оказалась из разряда таких явлений. Ее эротические, переполненные восточной символикой пластические этюды были своего рода опиумом. Она – немыслимая и нездешняя, в торжествующей наготе говорящая с богами на божественном языке – в какой-то степени была просто обречена на популярность и поклонение. Для прессы же «индусская богиня» была истинной находкой, и газетчики старательно превращали танцовщицу в символ чувственности и соблазна, в идола, в скандал.

По существу, Мата Хари стала первым, официально признанным секс-символом. Понятие, столь знакомое современному человеку, тогда, на заре века, окружалось тем же антуражем, что и сегодня. Фотографии танцовщицы в самых рискованных позах наводнили газеты и журналы. Интимные подробности ее жизни – не важно, реальные или выдуманные – становились достоянием всех. Ходить «на Мату», обсуждать, поклоняться, коллекционировать фото становилось делом мужского престижа. А уж входить в круг ее знакомых – это выпадало далеко не всем. Из сонма поклонников и любовников роковой красавицы пресса вылавливала крупные и широко известные фигуры.

Здесь принцы оттирали плечом герцогов. Добивались удовлетворения страсти министры, банкиры, государственные деятели. Называли даже двух монархов европейских стран.

Несчастные жены тщетно пытались привести в чувство обезумевших мужей. Рушились семьи и карьеры, пустели кошельки, и шли прахом состояния. И если утверждение, что именно женская ревность подвела «проклятую дьяволицу» под дуло карабина, ничем конкретным не подтверждается, то основания для такой мести были.

Тем более что Мата Хари сама, и не без успеха, создавала свой образ «суперженщины», которой по силам недоступное для других. Она родилась под знаком Змеи и этим фактом объясняла многое в своей жизни. Именно от нее известно, что, когда ей случалось верхом проезжать мимо клеток с рептилиями в аллеях зоологического сада, те, словно по команде, просыпались и подымали вверх гладкие изящные головки, словно приветствуя себе подобную.

...Поздними вечерами, когда в жилищах мирных граждан обычно гаснет свет, «змеиное гнездо» танцовщицы озарялось огнями. О так называемых «оргиях» Маты Хари ходили самые невероятные слухи. Считалось, что высокопоставленных гостей Мата Хари «потрошила» в своих роскошных апартаментах. Здесь они оставляли большие деньги, но не только их. Информация, полученная у ничего не подозревавших гостей, стоила дорого, и те, кому танцовщица ее передавала, платили исправно.

Догадывались ли поклонники красавицы, проводившие с ней время в ночных увеселениях, кто она? Откуда взялось это странное имя – Мата Хари?

Ее настоящее имя было не менее красиво – Маргарита. Дочь владельца магазина Антона Зелле родилась в 1876 году. Детство девочки прошло в голландском городке Леуварден – благополучном и уютном. На воспитание Маргариты не жалели денег, и она вполне соответствовала образчику ребенка из «хорошего дома»: говорила на двух языках, играла на фортепьяно. Природа дала ей прекрасный голос и миловидность, обещавшую превратиться в красоту.

Однако, когда Маргарите минуло двенадцать лет, отец разорился и благополучный дом мигом превратился в ад. Сцены между родителями прекратились только тогда, когда мать умерла. Девочка-подросток оказалась предоставленной самой себе: отцу было не до нее. Классический выход из положения в таких случаях – поскорее выйти замуж. Что Маргарита и сделала, видимо не особенно вдаваясь в достоинства будущего супруга. Рудольфу Маклеоду было тридцать восемь лет. Он служил офицером в голландской колонии в Ист-Индии, откуда вывез скромные сбережения и болезни, нажитые в тропиках.

Через год после свадьбы молодые снова уехали в Ист– Индию. Здесь у Маргариты Маклеод родился сын Норман, а через два года дочь, которую назвали экзотическим именем Hyp. На местном диалекте это слово означало «девочка». Этому естественному развитию событий в молодой семье, однако, не удалось пересилить нелады, подтачивавшие супружество. Разразившаяся трагедия ускорила неизбежный разрыв. Она же и испытала душу Маргариты той самой страшной мукой, которая только может выпасть на долю женщины.

...Детей отравила местная няня, подсыпав им яд. Ходили слухи, что таким образом она отплатила лейтенанту Маклеоду за жестокое обращение с ее любовником. Двухлетний сын Маргариты умер в страшных мучениях. Дочка же Hyp, нескольких месяцев от роду, чудом выжила.

Однако через семь лет Маргарита потеряла и ее. Это случилось, когда они с мужем вернулись в Голландию. Разведясь с ней, Рудольф Маклеод забрал девочку к себе. В следующем году ему удалось добиться лишения Маргариты родительских прав. Его доводы показались суду чрезвычайно вескими – Рудольф предъявил фотографию бывшей жены, танцующей обнаженной. Свою угрозу Маклеод выполнил – Маргарита никогда больше не увидела Hyp. С этого времени исчезла госпожа Маклеод и появилась Мата Хари. Это имя означало «глаз рассвета».

Можно предположить, что пойти на сцену несчастную женщину вынудило жестокое безденежье. И в этом будет, конечно, часть правды – Маклеод так и не выплатил бывшей супруге ни франка, хотя суд назначил ей ежемесячное содержание. Маргарита решила заняться танцами с раздеванием. Начинала она с дешевых полуподвальчиков, где ей платили несколько франков за выход.

И все-таки значительно труднее объяснить другое: зачем к своему и без того таинственному имени – Мата Хари – этой женщине нужно было присовокуплять еще одно: жестокое, так не идущее к ее неотразимо женственному облику – агент Н-21. Тем не менее многие, занимавшиеся судьбой Маты Хари, приходят к выводу, что ее дебют на сцене и в качестве агента германской разведки состоялся почти одновременно.

Довод одних – ей нужны были деньги. Женщина, почувствовавшая себя после развода щепкой в море, старалась спастись от нищеты, используя два источника дохода. Один подстраховывал другой: танцы в кабаках и отчет о разговоре с оставшимся ночевать, скажем, офицером генштаба. Германская разведка не брезговала ничем, умея и в куче мусора найти золотое зерно. Естественно, что эта статья дохода могла казаться начинающей танцовщице и стабильной, и значительной.

А может быть, все-таки агент Н-21 – это очередная роль, которую актриса Мата Хари придумала для себя? Если «индусская богиня» щекотала нервы другим, то почему бы не доставить такое же удовольствие себе? Шпионаж – что может быть романтичнее и опаснее? От чего более всего веет смертельным холодом? И что дает тайную власть над людьми и событиями? Она хотела быть неповторимой, исключительной и была права – никакое иное занятие не смогло бы сделать ее – и так необыкновенную – еще более необыкновенной. И так роковую – еще более роковой...