Текст книги "«Рим, конечно Рим», или «Итальянское танго»"
Автор книги: Людмила Бояджиева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)
Кристина остановилась, присматриваясь к Геннадию – нет, он не шутил и с удовольствием готовил сюрприз.
– Почему вы не хотите сказать мне все прямо? Я далеко не фанатичка старинных титулов и не монархистка. Но все-таки приятно знать, что имеешь в роду кого-то поинтереснее неведомого отца «стукача».
Геннадий встал и подошел к Кристине.
– У меня ключи от многих загадок, девочка. Я готов поделиться всеми. Про деда вам охотно живописует бабуля… Мне же хочется говорить о себе. О нас. Я влюбился в тебя с первого взгляда, осатанело, безумно. Как, впрочем, делаю все в этой жизни. У меня нет недостатка в женщинах – любых женщинах. Но мне нужна ты. Не спрашивай, почему. Я и сам не знаю – волшебство, магия, мистика…
Синий сумрак опустился в сад, напомнив о зиме и пронизывающем холоде. Запахло снегом и дымом, как в Новый год. Геннадий притянул к себе ошалевшую девушку и поцеловал в губы. В меру нежно и страстно. С достоинством и напором.
– Ты поймешь потом, девочка, в какую огнедышащую лавину я тебя увлекаю, – прошептал он хрипло.
– Монолог о внезапной страсти прозвучал романтично. Если это сочинение вашего стилиста, то весьма удачное: необходимая условность сделки соблюдена. Цинизм повержен пылкостью чувств. – Кристина высвободилась из объятий Геннадия. – Я все поняла и оценила, Гена. Только, пожалуйста, не надо торопить меня. Я не испугана, не смущена… Жаль, но мне почему-то невероятно грустно… Пора возвращаться домой.
– Иваныч ждет в машине. – Геннадий взял её за руку и повел к гаражу. Это вполне понятно, – ты должна хорошенько подумать. Но когда будешь размышлять, прими во внимание одну деталь: я не случайный человек на пути «голубого принца»…
– Что?…
– Год назад я уже держал его в руках… Это охота, азартная охота, детка. Ты в заколдованном кругу, очерченном этим камнем. И ты, и я. Мы не вырвемся из него, пока не овладеем талисманом.
Кристина остолбенела, уставившись на Геннадия округлившимися глазами. Ей показалось, что она видит перед сбой совсем другого человека. В сумерках лицо её спутника белело алебастровой маской, на которой фанатичным блеском сверкали глаза.
– Ведь это твой камень, Кристина. По праву, твой. «Голубой принц» попал в коллекцию моего отца очень сложным путем… Старик умер, утратив любимую игрушку, за которой охотился несколько лет. В то время, как некая мадемуазель Ларина пересекала границу с бриллиантом в чемоданчике, отец сипел, еле шевеля онемевшим языком. «Верни…» – я уверен, что услышал именно это слово. И еще… «жене…». Он хотел, чтобы я вернул талисман для своей будущей жены. «Принц» будет твоим, Кристина.
Шофер молчал, из музыкальных колонок вырывался рыдающий голос одинокой матери, стенающей над колыбелькой своего ребенка. «Спи, мой цветик аленький…» – слезно причитала певица над сыном.
В висках стучало, будто Кристина только что покинула самолет после длительного путешествия. Безумие! Что за навязчивое безумие… Опять все сначала – хоровод оборотней: Стефано, Леонардо, а теперь – Геннадий… Кто он, матерый мафиози «русской группировки», представитель новой формации деловых людей, шантажист или, в самом деле, наследник того самого охотника за бриллиантами, у которого год назад похитил камень Санта? Расчетливый игрок, втягивающий Кристину в какую-то авантюру, или, впрямь, – влюбленный жених? Ох, нет! В искренность чувств Геннадия Кристине верилось меньше всего. Что можно думать о других мужчинах, если ей сумел солгать Санта?.. Он превратил в шутку её рассказ о майском вечере, уверяя, что это выдумка, сон. И ведь сомнений нет: стотысячную купюру за букет гиацинтов отдал Кристине Санта. Но почему не признался, не намекнул даже, что мог быть тем самым случайным встречным, круто врезавшимся в жизнь девчонки на обочине? Просто не захотел, побоялся занять то значительное место в её судьбе, которое Кристина отвела человеку из белого «мерседеса»…
В груди щемило от мысли, сводившей с ума поющую брошенную женщину: никто никогда не любил её по-настоящему. Но все стремились использовать, притворяясь друзьями. Все кружили, как воронье, над «голубым принцем» опасным, коварным камнем. «Принц погубил Элмера, Риту, беднягу Строцци, злодея Рино и даже самого дона Лиджо. А сколько на его счету ещё загубленных душ? Кто следующий? Неужели отец Геннадия пополнил список жертв страшного бриллианта? Да и сам он, неожиданный жених, сгорающий от внезапной влюбленности, – куда стремится он, прихватывая с собой Кристину?
Кристина застонала от боли, тисками сжавшей виски. Что-то запищало на приборной доске. Шофер отключил музыку и протянул Кристине трубку радиотелефона:
– Геннадий Алексеевич на проводе.
– Кристина, простите меня. Я знаю, что напугал вас и почти ничего не сумел объяснить. В вашем присутствии я теряю голову, как это ни смешно признавать… Эта голубая стекляшка, о которой шла речь, действительно пропала из коллекции моего отца. Он был очень стар и не пережил потерю… Хотя, инсульт мог случиться с ним и во время просмотра теннисного турнира… Но я стал копать вокруг камня и… нашел вас! Вначале я полагал, что мой интерес к большеглазой блондинке связан с её ролью в итальянской криминальной истории. А потом заметил, что держу у кровати ваше фото. Я опять перешел на «вы»…
В трубке отчаянно затрещало, и когда вновь наладилась связь, Кристина торжественно сказала в пустоту:
– Я не хочу больше слышать ни о чем, связанном с этим камнем. Он принадлежит роду дель Форте и оберегает его. Остальных – убивает. Вы должны были это знать, Геннадий. Простите и – прощайте. Мне страшно…
– Нет, я не уйду. Я умею пробивать стену лбом. Я забуду про камень, но буду почитать его всегда, как реликвию, соединившую меня с вами. А вы… вы постарайтесь не думать обо мне плохо. Вы нужны мне, Кристина. А я нужен вам. Со мной вы никогда ничего не будете бояться.
– Ну, что? – испугалась мать, открыв дверь и увидев застывшее лицо дочери. – Что случилось, дорогая?
– Геннадий Алексеевич предложил мне стать его женой, – вяло объяснила Кристина, стаскивая сапоги.
– Ну?! – только и произнесла опешившая Алла Владимировна.
– Я обещала подумать.
– Боже мой! Дочка! Ах, Филимоши дома нет! Радость-то какая! – она обняла дочь, заливаясь счастливыми слезами. – Завтра, завтра же утром… Он, конечно, будет звонить или явится сам… Ой, я не прибиралась два дня! – заметалась мать, засовывая в стенной шкаф разбросанную одежду, будто жених с букетом уже стоял под дверью.
– Мама! – удержала её за руку Кристина. – Послушай меня и постарайся понять: я не хочу, не могу сейчас выходить замуж. Ну, прост не в состоянии видеть рядом чужого мужчину… Считай, что это капризы беременной… И все так неожиданно!
– Девочка, ну, пойми, Геннадий Алексеевич не способен на долгие ухаживания. У него каждый час миллионы стоит! В твердой валюте. А ты хочешь, чтобы он тебя в кино водил, на завалинке сидел или под окнами серенады исполнял…
– Если честно, мама, я не думаю, что даже в результате длительных усилий с обеих сторон смогу полюбить этого человека.
– Ну причем здесь любовь! Да что такое любовь! – взвизгнула Алла Владимировна. – Я твоего отца безумно любила. Безумно! И что? Осталась, вот как ты со своим… – Она кивнула на Кристинин живот и зашмыгала носом.
– Не будем сегодня об этом, ладно? Я очень устала. И не плачь, Геннадия я не отшила. Не хочу обострять отношения ни с ним, ни с Филом… Завтра я поеду навестить бабушку. Поживу у нее, ладно? А ты объясни Геннадию, что я не способна на блиц-решения. Вот такая тугодумка, зануда. К тому же – хвораю. Но адрес не говори… Хотя… он все равно найдет…
– Этот из-под земли достанет, – то ли одобрительно, то ли со страхом подтвердила мать. – Он уж, наверно, и про итальянскую историю пронюхал.
– Изучил досконально. И про бриллиант и про беременность знает.
– Бедная ты моя девочка! – снова всхлипнула мать, прижимая её к груди, и Кристина бурно разрыдалась – с детским, неудержимым наслаждением.
Не было и девяти утра, как зазвонил телефон. Все трое – Фил в тренировочном костюме Adidas, Алла Владимировна с пластиковым чепчиком для душа на голове и уже совсем одетая для поездки за город Кристина стояли вокруг дребезжащего аппарата, не решаясь снять трубку.
– Может, автоответчик включить? – робко предложил Филя, посвященный женой в суть дела.
– Нет! – Алла Владимировна решительно сняла трубку, и широко заулыбавшись, бодро воскликнула, – Алло!..
И тут же облегченно вздохнула, передавая трубку Кристине:
– Тебя Надя Старицкая спрашивает.
– Тинка? Вчера на тусовке случайно трепанули, что ты в Москве. Спешу отметиться – все же ближайшая наперсница, и даже наставница известной фотомодели! – Она захихикала. – Ну, ты как? Забежала бы по-соседски, а то я скоро сваливаю. Ну, естественно, утреннее заседание международной конференции… Да, подружка, подарочек не забудь!
– И зачем только я не сбежала раньше – не охота мне с ней видеться! огорчилась Кристина.
– Сходи, поболтай, дочка. Она девка умная. Ох и пройдоха. Я её как-то по телевизору видела – в ночном казино с председателем какого-то процветающего банка. Игровой азарт демонстрировали – прямо Монте-Карло… Одета, конечно, как для рекламы, и словно кошечка к толстяку своему ластится. – Алла слегка оживилась. – Надька сейчас очень кстати. Может быть, чего-нибудь посоветует. Только ты ей имен не называй. Обсудите проблему, так сказать, в философском плане…
Надин широко распахнула двери и отступила на шаг, рассматривая подругу. Выражение любопытства на её тщательно подкрашенном лице быстро сменилось удивлением.
– Будто и не расставались… – разочарованно заметила она, пропуская Кристину в дом.
Сама она приготовилась к встрече и, конечно, не с Тинкой Лариной, а с фотомоделью римского агентства «Стиль», окруженной ореолом загадочных сплетен. Надя отпустила волосы до плеч – жиденькие и белесые, они все же производили впечатление некой элегантности, – очевидно, над незатейливой прической трудились руки мастера. По случаю раннего утра Белоснежка была облачена в длинный пеньюар цвета «гнилой сливы», отделанный прекрасным шелковым гипюром. В распахе тонкого шелковистого трикотажа виднелась коротенькая рубашечка, входящая в ансамбль утреннего белья, стоимость которого, наверняка, превышала цену приличного вечернего платья. Надька довольно улыбнулась, заметив, что Кристина по-достоинству оценила её «неглиже».
– По какому случаю маскарад? Празднуешь «день ностальгии»? – кивнула она на экипировку Кристины, состоящую из позапрошлогоднего московского хлама – стеганой курточки, затертых джинсов, свитера. – Видели тебя недавно в ресторане, говорят, шуршала муарами и обжималась под Джо Дассена с местным плейбоем… Да ты не сердись, здесь у меня «завтрак аристократа». Вообще-то я в такую рань не ем – это все для тебя.
Кристина улыбнулась – икра двух цветов, теплые круассаны, ваза с экзотическими, нероссийскими фруктами, красивые бутылки. Села, отказавшись от сигареты, и с облегчением вздохнула:
– Боялась, четно говоря, что нахлынут противные воспоминания. Но, ничего, рада тебя видеть, Надин, правда, рада!
– Жутко поболтать хочется! У тебя ведь там целый роман вышел. Информация была скудная, но я специально следила, – ведь, считай, к твоему делу тоже причастна. И страшно любопытна! – Надя налила в рюмки ликер. Пожалуй, стоит немного подсластить встречу. Кофе сейчас будет готов… Извини, я тараторю – это от нетерпения и еще… ох… занятая я девушка ну, просто как министр сельского хозяйства. Уже через час прибудут фирмачи маршрут составлять. Жених прислал, чтобы я лично все детали свадебного путешествия с агентством обсудила – вплоть до меню в разных отелях, ширины кровати в номерах! Я теперь своего Нового Старым зову, а после свадебной церемонии и вовсе «папашей» стану величать. Витьке сорок восемь. Кстати, это совсем не плохо.
– Значит, ты скоро будешь мужняя жена? Поздравляю!
– Семнадцатого апреля. Тебя официально приглашаю. В «Ап энд даун». Будет очень узкий круг и мы сразу же на самолет. Начнем с Европы и подальше, подальше к солнышку. А то тут черт те че делается…
Надя намазала поджаренный тост черной икрой и протянула Кристине:
– Перекуси, что-то очень бледненькая… Ночь любви? Ну, рассказывай быстро, что там у тебя с этим тележурналистом вышло? А с мафиози? Вот непруха-то! Их что, всех перебили, или это сказки?
– Фу, Надь, и вспоминать неохота… Знаешь, все как-то боком вышло… И любовь, и дела… Права, видать, была твоя директриса – рано мне ещё было давать сольные выступления, да к тому же – на таком уровне…
– Так не поздно продолжить. Ведь теперь-то ясно, что к чему и без шефских наставлений. – Надька изучающе зыркнула на подругу. – Так-то по тебе и не скажешь, что девушка с большой жизненной школой. Но я твои фото в ихних журналах видела и светской хроникой интересовалась. При такой нагрузке, считай, год за два. Ведь попала ты в самое пекло!
– Да, здорово меня тогда Эдик подставил… Ты как в воду смотрела насчет «бескорыстных спонсоров» – нету таких в природе. Все они – болтуны и мафиози. Только такая дубина, как я, могла уши развесить: «Ах, конкурс! Ах, контракт!» – Кристина заменила маленькую чашечку на большую и налила в неё черный кофе.
После объяснений с Геннадием и бессонной ночи она клокотала раздражительностью и обидой. Собственное невезение и глупость казались особенно противными на фоне обстоятельного надькиного преуспевания.
– А ведь Эдичка Цепенюк не прост оказался! Иначе не схлопотал бы «вышку»!
– Эдика судили?
– Да нет, «вышку» ему свои устроили! Нашли застреленного в подъезде собственного дома. Ты что, не знала? Вскоре после твоего отъезда, осенью… Естественно, не нашли никого. Внутренние разборки. – Надя с удовольствием смаковала ликер.
– Ой… – Кристина неожиданно для себя сникла, пожалев добродушного Эдика. Что ей за дело, какими там аферами он ворочал! Убили-то, наверняка, из-за «принца»… Может, тот же Геннадий или его «гориллы».
– А мне его жаль, – сказала она. – Давай, помянем рюмочкой. Хотел мужик куда-то выбраться, преуспеть. Как и все мы. Но оказался простаком, не лучше своей подопечной, Кристины Лариной. Выходит, – мне повезло больше…
От нескольких рюмок ликера, выпитых натощак, голова Кристины пошла кругом и захотелось вдруг исповедаться, говорить и говорить, вывалив, наконец, все, что камнем лежало на душе. Но язык заплетался.
– Меня-то все время кто-нибудь спасал. Один топил – другой вытаскивал… Ха-ха… Как тургеневскую Му-му.
– Ты кофе пей, горячий… – Придвинула Надя подруге чашку. – Му-му никто не вытаскивал. У меня за десятилетку серебряная медаль. А ведь я тебе часто завидовала… – задумчиво произнесла она, выковыривая мякоть киви серебряной фруктовой ложечкой. Ну, думаю, дает Тинка! Балы во дворцах, тусовки на виллах настоящих миллионеров… Да ещё этот, как его там, телевизионный красавчик с любовью преследует!
Кристина не могла остановить разобравший её пьяненький смех:
– Вествуд меня, значит, домогался?! Слава журналистам-международникам! Слава доблестным патриотам! А как же иначе – стоит только появиться русской «Марусе» (такая у меня в «Карате» рабочая кличка была), и все у её ног! Вперед, комсомольцы – вас ждет Сибирь!».
Кристина выпила залпом полчашки кофе и проглотила тост с икрой, протянутый Надей.
– Да, не просто все же денежки нашему брату достаются… – с жалостью посмотрела на подругу Надя. – Жалеть она любила, это куда приятнее, чем завидовать. – Хоть бабки-то приличные привезла?
Кристина отрицательно покачала головой.
– Думала, что на однокомнатную хватит… Копила, копила, на всем экономила… Мои-то новобрачные в центре квартиру хапнули. Но в нашу «хрущобу» Фил свою бывшую жену с дитем заселяет. Это они решили, когда я в Италии была. Думали, там и останусь… Теперь надо о свое хате думать, но Филек материн говорит, что за двадцать тысяч баксов можно только в Подмосковье отдельную присмотреть или хорошую комнату в коммуналке.
– Двадцать тысяч?! – Надя не верила своим ушам, ощутив новый прилив приятнейшей жалости.
Жалости к слабому, сирому, убогому. Не живучая это порода, вырождающаяся. Наследие совдеповской деловой импотенции – слабаки, сентиментальные олухи.
– Да, ты, Тинка, отличилась… Бескорыстная служба на ниве капитализации. Про тебя только статью в «Московский комсомолец» писать. И то, лет десять назад в рубрике «моральные ценности строителей коммунизма»… Извини, даже здесь сейчас самые провинциальные чувырлы за ночь минимум 500 баксов гребут…
– Мне больше предлагали. – Жуя третий бутерброд, заявила Кристина, не став объяснять подробности. – Пять кусков.
– И что? – изумилась Надя. – Что хотели-то?
– Обычной страсти. Без любви, конечно.
– Как без любви? Нечто новое. Это в чем же тогда страсть состоит?
– Ах, ты не поняла, Надь… У меня язык заплетается… Ну, обыкновенно, трахаться на ночь снимали. А я хочу настоящей любви. Такой, знаешь, захватывающей, необычной.
Надин опешила. Пожав плечами, она запахнула на груди пеньюар.
– Это ты на что намекаешь? На лирику ли на отклонения?
– Извини, Белоснежка, что такие слова употребляю – старомодные. Вышедшие из употребления. Ну, аморе, лав – андестенд?.. Твой жених-то, наверное, влюблен, а?
– Жутко! Не знает, чем ещё ублажить. И ревнив, как мавр! Но однажды… Ой! – Надя залилась радостным смехом. – Однажды мы разбирались, кто с кем чего… ну, завелись… А Витька покачал головой печально так, и говорит: «Угораздило же меня в такое дерьмо втрескаться!» Считаю, отменное признание в любви!
– У меня и такого не было. Нет, конечно, всякие слова красивые говорили, – вспомнила Кристина вчерашнее страстное признание Геннадия. Но… не верю. Не хочу верить. Ладно, у тебя скоро визитеры, а я к бабке собралась. Кристина порылась в сумке и вытащила сафьяновый ларец:
– А это тебе подарок.
Надин ахнула, вытряхнув на стол сверкающие колье и диадему:
– Это что, те самые?!
– Да, считай, музейная ценность. Целый месяц в сейфах римского криминального отдела хранились, принимали участие в судебном процессе в качестве вещественного доказательства… Мне за них, кстати, приличные бабки предлагали любители детективных раритетов. Вот здесь, в центре, пустой глаз – как раз от настоящего бриллианта. Остальные, увы, стразы.
– Ну, девушка, угодила! Это же настоящая сенсация! Мой Новый упадет от восторга. Принимаю в качестве свадебного подарка. Потрясла меня, Тинка!
Надин поцеловала подругу и примерив диадему, глянула на себя в коридорное зеркало.
– Именно этого мне и не хватало!
Черный кофе подействовал как снотворное. В электричке Кристина уснула с приятным чувством удавшейся мести: эту диадему вместе с «голубым принцем» она подарила Санте, а теперь отдала Надьке – освободилась от вещицы, тянущей шлейф воспоминаний. Самых разных и, что, отчасти, самое обидное, трогательных. Никогда теперь она не будет мысленно возвращаться в то раннее утро, когда неслась в Рим по автостраде Солнце с веселым певцом. В салоне пахло сосновыми ветками и звучал его голос. А в душе расцветали надежды переливчатые, летучие, как мыльные пузыри… Потом они остановились у её отеля и Кристина вынесла Санте сафьяновый ларчик…
… Анастасия Сергеевна наскоро обняла внучку у калитки и подтолкнула к дому.
– Хорошо, что протопить успела, заждалась. – Она поставила на плиту чайник, обмахнула тряпкой вытертую клеенку, знакомую – в розочках. Кристине стало совестно. Помимо её жизни, её проблем совсем рядом существовали другие, куда более прозаические и страшные. Какое дело этим огородным бабкам до светских сплетен, показов «высокой моды», мафиозных разборок? Душещипательных романов и волнующих тайн им теперь с лихвой хватало в мексиканских и бразильских телесериалах.
– Спасибо демократам, что дали на старости лет настоящую жизнь посмотреть, да ведь и жизнь не простая штука… Наша докторша Татьяна Леонтьевна после «Дикой розы» весь поселок обегала. Там Веронику Кастро похитили, ну, эту – Розу. И все старухи влежку – никакого валокордина и нозепама не напасешься…
Бабушка, коротко повыспросив у внучки про Италию, с интересом перешла к своим проблемам. Оказалось, что чужеродные Луисы, Хулио, Альберто и Эстебаны стали здесь такими же реальными персонажами, как алкаш Фомка Козловский, терроризировавший нецензурным пением все участки. «Мне сегодня хорошо, мне сегодня весело: моя милка мне на х… бубенцы повесила!» нагло распевал он в праздники, пренебрегая патриотическими песнями.
– На прошлое лето пожаловаться не могу. Одних огурцов тысяч на сто продала, слив было – завались и, конечно, цветочки. – Похвасталась Анастасия Сергеевна.
– А что, наши цветы все идут? Ведь теперь в Москву столько импортных завезли – красота! Розы – на метровых ногах и любых расцветок. У них ведь там теплицы огромные и все на компьютерах.
– А здесь на своем горбу, – то ли с гордостью, то ли с горестью сказала бабка. – Гладиолусы сырость съела, гиацинты обмельчали, подмерзли, что ли. Стебли тонкие, еле-еле соцветия держат. Ты бы мне оттуда хоть какой-нибудь цветок привезла, как у этих, что в киосках торгуют. Семян-то сейчас навезли полно, только редко из них что выходит.
– Природные условия у нас другие: «зона рискованного земледелия»… В Италии этих гиацинтов – как у нас клевера. Правда, правда! А цветы мы с тобой хорошие обязательно посадим. Я ведь пока здесь жить буду.
– Как «пока», – лето, что ли? Мать намекала, что Филимон тебе квартиру подыскивает, но говорит, планы у тебя пока не ясные. – Бабушка поставила персональную Кристинину чашку с медвежонком на боку, уцелевшую ещё из детского набора, и пододвинула тарелочки с пирожками. – Ешь, ешь, твои любимые, с яблочным повидлом и черникой. Черничные пироги меня ещё свекровь печь научила, мол, старинный семейный рецепт. И уж больно мудреный – возле теста даже шуметь нельзя. Оно и сквозняков боится, и перегреву… Я теперь по-своему делаю.
– Вкусно. Люблю, когда начинки много. Как это она у тебя не протекает? – задумчиво рассмотрела Кристина пирожок и тут же спросила. – Ба, расскажи про деда, что расстреляли. Ну, мужа твоего, Алексея Карповича.
– Чего ты вспомнила? Реабилитированный он, все документы есть. Еще при Хрущеве выдали.
– А фамилия его какая? Павлухин – это ведь от твоей свекрови? А её муж кто был?
– Ерунда это все, внучка. В те годы много клеветали и многого боялись, фамилии, созвучные дворянским, скрывали. А теперь наоборот – все, оказывается, князья и графья, Голицыны да Юсуповы. Бородки отпустили и в своем дворянском собрании заседают… Прадед твой был человек интеллигентный, мягкий, царство ему небесное. Да я его и знала-то совсем немного, а потом, когда мужа сослали, как родственника врага революции возненавидела. Сам свекор к тому времени уже покоился на старом московском кладбище. И фамилия под крестом выбита – Шереметьев. Только зря все это, ошибка! Совпадение – и больше ничего! Уж сколько я по начальству ходила, доказывала, говорят: «Вы что, гражданочка, не доверяете компетентности наших органов?..» Будет прошлое ворошить. Ты лучше мне свои планы опиши на что теперь замахиваешься?
– Во-первых, на диплом о высшем образовании. Хочу переводчицей стать и ещё какую-нибудь деловую специальность получить – вроде менеджера, секретаря… Но это уже чуть позже… – Кристина замялась, не зная, посвящать ли бабушку в её прогнозы на материнство.
– Значит, моды показывать больше не будешь? А иностранцам откажешь от ворот поворот? Что так, все, наоборот, туда рвутся. – В бодром тоне Кристины Анастасия Сергеевна почуяла что-то неладное.
– У каждого свое. Мое счастье, видать, здесь. Значит, буду искать. И знаешь, – Кристина обняла бабушку и шепнула в её шерстяную, пропахшую дымом, линялую кофту. – Я тебе скоро правнучка принесу…
После долгих оханий и всхлипов бабушка успокоилась и даже стала уговаривать Кристину верить в светлое будущее. Привела примеры из двух сериалов, где намучившиеся героини все же одевали подвенечное платье, предъявив рожденных в гордом одиночестве сыновей своим любимым. И детишки, уже подросшие и очаровательные, оказывались очень кстати в счастливой молодой семье.
Прошло два дня. Кристина вздрагивала от каждой останавливавшейся поблизости машины. Но Геннадий не появлялся. Она приняла твердое решение деликатно отказать ему и старательно «накачивала» негодование – уж очень была похожа внезапная вспышка страсти русского богача на неожиданные симпатии лже-Стефано, вытащившего из своего пруда озябшую нимфу. Но то, что Геннадий так легко отступился от своих намерений, несколько обижало. Порой казалось даже, что опять проморгала она сдуру нечто ценное. Нельзя же теперь, в самом деле, в каждом разбогатевшем гражданине РФ видеть мафиози, а в любом мужчине, признающемся в нежных чувствах, подозревать корысть?
Кристина пребывала в растерянности. Новый стиль жизни матери казался ей не менее противным, чем прежнее нищенское пуританство. Здесь, в деревянном доме бабушки она хотела вернуть себе уверенность в том, что наметила правильную перспективу: учиться, стать переводчиком, обставить свою маленькую квартирку, в которую можно будет принести из роддома «бамбино». Независимость, достоинство и профессионализм. А за ними честная карьера, хорошие заработки и, наверно, далеко-далеко, у самого горизонта, тот день, когда прикатит она в Рим с очень влиятельной делегацией. Элегантная, строгая и обаятельная синьора Ларина. И где-нибудь на приеме или банкете, а может быть, ночью, у фонтана Треви, встретит знакомый взгляд. Санта будет весел и разговорчив, хвастаясь своими детишками и научными достижениями. А она прост скажет: «У меня тоже есть сын – Рома»… Кристи решила, что назовет ребенка только так, независимо от пола: Роман или Романа – все равно. Это единственное, что достанется ему от отца. А может, ещё – черные кудряшки, дерзкий взгляд, ямочка на подбородке? Кристина улыбалась, представляя довольно взрослого и очень красивого паренька, которого не стыдно будет предъявить Санта-Роме… Только вот никакой муж рядом с ней в воображаемом будущем не мелькал. Да и не нужен он, ни к чему.
Поначалу у бабушки Кристина ходила гордая, – в старых сапогах, растянутом линялом свитере и школьном ещё пальто, ставшем совсем кургузым. Потом прикатили маман с Филом и устроили трам-тарарам.
– Генка так убивается, с американцами контракт порвал. А там миллионов на десять зелеными. – С испугом докладывал Филимон, почему-то озираясь.
Но Кристина оставалась непреклонна:
– Пусть до осени ждет.
– А что осень-то? С пузом под венец? И в свадебное путешествие не поедешь… – огорчилась Алла Владимировна.
– Мам, я же тебя просила! – значительно смотрела на неё дочь и Алла умолкла. Правда, не надолго, находя все новые аргументы в пользу незамедлительного бракосочетания.
Когда благодетелей удалось выпроводить в Москву, Кристина почувствовала себя победительницей: впервые устояла она перед искушением. А ведь Геннадий далеко не Эдик, да и стать хозяйкой его дома, спутницей в его престижных маршрутах – большая честь.
Но нет! Не продается Кристина Ларина, и не одна теперь – с малышом, крохотным кусочком плоти, пробивающимся сейчас изо всех сил к жизни. Там, внутри, в теплой материнской утробе, он одобряет её, завися целиком от её силы и стойкости. – «Ничего, милый, ничего! Мы будем очень счастливы…» обещала Кристина, гладя ладонями живот и щурясь на теплое солнышко.
Все вокруг бурно рвалось навстречу лету – зеленело, набухало, готовилось к цветению и плодородию. Кристина чувствовала себя частью общего торжества, вдохновляясь верой в победу.
А через день сменилась погода: пошли с севера гряды серых тяжелых туч, застучал, зашумел по крыше дождь, разгулялся ветер, зло мотая голые, такие беззащитные сейчас ветки яблонь. И засосала грусть-тоска. В доме сыро, натопленно-душно. Пахнет старым рваньем, тлеющим на чердаке. Тускло отражают свет абажура щербатые чашки в шкафчике, знакомые с детства, а вместо чая заварена огородная мята. По телевизору визги и всхлипы каких-то новых программ по поводу недели высокой моды, автосалонов, мебельных магазинов и обалденных туристических круизов. Улыбаются с борта белоснежного теплохода, жуют лангуст в ресторанчиках Касабланки, валяются на широких кроватях фирмы Карло Фортини все те же длинноногие куколки с хищным блеском в стеклянно-безумных глазах. И то-то похожее на зависть неудачника начинает нашептывать противные мысли погрустневшей Кристине.
Кажется, что жизнь, несшаяся на всех парах, замедлила ход, застряла, как старенький «запорожец», не одолевший горки. Почти полгода до начала занятий. Надо на работу куда-нибудь пристроиться, чтобы справку для вечернего отделения получить. А там, – в декрет. К октябрю – малыш на руки, забот полон рот. А главное, деньги. Словно сговорились все: рост цен, инфляцию безконца поминают и талдычат Кристине о неминуемом нищенстве: без бизнеса или какого-то левого дела не выжить, а только в метро побираться. И ещё того хуже – нищету плодить. Этой ей теперь маман, как опытная одиночка, все уши прожужжала.
Да что тут агитировать – Кристина сама в магазин бегала – хлеба, молока, сахара возьмет, а на сыр и масло только посмотрит. Вначале, конечно, шиковала: меняла потихоньку свою валюту, украшая бабкин стол невиданной снедью – то колбасы и паштеты в нарядной упаковке, то конфеты или печенье необыкновенные принесет. Но больше всего Анастасия Сергеевна запала на йогурты, хотя название произнести не могла, и от этого злилась.
Очень быстро поняла Кристина, что ни «спецпайка», поступающего периодически от матери, ни её сэкономленных в Риме денег не только на приобретение вещей, но и на приличное питание надолго не хватит. Это ей бабушка популярно растолковала, показав запасы круп, пакетики с залежавшимися карамельками, мукой. «Вот этим жить будем. Пошиковали – и хватит. А то разлетятся твои денежки – за хвост не поймаешь. И так наш мудрый Филимон жалуется – маловато твоей заначки для отдельной жилплощади. Обещает, конечно, добавить. Но ведь, мне кажется, он и сам больше пыль в глаза пускает, пофорсить любит, а не так уж крепко в седле держится. Сегодня барин, а завтра – каторжник. Упаси Боже, конечно… А ведь, случись что, – куда младенца понесешь? Нам ведь с тобой в этой развалюхе не прост будет его поднять… Подумай, внучка, крепко подумай, прежде чем жениха московского оставлять… Может, он и не бандит, а человек культурный, государственный. А если и бандит, то, может, благородный, вот как Дубровский, к примеру».
Все как сговорились, призывая Кристину взяться за ум. Она и сама понимала, что именно с практицизмом и расчетливостью, так необходимыми ныне для выживания, дела у неё обстоят плохо. Наверно, из чувства противоречия поднялся в душе вернувшейся на родину неудачницы пафос излишней самоуверенности. Только, видно, прав был Санта – цинизмом и злостью Кристине не похвастаться, как ни пыхти. Не такие это качества, чтобы сразу прилипнуть. Тут не один год над собой работать надо. «А время не ждет пора, пора, Тинка, действовать», – подбадривала она себя, разжигая упрямство и гордость. Но пламя деятельности не разгоралось – апатия, сонливость и обида, тупые, серые, как ненастный дождливый день.
