Текст книги "Новый американский молитвенник"

Автор книги: Люциус Шепард

Глава 7

Я отогнал двуногое насекомое, кружившее возле Терезы, и, не обращая внимания на инфернальное освещение и шум «Эль-Норте», серьезно говорил с ней около часа, просил у нее прощения, признавал, что да, мне и правда предстоит иметь дело с серьезной фигней и надо сначала хорошенько подумать, что делать с «Молитвенником» и новым стилем дальше. Я говорил совершенно искренне, потому что верил в ее правоту и знал: ей со стороны вся моя жизнь виднее, да и заботится она о ней, пожалуй, больше, чем я сам. А когда мы договорили и допили, то вернулись в свой мотель под названием «Радар-99» (с десяток оштукатуренных кабинок, выстроившихся вдоль шоссе на выезде из Ногалеса) – ни на что не похожее, непонятно чем живущее местечко посреди пустыни, но зато с потрясающим названием (ни я, ни Тереза никогда не встречали подобного) и, вне всякого сомнения, соответствующей названию историей, хотя старый пьяница-метис, исполнявший в мотеле роль управляющего, отказался ее рассказывать, так что пришлось нам убираться в свою кабину номер восемь, где мы лежали на простынях, подсиненных светом звезд пустыни, и попеременно трахались, разговаривали и снова трахались до тех пор, пока розовый, словно персик, клинышек зари не высунулся между двух пологих холмов на северо-востоке. Тереза уже наполовину спала, когда я рассказал ей о человеке в черном, которого повстречал у «Эль-Норте». Правда, слова смягчили впечатление, и ей он показался не таким странным, как мне. «Просто обдолбанный какой-то», – подытожила она, прежде чем уснуть, но я все думал и думал о нем, и чем больше проходило времени, тем более странным и в то же время знакомым он мне казался. Знакомым, как я понял позже, в своей неприкаянности. Это происшествие еще долго сохранялось в моей памяти так отчетливо, как если бы его вырезали откуда-то и наложили на размытый фон пьяной ночи, ссоры и примирения. В голове у меня стоял туман, так что, ничего путного не придумав, я прильнул к Терезе сзади, успокоенный влажным теплом ее бедер, аппетитным весом ее грудей и дымным ароматом волос. И мы с ней задремали под квохтанье кур во дворе, далекие вопли громкоговорителя, слабый посвист какой-то пустынной птахи и ворчание старого пьяницы-управляющего, который клял на чем свет стоит заливавшегося смехом ребенка.

Я думаю, мы с Терезой прожили так довольно долго. Прильнув друг к другу. Упиваясь друг другом. А когда в середине ноября, всего за несколько дней до годовщины моего выхода из тюрьмы, нашего настоящего праздника, мы полетели в Нью-Йорк, это было похоже на медовый месяц с подарками, хотя нам и не нравилась та рекламная кампания, в которую с ходу окунула нас Сью Биллик. Благодаря Куинарду, «Книжному клубу» Опры [18]18
  Опра Уинфри(р. 1954) – знаменитая радио– и телеведущая, ее программа «Книжный клуб»считается в книжном бизнесе самым мощным инструментом для продвижения.


[Закрыть]и трансляции моего интервью с Эдом Бредли по телевидению летние продажи «Молитвенника» сильно выросли, а предварительные заказы на второе издание, если верить Сью, «били все рекорды». Люди спорили обо мне, сказала она в одном из телефонных звонков, как спорят о политиках, – страстно, злобно, с пеной у рта.

– Это хорошо? – спросил я и тут же, хохотнув, чтобы было ясно, что я шучу, добавил: – Я-то надеялся стать поп-звездой, а не политиком.

– Нет, милый, поп-звездой тебе не бывать, – сказала она. – Зато ты вызвал полемику. А на этом далеко можно уехать.

Я предвкушал успех и все с ним связанное, так что одно время в Нью-Йорке, купаясь в лучах всеобщего внимания, я даже решил, что слава мне по вкусу; но продолжалось это всего несколько дней. Меня представляли в качестве культовой фигуры, преступника, который чудесным образом излечил свою душу и теперь торговал спасением со скидкой, и аудитория клевала на этот зловещий имидж. На выступлениях меня пожирали глазами, засыпали просьбами написать молитвы. С каждым днем публика становилась все настойчивее и требовательнее. В зале появились люди, пока еще не так много, которые подражали моему обновленному внешнему виду (Сью Биллик сводила меня по магазинам и закупила для меня целый гардероб черных вещей). Они носили мои книги на манер того, как пасторы носят Библию, прижав ее к груди, и называли себя вардлинитами. Женщины время от времени совали мне бумажки с телефонными номерами. Мужчины хватали обеими руками мои руки и напряженно вглядывались мне в глаза, ища в них тайного смысла. Наше турне обрастало новыми датами, встречи с читателями переносились из книжных магазинов в большие залы. В какой-то момент я вдруг обнаружил, что до дому еще целых пять недель, то есть почти как до Рождества. Разговоры с Терезой, когда мы обсуждали сложившуюся ситуацию один на один, немного смягчали ужас положения, а вечером накануне ее отлета в Першинг мы, по рекомендации Сью, пошли в дорогущий темный ресторанчик в Ист-Виллидже, где накрытые белыми скатертями столы, хрусталь, серебро и лохматые букеты папоротников в витринах выглядели завораживающе, и там я сказал, что хочу бросить турне, мол, денег нам и без того хватит. Но она настаивала, чтобы я выполнил взятые обязательства, заметив, что, может, мне и не захочется бросить писать, а значит, не надо настраивать против себя людей, которые могли бы мне помочь.

– Тогда останься со мной до конца турне, – сказал я за кофе. – Забудь про свой магазин.

– Но я именно там и хочу быть сейчас, в магазине.

– Я тоже.

– Все будет в порядке. Я встречу тебя на лекции в Финиксе, и мы вместе поедем домой. – Она помешала свой кофе со сливками и отпила немного. – Знаешь, о чем я тут подумала? Какой чистотой от них пахнет, от богатых. Это почти… почти как запах новой машины. Особенно Эд Бредли так пахнет. – Она добавила еще каплю сливок. – Может быть, они и впрямь лучше пахнут. Они лучше едят, лучше ухаживают за собой. Может, все это и превращается в запах новой машины.

– Эд Бредли меня не обнимал, – сказал я. – Так что я не заметил, чем от него пахнет.

– Спорю, он бы тебя с удовольствием обнял. – Она усмехнулась. – Не хмурься ты так сурово, он бы тебя и в щечку поцеловал.

– Я могу сорваться с последних двух недель. Отменить все между Чикаго и Финиксом. А в Финикс подъехали бы вместе, из дому.

– Да не волнуйся ты так. Делай, что должен, а в следующий раз подумай заранее, насколько оно тебе надо.

– А я и не волнуюсь, – сказал я. – Просто меня все достало, шум этот, это… ну, все вообще.

– А что достало больше всего?

– То, что бывает после чтений. Эти люди, которым я так нужен, что они сами не свои. Я от этого балдею… как от дури. Как от того дерьма, которое мы готовили в Уолла-Уолла. Брали жидкость для стартеров и пластиковые стерженьки от брызгалок для носа. Короче, всякое дерьмо. Получалось жуткое такое варево, прямо как у алхимика какого-нибудь. Мы давали ему выкипеть, и получался жирный желтый порошок. Вот и сейчас я балдею, как тогда с него. Дерганый весь становлюсь, дурной. – Я взял со стола счет, прочитал его, положил обратно. – Но самое поганое то, что я стал таким, какой я есть сейчас, благодаря новому стилю, и все же после лекций, а иногда и во время них… Нет, вообще-то публика ничего себе. Мне с ними даже весело. Просто иногда, когда я стою перед ними и говорю им то же самое, что говорил когда-то себе, мне кажется, что я их дурачу. И тогда…

– Но это же не…

– …я думаю: а может, я дурачу самого себя? Может, все, что я навыдумывал, это просто лапша, которую я сам себе на уши навесил? Но не могут же люди быть так чертовски слабы? Не можем же все мы быть такими пустышками? Вот из этого состоят чудеса? Все так просто и глупо? И в какой-то момент я понимаю: ну конечно, так оно и есть! Об этом и написано в «Молитвеннике». А потом гляжу на тебя и думаю: нет, ты со мной, и это важно. Важнее, чем все остальное. Но немного погодя я снова начинаю ломать голову: может, я просто убедил себя в этом, а на самом деле все не так. Короче, у меня все время такое чувство, как будто земля уходит из-под ног.

Тереза опустила глаза, вертя в руках ложечку.

– Господи, Вардлин, – сказала она, – нельзя ли как-нибудь попроще?

Я расхохотался, и почти сразу она засмеялась тоже.

– Черт! – сказал я. – Ты просто должна поехать со мной и проследить, чтобы я совсем не свихнулся.

– Не могу… ты же знаешь, что я не могу.

– Да, знаю. Ты у меня девочка домашняя.

– Похоже, что так.

Я наклонился через стол и прикоснулся к кончикам ее пальцев своими, как инопланетянин в фильме Спилберга.

Шелковистый голос произнес:

– Простите, вы мистер Стюарт?

Хозяйка заведения, элегантная брюнетка в облегающем вечернем платье коричневого шелка, стояла у нашего столика, держа правую руку за спиной.

– Не хотела беспокоить вас, пока вы ели, но теперь… – И она вынула из-за спины мою книгу. – Не могли бы вы подписать ее для меня?

– Разумеется. – Я взял у нее книгу и открыл на титульном листе. – Какое поставить имя?

– Элейн, – ответила хозяйка. – Спасибо вам за эту книгу. Она многое изменила в моей жизни.

Я царапал посвящение, пытаясь представить, в чем эти изменения заключались: наверное, раньше Элейн была старой бомжихой с кошелками, а потом нашла в мусоре «Молитвенник» и прониклась творческим началом философии нового стиля. Покуда в тот судьбоносный вечер она, как всегда подвыпивши, читала мою книжку, ютясь в картонной коробке, на нее снизошло духовное озарение, а когда оно рассеялось, из прогнившего картонного кокона выпорхнула вот эта длинноногая бабочка и начала свое триумфальное восхождение по ступеням индустрии общественного питания.

Читая то, что я написал, Элейн воскликнула:

– О, как это мило! Спасибо.

И она наклонилась, точно собираясь меня поцеловать, но помедлила и взглянула на Терезу, как бы прося у нее позволения. Когда Тереза кивком дала ей понять, что можно, Элейн скользнула губами по моей щеке, выпрямилась и, грациозно покачиваясь на высоких каблуках, вернулась за стойку, где остановилась, исступленно глядя в ночь и прижимая мою книгу к груди с видом старшеклассницы, которая замечталась о знаменитом футболисте, не выпуская из рук конспектов по биологии.

– Что ты там написал? – спросила Тереза.

– Да так, чушь всякую.

– Нет, я серьезно.

– Ту же фигню, какую пишу на всех книжках. «Благодарю за ночи запретных удовольствий». Что-то в этом роде.

Она смерила меня строгим учительским взглядом.

– Мне что, пойти самой посмотреть?

– Валяй. Если хочешь. Ну ладно, ладно. «Погляди в ночь, и обретешь новую песню». Вот что там написано.

Тереза повторила.

– И что это значит?

– Ничего! Просто в голову пришло. Я все книги так подписываю, тем, что первое в голову придет. Маленькие дерьмовенькие фразочки. Как будто сочиняешь билетики с предсказаниями для праздничных хлопушек. Сью говорит, что каждому человеку хочется получить автограф, не похожий на другие, вот я и стараюсь.

– И что она теперь делает? – кивнула Тереза на Элейн.

– Стоит.

– А ты заметил, что она смотрит в темноту? Может, вот-вот разродится новой песней?

– Ну да… Может, и так. Что с того?

Тереза сняла с колен салфетку и бросила ее на стол.

– Торговля тебе, может, и не по нутру, Вардлин, но у тебя к ней прирожденный талант.

Турне стартовало в Бостоне, откуда покатилось по стране с остановками в Филадельфии, Балтиморе, округе Колумбия, Шарлотте, Атланте, Джексонвилле, Майами, Новом Орлеане, Хьюстоне, Сент-Луисе и Детройте. В каждом из этих городов меня приглашали на утренние телешоу, где иногда меня уже поджидали энтузиасты от религии. В Шарлоте один священник-фундаменталист объявил меня «орудием Сатаны», а в Атланте автор христианских книжек для детей (среди которых значились «Жарь, Иисус, жарь», «Райский драйв» и еще несколько названий подобного рода) посоветовал мне «завязать с человеком и просечь Господень план». Я участвовал в «Скарборо-кантри» [19]19
  «Скарборо-кантри»– консервативно-аналитическая телепрограмма бывшего конгрессмена Джо Скарборо (р. 1963), шла на канале Эн-би-си с апреля 2003 до июня 2007 г.


[Закрыть]по телемосту из Джексонвилля, когда одна чокнутая бабенка, администратор веб-сайта Мела Гибсона, докопалась до меня, умоляя посмотреть его «Страсти Христовы». Я ей ответил, что фильм видел и, по-моему, он сущее дерьмо, а потом рассказал, как в двенадцать лет украл с уличного лотка пачку арахиса. Епископ Кубинской Римско-католической церкви в Майами обвинил меня в «духовной бесчувственности», а в Новом Орлеане ко мне подошли трое сектантов под предводительством горластой негритянки в цыганской блузке и юбке и с тюрбаном на голове, которая нервно теребила ожерелье из пожелтевших зубов у себя на шее и на местном наречии наложила проклятие на мою миссию. Фундаменталиста я обозвал дураком, епископу напомнил некоторые примеры духовного бесчувствия Римско-католической церкви, но в Новом Орлеане, наученный Сью Биллик, ушел от прямой атаки, заявив, что новым стилем следует пользоваться скорее как дополнением к организованной религии и что его ни в коем случае нельзя рассматривать как нечто ей противоречащее. Суть, как сказала Сью, заключалась в том, чтобы подливать масла в огонь спорными заявлениями, а не провоцировать людей шокирующими выходками. Так что к Детройту я в совершенстве овладел искусством пародировать самого себя и, как заметила однажды Тереза, превратился в не претендующего на интеллект двойника Майкла Куинарда.

Сидя в кресле посреди фальшивой гостиной, в декорациях которой снималась детройтская версия «С добрым утром, Америка», [20]20
  «С добрым утром, Америка»– утренняя программа новостей, выходит на телеканале Эй-би-си с 1975 г.


[Закрыть]окруженный с флангов ведущими – баритоном Форрестом, словно сошедшим с рекламы мужских сорочек, и Шерри, худой нервозной блондинкой с невероятно широким ртом, – я отвечал на обычные вопросы, когда вдруг столкнулся с новым оппонентом, профессором Дювалем Роуэном, высоким негром с залысинами и эспаньолкой цвета соли с перцем, который преподавал сравнительную религию на факультете антропологии Мичиганского университета. Вежливая колкость его вопросов заставила меня прибегнуть к спасительному невежеству, и я твердил, что новый стиль – это метод концентрации воли, а не магическое заклинание, пока Роуэн наконец не возразил:

– А что есть магическое заклинание, как не способ концентрации воли?

Когда Шерри, демонстрируя свою ошеломительную, как белый «кадиллак», улыбку, приправленную изрядной долей идиотизма, предложила каждому из нас вкратце сформулировать свою точку зрения, я просто сказал, что некоторым людям новый стиль помогает, а больше я ни на что и не надеюсь. Слабовато. Роуэн, вальяжный и самоуверенный, точно дипломат, заметил:

– Думаю, изобретение мистера Стюарта стоит рассматривать как небесполезное дополнение к культу личного начала. Что такое его новый стиль и в чем его польза, судить в конечном итоге потребителю. Однако я сильно сомневаюсь, что…

– Прошу прощения, мистер Дюваль. – Шерри подалась к нему, настырная, как группи, преследующая рок-звезду. – Назвав изобретение мистера Стюарта небесполезным добавлением к культу личного начала, что именно вы имели в виду?

– Я хотел сказать, что его новый стиль – это не пассивная панацея от страха, которую предлагают обычно телепроповедники, – ответил Роуэн. – Традиционная религия обещает вознаграждение в обмен на неукоснительное следование своим правилам. Молитва, регулярное посещение церкви, соблюдение некоего морального кодекса. Но вера – штука неопределенная, и верующий никогда не может быть, прошу прощения за каламбур, уверен в том, достаточно ли истово он верует. Новый же стиль предлагает человеку собственный путь к спасению, прокладываемый при помощи почти забытого ныне искусства грамотности. Он не навязывает правил, с которыми следует соизмерять свое поведение, а предлагает способы достичь желаемого. «Новый американский молитвенник» можно рассматривать как практическое пособие, которое учит писать плохие стихи и преследовать при этом собственные цели.

Форрест торжественно кивнул; Шерри захихикала, как будто и впрямь поняла, о чем он.

– Большое спасибо, – сказал я.

– Я не хочу отзываться пренебрежительно о вашихстихах, – сказал Роуэн. – Однако сомневаюсь, что многие из ваших последователей окажутся столь же красноречивыми. Впрочем, главное, что ваша книга стимулирует людей к чтению и письму. Это само по себе очень важно. Дальнейший же успех мистера Стюарта, – тут он снова повернулся к Шерри, – будет в конечном итоге определяться тем, как долго его персональный стиль сохранит свою привлекательность для публики, и тем вниманием, которое он станет уделять рекламе и впредь.

К моему удивлению, после передачи Роуэн пригласил меня выпить кофе, и пока мы сидели в закусочной, созерцая тоскливую зимнюю перспективу Вудвард-авеню – корка серого снега у обочины, машины противно шелестят шинами по слякоти, на тротуарах толкаются неопрятного вида трудяги, которые спешат куда-то под бетонно-серым небом, подняв воротники, – я сказал ему, что он здорово мне подгадил.

Он искренне удивился и ответил:

– Вы так думаете? Скорее наоборот, ваши поклонники уже все телефоны в студии Седьмого канала оборвали, требуя моей крови. – Его рука с вилкой замерла, не донеся кусочек еды до рта. – Со времен Войны в заливе телевизионная журналистика полетела в тартарары. Теперь никто не анализирует проблемы, их просто подают в экологически безопасном формате, и все. Или сводят в студии новоявленного героя с мерзавцем и предоставляют им выяснять отношения. Полагаю, публике так интереснее. – Он отправил кусок в рот, прожевал и проглотил. – Я – ученый. А это, в глазах большей части телезрителей, автоматически превращает меня в мерзавца.

– И все равно вы хорошо надрали мне задницу.

– Я просто высказал свою точку зрения. По-моему, это не называется «надрать задницу». – Он шумно отхлебнул кофе, поморщился. – Все дело в том, Вардлин… Кстати, у вас довольно необычное имя. Никогда раньше такого не слышал.

– Моего отца звали Вард, а мать – Линн. Работяги из южных штатов часто такими штуками балуются.

Он засмеялся и сказал:

– Так вы, значит, из синих воротничков?

– Белая рвань… Синие воротнички… Как ни назови.

– Все дело в том, – продолжал Роуэн, – что вы не похожи на типичных мошенников, с которыми я обычно встречаюсь на таких шоу. Вы сами верите в то, что говорите. Вы, может быть, даже честный человек.

– Странно, что вы так сказали. Я тут как раз подумывал недавно, а не вешаю ли я лапшу всем на уши. Маленькие такие сомнения.

– Говорят, только честный человек способен признать, что он лжец.

– Звучит до смешного верно, но я не знаю.

Роуэн улыбнулся и взялся за следующий кусок.

– А скажите, персонаж из ваших молитв, Бог Одиночества, – откуда он взялся?

– Это просто мультяшный герой. В тюрьме мне было одиноко. Вот я и начал персонифицировать одиночество. А теперь использую его потому, что иногда не могу без него обойтись. Может, все дело в том, что большинство людей, которые заказывают мне молитвы, тоже одиноки.

– Вы нащупали целую демографическую проблему. Одинокие. Не в бровь, а в глаз. – И Роуэн раздраженно отпихнул от себя тарелку, как будто ее содержимое было ему не по вкусу. – Да вы хоть сами понимаете, насколько он необыкновенен, ваш успех?

– Мой редактор говорит, что я издательский феномен. – Я усмехнулся. – Как тот парень, который написал «Мужчин с Марса». [21]21
  «Мужчины с Марса, женщины с Венеры»(1992) – первая из серии популярных книг психолога Джона Грея, посвященных разнице между полами.


[Закрыть]

– Очень слабое сравнение. Понимаете вы это или нет, – а я, поговорив с вами, склонен считать, что не понимаете, – но вы основали новую религию. Этот болван Майкл Куинард преподносит вас как нового Иоанна Предтечу. Прокладывающего путь для того, кто придет. Тогда как вы…

– Прошу меня простить, – сказал я, – но ничего подобного не происходит.

– Нет? Так почему же тогда организованная религия так яростно ополчилась против вашей книги? Потому, что им страшно. Практичность вашего подхода притягательна. Ваша книга отвечает духовным запросам тех, кто никогда не ходил в церковь, и уже начинает переманивать обращенных. Вы всего несколько недель путешествуете по стране, а ваш культ уже сложился. Взять хотя бы вардлинитов. Я обнаружил сотни веб-страниц о вашей книге. «Тайм» и «Ньюсуик» вас уже заметили, полагаю?

– Ага. Но они не столько пишут обо мне, сколько пользуются моей книгой, чтобы показать, какое дерьмо вся наша культура. Это мне нравится. Болтают обо всем понемногу – о войне, о наркотиках, о нищете, о никчемном образовании, но при этом попадают в цель.

– Это не имеет значения. Ваша фотография на обложке. Вот что важно. Вы – харизматическая личность, мистер Стюарт. Ваша история неотразима. С точки зрения религиозной традиции, вашим предшественником является Савл из Тарсуса, жестокий человек, которого посетило спасительное озарение на дороге в Дамаск.

– Никакого озарения у меня не было. Просто один чувак воткнул перо мне в бок, с этого все и началось.

– Может, и с Савлом случилось нечто подобное. Библию вряд ли следует понимать буквально. Факт остается фактом: вы из тех людей, кого оставила Божья благодать и кто самостоятельно обрел опору. А это длинный список, от Савла до Билла Клинтона.

Наша официантка подошла спросить, не нужно ли нам чего, и Роуэн, ответив, что его бифштекс совершенно жесткий, попросил принести другой. Я был крайне обеспокоен его словами и в то же время испытывал какую-то противоестественную радость оттого, что одурачил всю Америку, пусть и непреднамеренно. Роуэн вручил мне свою визитку и выразил надежду, что мы останемся в контакте.

– Я польщен, – сказал я. – Но раз уж вы не цените мою книгу, так какой вам в этом прок?

– Отслеживать подобные явления моя работа. – Он произнес это резко, как будто защищаясь. Потом, помолчав, продолжил: – Чтение вашей книги меня не впечатлило, но я много о ней думал. И чем больше я думал, тем сильнее меня увлекал практический аспект нового стиля. Через неделю я сел и написал молитву. Я потратил на нее несколько часов. Сам процесс письма напомнил мне студенческие годы, когда я вот так же сидел и тщательно готовил шпоры. К последней странице я, как правило, выучивал весь материал так хорошо, что не было нужды списывать. Просто я сосредоточивался на процессе… так же было и с молитвой. – Он взглянул в окно, провожая глазами молодую негритянскую пару, которая боролась с ветром, причем девушка была одета в куртку Уэйнского университета, которая была ей на несколько размеров велика. – Я не пропускаю ни одного телепроповедника. Пишу о них книгу. Много лет подряд люди с харизмой бейсбольных подающих и лощеными манерами надоедали мне своими просьбами преклонить колени перед телевизором, положить на него руки, сделать целый ряд других вещей. Но я всегда сопротивлялся, хотя, когда христианство в разных формах соблазняет тебя со всех сторон, поневоле сделаешься чересчур доверчивым. Однако я полагал, что остаюсь объективным. У меня не было желания спасаться или преображаться. Но вам, мистер Стюарт, я противиться не смог. Вы ничего не обещали. Никакого золотого пути. Никакого очищающего прикосновения. Вы просто взяли и возложили задачу спасения на меня самого. И это был ваш неотразимый ход.

– При чем тут спасение? Я совсем другим занимаюсь.

– Неужели? Вы открываете перед всяким человеком возможность преуспеть путем молитвы. Получив желаемое, человек может взобраться на него, как на ступень, и попросить о чем-то еще. И так далее, и так далее. Всякий, кто ищет возможность спасения, сразу же разглядит в вашем способе путь, ведущий именно туда, куда надо. Он увидит в нем лестницу, поднимаясь по которой шаг за шагом человек мало-помалу восходит к грозному внутреннему совершенству.

– Звучит как-то устрашающе, – сказал я.

– Идея существования Бога никогда не казалась мне иной. Я бы ни за что не выбрал Иегову себе в отцы, даже когда он добрый. Да и тот бог, о котором вы пишете, Бог Одиночества, готичный чудак в черной одежде, с усами и черным ногтем… при всей фантастичности его характера, он представляется мне весьма далеким от благодушия.

Я подумал о человеке, которого встретил возле «Эль-Норте», и от беспокойства что-то внутри меня екнуло.

– Но я нигде не говорил про черный ноготь.

– Говорили.

Он взял экземпляр «Молитвенника», лежавший рядом с ним на стуле, и стал перелистывать. Поля книги пестрели карандашными заметками. Потом он подтолкнул ко мне томик, раскрытый на молитве, которую я написал в июле, за два месяца до разговора с человеком у «Эль-Норте», и ткнул пальцем в нужный фрагмент:

 
Взгляни наверх, сквозь лиственную сетку дней,
туда, где Бога нет, такого даже, который
                                             влюбленных разлучает
движением мизинца одного,
того, чей ноготь изукрашен черным.
Молись о том, чтоб было знать дано то, что и так
                                                              ты знаешь,
как если бы то знанье молнии писали на полотне небес.
 

– Но я же не говорю напрямую, что речь здесь идет о Боге Одиночества, – сказал я.

– А разве не о нем вы думали, когда писали эти строки? По-моему, очень на него похоже.

– Может быть… Да. Наверное, так и есть. Но как же я мог забыть, что сам написал это.

Роуэн так ловко находил ответы на все вопросы, что мне жутко захотелось задать ему еще один, в надежде на то, что, может быть, он поможет мне избавиться от смехотворной идеи, будто тогда, в Ногалесе, я говорил с существом, которое сам же и придумал. Но я побоялся показаться идиотом и сменил тему. Вместо этого я спросил у него, о чем он помолился.

– Седьмой канал пригласил на теледебаты с вами Арли Макмайклза, проповедника самой большой протестантской церкви в Детройте, – сказал Роуэн. – А мне очень хотелось с вами встретиться, и я знал, что, когда у них случаются какие-нибудь накладки, они могут пригласить и меня. Вот я и решил испробовать, на что способен новый стиль, и помолился, чтобы на этот раз у них что-нибудь не вышло. Через два дня Арли выпал из списка кандидатов. Какое-то срочное дело. Вот тогда-то они мне и позвонили. Простое совпадение, конечно. Было бы нелогично объяснять это чем-то еще, например тем, что молитва может работать. – С этими словами он забрал «Молитвенник» и громко его захлопнул. – Но мне очень хочется в это верить, мистер Стюарт. Вы искушаете меня верой.