Текст книги "Синто. Героев нет. Тетралогия (СИ)"

Автор книги: Любовь Пушкарева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 68 страниц) [доступный отрывок для чтения: 25 страниц]

  Честно, я подумала, что он шутит, и вопросительно посмотрела на Эфенди. Тот только плечами пожал – мол, чему удивляться.

  – Интересно, а он бы выжил, если бы ты о нем не заботился? – вырвалось у меня. Это было ужасно невежливо с моей стороны, даже оскорбительно. Эфенди только открыл рот, наверное, чтобы вступиться за друга, но Алекс его опередил.

  – Вряд ли, – сказал он спокойно и пошел к деревьям. Эфенди промолчал.

  Я всмотрелась в Эфенди – бессонная ночь давала о себе знать, в сердце кольнуло.

  – Иди, поспи несколько часов, – сказала я и отвернулась, чтобы не видеть обиды на его лице. – У меня все равно есть еще срочные дела.

  – Может, мне уйти? – спросил он, глядя мне в лицо.

  – Если хочешь, – я ответила на его взгляд.

  – Не хочу.

  – Тогда иди спать, я хочу протанцевать с тобой эту ночь, удивляюсь, почему мы раньше этого не сделали.

  – Алекс не будет играть, – беседа перешла в другое русло.

  – Ничего, у меня есть хорошие записи.

  – Может, ты тоже захочешь подремать днем, – говоря это, он взял меня за руку и поцеловал запястье.

  – Не исключено, – я попыталась мягко высвободить руку. – Иди.

  Разогнав своих дорогих, в прямом и переносном смысле, гостей, я записала письмо Бромерам и отнесла его Эзре для официальной пересылки. Он посчитал, что я слишком мягко обошлась с нарушителями, но вслух этого, конечно, не сказал. Потом я провозилась больше часа, настраивая некоторые покупки на себя. Сумки, оружие, средства связи – все делается так, чтоб узнавало хозяев. Конечно, стопроцентной защиты это не дает, но для Дезерт сгодится.

  Покончив с этим, я призадумалась, чем еще себя занять, и решила поискать Алекса. Хоть наш парк и был теперь самым безопасным местом в округе, следовало проверить сохранность столь неприспособленного к жизни гостя. Надо же – не умеет пользоваться оружием, что там уметь? С такими мыслями я направилась в парк, решила его не окликать, так интереснее и дольше буду искать, все равно делать больше нечего. Нашла я его в укромном уголке под деревом, возле маленького ключа, который, превращаясь в ручеек, заболотил поляну. Я еще в детстве, польстившись на высокую зеленую траву, попыталась на ней повалятся, но не тут-то было; хорошо, хоть не сильно порезалась об эту осоку. Я подошла и села немножко поодаль, там, где посуше. Какое-то время мы сидели молча, я рассматривала Алекса, а он наблюдал за осокой, которую шевелил легкий ветерок.

  – Вы меня презираете? – он застал меня врасплох этим вопросом.

  – Нет, я слышала, как вы играете, Алекс; тот, кто это слышал, не может вас презирать – только удивляться.

  – Удивляться? Чему? – он развернулся ко мне.

  – Откуда эта сила в вас берется и куда уходит.

  Он понимающе кивнул и посмотрел на меня, как обычно смотрят при знакомстве, пытаясь определить, что за человек перед тобой; похоже, что только сейчас он увидел меня.

  – И что думаете вы? – поинтересовался он.

  – Я думаю, вы боитесь управлять этой силой, боитесь, что, подчинившись вам, она уменьшится и уже не будет так ранить и шокировать. Вы больше всего боитесь, что ваш талант превратится в обыденность.

  – Как странно встретить человека, который тебя понимает... – сказал он сам себе.

  – Я вас понимаю, Алекс, но не одобряю. Тем, что вы почти не играете, вы подрезаете крылья таланту, вы душите музыку, не даете ей света признания.

  – Мне не перед кем играть, – сказал он оскорбленно.

  – Вот как... – теперь оскорбилась я; да что он о себе думает, кандидат в пациенты психлечебницы!

  – Не обижайтесь, я не имел в виду вас, я говорю о гостях Дома...

  Я бы могла ему высказать, что не в его силах меня обидеть, но вместо этого произнесла:

  – Вы хотите сказать, что среди стольких людей не находится никого, кто бы понимал музыку и мог сопереживать? Мне не верится.

  – Может, и находится, – он опять вскинулся, – но я не могу играть только потому, что этого от меня ждут, я не музыкальная шкатулка с кнопкой. Я не могу подстраиваться под чьи-то прихоти, как...– он осекся, поняв, что наговорил лишнего.

  – Как кто? Как Эфенди? – я разозлилась. Уж кто бы попрекал донжана его профессией, но только не неудачник – музыкант, живущий за его счет. Кто из них двоих проститутка, для меня вопрос не стоял, и так ясно. Я встала, развернулась и молча пошла к дому; надеюсь, этому уроду – и моральному, и физическому, хватит ума не попадаться мне на глаза.

  Когда я зашла в дом, то услышала голос Эфенди, он о чем-то договаривался. Войдя в комнату, я засмотрелась на него. Черные брюки из м-замши не липнут к телу, но обрисовывают все, что надо, все синто такие носят, они очень удобные, я сама в таких, только светлых и более облегающих. Белая свободная рубашка с широким воротником – дань моде под восемнадцатый век дополетной эпохи и широкий шелковый темно-зеленый пояс подчеркивали его стройность, а высокий рост не давал широким плечам утяжелить фигуру. Мужчина, от вида которого у меня улучшается настроение, и, похоже, не только у меня.

  – Я вспомнил, что бронировал лошадь на сегодня, – пока я медитировала, глядя на него, он успел закончить разговор.

  – Давай попробуй... Не получится – ничего страшного, – добавил он лукаво.

   Я улыбнулась на его подначку. Психолог дипломированный, понимает: мне нужны сильные впечатления, чтобы вытеснить мысли о прошлой ночи, а сидя дома, я их не получу. Что ж, не спорю, нужны.

  – Когда?

  – Прямо сейчас...Только Алекса надо предупредить.

  – Не волнуйся, я попрошу Эзру о нем позаботиться.

  Эфенди накинул длинный жилет из той же черной м-замши, а я переставила цвет армкамзола на темно-зеленый, как его пояс.

  На семейном флаере мы добрались до ипподрома за полчаса, и я действительно получила массу впечатлений, причем сразу. При виде прекрасных лошадей – тонконогих и нервных, будто что-то вырывалось из них, не давая находиться в покое, мне подумалось, что Эфенди с его габаритами на них явно не будет смотреться. Когда привели нашего коня, я была просто в шоке, он оказался огромным. Огромным, но не тяжеловесным. Черный, со светлой гривой, широкой грудью, длинными ногами и очень умными глазами.

  – Вороной, – заворковал, иначе не скажешь, Эфенди. – Хороший, заждался? – продолжал он, гладя ему морду. – А вот познакомься, это Ара-Лин, покатаешь ее, она еще не умеет ездить.

  Не шучу, конь покосился на него с видом 'кого ты мне тут подсовываешь'. Эфенди продолжал ворковать, уговаривая его. По каким-то ему видимым признакам он определил, что этот Вороной готов принять меня в седло. Только я не была уверена, что хочу туда, но отступать было стыдно. Когда я садилась, мы с Вороным насторожено косились друг на друга.

  – Да, легковата ты для него... Но ничего, он очень умный и спокойный, так даже лучше, чем на спринтере...

  Потом мне объяснили, как привставать, куда придавить, на что опираться, что такое поводья и зачем они нужны, и прочее. И только-только я начала приходить в себя и обвыкаться, как Вороной пустился галопом. Я не свалилась – все-таки воспитывалась не где-нибудь, а у Синоби, и чтоб я упала, нужно что-то посерьезнее бегущего коня. Проскакав по ровной местности и не слыша криков на своей спине, зверюга решил, что надо усложнить задачу и направился к препятствиям. Мои попытки им управлять он игнорировал. К первому препятствию, которое было почти с меня ростом, он подошел размерено и четко; я поняла, что он будет его брать, бросила поводья, рассудив, что только помешаю ему, и вцепилась в гриву. Когда мы взлетели, я инстинктивно подалась в нужную сторону, и приземлились мы благополучно. Но обрадоваться конь мне не дал, сразу же направившись к следующему препятствию. О поводьях я даже не вспоминала. Не помню, сколько препятствий мы взяли, но уже на четвертом меня охватила эйфория, хотелось взлетать и падать вместе с конем, свалиться с него я уже не боялась. Когда мы подъехали к Эфенди, у меня рот был, наверное, до ушей. Эфенди же был рассержен на Вороного, он его вычитывал, как балованного ребенка. Я не выдержала.

  – Эфенди, ты ему еще пригрози не дать свою фамилию, тогда он точно поймет, что не надо малознакомых девушек носить по препятствиям. – Тот смутился.

  – Ну, он же умный, ты же видишь. – Я рассмеялась и спрыгнула с седла. – Да, очень умный, – я ласково погладила хитрющую морду. – Я теперь понимаю, что значит 'отпустить вожжи'... Мне очень понравилось, спасибо тебе, вам обоим, огромное. Покажите теперь, на что вы способны.

  Эти двое только этого и ждали. Эфенди действительно был хорошим наездником, они были единым целым. Я была счастлива сидеть на оградке из двух жердей и смотреть на самое прекрасное в мире зрелище – у влюбленности есть свои плюсы.

  Круг с препятствиями завершился, Эфенди и Вороной не спеша, гордясь собой, приближались ко мне. Они поравнялись с тремя молодыми людьми на спринтерах, и до меня донеслось:

  – Хорошо устроился донжан – кататься на лошади, пока маленькая дурочка тратит на тебя деньги. – Слова прозвучали с презрением и похабно.

  Мир потерял краски, стал очень резким и контрастным – таково для меня состояние боевого транса. Я нажала запись на 'душе' и спрыгнула с заборчика. Я подходила, Эфенди молча смотрел на того, кто это сказал. Правильно, ему нечего ответить. Он, сидя на своем высоком коне, просто вынул из седла говорившего, тот что-то хотел ему ответить или сделать, но я уже стояла в шаге от него.

  – Маленькая дурочка... – увы, я должна дать ему возможность рассмотреть мою 'душу' и извиниться, на нем 'души' нет. Его коня кто-то отводит, правильно, незачем биться под ногами у животных. Черноглазый брюнет на рыжем коне обеспокоено смотрит на мою 'душу'. Этот глядит мне в лицо и с ухмылкой говорит:

  – Да уж, не большая...– переносит вес тела на одну ногу... Вот... Он лежит лицом в землю, рука заломлена, раздается хруст, следом крик. Чего кричать, не позвоночник же сломала. Я ухожу, за спиной раздается сдавленное: 'Ах, ты...'

  – Заткнись, – слово звучит, как удар хлыста, это черноглазый, и оскорбитель перестает даже дышать, от удивления, наверное.

  Прохожу мимо Эфенди, лицо у него спокойное, руки сжимают поводья.

  – Еще круг? – интересуюсь я. Он молча кивает, и они с Вороным уносятся, я возвращаюсь на заборчик. Всё.

  Мир постепенно окрашивается в цвета, звуки не столь громки и четки. Я слежу глазами за Эфенди, но на самом деле боковым зрением наблюдаю за тройкой.

  Черноглазый направился ко мне.

  – Прошу прощения за этот инцидент, леди, – голос вежливый и почтительный.

  Я перевала на него взгляд и теперь увидела его лицо целиком, красивое породистое лицо аристократа, посмотрела на его 'душу': черная оправа, как и у меня, означает первый ранг, оправа, ощетинившаяся, как злая звезда – род военных. А вот камень, опять же, как мой – половинчатый: половина прозрачна, половина нет; военная разведка, что ли? В довершение, две полосы на ленте – наследник рода.

  Я кивнула, без особых эмоций давая понять, что извинения приняты. Он вернулся к своим. Другой, пострадавший, оказался светловолосым, с открытым, располагающим лицом. Лицам давно верить нельзя, неприятная внешность сейчас редкость, все подправляется за умеренную плату.

  – Ты... ты что, извинился?

  Да уж, деградируем мы, как и предсказывали, если среди наших аристократов уже попадаются такие.

  – Да что с тобой? Ты оскорбил незнакомку и не извинился, когда увидел ее 'душу'. Или ты первый ранг различить не можешь? Она подаст на тебя жалобу, и будешь ты выплачивать десятину, – зло говорил черноглазый. Правильно злитесь, уважаемый, о человеке судят по его друзьям, а ваши не поддаются критике, дураков не критикуют. Надо же, десятина... Значит, этот 'пострадавший' тоже первого ранга. Точно вырождаемся.

  За этим разговором следил третий – иностранец, их всегда можно узнать по прилипшему к лицу удивлению. Он то смотрел на своих друзей, то всматривался в меня. Когда ж вы уйдете? Словно услышав мои мысли, показалась медицинская гравиповозка.

  – Наш друг упал с лошади – сказал черноглазый с нажимом врачу, его друзья не стали с ним спорить, врач и подавно, только бросил на меня быстрый взгляд. Я тем временем являла собой картину 'Девушка засмотрелась в даль'. У черноглазого было право соврать. Приняв его извинения, я отказалась от дальнейшего преследования за это оскорбление. Наконец-то они все скрылись с глаз долой, и я могла спокойно досмотреть проход Вороного и Эфенди через препятствия.

  Когда мы уходили с ипподрома, опять встретили черноглазого и иностранца. Они оба смотрели на меня так, будто у меня две головы выросло. Эфенди, видя их странный интерес и чувствуя закипающее во мне бешенство, подхватил меня на руки со словами:

  – Позвольте мне донести вас до флаера, леди коската.

  Игра на публику подействовала, зрители были шокированы.

  – Чего они на меня так таращились? – спросила я у Эфенди, когда мы уже были в кабине. Что-то у меня входит в привычку с ним советоваться.

  – А знаешь ли ты, как это все смотрелось со стороны? Ты как-то пошатнулась, и он упал, и ты тут же выломала ему руку. Кстати, а ты ее вывихнула или сломала?

  – Сломала в нескольких местах, – сказала я мрачно.

  – Тогда чему ты удивляешься? Маленькая девочка с излишней жестокостью мстит за оскорбление.

  – То наследница, то маленькая девочка – определись.

  – Ну, сегодня ты действительно выглядишь моложе своих лет...

  – Почему он не извинился?

  Эфенди посерьезнел.

  – Прости меня, я не ожидал, что все так выйдет. Этот светловолосый и тот военный часто задирали меня, но никогда такого, как сегодня, не было.

  – Это ничего не объясняет. Ты их достал – ладно; но не извиниться?!

  – Да он просто дурак, от каких уважающий себя род должен по-тихому избавляться.

  – Хочу есть, хватит о грустном. У нас дома что-то осталось?

  – Осталось, – ответил Эфенди с улыбкой.

  Дом встретил нас горящими окнами и вкусными запахами. Эзра приготовил рыбу с овощами, о чем рапортовал у входа, но в дом с нами не зашел. А на кухне нас поджидал Алекс, за всеми этими событиями я совсем о нем забыла. Увидев его, я не сдержала секундной гримасы. Эфенди напрягся.

  – Леди, Эфенди... позвольте попросить у вас прощения, я на самом деле так не думаю... – выпалил Алекс с раскаянием на лице. Эфенди переводил взгляд с него на меня.

  – Тебе надо просить прощения только у своего друга, – ответила я нейтрально.

  – Я ничего не понимаю, что между вами произошло? – озабоченно спросил Эфенди. Я мстительно подумала: давай, Алекс, скажи ему в глаза то, что мне сказал.

  – Прости, Эфенди, ты знаешь, иногда меня заносит, и я могу быть редкостным гадом...

  Это уж точно. Выкрутился – и повинился, и по существу ничего не сказал.

  – Давайте оставим прошлое в прошлом. Нас ждет вкусная еда, – ответил Эфенди.

  Миротворец, что ж, он простил, и я прощу. Нам сегодня и так достаточно попортили настроение, лимит исчерпан. Еда прошла в спокойной, веселой атмосфере, мы с Эфенди делились впечатлениями об ипподроме. После ужина мы проводили утомленное солнце на веранде, и Эфенди пошел подготавливать гостиную для танцев, убрать мебель, разместить камеры и динамики. Я лишь расслаблено проводила его взглядом, эдак рядом с ним разленюсь совсем. Когда я почувствовала, что ужин улегся и мешать не будет, то пошла переодеваться – эта ночь моя, и я буду блистать. После душа я надела длинное белое платье с облегающим лифом и расклешенной юбкой, совсем простое, но с кружевными свободными рукавами, заплела и заколола волосы, нанесла макияж. Осмотрела себя в напольном зеркале – я была похожа на венецианскую куртизанку, они славятся тем, что ради них рушатся корпорации и развеиваются состояния. Я чувствовала в себе особую женскую силу, которая заставляет гореть глаза, делает легкой походку, а голос бархатным.

  Когда я спустилась, то все уже было готово, и Эфенди, весь в черном, ждал меня возле лестницы. Неподдельное восхищение отразилась на его лице, я ответила победной улыбкой. Зазвучал медленный вальс, мы закружились. После вальса вдруг зазвучала гитара – румба. Танцевать под живую музыку, особенно когда музыкант чувствует танец, когда он его ведет – это просто неописуемо. Мелодии сменялись, мы останавливались на мгновения, чтоб глотнуть воды и перевести дух; нас звало это наслаждение, эта радость от гармонии и красоты происходящего. То, что я маленькая и легкая, позволяло Эфенди делать сумасшедшие поддержки, я без страха вверила себя ему, упиваясь красотой и силой наших тел. Времени не существовало, но все же пришел момент, когда начала ощущаться усталость. Мы в счастливом молчании упали на диван, и я спрятала лицо на груди Эфенди. Камеры и так засняли достаточно, и это совершенно сумасшедшее счастье я хотела от них скрыть. Молчание нарушил Алекс.

  – Спасибо... Я давно не был так счастлив.

  – Тебе спасибо, – тихо отозвалась я.

  Взяв за руку Эфенди, я увела его наверх; увела, как в сказках ведьмы уводили зачарованных рыцарей, не спускающих с них глаз. Оставшись вдвоем, я прошептала:

  – Хочу, чтобы мы поменялись местами...

  Эфенди взял в ладони мое лицо и долгим взглядом посмотрел в глаза, пытаясь что-то понять, а потом молча согласился.

  Оказывается, что воплощать мечты любимого ничем не хуже, чем свои собственные. Держать все в своих руках, быть ответственной за наслаждение, чувствовать свою власть над ним – это особое, ни с чем не сравнимое удовольствие.

  Утром Эфенди, не глядя в глаза, шепотом спросил:

  – Ты не жалеешь?

  Нет, все-таки мужчины иногда такие дураки.

  – Глупый, – рассмеялась я. Он тоже облегченно улыбнулся и зарылся лицом мне в волосы. Мы лежали обнявшись и, похоже, оба понимали, что лучше нам сейчас расстаться на этом эмоциональном пике, чем потом все сводить в рутину, но сил оторваться друг от друга не было.

  Когда мы все же спустились, Алекс с воспаленными глазами, но очень радостный, доложил:

  – Я смонтировал записи, леди Лин, – и показал на кристаллы. – И я выбрал свою музыку, вы ведь не против?

  – Нет, конечно, она твоя – распоряжайся. Спасибо за записи, надеюсь, вышло неплохо.

  – Волшебно! Вы дадите фору профессиональным танцовщицам, – было видно, что его восхищение искреннее.

  Танцы – это моя страсть и мое хобби, я собираю танцы разных народов, как другие собирают картины: почти все танцы родом с Земли Изначальной, с дополетной эпохи. Доставать ранее не известные записи и по ним разучивать что-то новое – это меня действительно увлекает. Если бы я не была Викен, то была бы профессиональной танцовщицей, это уж точно.

  Мы позавтракали. Эфенди был непривычно тих, а Алекс еще более непривычно оживлен и радостен.

  – Хорошо, что так вышло, теперь можно какое-то время не волноваться за него – будет жить, продав права на записи, – сказал Эфенди, когда они уже уходили.

  Он хотел добавить еще что-то, но понял, что слова не нужны. Мы поцеловались на прощание, и я закрыла дверь опустевшего дома.

  Дезерт. Знакомство

  Остались позади визиты вежливости и переговоры с отцом о досрочном прилете, и странный, оценивающий взгляд Первого Синоби – мы столкнулись с ним в домике дедушки, куда я притащила кофр с легальными инфокрисами. Остался позади веселый день, проведенный в Доме Красоты Ланы Алании. Она уговорила меня станцевать перед ученицами, и, естественно, одним танцем дело не ограничилось, и мы протанцевали до вечера, до полного изнеможения; думаю, этот день запомнится девочкам надолго. Осталось позади радостное удивление от того, что мне выделяют в ответственное пользование переоборудованную космояхту с хорошим арсеналом. Остались позади переговоры с капитаном грузовика с Эбанденс, доставившего зерно и возвращавшегося почти пустым (медикаменты занимали только одну флай-секцию из четырех), о том, что он изменит курс на более 'вратный' и высадит мою яхту в зоне Дезерт. Капитану не хотелось переживать лишнее количество переходов, но все же деньги, пусть и небольшие, и обещание защиты в случае чего сделали свое дело. Я могла бы долететь и на яхте, но в таком случае для обратной дороги с Дезерт мне потребовалась бы дозаправка топливом и лайфстафом. Может, у меня взращенная военным воспитанием паранойя, но я хочу быть уверенной, что смогу сбежать в любой момент из незнакомого места.

  И вот все позади, а передо мной огромный красный шар, без приветливых или грозных облаков, нежилой. Не хочу я туда, не хочу. Стоп. Так дело не пойдет. Я ведь имею высший уровень псимобильности – как скажу себе, так и будет, и никому не вывести меня из того состояния, в которое я себя погружу, никому, кроме меня самой. Захочу – и буду с восхищением взирать на это красное чудо природы и его мужественных обитателей. Только вот не любила я такого с собой делать без особой нужды, да и чревато это все-таки, особенно, если установка так чужда, как сейчас. Что же делать? С 'не хочу' соваться нечего. Может, пока эмоции отключить? Тоже не пряник, и больше чем часов на восемь этого делать нельзя, но все же лучше, чем предстать перед обитателями Дезерт вот такой расклеенной. Это ж те же звери, стадные хищники, худший вариант, почуют слабость и разорвут. Надо предъявить им хищника еще более страшного, чем они сами. Решено. Надеюсь, от меня не потребуется каких-то особых интеллектуальных усилий, логика никогда не была моей сильной стороной, а в агрессивно-бесчувственном состоянии вообще рискую отупеть.

  Я закрыла глаза. Техника абсолютно не сложная, для меня, по крайней мере. Я называю ее 'поставить крысодлака', производная от 'поставить зеркало'. 'Поставить зеркало' – убрать эмоции, 'поставить крысодлака' – убрать эмоции и добавить агрессии, готовности бить в любую секунду. Когда я открыла глаза снова, то уже посмотрела на планету, как крысодлаки смотрят на всех, в ком течет кровь: 'ты большой, но я тебя убью и съем'.

  Среди встречающих отца не было. Что-то царапнуло на самой грани восприятия – потом, потом, сейчас эмоций нет. Встречали меня какие-то бравые молодцы в разной форме и кислородных масках. Я сбежала по трапу и, не снижая скорости, пронеслась мимо них; все, что они успели заметить, – маленький рост, русая коса и белая кожа над маской.

  – За мной! – бросила я на ходу. Пошевелился лишь один. – Оглохли? – от этого окрика передернуло всех, они двинулись следом. Я уводила их от корабля, через секунды включится защита, я специально поставила минимум ожидания, чтобы устроить весь этот спектакль. Едва последний успел выйти за периметр, как ему вслед последовал предупредительный выстрел. Четверка встречающих с выпученными глазами – все остальное под маской – уставилась на меня; кто-то порывался что-то сказать.

  – Предупредите техников, мне не нужны несчастные случаи.

  В ответ молчание, они пока в шоке и еще ничего сказать не могут. А тот, что среагировал сразу – и не хочет, то ли не такой альфа-самец, то ли поумнее других.

  – Ну? – Молчат, я их запугала до такой степени или взбесила? Похоже, и то, и другое. Первым очнулся 'не альфа'. Точно, поумнее.

  – Лейтенант Олафсон, рад приветствовать вас на Дезерт.

  – Спасибо. Приветствия можно продолжить в атмосфере.

  Он среагировал правильно, быстро направившись к выходу. Я не отставала. Олафсон думал, что пока он дойдет и откроет ворота, я как раз подоспею, и шел очень быстро, не оглядываясь. Трое других потихоньку стали отставать. Мы подошли к воротам, Олафсон набрал код и повернулся посмотреть, где же я, и не увидел; какие-то мгновения потеряно шарил взглядом и, опустив глаза, наткнулся на меня. Его передернуло. Я смотрела на него в упор, его инстинктивной реакцией на этот взгляд было схватиться за оружие, но он сдержался. 'Не перестараться бы', – мелькнула и пропала мысль. Я уже тем же взглядом крысодлака всматривалась в подходящую троицу. Ворота наконец разошлись, и мы пошли дальше. В коридорах нам попадались люди, и я заставляла их отводить глаза. Наконец мы попали в зал с кучей народу, где я сразу же увидела отца – черное пятно на всей этой серо-зелено-синей массе. Он тоже увидел меня, мы подошли друг к другу, я церемонно поклонилась.

  – Приветствую, отец.

  – Приветствую, дочь – отозвался лорд Викен. – Пойдем, я представлю тебя.

  Опять что-то тихо царапнуло – потом, все потом. Отец прекрасно понял, что я в измененном состоянии, но не выразил своего отношения к этому.

  – Господа, моя дочь – Викен-Синоби.

  Я холодно-вежливо склонила голову, пряча взгляд под ресницами.

   – Глава государства, президент Соденберг, – указал он на крепкого мужчину лет пятидесяти, с острым пытливым взглядом. – Министр экономики Штайне. – Худой, носатый, со скользящим взглядом тоже лет пятидесяти. – Министр образования Гауфсон. – Лет сорока, явный десантник; этот смотрел на меня с каким-то чувством брезгливости. Если с другими представляемыми мы просто обменивались кивками и скользящими взглядами, то Гауфсону я решила затолкать в глотку его отношение ко мне. Я подняла взгляд и уставилась ему в глаза. Мгновенно в нашем кружке повисла напряженность. Гауфсон взгляда не отводил. Тут вмешался отец.

  – А это ректор Вольф; собственно, на его территории ты и будешь действовать поначалу, – оттенками тона он дал понять, что недоволен происходящим. Мне пришлось перевести взгляд с Гауфсона на представляемого человека лет сорока, но уже изрядно седого; он смотрел на меня слегка сочувствующе. Я вежливо кивнула и опять метнула взгляд в министра, но тот уже не принял нового раунда. Президент тоже решил поучаствовать в разрядке ситуации.

  – Вы закончили Тропезское военно-космолетное училище?

  'А то ты не знаешь', – мелькнуло у меня. Я принялась вежливо отвечать, чтобы поддержать разговор. Так прошло несколько минут. В беседу включились Штайне и Вольф, потом нас с Вольфом плавно предоставили друг другу – налаживать отношения, так сказать. Вольф оказался вполне нормальным мужиком, и что особенно меня порадовало – он не заострял внимание на том, что я девушка, не затрагивал темы, что, мол, мне будет трудно среди такого количества мужчин. Мы отошли к столу с закусками, он рассказывал о профиле своей учебки – инженеры, летчики и прочие интеллектуальные профессии. Слушала я внимательно, так как в стенах его училища мне предстояло поселиться и работать. Моя должность – военный советник, так без фантазии называют представителя заказчика, который корректирует учебный план под конкретные задачи нанимателя, только я еще понятия не имела об этих самых задачах.

  – Кто пустил сюда отброс? – раздался голос сзади. Я не обернулась, так как не отнесла эти слова к себе.

  – Да это Вольф, думает, что ему все позволено... – ответил второй голос. Мой внутренний крысодлак встал в стойку, и я стала медленно разворачиваться к говорившим.

  – Ба, друзья, да этот отброс, похоже, и есть наш новый советник с Синто, – сказал третий. Конец реплики звучал уже в полной тишине.

  – Отец, как тут обстоят дела с дуэлями? – прозвучал мой абсолютно спокойный голос в тишине.

  – Нормально, – тут же отозвался он.

  – Немедленно извинитесь перед гостьей! – возмущенно произнес Соденберг.

  – Ну, раз президент приказывает – извините, – ернически молвил третий, лидер, крупный, но не перекачанный мужчина лет тридцати пяти, опасный боец и, несмотря на свои габариты, явно с хорошей скоростью. Двое других тоже были очень мускулистые, но как-то медлительнее.

  – Извинения не приняты, – мы сказали это с отцом хором. Соденберг посмотрел на отца обеспокоенно, Вольф ошарашенно, Штайне же никак внешне не реагировал, а Гауфсон с насмешкой уставился на меня. Все остальные выражали разную степень удивления, я всматривалась только в знакомых.

  – Я требую дуэли до смерти, с этими тремя, – отец произнес это, глядя мне в глаза. Что же у меня так заболело в груди?.. Потом, потом. Почему мне так сложно сказать...

  – Да, отец.

  – Выделите помещение, – это он уже бросил Соденбергу. – А впрочем, и этот зал подойдет; надеюсь тут есть камеры?

  – Да, – президент взял себя в руки. – Вы что, хотите прямо сейчас устроить дуэль? С кем первым?

  – Через десять-пятнадцать минут, с тремя сразу. Вольф, будьте добры, найдите пустую комнату неподалеку, дочери надо подготовиться.

  Соденберг опять впал в ступор с обеспокоенностью на лице. Вольф порывался возражать, но я не дала ему такой возможности, направившись к выходу, и ему пришлось последовать за мной.

  – Дочь, я хочу 'смерти с одного удара'.

  – Да, отец.

   Когда за нами закрылась дверь, Вольф выпалил:

  – Ваш отец псих, он что, хочет убить вас?

  – Не стоит оскорблять моего отца, ректор Вольф. – От моего тона Вольф, собиравшийся что-то добавить, заткнулся. – Мне нужна, довольно просторная комната.

  – Да мы можем зайти в любой класс, они тут недалеко...

  Мы немного прошли по коридорам, Вольф нашел и открыл своей карточкой какое-то помещение, зажег свет. Ничего, сойдет.

  – Спасибо, подождите меня у двери, не входите.

  Он молча послушался.

  Я потушила свет и села по-турецки прямо на полу.

  Мертвое пространство, лишенное силы; воздух мертвый, химический, как на корабле. Силы на этой планете мне не собрать, не с чего. Да ладно, моя сила внутри меня. Я раздувала ее, как раздувают костер, пока она не загорелась ровным послушным пламенем. Я сама стала просто пламенем, сильным, обжигающим; у пламени нет страхов, нет сомнений. Я вскочила и выскользнула за дверь; не глядя на Вольфа, направилась к своим врагам. Им предстоит честь умереть с одного удара. Я подарю им эту честь. Мир был черно-белым, четким и контрастным.

  Я вошла – все было готово, часть людей ушла; те, что остались, жались к стенам. Тарелки стереокамер направлены в центр, на стоящую там троицу. Я вышла в круг, трое ухмылялись.

  – Бой.

  И всё, память отказывает. Бой я знаю, посмотрев съемку. Первый приближается и падает с перебитой шеей. Мы начинаем кружить с двумя, второй кидается и получает шоковый болевой удар. Третий – самый опасный; мы кружим, он нападает – я ускользаю. Вдруг он кидается в бок, в его руках оказывается коската, лицо озаряется хищной победной улыбкой. Он замирает в высокой позиции; я, как бы танцуя, иду на него; он замахивается, мои движения смазаны и ... его голова слетает с плеч, кровь фонтанирует из шеи. Коската у меня в руках, я ищу ее хозяина, натыкаюсь на испуганный взгляд Гауфмана, опускаю глаза вниз – пустые ножны, и всаживаю коскату ему в бедро навылет.

  – Признается ли дуэль честной? – безжизненный голос, мой.

  – Да. – Отец.

  – Да. – Соденберг.

  Я выхожу из зала, мне нужно оказаться одной, почему-то очень нужно оказаться одной.