Текст книги "Где твой дом?"

Автор книги: Любовь Воронкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Торжество Веры Грамовой

Вера еще была в Москве, а в совхозе уже стало известно, что она получила награду. Шум пошел по совхозу. Вот и у них свой знатный человек. Ай да Вера! Молодец!

Но были и такие, что только плечами пожимали: и чего это так приподняли Веру? Работала хорошо? Так ведь ей же все условия создали. Это каждому так бы, и каждый с ее-то сработал бы. А чем не условия? Вот тебе озеро, вот тебе птичник, вот тебе рацион. Корма и то готовые подвозят, заботиться не надо. Велико дело – уток накормить!

– Так чего же вы не брались? – возражали им. – Кормили бы!

– Вот еще, возиться с ними.

– То-то, что возиться. Да еще как возиться-то!

Третьи рассуждали спокойнее. Веру за уток наградили. Не кто-нибудь – правительство наградило. Значит, очень нужное дело сделала она. Вот и приглядывайтесь теперь, что делать надо. Надо за это дело массами браться, а не так, чтобы один человек объявился, и все. И не семь тысяч уток вырастить, а тысяч сто двадцать семь.

И примерно с этим разговором приехала в совхоз представительница производственного управления – комсомолка Таня Удалова. У Тани были рыжие, цвета латуни, волосы, и, как почти у всех рыжих, молочно-белая кожа, и теплые веснушки на щеках. Таня приехала прямо к Анне Федоровне. Туда ж позвали и комсорга Ваню Шорникова. Ваня явился прямо с огородов, загорелый чуть не дочерна, запыхавшийся, с каплями пота на крутом лбу.

– Кого бы из комсомольцев нам на это дело направить? Давайте подумаем, – сказала Таня, – так, чтобы без промаха, понадежней?

Шорников долго не думал:

– Колокольцеву. Она утками интересуется. И раньше к Вере бегала. И сейчас там работает.

– А уж надежней и искать не надо, – добавила Анна Федоровна.

– Руфину? А выдержит? Не сбежит?

– Это она-то сбежит? – Анна Федоровна приосанилась. – Плохо ты нас знаешь!

– Да знаю я ее, знаю! – засмеялась Таня. – Ну, а все-таки? Каждое дело, которое только начинаешь, страшно провалить. Провалишь – уже и веры не будет, все застынет.

– Руфина не провалит, – сказал Шорников. – Если возьмется, сделает.

– А где она?

– Да на птичнике. На озере.

– Проводи-ка меня к ней, Шорников! – Таня надела беретик на свои золотые, уложенные волнами волосы. – Поехали!

Они вышли на шоссе, остановили идущую мимо машину, вскарабкались в кузов и отправились на птичник к озеру. Анна Федоровна проводила их взглядом, усмехнулась, покачала го-лозой:

– Что за молодежь у нас, и что за молодежь такая! Может, и есть где-то шпана-бездельники, но только не у нас. За молодежью глаз нужен, заботливый глаз. И похвалить надо. И побранить, если заслужил. И работой увлечь. И дать повеселиться. Что ни говори, а все-таки они еще дети. Думают, что уже сильные, уже умные, уже все могут, а дунет суровый ветерок – глядишь, и поникли, и что делать, не знают…

Телефон прервал ее размышления.

– Не заглянете ли ко мне, Анна Федоровна? – Голос директора звучал мягко и празднично. – Ведь встречать надо нашу Веру – с медалью едет!

– Иду.

И тут же позвонила в клуб:

– Григорий Владимирович, пожалуйста, к директору. Вопрос по вашей части – торжественную встречу устраивать нужно. И, пожалуйста, напишите заметку о Вере – в многотиражку дадим.

В этот день, развернув областную газету, Савелий Петрович увидел на первой странице портрет Веры Грамовой.

– Зд орово! – самодовольно крякнул он. – Вера Антоновна Грамова из совхоза «Голубые озера»! Ага! Из сов-хо-за «Го-лу-бые о-зе-ра»! И не из какого другого. То-то же!

И тут же, схватив трубку, позвонил домой:

– Лиза, пускай Женя придет за газетами сейчас же… Ну, потому что вам всем прочесть надо. И соберитесь все, ну, приоденьтесь, что ли, – Веру встречать будем. Ну, потому что с наградой едет!.. При чем ты? Да при том, что ты – жена директора совхоза, а работник этого совхоза из Москвы с наградой возвращается. Понимаешь? Медаль!

Женя долго смотрела на портреты Веры. Узнать ее было трудно. Волосы коротко подстрижены и уложены в локоны. Черты лица резкие, глаза словно обведены черной тушью. Будто и красивее, чем всегда, а будто чем-то гораздо хуже…

Но все-таки как это необыкновенно – портрет Веры в газете!

Вот жила и жила себе простая работница, работала изо всех сил, кормила уток… И никто про нее не знал. А кто знал, так особенно ею не интересовался – ну, Вера и Вера, утятница в большом фартуке, в сапогах, кое-как причесанная, с волосами, запрятанными под платок… И вдруг – на всю область! Ведь сколько людей – тысячи! – развернули сегодня утром газеты, и вот – Вера смотрит на них с газетного листа, и люди на нее смотрят. И медаль у нее на груди. Вера неожиданно поднялась так высоко, как не всякому доведется.

Женя медленно сложила газету.

– Ты будешь одеваться или нет? – окликнула ее Елизавета Дмитриевна. – Переоденься все-таки, народ соберется.

– Так не на меня же глядеть будут, – возразила Женя, – мне-то что выпяливаться?

– Наталья, поговори ты с ней, пожалуйста! Ты ведь знаешь, что я их с отцом не понимаю.

– Я удивляюсь, Жека, – тетя Наташа полезла в шкаф за праздничным платьем для Жени, – ты молоденькая, теперь только и понаряжаться.

Женя упорно молчала.

– Кто же говорит, чтобы ты выпяливалась? – Елизавета Дмитриевна пожала плечами. – Но, во-первых, там будет Аркадий Павлович…

– Так что мне, для него наряжаться, что ли?

– …а во-вторых, не забывай, ты все-таки директорова дочка.

Женя совсем рассердилась:

– Ах, вот что! Директорова дочка! Я прежде всего – это я. А я – это еще ничто. Я еще ничего в своей жизни не сделала. А значит, ничем я не лучше других. Вот и все! – Она выхватила из рук тети Наташи платье и снова повесила его в шкаф.

– Ты что-нибудь поняла? – осведомилась Елизавета Дмитриевна, вопросительно глядя на сестру.

Тетя Наташа молча пожала плечами.

Елизавета Дмитриевна, вздохнув, поправила перед зеркалом прическу.

– Наталья, дай мне, пожалуйста, носовой платок, а то еще расплачусь там, знаешь, ведь речи будут, поздравления, а это всегда так волнует! Женя, ты идешь или нет?

– Иди, мама. Я к Руфе забегу.

Но Женя не пошла к Руфе. Одинокой тропкой, что вьется за огородами, она медленно шагала к правлению, где собирались встречать Веру.

«Что со мной, – думала она, – неужели завидую? Неужели я такая подлая? Почему я не радуюсь, как все люди, почему я просто реветь готова?!»

Ветерок, будто стараясь успокоить ее, плескал и плескал ей в лицо озерной прохладой, и Женя понемногу пришла в себя.

«Ну, давай разберемся, – обратилась она к самой себе. – Значит, завидуешь? Только честно – завидуешь?.. Да, пожалуй, завидую. Кто такая Вера? Шести классов не окончила. «Войны и мира» одолеть не могла. А я – первая ученица, способная, много читала… И я – ничего! Ничего! Ну и что же? Сейчас ничего, а потом буду – чего. Работать буду. Я же, образованная-то, могу сделать больше, чем Вера… Могу, конечно. Но почему же не все это могут, даже и очень образованные? Или это люди родятся такие особенные? Не понимаю, не понимаю. Талант у них на это, что ли? То Ангелина была, то Малинина, то Долинюк, то Вера Сидора… А теперь вот наша Вера. Кто они такие? Почему они такие? Чем они особенные?»

Тропочка выбежала на открытое место. Вот и правление видно. У крыльца народ. Пришли рабочие совхоза, пришли доярки, работницы свинофермы… Вон и отец стоит на верхней ступеньке начищенный, наглаженный, при галстуке. Сзади – его секретарша со своим прямым пробором, сухой, чуть сгорбившийся бухгалтер Иван Иванович… Тут же и Анна Федоровна в белоснежной кофточке с гранатовой брошью, и зоотехник Никанор Васильевич, и жена Никанора Васильевича стоит, сложив на животе полные белые руки… И, конечно, Женина мать. Елизавета Дмитриевна, приподняв подбородок и сложив губы сердечком, стояла впереди всех, на самом виду. А около крыльца, в тени деревьев, толпилась кучка молодежи. Среди них Женя увидела светлую голову Руфы.

Женя замедлила шаг. Хотелось успокоиться, чтобы подойти к людям с веселым лицом.

Из-за кустов сирени, росших у крыльца правления, в глаза Жене сверкнул краешек медной трубы. Их клубный самодеятельный оркестр здесь. Значит, и Григорий Владимирович?.. Внезапно исчезло все – и раздумье, и она сама, и ее прошлое, и ее будущее. Осталось одно – сейчас она увидит Арсеньева, встретит его взгляд… Как он посмотрит на нее? Так же, как тогда? Или вдруг совсем не посмотрит, и окажется, что ничего-то нет и что все это Женя придумала?!

– Жека!

Женя вздрогнула. Пожаров неслышно появился из-за угла. Он улыбался, в темных выпуклых глазах его словно горели лампочки.

– Я не хочу, чтобы вы меня называли «Жека».

Пожаров удивился:

– Неужели обиделись? Я ведь слышал, что вас так тетя Наташа называет.

– Ну мало ли что. Тетя Наташа может называть как хочет. Она – своя.

– А я?

Женя посмотрела на него с таким холодным изумлением, что Пожаров сразу потерял свой уверенный тон.

– Хорошо, Женя, помиримся. Пока буду называть вас, как все… как чужие.

Жене казалось, что косынка на ее шее сейчас вспыхнет. Что ответить? Как скрыть свое отвращение? И как это вообще в таких случаях отвечают?

– Смотрите-ка, народу-то! – Пожаров с усмешкой кивнул в сторону правления. – Можно подумать, член правительства приезжает. А всего-то Вера Грамова. Ах, как у нас любят создавать героев, создавать им репутацию, славу…

– А почему это ей надо создавать славу? – нахмурясь, возразила Женя. – Она свою славу заработала.

– Да, герой, нечего сказать, – продолжал Пожаров. – Минин и Пожарский. А ведь если трезво посмотреть, без розовых очков, кому это нужно? Во-первых, директору, чтобы его совхоз гремел. Не обижайтесь, Женя, я не хочу оскорбить вашего отца, он очень умный и деловой человек, на его месте я точно так же добивался бы этого. Во-вторых, это нужно парторгу: вот каких мы людей воспитали! А еще это нужно для того, чтобы и других заставить работать так же беззаветно – равняйтесь по Грамовой, что же вы, она может, а вы нет? А почему нет? Давай, давай, равняйся на «маяки»! Вот они для чего нужны, наши герои, если смотреть трезво.

Женя уставилась на него посветлевшими от гнева глазами.

– Что? Что такое?

– Вас это смущает? А почему? Просто вы не умеете еще видеть жизнь, как она есть, вот что. А я умею. Но, к сожалению, у нас любят все розовой краской подкрашивать. А скажешь правду – не нравится.

– Вы – циник. Я никогда не буду видеть жизнь такой, какой вы ее видите. Я не хочу больше слушать вас.

Женя ускорила шаг, потом побежала. Пожаров не стал догонять ее. Она подбежала к правлению, пробралась к Руфе и взяла ее под руку. Руфа молча пожала ее локоть.

Мать Веры Грамовой, Авдотья Кузьминична, в новом синем платке стояла рядом с директором. Ошеломленная неожиданной славой, растроганная вниманием, она стояла молча, изо всех сил морща губы, чтобы не улыбаться уж так откровенно. А то ведь подумают, что она хвалится своим счастьем и себя не помнит от гордости за свою дочку. Она старалась держаться скромно и незаметно, ласково отвечала, если к ней обращались. Но отвечала невпопад, потому что не слышала, о чем идет разговор, а только смотрела и смотрела на дорогу, в ту сторону, откуда должна появиться машина.

И все-таки не она первая увидела ее. Как-то отвлеклась, задумалась – и в это время шустрый парнишка в красном галстуке закричал:

– Едут! Едут! Едут! Едут!

И неизвестно еще, сколько раз он повторил бы это, если бы кто-то, шутя, не зажал ему рот ладонью.

Григорий Владимирович Арсеньев подошел к музыкантам:

– Внимание!

Директорская «Победа» вылетела из-за леса и тотчас скрылась в овраге. Через минуту, поблескивая крылом, появилась на верхушке бугра и опять скрылась за перелеском.

– Дороги у нас! Ох и дороги! – вздохнула Анна Федоровна.

– Болото там, – отозвался старый бухгалтер Иван Иванович. – Не завязли бы.

– Савелий Петрович ездит – не вязнет, – подхватил разговор Пожаров.

– Савелий Петрович и по озеру пройдет – ног не замочит, а не то что по болоту, – возразила худенькая, ехидная, остроглазая старушонка – бабушка Арсеньева.

Эта бабушка была у Григория Владимировича единственной родней, в ней вся его семья, и хозяйничала она в его доме как хотела. Бабушку Софью Арсеньеву побаивались и старались с ней не связываться. Ругаться она никогда не ругалась, но спорить с ней было невозможно – обязательно переспорит. А хуже всего, что все-то она в совхозе видела, все-то знала, все-то примечала, и в другой раз скажет что-нибудь, и не поймешь: всерьез она тебе или на смех? Хвалит она или издевается?

Вот и сейчас – что такое сказала она о директоре? Кое-кто переглянулся, кое-кто усмехнулся. Но тут машина уже появилась на главной улице совхоза. Все немножко волновались.

– Едет!

Машина подошла к правлению, остановилась. Оркестр заиграл марш, ребята-пионеры подняли вверх букеты цветов и зелени, замахали ими, закричали «ура». Мать Веры молча утирала слезы концом своего нового платка.

Вера не торопясь вылезла из машины, выпрямилась. И сразу всем стала видна новенькая медаль, блестевшая на ее груди.

– Поздравляю! – сказала Анна Федоровна и протянула Вере руку.

– Поздравляю, Вера Антоновна! – Директор спустился со ступеней крыльца и подошел к ней. – Приветствуем вас!

Веру окружили, поздравляли. Вера подошла к матери.

– А чего это ты – никак, плачешь?

Авдотья Кузьминична утерлась, засмеялась:

– Да чего там… Скажешь тоже.

Вера поцеловала мать в пробор надо лбом и с гордой улыбкой, которая так и не сходила с ее губ, приподняла голову, оглянулась. Она кого-то искала глазами.

– Григория Владимировича ищет, – шепнула Руфа.

Женя ревниво проследила взгляд Веры. Да, она смотрела на Арсеньева, смотрела с торжеством, с нежностью, с вызовом… И Арсеньев смотрел на нее. Увидев, как они поверх всех голов смотрят друг на друга, Женя почувствовала, что все кругом померкло, все погасло.

Женя перевела дух, ей было трудно, тяжесть наваливалась ей на сердце. Не поднимая глаз, она тихонько ускользнула от Руфы, смешалась с толпой и так же тихонько, стараясь, чтобы никто не заметил, исчезла с праздника Веры Грамовой.

Женя шла по своей тропочке и в тупом отчаянии повторяла частушку, как-то услышанную по радио:

 
Какая я несчастная
У маменьки родилася,
Была бы я стеклянная —
Упала б и разбилася!
 

Упасть бы и разбиться, упасть и разбиться бы, разлететься на мелкие кусочки – и все, и нет тебя, одни осколки. Ах, если бы это было возможно!

На развилке

– Я не буду с Пожаровым заниматься, Анна Федоровна.

– Почему же? Он дело знает.

Бледно-голубые глаза Анны Федоровны пытливо глядели на Руфу. Руфа не подняла ресниц.

– Не буду, и все. Лучше сама, по книгам.

– Хм… Чудно что-то. Он ведь, кажется, сватается к Жене?

– Кажется, – Руфа нахмурилась, – ходит к ним все время.

– Ну, так почему же ты-то его сторонишься? Или сама влюбилась в него, что ли?

– Я? – Руфа презрительно скривила губы. – Я бы никогда, никогда!.. Если б ни одного человека, кроме него, на свете не было, ну ни одного парня… и то бы я ни за что его не полюбила.

– А что так?

– А так. Пускай всякие глупости мне не говорит. А то собирается жениться, а сам всякие глупости девчонкам болтает. И мне тоже. А Женя – моя подруга. Не стыдно ему?

– Вот как… – протянула Анна Федоровна, прищурив глаза. – Ишь ты какой резвый! Ну, да это пустое, язык-то у него как мельница, это к делу не относится. Пускай все-таки подготовит вас, расскажет самое необходимое: как ходить за утками, как кормить.

– Я не буду у него учиться.

– Ну, Руфина! – Анна Федоровна засмеялась. – Я в тебе не ошиблась. Характер как раз тот, что нужно. Хорошо, отбросим Пожарова, а поклонимся-ка с этим делом Никанору Васильевичу. Эта кандидатура тебя устраивает?

– Конечно! Никанор Васильич и знает все гораздо лучше.

– И глупостей болтать не будет, надеюсь. А?

Руфа рассмеялась:

– Еще бы.

– За две недели вы основную премудрость постигнете. С Верой труднее было, а вон видели, как она? А вы, грамотные, что забыли или не поняли – книгу в руки, да и все! А теперь давай прикинем, кого в бригаду принимать?

– Женю Каштанову.

– Женю? Едва ли тут у тебя что-нибудь выйдет.

– Почему?

– Женя в совхозе не останется, через месяц уедет.

– Она останется.

– Вот как? Ну, гляди сама. Еще кого? Может, Клаву?

– Не пойдет. Хочет портнихой быть.

– Я думаю, ее хороший заработок привлечет.

– Попробую. Еще надо Катю Валахову.

– Ленива она.

– Расшевелим!

Прикинули еще несколько имен, записали.

– Ну что ж, желаю успеха. – Анна Федоровна протянула Руфе руку. – Что не заладится, – скажи.

Руфа вышла из парткома озабоченная. Ее путь, конечно, лежал прежде всего к Жене.

В последние дни они что-то совсем не виделись. Сговорились сходить к Вере на озеро – поздравить, расспросить о Москве, о Кремле. Но Руфа пришла, а Женя – нет. На репетицию в клуб тоже не пришла. Григорий Владимирович позвонил к Каштановым, Женя сказала, что прийти не может, и положила трубку, ничего не объясняя. Репетировали «Обыкновенное чудо». Женя должна была играть Принцессу. Ребята обиделись на нее. Начали кричать, что если Женя играть не хочет, то можно найти другую Принцессу. И если бы не Григорий Владимирович, то, наверное, так бы и сделали. Но Григорий Владимирович сказал, что если кто сыграет Принцессу, так это Женя, что у нее талант и внешние данные тоже и что он вообще Принцессу другой и не представляет вовсе…

Руфа шла к Каштановым, торопилась, собираясь все это тотчас выложить Жене.

Женя сидела в садике. Но оказалось, что она не одна. Тут же были ее мать и тетя Наташа. Тетя Наташа шила, мать что-то рассказывала, а Женя сидела в плетеном кресле, закинув руки за голову, и молчала. Она так была занята своими думами, что не сразу заметила Руфу. Руфа, застеснявшись, остановилась у калитки.

– А вот и Руфина! – сказала тетя Наташа. – Проходи, Руфа, что ты там стала? Иди посиди с нами.

Руфа поздоровалась с Елизаветой Дмитриевной и с тетей Наташей.

– У меня к тебе разговор, Женя.

– Ну что ж, говори.

– Но ведь… – Она оглянулась на Елизавету Дмитриевну. – Это очень деловой разговор, другим не интересно.

– Нам все интересно, – решительно возразила Елизавета Дмитриевна. – У Жени секретов от нас нет. Садись, Руфа, и давайте разговаривать.

Руфа нехотя села. Ей было трудно начать, а Женя, словно скованная чем-то, задумчивая и отчужденная, не помогла ей.

– Так какие же дела у вас, девочка? – обратилась к ней тетя Наташа. – Мы слушаем.

– Я бригаду собираю. Молодежную комсомольскую бригаду. Уток хотим взять. Женя, ты пойдешь?

– О боже, дай мне терпенья! – воскликнула Елизавета Дмитриевна, подняв глаза к небу. – Деточка, Руфа, на что Жене нужны твои утки? Это, может быть, очень интересно. Но она же не останется в совхозе, осенью уедет… А до осени, ну… мы надеемся…

– Мама! – прервала Женя.

Но Елизавета Дмитриевна отмахнулась от нее:

– А что такое нужно скрывать? Глупости. Я просто хочу сказать, что Женя… возможно, выйдет замуж.

Руфа широко раскрыла свои светлые глаза и уставилась на Женю.

– За Пожарова?!

В этом восклицании явно слышались и сожаление, и осуждение, и даже испуг… Тетя Наташа подняла голову и пристально посмотрела на Руфу. Елизавета Дмитриевна обиделась:

– А что ж Пожаров? Вполне достойный молодой человек, хорошо воспитан. Имеет специальность. И очень нравится Савелию Петровичу. Они с ним отлично сработались. И вообще, Руфа, ты так закричала, что можно подумать бог знает что… Что, мы ее за деда Василия-конюха отдаем?

У Руфы побледнели щеки.

– Он тебе не нравится, Руфа? – спросила тетя Наташа и опустила шитье на колени, ожидая ответа.

А Руфа нахмурилась и смутилась.

– А что можно сказать плохого об этом молодом человеке? – со сдержанным раздражением снова заговорила Елизавета Дмитриевна. – Возможно, что он Руфе не нравится. Но зачем же он должен нравиться Руфе? Ведь не на ней он женится?!

Женя молча глядела на них, слушала.

– А хотите, я вам одну историю расскажу? – вдруг сказала она. – Это вроде загадки. Вот я расскажу, а вы скажите, что вы об этом думаете.

Тетя Наташа внимательно посмотрела на Женю и снова взялась за шитье.

Елизавета Дмитриевна оживилась.

– Очень интересно. Слушаем!

– Вот был один человек, – начала Женя, уставившись глазами куда-то в дальний угол сада, где у изгороди цвел розовый шиповник. – Звали его Саша, не то Миша – неважно. И вот однажды начальник лагеря – это было летом, в пионерском лагере, – призывает его и говорит: «Ты будешь моим помощником, моим тайным патрулем. Обо всем, что увидишь и услышишь в лагере, будешь рассказывать мне. Каждый вечер будешь приходить и рассказывать. Только помни – это тайна. И ты должен дать мне честное пионерское, что больше об этом никто не узнает, только ты да я. А ребята пусть думают, что ты такой же пионер, как и все…»

– Так это что же, – прервала тетя Наташа, – выходит, товарищ на товарищей доносить должен?

– Не мешай, Наталья! – с нетерпением остановила ее Елизавета Дмитриевна. – Это очень интересно. Это просто увлекательно: все думают, что он просто мальчик, а он – тайный патруль! Ну, дальше?

– А дальше этот мальчик, этот Саша-Миша, так и стал поступать. Ходил и смотрел, что делают ребята. А вечером обо всем докладывал начальнику. И про все их шалости и проказы разные, а те наутро наказание получали. И у начальника-то не один этот Саша-Миша был, у него их было много, таких тайных патрулей.

– Какая гадость, – с отвращением сказала тетя Наташа, – тьфу!

Елизавета Дмитриевна жестом остановила ее:

– Ну и что же дальше?

– Саше-Мише это дело не нравилось. Но он дал честное пионерское. И потом, он считал, что если так велел начальник, то, значит, это хорошо. И он продолжал это делать. А потом случилось так, что он вынужден был пойти и рассказать про своего лучшего друга. Тот дисциплину нарушил – искупался ночью в пруду. Ему захотелось среди звезд поплавать. Так этот Саша-Миша пошел и рассказал. Друга его наутро из лагеря отправили. Саша-Миша тоже не захотел больше в лагере оставаться. Вызвали отца. Отец приехал, спрашивает: «Зачем же вы это сделали, этих тайных патрулей? Это же вы из них шпионов сделали. Зачем же детские души коверкаете?» А начальник ответил: «А зато я всегда знаю, что у меня в лагере делается. Это мне очень удобно!»

– И отец не дал этому подлецу по морде? – возмутилась тетя Наташа. – Неужели не дал?

– Подожди, что ты кричишь? – Елизавета Дмитриевна порывисто повернулась к тете Наташе и тут же ударилась лбом об угол раскрытой рамы. – Вот ты кричишь, а тут рамы эти… – Елизавета Дмитриевна потерла лоб рукой. – Конечно, это некрасивый способ узнавать про все, что там… Но, а без этого как бы он узнал?

– А по-твоему, Руфа? – спросила Женя.

– По-моему, этот начальник – низкий человек. Его даже близко к детям подпускать нельзя. Он просто подлец!

– Ты, мама, не согласна?

– Да, что ж… Пожалуй, так. Правда, начальнику нужно знать, что делается у ребят… но есть, наверно, какие-то другие средства. Все-таки это… как-то… низко. А как ты думаешь, Женя?

– Я тоже считаю, что это низко, – сказала Женя, – и что начальник этот подлец!

– Ну так, – усмехнулась Елизавета Дмитриевна, – а где же загадка?

– А загадка уже разгадана! – Женя поднялась и торжественно посмотрела на мать. – Я хотела знать ваше мнение об этом начальнике. И вот я его узнала. А начальник этот – Аркадий Павлович Пожаров. Ну что, мама, ты все еще будешь его мне сватать?

Наталья Дмитриевна охнула и тихонько рассмеялась. Вот так Женька, вот так молодец! А Елизавета Дмитриевна с минуту ошеломленно глядела на нее.

– Скорее всего, это клевета… – начала было она, собравшись с духом.

Но Женя перебила ее:

– Сам рассказал, мамочка. Сам, да еще и хвалился.

Женя смотрела на мать, торжествуя победу, но Елизавета Дмитриевна не сдавалась.

– А что, собственно, произошло? – Она пожала плечами. – Подумаешь, если он там где-то не совсем правильно себя вел. И похуже бывает. А это что? Ерунда какая. Пусть был неправ. И все мы не святые. Но он же любит тебя?! Любит! Ты понимаешь, что это такое?!

– Любит! – повторила Наталья Дмитриевна, усмехаясь.

– Да, любит! – продолжала Елизавета Дмитриевна. – Это же ценить надо. Это больше всего на свете ценить надо – любовь!

– Очень жаль, если любит, – сказала Женя. – Но я-то его не люблю. И прошу тебя, мама, прошу – не разговаривай со мной больше об этом человеке.

– Как это – не разговаривай?! Глупости какие!

Женя взяла Руфу под руку.

– Пойдем.

И почти побежала по тропинке, так что маленькая Руфа еле поспевала за нею.

– Ну подожди, куда ты?

– Куда-нибудь, только подальше. Поскорей, куда-нибудь.

Тропинка сбежала к озеру. Тихая, полная зеленых и голубых отражений вода светилась у заросшего ромашками берега. Здесь Руфа решительно остановила подругу:

– Не беги, хватит. Давай садись. И давай рассказывай.

Женя послушно села рядом с Руфой на мягкий, поросший зеленым мохом бугорок.

– Я не знаю, что мне делать, Руфа, – сказала она.

– Ты что – из-за Пожарова, что ли?

– Тьфу мне на этого Пожарова! Я просто на какой-то развилке стою и не знаю, куда идти – направо или налево. Остаться или уж уехать… бежать отсюда.

– Женя! – Руфа взяла ее за руку. – Ты что… Может, кого-то другого любишь?

– Может быть, – еле слышно ответила Женя.

– Ох ты! А я-то, как слепая, не вижу ничего. Ну, а этот другой-то что – так совсем и не глядит на тебя?

– Сначала показалось, что глядит. А потом поняла, что не глядит. И глядеть никогда не будет. Никогда. А я… боюсь очень. Вдруг да вроде Веры начну ему в глаза лезть. Хорошо, что ли? Вот и думаю: может, уехать? А потом думаю: а хорошо ли будет, если вы все останетесь, а я уеду? Нехорошо. Потому и стою на развилке. – Женя вдруг заплакала, закрыв руками лицо. – Стою и стою… А тут еще Пожаров этот. А дома его привечают, и отец и мама… А думаешь, с моим отцом легко бороться?

– А ты не борись. Ты поговори по-хорошему, он и сам поймет. Ты же с ним всегда обо всем разговаривала.

– Раньше разговаривала, а теперь нет. Теперь мы с ним совсем на разных языках говорим.

– Вот как? Поссорились?

– Хуже.

– Хуже?

– Потом, Руфа. Когда-нибудь. Не надо сейчас об этом.

Снова замолчали.

– Прямо не могу я дома сидеть, – опять начала Женя, глядя на рябое от ветра озеро. – Я на птичник к тебе пойду, хоть что-нибудь делать.

– Ой, Женька, вот здорово! Помоги мне, для меня ведь это самая трудная пора начинается. Ведь мне-то некогда на развилках стоять, мне работать надо. Я за трудное дело взялась. А если ты у меня в бригаде будешь, – ты же будешь мне самой верной опорой. Мне очень твоя помощь нужна, Женя!

Женя улыбнулась сквозь слезы.

– Спасибо, хоть ты веришь, что я на что-нибудь годна. А то все только и слышишь – «директорова дочка»! Как будто если я директорова дочка, то я уж и урод и ни рук, ни ног у меня нету.

Руфа схватила Женю, обняла ее своими маленькими крепкими руками:

– Ой, Женька, Женечка, как я рада, как я рада! И давай помоги мне бригаду собрать. Кого, по-твоему, позвать нужно?..