Текст книги "Где твой дом?"

Автор книги: Любовь Воронкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Раздор

Давно не видели Арсеньева таким оживленным и остроумным, каким он явился в клуб сегодня. Будто болел человек, тяжело болел и вдруг стряхнул с себя болезнь, выздоровел. И все приятно удивились – оказывается, он гораздо моложе, чем думалось, он совсем молодой, и жизнь у него как будто только теперь начинается.

Лишь одна Руфа знала, что случилось с их заведующим клубом. Она только что пришла с птичника. Женя сменила ее. То же сияние, что и у Жени, подметила Руфа в его глазах и усмехнулась про себя. «И как это я раньше не видела? Как не догадалась? Ведь и догадаться-то было просто!»

Ей хотелось подойти к Арсеньеву, протянуть ему руку и сказать со всей добротой своего сердца: «Будьте счастливы всегда! Как я рада, что все так случилось, – и за вас, и за Женю».

Но Руфа не позволила себе этого. Если люди молчат – не надо ломиться к ним в душу.

…Репетиция кончилась поздно вечером. Молодежь с песнями разбрелась по домам. Арсеньев запер клуб и медленно сошел с крыльца. Наконец он снова один, нет, не один, с Женей. И снова он видит ее рядом, смотрит в ее влажные глаза, снова он слышит ее голос, слышит и отвечает ей… Как прекрасно устроен мир, какой запас счастья и радостей приготовлен для человека. Если бы все чувствовали и понимали это, – кому бы пришло в голову думать о войне, изобретать орудия смерти, мучить и уничтожать людей, разрушать их жилище, отнимать у детей отцов, разлучать любящих…

Арсеньев вздохнул, холодок прошел по его плечам, и он только сейчас заметил, что идет дождь и он шагает прямо по лужам. Но это был странный и красивый дождь, потому что туча не закрыла луны, и она, повиснув над лесом, словно любовалась этой причудой летней ночи. Дождь был редкий и крупный, и каждая капля сверкала в лунном свете, падая вниз тяжело и звонко.

– Дождь сквозь луну, – с улыбкой прошептал Арсеньев. – Оказывается, и так бывает тоже.

И тотчас подумал, что завтра на заре забежит к Жене на птичник и спросит – видела ли она этот удивительный лунный дождь?

И вдруг, неизвестно откуда, подкралось темное предчувствие. Арсеньеву стало страшно, счастье было слишком велико.

«Кто может нас разлучить? Ну, кто? – спрашивал он себя, стоя под густой елкой. – Ее отец? Ее мать? Не смогут. Не смогут. Если она любит – никто не сможет. Пожаров? Ну, это даже смешно…»

Дождь просыпался, проблистал и кончился. Умытая луна, словно улыбаясь, поднялась выше.

«Сегодня сказать бабушке, – думал Арсеньев, подходя к своему дому, – или потом?»

Бабушка Софья ждала его. Она никогда не ложилась, прежде чем Григорий не вернется из клуба. Ужин, накрытый суровым полотенцем, стоял в кухне на столе. На плитке тихонько пошумливал голубой чайник.

– Бабушка, ты представь себе – дождь! – Григорий со смехом стряхивал за дверью пиджак. – И месяц и дождь. Видала ты когда-нибудь?

Бабушка Софья, невысокая, сухонькая, с горбоносым лицом и зоркими глазами, внимательно поглядела на него.

– Вишь ты! Значит, это дождик тебя развеселил?

– Да нет, просто смешно. – Григорий уселся за стол, снял полотенце с хлебницы. – Тут месяц светит, а тут дождь идет.

– Со смеху помереть можно, – согласилась бабушка Софья, наливая ему чаю, – особенно когда человеку без малого тридцать.

Арсеньев понял, что одним дождем сквозь луну никак не отделаешься. Бабушка ни о чем не спросит, но она будет ждать его рассказа о том, как прошел день и что было сегодня в клубе, и – непременно! – будет ждать, чтобы он рассказал о своей радости. По ее взгляду он уже знал, что бабушка эту радость подметила и скрыть от нее уже ничего нельзя.

Григорий поужинал, прошелся по кухне. Кухня у них была большая, чистая, теплая, это был самый жилой угол в их старом, слегка покосившемся доме.

Сегодня Григорий по-новому взглянул на потемневшие стены этой бревенчатой кухни, на большую русскую печь, на широкие половицы с темными щелями и чечевицами сучков… Как-то понравится все это Жене, когда она войдет сюда, захочет ли она остаться в бабушкиной избе? Ведь она привыкла, чтобы в ее окне светило солнце и чтобы розы цвели у террасы!

«Если любит – все понравится», – решил он.

Да и почему бы его дом мог ей не понравиться? Арсеньев прошел в горницу, где на окнах цвели герани, стояли книги на полках и вдоль половиц лежали веселые полосатые – желтые с голубым – дорожки. Может, его спальня покажется ей душной и тесной – узенькая комнатка за печкой, где стоит раскладушка с лампочкой у изголовья!

Да и бабушкин уголок не лучше: кровать под лоскутным одеялом да табуретка. Раньше еще висели над ее кроватью иконы. Григорий, как во сне, помнит тихое, дремотное сияние синей лампадки, озаряющей темный лик бога. А потом, когда отца убили на войне, а мать умерла от нервной горячки и, как говорили люди, от горя, бабушка тут же, при нем, сняла эту икону и расколола ее в щепки большим косарем, которым щиплют лучину…

Григорий ходил по избе – и слышал рядом шаги, легкие Женины шаги… Неужели это все-таки правда, что Женя войдет в его дом? Войдет и останется здесь. И где бы ни была она целый день, куда бы ни ходила, какие бы дела ни делала – вечером она непременно снова придет сюда… Григорию стало нечем дышать – так огромно было его счастье.

Бабушка Софья, убрав со стола, сидела, сложив руки, и следила за ним острыми, внимательными глазами. Она ждала.

Григорий подошел и сел против нее к столу.

– Бабушка, я решил жениться. Что ты скажешь на это?

У бабушки дрогнула нижняя губа, как перед плачем, но лицо осветилось радостью.

– Давно бы… Давно бы пора. Я уж и ждать перестала. Неужто, думаешь, легко на тебя глядеть, на бобыля?

Бабушка утерлась концом фартука и подняла на него влажные, сразу подобревшие глаза.

– Кого же?.. – спросила она, а в голосе ее слышалось: «Разглядел ли на этот раз, что за человек она? Не станется ли, как уже было?»

– Нет, бабушка, не бойся. Это совсем другой человек. Я с первого дня знаю ее, как тут живу. Это, бабушка, Женя Каштанова.

Бабушка глядела, словно не понимая, что он сказал.

– Да, да, Женя Каштанова! – торжествуя, повторил он. – Нашего директора дочь, бабушка.

У бабушки потемнело лицо.

– Что с тобой? Она тебе не нравится?

– Да пойдет ли? Барышня ведь она. И – слышала я – за Пожарова ее хотят.

– Мало ли что хотят. А она за меня хочет.

Но бабушка, сдвинув брови, покачала головой.

– А как с ним-то… с Каштановым-то ладить будешь? И сейчас друг друга на дух не принимаете.

– А мне не с ним жить, бабушка.

Долго горел огонь в эту ночь в доме Арсеньевых. Григорий думал и передумывал, как и где будут они жить с Женей. Если останется здесь – хорошо. А если не понравится – придется искать квартиру…

А бабушка Софья все тихонько сетовала:

– Мало ли девок в совхозе? И хорошие есть, и работящие. Так вот нет – Каштанову ему нужно. Уж и не молоденький, а разуму все нет.

Вдруг у бабушки Софьи появилась надежда:

– Гриша… А Гриш!

– Что, бабушка?

– А отдаст ее за тебя директор-то?

– А я и спрашивать не буду.

– Так, значит, не говорил с ним? Ну, тогда все это пока еще вилами на воде писано.

– Как это – вилами на воде? Мы с Женей решили. Чего ж еще? Сейчас не старое время, бабушка, чтобы жить по приказу отца.

– Так-то оно так, а все-таки – отец.

Бабушка немного успокоилась. Зато начал волноваться Григорий. Как это он так скоро и так просто все решил? Каштанов Жене действительно «все-таки отец». Как можно так полагаться на ее слово? Ей за него дома надо будет выдержать большую борьбу – выдержит ли? У Каштанова характер жесткий. А там еще и мать…

Григорию стало тяжело и тревожно. Все закачалось, заколебалось. Счастье, которое, казалось, уже вошло в его дом, вдруг обернулось миражем. Хоть бы утро скорее, чтобы увидеться с Женей и убедиться, что она по-прежнему любит и ждет, решение ее не изменилось.

«Да, надо как-то ладить с этим человеком, – внушал себе Григорий. – Надо помягче. Да и что мы за враги такие? Из-за чего нам враждовать? Кривая у него душа, это верно. Но ведь можно и по-хорошему объясниться, не обязательно с бранью! Я ведь тоже бываю не совсем прав… Спорю, требую. А он не привык».

И Григорий дал себе слово наладить отношения с Каштановым. Ну, если и слукавит иногда человек… Что ж! Все не святые.

Так он решил ночью. Это решение его успокоило – все будет мирно, все будет хорошо. Можно же иногда чем-то поступиться – ну, хотя бы ради Жени. Ради его и ее счастья.

Григорий никак не мог предполагать, что не пройдет и недели, как они рассорятся с Каштановым чуть ли не на всю жизнь.

Из областной газеты приехал корреспондент. Он интересовался и полями и фермами. Но главное, что ему было нужно, – написать о Вере Грамовой как о передовой работнице области.

Корреспондент – худощавый, рябоватый, очень подвижной и словоохотливый – направился было к парторгу. Но Анны Федоровны не было – уехала на полевой стан.

Корреспондент прошел в контору, к директору. У директора, как всегда, толпился народ, но он отложил все дела и принял работника газеты, приветливо улыбаясь.

– Хозяйство покажу с удовольствием, – сказал Савелий Петрович, – а вот насчет Веры… тут у вас, товарищ, ничего не выйдет.

Корреспондент удивился:

– А что такое? Почему?

– Нет у нас больше передовой работницы Веры Грамовой!

– Как? Уехала?

Савелий Петрович усмехнулся:

– Куда там уехала! Сидит на своем птичнике. Да только не ударница она теперь. Все обязательства свои провалила.

Корреспондент вынул из портфеля блокнот и принялся писать.

– Так что же – завышенные обязательства взяла?

Савелий Петрович пожал плечами:

– Да как сказать? Возможно, для нее это было не по силам…

– Так что же она, своих сил не рассчитала?

– Видно, что так.

– Да, это бывает! – Корреспондент разговаривал и строчил в блокноте. – Не первый случай. Закружится голова от успехов – и впадает человек в азарт. А вам бы остановить ее не мешало…

– Хм!.. Останавливали. Предупреждали. Но сами знаете: «Я знатный человек, мне не перечь!» А теперь вот вместе с ней краснеть приходится.

Корреспондент уехал. А дня через два в газете появилась заметка. Арсеньев, разбирая газеты, сразу увидел ее.

«Обманутые ожидания». Разговор с директором совхоза «Голубые озера» С. П. Каштановым».

Арсеньев, не веря глазам, еще раз прочитал заголовок.

Что такое, о чем?

«…Мы предупреждали т. Грамову, что обязательства, которые она берет, невыполнимы. Но т. Грамова не хотела слушать никаких советов благоразумия…»

– Что?! Он ее предупреждал? Ну, уж это слишком…

«…И хотя мы всячески обеспечили и кормами и вниманием т. Грамову, она все-таки, как и следовало ожидать, своих обязательств выполнить не смогла…»

Арсеньев позвонил Анне Федоровне. Голос ее глухо и печально отозвался в трубке:

– Ты что, насчет заметки небось?

– Да. Я хочу знать, как вы смотрите на эту ложь. Он ее предупреждал. Это он-то!.. Вы же сами рассказывали, как он подбадривал!

– Не кричи, – остановила его Анна Федоровна. – Криком не поможешь.

– Но что-то надо же сделать! Зачем же все сваливать на Веру, разве это честно?! А вы еще боитесь слово ему сказать…

Тут Арсеньев почувствовал, что кричит он все это в пустоту – Анна Федоровна положила трубку.

– Ах вот как, стало неприятно слушать.

Он отдал ключи от клуба уборщице и поспешил на шоссе. Там постоянно идут грузовые машины – Арсеньев должен был немедленно попасть в партком.

Анна Федоровна, увидев его, не удивилась.

– Так и знала, – сказала она, убирая в папку какие-то бумаги. – Примчался. Ну, а что делать-то – опровержение писать, что ли?

– Да хотя бы и так, – ответил Арсеньев. – А вы как считаете – надо мириться со всякой ложью?

– А кто – ты, что ли, напишешь?

– Я напишу.

– Сядь, – сказала Анна Федоровна, указав на стул возле своего письменного стола, – давай поговорим спокойно. Ну, что случилось? Савелий Петрович дал неверные сведения? Так. Но тогда пиши и о том, что парторг в свое время не вмешалась, не удержала Веру от невыполнимых обязательств. Пиши про все.

– Что ж, – нахмурясь, сказал Арсеньев, – если так… то об этом надо написать. А зачем же все сваливать на Веру? Зачем приписывать себе и «советы благоразумия», и «внимание», и всякую заботу, которой, по существу, не было?

– А вот мы сейчас у него у самого и спросим: зачем? Слышишь? Идет.

Каштанов вошел наигранно весело. Однако, увидев Арсеньева, сдвинул брови, улыбка его пропала. Он понял, что Арсеньев вмешался в это дело, и тотчас приготовился к отпору.

– Вы, надеюсь, понимаете, зачем я вас пригласила, Савелий Петрович? – сказала Анна Федоровна, не поднимая глаз от газеты, которая лежала у нее на столе с подчеркнутым красным карандашом заголовком – «Обманутые ожидания».

– Еще бы! – усмехнулся Каштанов. – Все ясно.

– Почему же вы, Савелий Петрович, сообщили в газету не совсем верные сведения?

– Неверные? Хм! Значит, я не в курсе дел. Значит, у нас Вера Грамова обязательства выполняет. Значит, это не у нее мы только что списали двести штук уток, и я не уверен, что только двести.

Анна Федоровна жестом остановила его.

– Я не о том, Савелий Петрович. Я хочу понять, почему вы приписали Вере нашу с вами вину?

– Ах, это… – Директор чуть-чуть смутился, – Да это газетчик переврал. Я ведь не так ему сказал. Да и велика важность, вздор какой. Ну, сама взяла обязательства или мы посоветовали – какое это имеет значение.

– Не тот разговор, Савелий Петрович, – холодно сказала Анна Федоровна, потирая пальцами лоб. – Мне кажется, тут прежде всего надо вспомнить, что Вера – человек.

– Ах, вот как! – Глаза директора остро сверкнули. – А кто же забывал об этом? Что не сделано для нее? В чем отказано? Заработок – больше любого специалиста. Комната в новом доме. Что же еще? На руках носить?

– «На руках носить»! – Анна Федоровна хмуро усмехнулась. – Ну, до этого далеко, чтобы мы ее на руках носили. Навалили непосильные обязательства, в непосильный воз впрягли – и вези как знаешь.

– Э, нет, нет! – остановил ее директор. – Никто на нее этих обязательств не наваливал, сама взяла, голубушка, сама взяла. Весь мир удивить хотела.

– Вот мы и подошли к сути дела, Савелий Петрович. – Анна Федоровна легонько похлопала по газете рукой. – Если бы она победила, то и мы к ее победе примазались бы. А если вот так случилось, что сил у нее не хватило, сорвалась, – так мы, оказывается, в сторонке были. Да и не в сторонке даже. Вы забыли разве, как в этом самом кабинете, сидя на этом самом стуле, на котором теперь сидите, кричали: «Давай, Вера, давай! Бери больше, чтобы прямо в герои!» А теперь оказывается, что мы ее предостерегали? Что это она не послушалась нашего благоразумного голоса?!

– Ох, Анна Федоровна, – вздохнул Савелий Петрович, – ну, закралась неточность. И все. Ну, стоит ли из-за этого столько разговаривать!

– Хорошо. Не будем разговаривать. Давайте подумаем, как помочь Вере. Может, подберем ей бригаду? В конце концов, ведь страну массы кормят, а не единицы.

– Пожалуйста, – охотно отозвался Каштанов, явно желая разрядить накалившуюся атмосферу, – все, что необходимо для ее хозяйства, будет доставлено. Жаловаться не будет повода. Пускай работает спокойно. И если ей нужно, чтобы я… Ну… извинился, что ли… так пожалуйста.

– В областной газете? – спросил Арсеньев.

Каштанов, будто только что увидев его, обернулся.

– То есть как – в газете?

– Да так. Оболгали ее на всю область, а извиняться будете потихоньку?

Каштанов побагровел.

– А вы-то здесь при чем, позвольте спросить? Вы-то какое право имеете…

– Вступиться за обиженного право имеет каждый.

– Скажите пожалуйста, – насмешливо протянул Каштанов. – Рыцарь явился… Веру защищать.

– Не Веру, а правду! – Арсеньев подошел к Каштанову. – Какой же вы кривой души человек!

Каштанов вскочил.

– Смотрите пожалуйста! – закричал он. – Да как ты смеешь?!

– А чего ж не сметь? – вмешалась Анна Федоровна. – Он правду говорит.

– И этот человек хочет жениться на моей дочери. Да никогда этого не будет, никогда!

Слухи и разговоры

«Вот концов-то нарвали да набросали, – думала Анна Федоровна, пробираясь по тропочке к птичнику Веры Грамовой. – Кому клуб передать? Надо бы из молодежи кого-нибудь. Может, Юру – он у нас азартный актер. Но, пожалуй, тогда вся клубная работа к драмкружку да и к театрам сведется. Может, Ване? Парень обстоятельный, но любит свои огороды, так стоит ли его с такого дела снимать? Ах, беда, беда какая, что ты натворил, Арсеньев, бешеный ты человек…»

А Григорий Арсеньев в это время мчался на попутном грузовике в район. Не так давно в райкоме его спрашивали: не хочет ли он последовать славному примеру Гагановой и перейти на менее благополучный участок – в колхоз «Красное Знамя». Здесь, в «Голубых озерах», работа налажена, молодежь крепкая, инициативная, и без него обойдутся. А в «Красном Знамени» клуб совсем в деревенскую «беседу» превратился – песни, да пляски, да пьяные драки.

Арсеньев в то время отказался, не мог расстаться со своим клубом, со своей молодежью, с тайной радостью своей – встречать иногда Женю Каштанову…

Теперь он ехал в райком с просьбой немедленно перевести его в «Красное Знамя». Он не хотел больше ни одного дня оставаться там, где живёт, работает и управляет Савелий Каштанов.

А по совхозу уже шли слухи и разговоры… Арсеньев ушел потоку, что директор не захотел отдать за него Женю.

«Кто ты такой, – сказал ему Каштанов, – чтобы я за тебя свою дочь отдал? Уж отдавать – так за большого человека! За секретаря райкома там или за директора какого. А ты кто такой?»

«Нет, не так было. Каштаниха сказала: «Отдадим Женю, если твоя бабка к нам на порог не ступит!» А Григорий – в амбицию: «Не нужно мне, говорит, и вашей Жени, да чтобы я из-за вас бабку обидел».

«А Женька-то как тень ходит. Как бы чего с собой не сделала! Видно, дело-то далеко зашло».

«Вот то-то, что дело зашло. А жениться-то ему, видно, не хочется. Вот и нашел предлог – улизнул, и все. Лови теперь зайца за хвост!»

«Девчонку жалко, – думала Анна Федоровна, шагая по сухой, словно корка, тропочке. – Ах, жалко девчонку! Вот задала ей судьба задачу. Тут и старый человек не знал бы, как решить, а ей всего восемнадцать. А что ж делать? Решай, да и все тут. И советовать ничего нельзя – пускай ей ее сердце советует: то ли оставить Арсеньева, то ли вслед за ним лететь».

Анна Федоровна поднялась на бугор, и большое светло-серое озеро засветилось перед ней. По озеру шли маленькие зыбульки, ерошили воду, делали ее похожей на живую чешую, которая слегка поблескивала и трепетала под волокнистым небом пасмурного дня. И на воде и на берегу белели утиные стаи.

Мысли Анны Федоровны перекинулись на Веру:

«Вот и еще одна сухота. Люди вон как-то умеют жизнь свою улаживать, а у этой все то овраг, то буерак. Славу добывать ринулась. «На любое пойду, лишь бы знали, кто я такая». А когда главным становится это «я», не миновать такому герою валиться под гору».

Вера, как всегда, в брезентовом фартуке, в платке по брови, из-под которого торчали прямые темные волосы, обрадовалась, увидев Анну Федоровну. Белозубая улыбка осветила ее лицо.

– Ну как, Вера, налаживается дело?

– А чего ж? Налаживаем помаленьку. Никанор Васильич подсобил. Комбикорму из «Дружбы» привез – дали взаймы.

– А сама попросить не могла, ждала Никанора Васильича?

– Сама-то, сама. Если бы не закрутилась до смерти, так попросила бы. А уж если не по силам за гуж взялась, так… куда уж.

– Брось, брось, Вера, не ты одна виновата в том, что произошло. Сбили мы тебя маленько. Ну, да ладно. Умнее будем. Как бригада у тебя?

– Ничего. Бабы работящие. Бригадой-то куда легче работается, что говорить.

Они медленно шли по берегу, поглядывая на уток.

– А что я думаю, Анна Федоровна, – сосредоточенно сдвинув брови, продолжала Вера, – вот вы все говорите – учиться надо, учиться надо. А что, скажете, Долинюк, например, образованная, что ли? Или еще там кто?..

– Представь себе – образованный человек Долинюк. И все передовые люди если не учились, так учатся. Для того чтобы передовым человеком быть, кругозор широкий нужен. А без чтения, без образования какой же кругозор?

Наступило молчание.

Налетел ветер, жестко прошелестели тростники над водой. Утки спокойно покачивались на светло-серой зыби…

Анна Федоровна чувствовала, что Вере хочется спросить об Арсеньеве, но она никак не может отважиться на это.

– Ты слышала? – Анна Федоровна решила помочь ей. – Григорий Владимирович уехал от нас.

– Слышала, – сдержанно ответила Вера. – Совсем?

– Совсем.

– А с Женей как же? К себе возьмет?

– Не знаю.

– Ага, значит, не взял еще, – глаза у Веры блеснули, – и не возьмет. Он такой. Ему никого не нужно. У него ледяшка вместо сердца.

– А девчонки нынче уток сдают. – Анна Федоровна поспешила переменить разговор. – За первой партией машина пошла. Ревет вся бригада без памяти!

Вера усмехнулась:

– Я тоже, бывало, хлюпала. А что ж делать – на то и растим, чтобы сдавать… – И повторила задумчиво: – Значит, уехал…