Текст книги "Эхо вечности. Багдад - Славгород"

Автор книги: Любовь Овсянникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

И все же, недолго полежав, я поднялся и опять рванулся бежать.

– Стой! – услышал я крик в свой адрес. – Дурья башка, ты же демаскируешь нас. Ложись!

Свои...

Это наши артиллеристы рассредоточились по посадке и лупят по мне предупредительно, чтобы не летел в открытую.

Когда я перешел немецкую передовую и советскую передовую – не знаю. Ну, немецкую тогда еще, в палантине... – да, возможно. А это уже наши. Где?.. Неужели там, где я стоял и прислушивался к благостной тишине, неужели то еще была не наша сторона? Как я смог?.. Но теперь это уже наш тыл, я где-то перешел огневую линию...

Мысли теснились в голове, порядка в них не было.

– Значит, все. Я у своих. Перешел!!! – закричал я наконец и побежал в посадку.

Там меня окружили пулеметчики.

– Откуда ты бежишь, парень? – спрашивают. – Где ты был?

Я им рассказываю...

– А немцы где?

И это я им чин чинарем изложил-доложил, как полагается по уставу.

– Как же ты так? Зачем ты бежал? По тебе стреляют из миномета, а ты бежишь...

– Так я не понял, кто стрелял.

Они загалдели все разом, что я только успевал вертеть головой, с трудом ловя их общую мысль:

– Да мы тут...

– Такой свечак...

– Да там же взять можно было...

– Около него мины рвутся, а он бежит и оглядывается.

Ну, дали они мне закурить, посидели мы молча, обменялись неизвестно какими материями – то ли невысказанными мыслями, то ли духом общим, то ли предугадыванием будущего... И я пошел дальше, в свою судьбу...

Дошел до Днепра, зашел в село Вовниги[47]. Тут переправа, на которой командует сотрудник КГБ.

– Кто ты? Документы есть?

– Какие теперь документы? – говорю, – я свой, иду домой, – и рассказываю пережитую одиссею... – Ну, наши были в курсе дела, знали обстановку.

Меня выслушали, осмотрели, забрали у меня немецкие марки и отпустили.

– Переправьте его на тот берег, – распорядился командир подчиненным.

А Днепр находился в старом русле, потому что вода на ДнепроГЭСе была спущена. Его ширина не превышала 200 метров. Перевез меня солдат на правый берег, обменялись мы пожеланиями удачи, и я пошел дальше. Дошел до Петрово-Свистуново[48], а дальше пустился напрямик, скоро найдя дорогу на Славгород. Тут мне встретилась машина, подвезла прямо к нашей улице.

Во двор я зашел с тыла, с огорода».

На этом записанные воспоминания Бориса Павловича заканчиваются. Дальше он надиктовать не успел.

Но ведь он много раз до этого своего часа, еще в молодости, рассказывал про свои пути-догори фронтовые. Так что наш рассказ не прерывается.

Освобождение

Вторая мобилизация

Еще когда Борис Павлович шел домой после побега от отступающих немцев, недалеко от Петрово-Свистуново он набрел на окоп, который показался вырытым не в только что прокатившихся боях, а еще при отступлении, заброшенным с 1941 г. Так это было или нет – не принципиально. Главное, что в нем он нашел пистолет и несколько гранат. И взял их с собой. Зачем?

Возвращаясь домой, он думал о своем расстрельном приговоре без обжалования, о том, что его, наверное, везде ищут и вот-вот могут схватить... А если схватят, то немедленно приведут приговор в исполнение, где бы это ни случилось. Умом Борис Павлович понимал, что розыск не может так уж моментально выйти на него и за ним прийти, все-таки у него есть дела поважнее, но на всякий случай хотел иметь при себе оружие, чтобы гранатами отбиться от задержания и успеть покончить с собой, застрелившись из пистолета.

Да, он не мог позволить Родине неправедно расправиться с ним. А в кармане он носил записку такого содержания, от которого Родина должна была бы потом пожалеть о своей опрометчивости.

Борис Павлович всегда плакал, вспоминая те события, и говорил:

«Не хотелось верить, что так будет... За что на меня так ополчились? Я верил, что окончится война, я останусь живым. И тогда будет разбор, новое следствие, уже с учетом моего поведения после плена. И меня не расстреляют, нет! Ну, пусть дадут 10–15–20 лет, завезут куда-то... Значит, отсижу.

А так с людьми бывало, что «сидели» зря. Например, Алексей Янченко[49] ни за что отсидел 10 лет. Ни за что! Признали его и записали ему в документы СОЭ – социально опасный элемент, и все. Нет алиби для оправдания. И хотя у обвинения нет аргументов, не на чем обосновать состав преступления, но остается подозрение. Вот он тоже был в такой ситуации».

В ближайшее время после благополучного возвращения домой Борис Павлович и Алексей, поехали в военкомат – проситься на фронт. Алексею еще не было 18-ти лет, и он очень боялся, что ему откажут.

Но, на удивление, его сразу же призвали и направили на учебу, а Борису Павловичу дали отсрочку.

– Отдыхайте пока что, – распорядился работник военкомата, то ли это был начальник призывного отдела, то ли председатель мобилизационной комиссии. – Придет время, и мы вас вызовем.

Что с Борисом Павловичем после этого творилось... Какие только мысли не крутились у него в голове! Но самой горькой была одна: ему не доверяют – оккупация... Да еще, может, узнали про плен... Хотя о плене Борис Павлович никому не говорил, ведь его документы пропали – их забрали немцы, когда он попал в их лапы. Значит, о плене официальных сведений не было, они ниоткуда поступить не могли. Вот он, не разглашая компрометирующий его факт, и говорил, что попал в окружение и вышел из него в тыл врага, почему и провел в оккупации все время до прихода советских войск.

Он считал, что плен и оккупация – явления по сути равнозначные, различия между ними эфемерные, не имеющие принципиального значения. Зато перед людьми не так стыдно: в их восприятии побывать в оккупации не так унизительно, как в плену. В военкомате, восстановившем свою работу, Борис Павлович рассказал ту же легенду, что был окружен под Севастополем, прорывался с боями из окружения, в ходе прорыва получил контузию и где-то там потерял документы... Потом долго шел по немецким тылам, добираясь до семьи.

Кстати, плен и оккупацию ему и в военном билете объединили в один пункт – там все время оккупации вписано в плен.

На случай любых расспросов он давно продумал версию, практически не нарушающую истину. Подобные попытки утаить тонкости правды были не так предосудительны, как могут показаться на первый взгляд. Они вызывались не виной, а страхом вины – тем, что ее приписали ему и даже за нее подвергли судилищу... Он думал – пока официальные органы будут разбираться с путаницей, возникшей после окружения под Севастополем, он успеет на деле опровергнуть домыслы о предательстве и доказать преданность стране.

Кто знает, за что он теперь готовился проливать кровь – за терпящую бедствие Родину или за попранную по отношению к себе справедливость, за восстановление своего доброго имени. Он и сам этого не знал, понимал только, что и за то, и за другое все равно придется драться, что это его долг и неизбежность. И он психологически готовился к возвращению на фронт, настраивался на повторное сражение с фашистами.

Но трудно ему это давалось, потому что от первого этапа войны в нем оставалось тупое, саднящее во всем теле истощение, вызванное постоянным недоеданием и тем, что он никогда не бывал выспавшимся. И не только он, временами все вокруг – и командиры, и бойцы – от утомления просто валились с ног, что создавало далеко не бодрую обстановку. Уж не говоря о плене...

И негде ему было избавиться от своей усталости, негде было отдохнуть.

А второй этап войны, когда он находился во вражеских тылах и был выведен из боев, ко всему прочему переполнил его душу страхом и еще большей ненавистью, а также нагрузил чем-то еще, что накопилось от бессилия и невозможности изменить происходящее, чему Борис Павлович не находил названия.

Так что теперь, к своему третьему этапу войны, он подошел с измотанной душой и с запредельно вымотанным телом.

Но в молодом возрасте все мыслимые тяготы, любое физическое изнурение быстро проходит – стоит попасть в нужную среду, так что после мобилизации его страхи и домыслы оказались не более чем играми испуганного воображения.

Таких военнообязанных, как Борис Павлович, кто был в рядах Красной Армии и сражался на фронте, а потом в силу различных причин оказался в оккупации, при проведении мобилизации после освобождения территорий от врага в военной среде коротко называли окруженцами. Строго говоря, окруженец – это военнослужащий, побывавший в кольце вражеских войск, в окружении... Однако этот термин, в данном случае не совсем точно отражающий суть явления, прижился в обиходе и по отношению к бежавшим пленным, хотя и не фигурировал в официальных документах.

Так вот в 1943 году Ставка ВГК издала специальную директиву, в которой указывала на необходимость шире использовать для пополнения войск мобилизацию военнообязанных из освобожденных районов. Так что всем окруженцам страна доверяла, ни в ком не сомневалась и всех призывала на борьбу с врагами гуманизма и человечности.

Смятенное ожидание Бориса Павловича длилось не дольше недели, затем все-таки завершилось мобилизацией, рассеявшей все домашние опасения и придумки.

Когда именно это случилось сейчас трудно сказать. Известно, что Борис Павлович попал на фронт после форсирования Днепра в сентябре-октябре 1943 года. А первые сведения о его пребывании на фронте относятся к началу ноября 1943 года. Значит, он, скорее всего, неделю или две побывал в лагере на учениях.

В части, куда он попал перед отправкой на фронт, формировка маршевых рот шла оживленно и суетливо – по казармам, складам и разным каптеркам бегали озабоченные сержанты и красноармейцы, все – в новом обмундировании. В пополнении было много молодых воинов, испуганных, но любопытных, попавших сюда после краткосрочного обучения. Они выделялись из общей массы тем, что взирали на царящую суету с каким-то ожиданием, как дети ждут возвращения отлучившихся родителей. Но новыми их опекунами теперь были командиры...

Экипированные по всей форме, берущие курс на фронт красноармейцы стояли на плацу, выстроившись поротно. Командиры выкликали их по фамилии, а старшины выдавали снаряжение.

Во время отправления, когда маршевые воинские подразделения проходили по территории части, духовой оркестр играл марш «Варшавянка», и это придавало уходу на фронт торжественности и значимости, а также вызывало особую щемящую грусть в груди у мобилизованных.

Сначала их недолго везли на поезде, а потом выгрузили на одной из станций, и дальше они пошли в пешем строю. Вокзал на той станции был полностью разрушен. На его месте стоял обгоревший и обугленный остов, и все. Насколько мог видеть глаз – всюду виднелись следы пожарищ и руины. В этих многострадальных городах, откуда драпала немчура, разгромы были такие, что не поддавались описанию. Всюду стояли разбитые и порушенные здания, зияющие черными впадинами окон.

Конечно, все знали, что на оккупированных территориях творили немецкие нелюди, и предполагали увидеть нечто подобное, но никто не ожидал того, что предстало перед их глазами. Здания заводов и фабрик, учреждений, жилые дома были полностью превращены в груды битых кирпичей, города лежали в развалинах, и очень трудно было представить, что все это может быть восстановлено.

В строю, как всегда бывает, нашлись юмористы и подбадривали остальных своим острословием. Шутили: «Эх, люблю пехоту, сто верст прошел, еще охота!» Звучали присказки и частушки про артиллерию и про танкистов... А то и просто про войну, например, такие:

Лебеда-то не беда.

Лебеда помеха ли?

А беда, что к нам сюда,

В наши села, города,

Гости понаехали.

Пьяные, незваные,

Немцы окаянные.

Или напевали на манер частушек новые стихи В. Лебедева-Кумача, вычитанные в «Известиях».

Видел я, как немцы пьяные

Подпалили дом родной,

И подался в партизаны я,

В боевой отряд лесной.

Шли весь вечер и всю ночь, песней да шуткой коротая дорогу. Привалы были редкими и короткими. Вдоль колонны то и дело передавалось: «Шире шаг! Не отставать!» На коротких привалах приказывали ложиться головой вниз – в кювет, а ноги выставлять на дорогу. В этом положении отдыхали натруженные ноги. Но это длилось минут десять, после чего раздавалась резкая команда: «Становись! Шагом марш!»

На рассвете колонна свернула с большака на проселочную дорогу. Под ногами захрустел сухой бурьян, от поднятой множеством ног пыли першило в горле. Наконец, лейтенанты скомандовали своим подразделениям сесть на траву и объявили часовой привал. Измученные многокилометровым ночным переходом юноши и мужчины моментально заснули – кто где присел. Но команда прозвучала вновь, и колонна двинулась дальше.

Тут кто-то из молодых отдохнувшим голоском пропел:

Утро красит нежным светом

Стены древнего Кремля...

Но его остановили окриком: «Отставить! Ты что, на маевку идешь? Имейте понимание момента!». Известное дело – близко фронт.

Чем ближе подходили к нему, тем сильнее у Бориса Павловича билось сердце и тем глубже он осознавал происходящее событие.

Наконец прибыли в расположение 243-й стрелковой дивизии 37-й армии 3-го Украинского фронта.

Уделим этой дивизии толику внимания и сообщим немного сухих официальных сведений о ней.

Боевой период дивизии:

15.07.41 – 29.12.42

22.01.43 – 11.05.45

09.08.45 – 03.09.45

Состав дивизии:

906, 910 и 912 стрелковые полки,

775 артиллерийский полк,

527 отдельный самоходно-артиллерийский дивизион (с 09.08.45 г.),

303 отдельный истребительно-противотанковый дивизион,

324 разведывательная рота,

413 саперный батальон,

665 отдельный батальон связи (1444 отдельная рота связи),

263 медико-санитарный батальон,

244 отдельная рота химзащиты,

273 автотранспортная рота (466 автотранспортный батальон),

135 (282) полевая хлебопекарня,

125 дивизионный ветеринарный лазарет,

808 полевая почтовая станция,

710 полевая касса Госбанка.

В период, который нас интересует в связи с биографией Бориса Павловича, дивизией командовали:

22.05.1942 – 24.01.1944 гг. – полковник Куценко Александр Андреевич;

25.01.1944 – 13.03.1944 гг. – подполковник Скляров Георгий Максимович;

14.03.1944 – 20.04.1944 гг. – полковник Тоголев Макарий Иванович;

21.04.1944 – 20.09.1944 гг. – полковник Ткачев Митрофан Сергеевич.

История дивизии в интересующий нас период:

Летом 1943 года, после Орловско-Курского сражения, дивизия вместе с другими частями Советской Армии продолжала наступление, форсировала Северный Донец в районе города Красного Лимана.

В феврале 1944 года дивизия штурмовала оборону немцев в районе Никополя, освободила его и участвовала в ликвидации никопольского плацдарма гитлеровцев (Днепровский дуги). За эти боевые подвиги она получила наименование Никопольской. За героизм и мужество, проявленные при освобождении городов Николаева и Одессы, дивизия была награждена орденом Ленина.

В августе 1944 года в период операции в районе Яссы-Кишинев дивизия принимала участие в окружении и разгроме 22 немецких дивизий. Освободив город Арад, она с боями выступила на территорию Венгрии.

Немалую помощь 243-я дивизия оказала трудящимся Чехословакии. Она освободила города Годонин, Брно, сражалась за освобождение Праги.

После окончания военных действий в Европе дивизия была направлена на Дальний Восток для участия в войне против Японии. На Дальнем Востоке она действовала в составе Забайкальского фронта, прошла с боями через Большой Хинган, форсировала ряд рек и захватила город Чаоян. Как особо отличившаяся 243-я дивизия была наименована Хинганской.

Уже после войны дивизия получила почетное наименование «Краснознаменная».

Борис Павлович прибыл в дивизию в то время, когда шла подготовка к Никопольско-Криворожской наступательной операции, в разрезе которой дивизией велись бои за окраины Кривого Рога. Целью этой операции был разгром никопольско-криворожской группировки противника, ликвидация его никопольского плацдарма на Днепре и освобождение Никополя и Кривого Рога. Данная операция являлась частью Днепровско-Карпатской стратегической наступательной операции.

Если сказать проще, то летом-осенью 1943 года советские войска заняли всю Левобережную Украину и в ходе битвы за Днепр захватили стратегические плацдармы на правом берегу Днепра, создав тем самым благоприятные условия для последующего наступления на Правобережной Украине. Войскам 3-го Украинского фронта предстояло разгромить никопольско-криворожскую группировку немецких войск (Днепровскую дугу), развить удар на Николаев, Одессу и освободить все Черноморское побережье.

Однако Борису Павловичу предстояло добираться дальше в полк, и он продолжал свой путь. От штаба дивизии до штаба полка – расстояние 5–6 километром – он с котомкой за плечами прошел проселочными дорогами и солдатскими тропами по серым высохшим полям. Добрался до места уже при ранних осенних сумерках. Дорогой видел оборонительные рубежи, свидетельствующие, что тут шли бои с переменным успехом. Но теперь наши готовилась к наступлению...

По мере приближения к передовой все чаще слышались орудийные выстрелы, а от зловещего свиста отдельных снарядов, пролетавших над головой, невольно приходилось падать на землю. Он помнил, что на фронте это называли «кланяться снарядам». Потом стала отчетливо слышна ружейная и пулеметная перестрелка. Борису Павловичу было страшно. Да и не хотелось, будучи одиноким путником в поле, погибать от пули-дуры, и поэтому последний километр он бежал, часто падая. Наконец, добрался до расположения полка. Ему показали, где находится земляка командира.

Она стояла на склоне оврага и была хорошо замаскирована опавшей листвой и сорванным сухостоем, а сверху укреплена накатами бревен. Борис Павлович вошел в землянку. В одной половине сидел солдат – ординарец командира. Он встал, кивнул вошедшему и проводил его во вторую половину. Там находилось три офицера. Один из них был командир полка полковник Матвеев – хмурый, низкого роста, с крупными чертами лица, с дыбящимися темными волосами. Второй – наоборот, высокий красивый мужчина, с чисто русским лицом, с ласковыми улыбчивыми глазами. Это был начальник штаба майор Перевитов. Третьим был командир пулеметной роты капитан Казаков. Борис Павлович пройдет с Казаковым долгий по фронтовым меркам боевой путь, вплоть до перехода в разведку.

«Вошел» – это неправильно сказано. В армии подчиненные и младшие никогда не "приезжают" в часть и не "входят" к начальнику. Они только "прибывают" и "являются".

Ну так вот, Борис Павлович явился к командиру полка, подал свое предписание, отрекомендовался, кто он, откуда и что умеет делать... Пока полковник Матвеев изучал предписание, начальник штаба подошел к Борису Павловичу, положил руку на плечо и спросил, как у маленького:

– Скажи сержант, тебе не страшно было добираться до передовой под обстрелом?

– Ну... не скажу, что не страшно, товарищ майор. Однако я уже стреляный воробей, – не стал лукавить Борис Павлович.

Офицеры переглянусь и после этого ответа в их лицах появилось что-то более мягкое и приветливое, чем простая вежливость.

Наутро Бориса Павловича вызвали к командиру полка.

– Вот что, сержант, мы решили назначить тебя помощником командира пулеметного взвода. Ты ведь уже знаком с такими обязанностями.

– Так точно, товарищ полковник, – ответил Борис Павлович, радуясь, что снова оказался на фронте.

Днепровская дуга

Но мы уже не в силах ждать.

И нас ведет через траншеи

окоченевшая вражда,

штыком дырявящая шеи.

Семен Гудзенко

Война стала другой

Итак, Борис Павлович был определен в 910 стрелковый полк, в то время находившийся в составе 243-й стрелковой дивизии 37-й армии 3-го Украинского фронта.

Это название вновь обретенного места в структуре вооруженных сил, куда он всеми стремлениями души спешил врасти, звучало для него как музыка. Дабы быстрее освоиться на фронте, он расспрашивал у командиров и изучал историю своего боевого подразделения и уже заранее гордился и только что созданным по приказу Ставки ВГК 3-м Украинским фронтом[50], находящимся под командованием генерала армии Р. Я. Малиновского, и 37-й армией с ее командующим генерал-лейтенантом М. Н. Шарохиным... Их подвиги и огневые пути стали ему близки, словно они касались и его тоже. Он был преемником этих славных традиций и это его обязывало соответствовать им.

Тем не менее теперь он с первых дней почувствовал качественные отличия, произошедшие с войной. Война изменила характер. Во-первых, стали другими солдаты, простые рядовые бойцы – они освободились от душевной угнетенности, выглядели уверенными, стойкими, в них чувствовался опыт боев, настроенность на победу. Они вели себя как хозяева положения. Во-вторых, и воевали теперь, как казалось, по-другому – не мелкими перебежками, не отдельными эпизодами, не фрагментированным потоком, а продвигались вперед широким фронтом, слаженно, основательно.

Чувствовалась не только иная настроенность людей, но замечалась новая стратегия войны с советской стороны. До второй мобилизации Борис Павлович успел узнать только оборону с отступлением, котлы[51], плен... А теперь появилось новое для него явление – отвлекающие бои, хотя осмыслил их он гораздо позже. Да, судя по его рассказам, и то – не до конца.

О, эти отвлекающие маневры... Сколько мифов да баек они породили, сколько легенд про «бессмысленные атаки» и про неразумных командиров!

Вообще, надо сказать, военное искусство располагает не таким уж большим арсеналом тактик ведения боев. Самая распространенная из них – окружение противника и добивание в образованном котле. На местном уровне такую тактику могут применить даже обороняющиеся части, если им позволит геометрия передовой. Но чаще, конечно, так поступает атакующая сторона.

В мировой истории войн крупнейшим из всех котлов стал Киевский, образованный немцами, где в окружении погиб целый фронт – Юго-Западный. Котлы особенно эффективно применять, когда линия фронта не ровная, а имеет выпуклости и вогнутости. Тогда выпуклая часть либо становится жертвой окружения, либо сама изгибается и окружает части противника – все зависит от соотношения сил сторон.

Но когда фронт ровный, а атаковать надо... Тогда как быть?

А тогда чаще всего используются отвлекающие атаки.

Уже указывалось, что Борис Павлович во второй раз попал на фронт, когда создавались предпосылки для развертывания Днепровско-Карпатской стратегической наступательной операция (тогда ее называли «вторым сталинским ударом») против фашистских захватчиков на правом берегу Днепра. Сама операция начала разворачиваться 30 января 1944 года, благодаря созданным условиям. Но создавались-то они не в один день. Да и какой ценой!?

Борису Павловичу помнился первый бой после второй мобилизации, то есть после всех его тягот от призыва в Красную Армию и до плена, и после ужасов плена и оккупации. Бой был победоносным и запоминающимся тем, что на многотысячные выстрелы с советской стороны немцы отвечали слабыми и плохо согласными выстрелами. В районе расположения стрелкового подразделения, где находился Борис Павлович, не разорвался ни один вражеский снаряд. Красноармейцы из боя вышли победителями – без жертв: не было ни убитых, ни раненых. Так начался новый этап боевой жизни Бориса Павловича.

Советские войска постоянно атаковали врага. Например, во время осеннего прорыва воевавшие на этом направлении части вплотную подошли к северным окраинам Кривого Рога, захватили многие промышленные объекты, отдельные рудники, поселок Веселые Терны и вели бои на улицах северной части города.

В те дни Борис Павлович писал жене, что в октябре уже находился в рядах 37-й армии 3-го Украинского фронта, и сообщал, что 25 октября участвовал в боях за освобождение поселка Веселые Терны. Этот успех поднял его дух, убедил в том, что немцы не так непобедимы, как ему казались в плену.

А 22 февраля 1944 года в 16.00 войсками 37-й армии был полностью очищен и освобожден Кривой Рог. И Москва салютовала воинам-освободителям 20-ю артиллерийскими залпами из 224-х орудий.

Воевать приходилось в сложных погодных условиях – осенью 1943 года шли сильные затяжные дожди, грунтовые дороги размокли, превратились в вязкую грязь и были разбиты так, что танки застревали и зарывались в грунт почти по башню. Естественно, тылы и пехотные подразделения отставали от передней линии, у бойцов заканчивались боеприпасы и танковое топливо, что приводило к значительным человеческим потерям. При освобождении Кривого Рога в период с сентября 1943 по февраль 1944 года погибло около 200 тысяч советских солдат, против 112-ти тысяч у немцев. В связи с этим с ноября 1943 по январь 1944 года советским войскам был дан приказ о переходе в жесткую оборону.

Говоря без утайки, Борису Павловичу трудно было общаться с боевыми товарищами. Хоть и редко выпадали такие минуты, когда они могли отвлечься от боев, но все же случались передышки, и солдаты их использовали для восстановления душевного равновесия. Все-таки война, ее фон из ранений и смертей, необходимость ненавидеть врага и истреблять его – все это утомляло людей, угнетало, лишало того витамина, который помогает выносить боль, разлуки и окопный быт. Тому, что свело людей на фронте, резко недоставало любви, тепла, созидательного духа и задора. А где этого было взять, если не в воспоминаниях? И бойцы невольно предавались рассказам о прежней жизни, о своих близких или об интересных делах, которыми когда-то занимались.

Но чем мог поделиться с друзьями Борис Павлович? Говорить о Багдаде нельзя было, прежде всего, из-за тяготеющего над ним табу. Короткая юность оставила в нем мрачный след да неприятный осадок от неприветливого поведения отчима и отчуждения матери. А семья жены со своим крестьянским укладом не успела войти в него и стать особенно радостным событием... Да и поработать всласть он не успел, занимался не тем, на что с детства нацеливался. Родной отец мечтал выучить его, сделать настоящим фармацевтом... Он никогда бы не допустил, чтобы его сын гваздался мазутом.

– Ты же на войне не новичок? Ну что там было, как было? – толкали друг друга солдаты в плечо, призывая к приятельским беседам. – Много фрицев утихомирил?

Но и на эти расспросы Борис Павлович только отмалчивался. Не о Севастополе же им рассказывать, где солдат по три дня не кормили, не о предателях же да перебежчиках, не о плене и расстрелах в оккупации...

Правда, совсем уж отбиваться от общей массы он не мог и в конце концов нашел выход – рассказывал об интересных людях, которых раньше знал, о добрых и талантливых чудаках и о хитрых пройдохах, о замечательных и не очень замечательных шутниках, без которых никакое дело не обходится.

Поначалу ему в этом пригодились стихийная наблюдательность и хорошая память, а впоследствии, уже в мирной жизни, он специально примечал в людях изюминки, запоминал, чтобы рассказами о них разнообразить досуг в компании. Забегая наперед, отметим, что с годами у него собралась целая коллекция интересных персонажей: дядь Гриша, опившийся молодой бражкой; домашний тиран Тося Рэпаный, добросовестный депутат Яйцо, ревнивая Циля Садоха, глуповатый лентяй Иван Ролит, отсидевший в тюрьме воришка Фома Бовдур, жаждущий «цветущей жизни» Марк Докуча, колхозный сторож-заика Пепик и многие другие. Рассказы об этих людях, которых Борис Павлович хорошо знал, с удовольствием слушали в его исполнении гости, соседи и просто знакомые.

Именно из времен фронтовой жизни взяло исток то, что в старости привлекало к Борису Павловичу внимание писателей, фольклористов и просто людей из литературной среды.

Так уж получилось, что война стала для него хоть и горьким, но основным университетом, где крепчал его характер, окончательно утверждалась в нем советская мораль, приобретались и проходили проверку человеческие ценности.

Когда он воевал в 910-м стрелковом полку, его иногда посылали в разведку. Первый раз дело было так.

К ним в полк прибыло солидное пополнение. И вот новичков выстроили для знакомства и распределения по ротам. А Борис Павлович как раз находился на отдыхе и все это наблюдал. Он вышел на плац в тот момент, когда предоставили возможность разведке отобрать бойцов в свои ряды. Полковое командование совместно с командирами стрелковых рот отошло дальше от строя, а вдоль шеренги, меряя шагами ее длину, ходили командир и политрук роты, в составе которой был разведывательный взвод, и командир этого взвода. Заинтересовавшись, Борис Павлович подошел ближе, прислушался к разговорам...

– Разведчики – это единственное подразделение, куда набирают солдат-добровольцев, – видимо, заканчивал вводное слово или разъяснения политрук.

– Итак, кто хочет стать разведчиком, шаг вперед! – по-деловому подытожил выступление политрука ротный.

Ему навстречу несмело шагнуло три человека.

Борис Павлович вспомнил, как он сам-один прибыл на фронт... Тогда никакого построения, знакомства и выбора не было – командир полка сказал, куда ему идти, и все.

– Не густо, – переминаясь с ноги на ногу процедил взводный. – Разрешите мне сказать? – обратился он к командиру роты.

– Действуйте.

Кивнув в ответ, взводный нахмурился и пошел от новичка к новичку, всматриваясь в их лица.

– Товарищи бойцы, разведка всегда идет впереди, – начал он...

По окончании этого мероприятия Борис Павлович несмело подошел к политруку роты, он ему казался более приветливым:

– А можно мне, товарищ политрук?

– Что? – обернулся тот.

– Я немного знаком с разведывательным делом. Смог бы... в разведке...

– Это хорошо, только спешить не надо, – усмехнулся он. – Иди пока что, отдыхай!

– Есть отдыхать!

Вскорости они получили приказ наступать, и потребовались свежие разведданные именно на их участке, получить которые можно было только своими силами. Потом он еще не раз выполнял подобные задания. Не часто это случалось, но главное, что его послали в разведку боем при подготовке той кровопролитной отвлекающей атаки, которую он так хорошо запомнил и так ругал всю жизнь, не зная, что она была ложной, отвлекающей и что они в ней показали себя с лучшей стороны.

Тогда в предварительной вылазке он детально изучил фронтовую обстановку, все строения и кусты, детали рельефа, каждый взгорок и каждый овражек на местности, которую предстояло очистить от вторгшихся захватчиков. Возможно, именно это и помогло ему выжить. Ведь после разведки он мог вслепую бежать, увертываться от пуль, падать и ползти, зная наперед, откуда в него могут стрелять и куда надо прятаться.

Ничего в жизни не происходит беспричинно! И наши стремления к чему-то или уклонения от чего-то возникают не просто так. У человека всегда есть глубинные основания для таких желаний. Чаще всего они, эти желания, предвосхищают судьбу и либо спасают, либо губят человека.

Что же губило и что спасало Бориса Павловича? Какие из его желаний были судьбоносными?