Текст книги "Признания без пяти минут подружки (ЛП)"

Автор книги: Луиза Розетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

– Не могу поверить, – говорю я. – Я и Джейми Форта на настоящем свидании.

– Ты не должна продолжать говорить Джейми Форта, Роуз.

– О, а я уверена, что должна. В такие великие моменты, когда обещаются объяснения и анонсируются публичные выходы, очень важно называть тебя полным именем. Обстоятельства обязывают.

Его улыбка заставляет меня хотеть сесть в его машину и уехать с ним куда угодно. Немного пугающе чувствовать такое к кому-то. Заставляет задуматься, не собираешься ли ты сделать что-то, чего на самом деле не хочешь, и стоит ли это делать. Я имею в виду, я несколько месяцев не видела Джейми и не говорила с ним, и после одного поцелуя и пары безумных моментов, я готова снова ощущать его руки на своей обнаженной коже. Потому что это потрясающе. Это чувство вмещает... все.

Полагаю, суть в том, что хоть я это и чувствую, я не сяду с ним в машину. Но почему? Лишь потому, что сейчас поздняя ночь, я ночую у подруги и не хочу проблем с ее родителями или чтобы у нее были проблемы? Или все потому, что я достаточно себя уважаю, чтобы не срываться с места посреди ночи с парнем, который даже не потрудился хоть раз позвонить мне за все лето?

Я отхожу от машины, чтобы показать ему – и себе – что сейчас вернусь в дом.

– Я позвоню тебе, – говорит он.

– Поверю только когда увижу, – отвечает 2.0. Проходя мимо него, я чувствую себя дерзкой, пусть даже в сказанном мной не было смысла – как ты можешь увидеть, если кто–то тебе звонит? Но меня это не волнует. Я оборачиваюсь – Джейми все еще улыбается, словно он увидел меня в другом свете. В новом свете. И ему это нравится.

Стоило мучить себя все лето ради одного такого взгляда.

4

откопать(глагол): раскрыть или выяснить.

(см. также: подвергнуться допросу с пристрастием на терапии)

– Ты понимаешь, в чем здесь загвоздка, Роуз?

Я хочу сказать, что загвоздка в том, что в субботу утром я должна есть блинчики с лучшей подругой и рассказывать ей о ночных событиях с Джейми, а не сидеть на кушетке психотерапевта со своей мамой на субботней утренней терапии. Но я уже говорила, что сарказму здесь не место.

Офис Кэрон симпатичнее, чем мамин. Кушетка помягче, обивка покомфортнее, да и вид из окна интереснее. В комнате немного пахнет чем-то вроде мокрой собаки, но я люблю собак, поэтому меня это не очень волнует. Не то, чтобы я когда-то видела собаку Кэрон... Я время от времени слышу, как она что-то вынюхивает за закрытой дверью, но на этом все. Насколько мне известно, это просто аудиозапись собаки, а запах – какое-то странное благовоние. Мама говорит, что психотерапевты идут на всевозможные ухищрения, чтобы сделать свои офисы более комфортными для клиентов. Этой цели служит даже использование нейтральных цветов – они должны помочь пациентам сосредоточиться.

На мой взгляд, единственный недостаток черно-коричнево-кремового офиса Кэрон – то, что в нем происходит. А происходит это в нем раз в две недели, в субботу – а иногда чаще, в зависимости от уровня драматичности в нашем доме – с июня.

– Загвоздка? – повторяю я, стараясь продемонстрировать им, что я почти не слушаю.

– Проблема, – говорит Кэрон, подчеркивая слово «проблема», как будто мне нужен синоним к «загвоздке». Если она думает, что меня смущает значение слова «загвоздка», а не перемалывание этой темы в очередной раз, она совсем забыла моего папу, которого хорошо знала. Папа начал показывать нам с Питером карточки со словами, когда мы еще говорить не научились.

Кэрон и моя мама выглядят так, словно они сестры. Обе высокие с темно-каштановыми волосами и светло-голубыми глазами, очень худые и носят то, что я бы назвала «одежда мозгоправа» – природных тонов, которые сливаются с мебелью в офисе, с ярким ожерельем или шарфом. Может быть, это их униформа. Обе носят очки в черепаховой оправе – мама тратит много времени, чтобы ее прическа бросалась в глаза, а Кэрон всегда акцентируется на лице. Думаю, вы бы поняли, что сейчас они отличаются друг от друга энергетикой. Кэрон спокойна, а мама выглядит абсолютно нервозной, как будто усиленно борется за право держать под контролем некоторые вещи. Такие вещи, как я.

–Ты понимаешь, почему у твоей мамы проблемы с мемориальным сайтом?– спрашивает Кэрон. – Почему она хочет, чтобы ты его закрыла?

Я знаю, что должна сказать «да» – в конце концов, мы ходим вокруг да около этой темы на протяжении всего лета. И я могу это сделать, потому что технически я понимаю эту проблему. Я сделала нечто очень публичное, и сделала это без маминого разрешения, использовав семейные фотографии с папой. Но я не понимаю, почему наличие сайта, посвященного папе, настолько сводит ее с ума. Я думала, она будет счастлива, когда увидит все фото, которые я отсканировала и загрузила, все цитаты, которые я опубликовала, и раздел «Слово Дня» с его любимыми словами.

Но она не была счастлива. Она была в бешенстве. А когда она поняла, что меня даже не волнует ее бешенство и что если она хочет закрыть сайт, ей придется сообразить, как сделать это самой, был адский скандал.

Думаю, маму больше всего раздражает в этом сайте предложение посетителям открыто высказывать свое мнение. Я запустила сайт, и могу вносить изменения, но не могу предсказать, как отреагируют люди. А выясняется, что туда заходят самые разные люди, которые хорошо знали папу, и кое-что говорят о нем. Маме это не нравится, поскольку она не может контролировать все, что они пишут.

А мне именно это и нравится.

– Роуз, ты еще с нами? – спрашивает Кэрон. Она обычно дает мне около трех секунд на раздумья, а потом делает замечание с намеком на то, что я невнимательна.

– Нет, мне кажется, я не совсем это понимаю, – вру я.

– Проблема, Роуз, – говорит мама, а ее напускное спокойствие лишь показывает, как ее беспокоит этот разговор, – в том, что ты действовала за моей спиной после того, как я специально тебя попросила так не делать, и втянула в это Питера, когда взяла его кредитную карту.

– Ты можешь сказать Роуз, как себя чувствуешь из-за этого?

– Преданной. Преданной в момент особой уязвимости.

Мне хочется закатить глаза, но я знаю, что из–за этого мама может опять почувствовать себя преданной в момент особой уязвимости. Не то, чтобы меня не беспокоило ее чувство преданности, я просто думаю, что у нее смешные причины для этого.

Может, это и значит, что меня оно не беспокоит. Я точно не знаю.

– А еще это меня пугает,– продолжает она. – Многие люди зарабатывают на тех, кто скорбит. А у Роуз теперь какие–то взаимодействия с людьми, о которых она раньше никогда не слышала, а они заявляют, что знали ее отца. Это опасно во многих смыслах, включая эмоциональный.

– Можешь объяснить Роуз, что ты под этим понимаешь?

Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом. Эта цитата Шекспира подходит для нашей вечной истории.

– Роуз открыла сайт в годовщину смерти ее папы в июне. В течение нескольких часов на сайте появилось около пятидесяти комментариев о нем. Некоторые – хорошие, некоторые – странные, некоторые были от людей, которые явно совсем не знали Альфонсо и просто хотели придать себе важность и быть к этому причастными. Это для каждого было бы невероятно больно и смущающе, а для девочки–подростка, которая потеряла отца – особенно. Роуз три дня тогда не выходила из своей комнаты.

Это не совсем верно. Я выходила, чтобы воспользоваться туалетом и перекусить.

– Я просто читала комментарии и отвечала людям, – говорю я. – Не такое уж важное занятие.

– Это лишь часть того, что ты делала, Роуз. Ты также переживала эмоциональную травму в результате всей этой информации, которая на тебя навалилась и не сочеталась для тебя с человеком, которого ты думала, что знаешь...

– Кэтлин,– говорит Кэрон своим особым голосом. Это какой-то код, который они придумали, потому что каждый раз, когда Кэрон так произносит ее имя, мама выглядит виноватой и прекращает говорить.

Что такого в том, что я контактирую с людьми, которых мы не знаем, но они знали папу? И что, если парень, который провел с ним около двух дней в Ираке, написал о том, как они пили пиво вместе и назвал папу «редкой птицей»? Почему это считается менее достоверным, чем мой рассказ о том, как он впервые показал мне свои 20 томов Оксфордского словаря?

Я не знаю, как мы с Кэтлин до такого докатились. Я чувствую, что все было хорошо, а потом внезапно все изменилось. В прошлом году в мой День Рождения у нас был откровенный разговор, и казалось, что наконец-то все между нами будет нормально. Она извинилась за то, что «оставила меня с моим горем», объяснила, что ей нужна помощь, и спросила, пойду ли я с ней на терапию. Я сказала, что подумаю.

Какой же это было ошибкой! Через два месяца я запустила папин сайт, и, когда я отказалась принимать душ, просидев несколько дней за компьютером, она практически потащила меня за мои сальные волосы на первый прием к Кэрон.

– Итак, Роуз, когда ты слышишь, как твоя мама говорит о чувстве преданности и страхе, что ты чувствуешь?

Этот вопрос возникал и раньше, но я полагаю, что не отвечала на него правильно. Возможно, сегодня у меня получится сказать правду.

– Я чувствую недовольство, – отвечаю я. Этот ответ очень отличается от моего обычного. – Я чувствую себя плохо.

Брови Кэрон взлетают вверх.

– Недовольство? – очень медленно повторяет мама.

– Я не понимаю, почему мы продолжаем говорить об этом. Это начинает раздражать.

– Мы продолжаем говорить об этом, потому что ты отказываешься закрыть сайт, хоть ты и неспособна объяснить, почему хочешь продолжать над ним работать, когда контакты с теми людьми тебя явно расстраивают.

Те люди. Она имеет в виду Вики.

Сегодня утром я получила от Вики письмо по электронной почте. Она напоминает, что мне нужно повеселиться в последние выходные перед началом учебного года во вторник. Вики время от времени напоминает о себе, присылая короткие вдохновляющие высказывания или отсканированные фотографии – это часть ее проекта, в котором она сканирует каждое фото, сделанное ею до появления цифровых камер. Она присылает мне только свои забавные фотографии – например, с Хэллоуина или других вечеринок – где она делала из своих волос нечто большое и безумное. Вики из Техаса, и она парикмахер, поэтому у нее огромный опыт создания пышных причесок. Каждый раз, когда она присылает мне новое фото, на нем оказываются самые пышные волосы из всех мною увиденных. Когда я сказала ей, что у меня самые никудышнейшие, необъемнейшие, наипрямейшие и самые наискучнейшие волосы за всю историю человечества, она ответила, что мне нужно «со всех ног мчаться» в Техас и дать ей поработать над ними. «Когда я с тобой закончу, милая», – написала она, – «ты сама себя не узнаешь».

Вики вырастила сына – сержанта Трэвиса – и дочь в одиночку. «Хорошая одинокая христианка» – так она себя описывает. Она никогда не говорила мне об отце ее детей, хотя я читала письмо, которое написал папа Трэвиса, а она опубликовала его на сайте. И она почти не рассказывает о дочери. У меня есть ощущение, что они практически не общаются. Но она любит писать о Трэвисе и всегда заканчивает письма словами: «Твой папа наблюдает за тобой, так же как мой Трэвис наблюдает за мной. Благослови тебя Бог, милая».

Меня воспитывали агностиком, граничащим с атеистом, но есть что-то в том, как Вики пишет: «Благослови тебя Бог» – это дает мне чувство защищенности от всех ужасных вещей, которые творятся в моей голове и вне ее. Когда Вики говорит, что молится за меня, я верю ей, хоть и не думаю, что есть Бог, который обращает на нас внимание. Но мне нравится, когда она так говорит, потому что я знаю – она думает, что он там, наверху.

Конечно же, я не могу рассказать что-либо из этого маме.

– Меня не расстраивают контакты с теми людьми. И все-таки, почему ты так ненавидишь Вики? – спрашиваю я.

Кэтлин вздыхает, словно она самый уставший человек за всю историю.

– Я даже не знаю Вики, Роуз. Я просто чувствую, что ты даешь ей больше, чем она тебе. И если честно, сейчас тебе не нужно заботиться о ком-то, кроме себя.

– Роуз, ты чувствуешь, что заботишься о Вики? – спрашивает Кэрон. Мама внимательно на нее смотрит. Кэрон, к ее чести, не сводит взгляд с меня и не замечает эти убийственные лучи, которые исходят из глаз Кэтлин.

– Мы просто переписываемся о разных вещах. Она присылает мне забавные фотографии своих причесок. Разве это забота о ком-то – отправлять друг другу мейлы?

– А когда она делится личными подробностями о том, как справляется со смертью ее сына? – вмешивается мама, и это звучит ревниво и покровительственно одновременно. – Она взрослая женщина. Она не должна обременять ребенка своими чувствами под видом помощи.

– Я не ребенок, Кэтлин,– говорю я.

Я зажимаю рукой рот. Я не собиралась называть маму «Кэтлин» в лицо. Ну, как бы то ни было, намеренно не собиралась. Не могу себе представить, что это хорошо закончится.

Мамино лицо несколько раз меняет цвет, и я чувствую, что из ее ушей готов пойти пар, но она делает все возможное, чтобы не дать этому произойти. Я на самом деле чувствую себя плохо. Я сделала это не специально. Просто вырвалось.

Наверно, обидно слышать, как твой ребенок зовет тебя по имени, хотя не могу точно сказать, почему.

Но почему я должна беспокоиться о ее чувствах?

– Потому что есть такая штука, как обычная человеческая доброта, – говорит один из голосов у меня в голове.

Кэрон наблюдает за мамой, чтобы понять, хочет ли она обратить внимание на случившееся. Когда становится ясно, что мама поступает правильно с моральной точки зрения, Кэрон спрашивает:

– Роуз, тебе легко писать Вики о своих чувствах?

Мне не нравится говорить о Вики здесь, как будто вся загвоздка в ней.

–Я не задумываюсь над этим – просто пишу. Она задает вопросы, я отвечаю, а потом я задаю вопросы. Не вижу здесь ничего неправильного. Она просто печальная женщина с погибшим сыном. А я «депрессивная» девочка с погибшим папой.

Мама закрывает глаза и крутит обручальное кольцо на пальце. Потом она наконец говорит:

– Пожалуйста, не говори так о своем отце.

– Как? Он погиб, поэтому я и говорю, что он погиб. Разве мы не за этим здесь собрались – чтобы вслух проговаривать все, что хотим?

– То, как ты это говоришь, Роуз. Ты говоришь тоном, непочтительным к твоем отцу и предназначенным для того, чтобы шокировать и обидеть меня. И я знаю, зачем ты это делаешь...

– Кэтлин, – снова говорит Кэрон, с чуть большим нажимом, чем раньше.

На этот раз мама закатывает глаза, а я нахожу это довольно забавным. Похоже, ее уже тошнит от того, что Кэрон говорит ей, что она может, а что – нет. Она пристально смотрит в окно и выглядит... безнадежной.

– Почему вы все время останавливаете ее, если мы должны быть такими открытыми? – спрашиваю я Кэрон. Мама смотрит на меня.

– Иногда твоей маме сложно сохранять терпение, а это значит, что ситуация становится немного нечеткой...

– Роуз, просто скажи мне, почему для тебя так важно поддерживать этот сайт при том, что он может вызвать у тебя панику в любой момент, – перебивает мама, которой очевидно не понравилась тема, которую подняла Кэрон. Я заметила, что на лице Кэрон промелькнуло раздражение.

Я знаю, что маме и Кэрон кажется, будто я скрываю от них эту информацию, но я просто еще не нашла правильный способ сказать правду. К примеру, если я говорю: «Иногда я чувствую, что сайт – единственное, что связывает меня с папой», Кэтлин может спросить, почему она не связывает меня с ним. Я не знаю, как ответить, чтобы ее не обидеть. А еще, когда я создавала сайт, мне нравилось, что это мой способ прямой связи с папой, не через нее или кого-то еще. И когда я запустила его, и посетители начали публиковать на нем разные вещи, он стал моим любимым способом связи с папой. И я определенно не могу это сказать.

Поэтому я пришла к самому простому ответу:

– Для меня важно поддерживать сайт, потому что я узнаю о папе то, чего не знала раньше.

Мама настолько расстроена этим, что с трудом может спокойно усидеть на кушетке.

– И что же ты можешь узнать о твоем отце от людей, которые едва были с ним знакомы? – рявкает она.

Я огрызаюсь в ответ:

–Ой, не знаю даже, наверно, то, что он собирался остаться в Ираке на целый год.

Ее раздражение превращается в шок. Она качает головой, а потом говорит Кэрон:

– Видишь? Именно такую информацию Роуз не должна выдергивать из контекста.

– Кэтлин, ты исключаешь Роуз из разговора. Говори ей, не мне.

Мама несколько секунд пристально смотрит в потолок, затем поворачивается ко мне и пытается очень спокойно задать вопрос:

– Кто тебе это сказал?

– Не ты. И не он, – бормочу я. – Он говорил, что останется там всего на полгода.

–Не было времени тебе рассказать, – говорит мама, ее глаза наполняются слезами. – Он принял это решение прямо перед тем, как это случилось. Кто тебе сказал? – снова спрашивает она.

– Один из парней, с которыми он работал. Он написал, как был рад, когда папа сказал, что подписал контракт на большее время, потому что игра в шахматы с папой была одной из вещей, делающих жизнь там сносной.

Мама опять начала качать головой.

– Он чувствовал, что это стоило того в финансовом плане, Роуз. Взрослым приходится рассматривать все факторы, чтобы принять решение.

Я знаю, что мама ощущает себя виноватой, так как она приветствовала решение папы поехать служить по контракту в Ирак. А еще я знаю, что она подталкивала его к этому, потому что он потерял работу инженера, в Ираке можно было хорошо заработать, а она бесилась из-за нехватки денег на оплату обучения в колледже. Было бы хорошо и умно, и великодушно уйти от этой неприятной темы.

Но я не могу. Просто не могу. Мне нужно насыпать немного соли на рану. Точнее, схватить солонку, снять с нее крышку и вывалить всю соль на ее израненную душу.

– Он чувствовал, что это того стоило? Или ты?

Слезы, наполнявшие ее глаза, текут по щекам, она встает, одергивает свою коричневую юбку-карандаш и поправляет шелковую блузку персикового цвета. Этот комплект всегда вознаграждается комплиментами от Трейси, и она надевает его, когда ей нужна помощь, чтобы почувствовать себя лучше.

– Я беру перерыв, – говорит она Кэрон и тянется за носовым платком, лежащим на журнальном столике, который завален художественными книгами о фотографии. – Я вернусь.

Уверена, что если бы мама не была мозгоправом, Кэрон не разрешила бы ей просто выйти. Меня бы точно заставили остаться в комнате.

За мамой закрывается дверь, а я чувствую себя отвратительно. Мне действительно нужно было это говорить?

Да, Роуз, тебе действительно нужно было это говорить. Иначе ты бы это не сказала. Это очевидно.

Кэрон грустно мне улыбается и что-то быстро помечает в своем большом желтом блокноте.

– Итак, во вторник в школу, – говорит она после недолгого молчания.

Я киваю.

– Как ты себя чувствуешь из-за этого?

Пожимаю плечами.

– Ты переживаешь из–за того, что увидишь Регину после каникул?

Удивительно, что Кэрон это спросила. Она, вроде как, нарушила протокол, заговорив о Регине во время семейной сессии, когда Кэтлин не было в комнате.

– Не совсем, – говорю я. Кэрон наклоняет голову, выражая замешательство, поскольку в прошлый раз ей удалось вытянуть из меня признание, что я нервничаю из-за встречи с Региной. – Я уже, вроде как, ее видела.

– Ты, вроде как, ее видела? Что это значит?

– На вечеринке.

– Ты была на вечеринке? – спрашивает она с чуть более довольным видом, но старается выглядеть спокойно. – И как там было?

– Меня столкнули в бассейн.

Кэрон внимательно меня разглядывает, как будто я могу говорить неправду.

– Тебя столкнула Регина?

– Нет. Мэтт. Бывший парень Трейси.

– Тебя, должно быть, это разозлило,– говорит она. – Ты была в состоянии контролировать свою реакцию?

Этот вопрос меня смущает. Она спрашивает, была ли я в состоянии держать себя в руках на вечеринке. Наверно, я не должна ее винить, исходя из того, как я в прошлом году наехала на Регину на беговом отборе. Несмотря на все мои усилия доказать обратное, теперь я – один из тех «ненормальных» подростков с эмоциональными проблемами, которые всю мою жизнь входили и выходили из маминого офиса. Никуда от этого не денешься.

– Ты хотела его ударить?

– А вы бы хотели?

Кэрон натянуто улыбается.

– Но ты не хотела?

– Я бы с удовольствием побила его – по очень-очень-очень многим причинам – но там происходило нечто другое.

Она кивает, словно ее это впечатлило. Не уверена, должно ли это впечатлять.

– Более важные вещи?

– Плавательные гиганты пытались кое-кого убить.

– Это преувеличение?– На ее лице отражается неподдельное беспокойство.

Я качаю головой.

– Они в прямом смысле слова пытались утопить пловца-новичка.

– А почему?

– Потому что они психически нездоровы, – говорю я.

– Кто конкретно был плавательным гигантом? – спрашивает она.

Что–то в этом разговоре начинает казаться мне ловушкой.

– Все парни из команды,– отвечаю я, не желая называть имена. Не то, чтобы я хотела защитить этих ничтожеств, но я завязала со стукачеством – это я себе пообещала. Больше никакой беготни к взрослым.

И как получилось, что я оказалась в таком положении, где взрослые приходят ко мне за информацией?

Мама выбрала именно этот момент, чтобы вернуться в комнату. Ее опухшие глаза говорят о чем-то, совсем непохожем на ее неестественную улыбку, словно приклеенную на лицо. Могу сказать, что она пробовала поправить макияж, но потом сдалась, потому что сделала только хуже. Проблема в нашей коже – если все идет не так, она становится красной и пятнистой.

– Кэтлин, мы говорили о том, как у Роуз идут дела в отношении контроля над ее характером.– Мама смотрит на меня, потом на Кэрон, а потом обратно, с таким видом, словно что-то пропустила. – Так у тебя недавно были панические или гневные атаки, Роуз?

– Есть новая проблема – бессонница, – говорит мама.

Мне не нравится, когда она отвечает за меня. К тому же, она неправа. Проблема не в бессоннице, а в ужасающих и бредовых вещах, которые я не могу прекратить воображать, когда у меня бессонница.

У меня проблемы с отключением мозга.

Папа всегда так говорил, когда я спрашивала, почему он утром выглядит таким уставшим.

– У меня проблемы с отключением мозга, когда пытаюсь уснуть. Он все работает, даже если я хочу, чтобы он успокоился.

– У тебя бессонница? – спрашивала я. А он отвечал, бегло просматривая заголовки местной газеты: – Если быть точнее, я у бессонницы.

Никогда не понимала, что он имел в виду – до недавнего времени. Теперь я провожу полночи, пялясь в потолок и стараясь избавиться от жестоких образов, которые приходят мне в голову. Но вместо того, чтобы рассказать это Кэрон, я не свожу глаз с сандалий, которые уговорила купить меня Трейси на лето. По мне лучше созерцать сандалии, чем говорить о моем безумном воображении.

– В прошлом году бессонница была небольшой проблемой, но после годовщины ситуация ухудшилась,– продолжает мама. – До этого был большой прогресс.

Я и не догадывалась, что за мной следят на предмет прогресса. Но, конечно, так и было. Если твоя мама – мозгоправ, разве за тобой постоянно не следят на предмет прогресса?

– Роуз, у нас осталось несколько минут. Ты можешь рассказать нам, что происходит в твоей голове, пока ты не заснешь?

– Просто... всякое. – Я чувствую, что мама готова встать на дыбы. Она ненавидит неопределенные ответы.

– Ты можешь прояснить это «всякое»? – спрашивает Кэрон. Это не звучит снисходительно, но я все равно не хочу ей отвечать. Я не знаю, откуда берутся эти образы или что их вызывает. Я могу думать о чем-то нормальном, что происходило днем – например, как я переходила дорогу, идя в аптеку. И вдруг появляется огромная фура и врезается прямо в меня. Повсюду кровь, кишки и конечности.

Но если я это скажу, мне придется ходить в этот офис ежедневно до окончания колледжа.

– Она может ответить на вопрос, который я задала перед тем, как она вышла из комнаты? – спрашиваю я.

Кэрон поворачивается к маме с едва ощутимой примесью нежелания это делать.

– Кэтлин? Ты ответишь на вопрос Роуз?

Безо всяких фанфар, она отвечает.

– Решение принял твой отец.– Я вижу по ее лицу, чего ей стоило сказать это – она чувствует себя так, словно предала его.

И поэтому я понимаю, что она сказала правду.

– Папа обещал, что будет дома через полгода. Он сказал, что вернется раньше, чем я пойду в старшую школу.

Мама снова смотрит на свое кольцо и крутит его. Когда она поднимает глаза, у меня перехватывает дыхание из–за печали на ее лице.

– Папа говорил, что если он подпишется еще на полгода, он получит огромное вознаграждение. Он спросил, что я думаю, и я сказала, что решать ему. Он ответил, что хочет остаться на благо семьи. – Я вижу, как она нервничает, по ее рукам – она снимает и надевает кольцо, сама того не осознавая. – Я думаю, вплоть до того момента он чувствовал себя... в относительной безопасности.

С меня хватит. Мой мозг отказывается это принять, и я официально заканчиваю терапию на сегодня. Я достаю телефон из кармана, притворяясь, будто что–то проверяю, чтобы мне не пришлось реагировать на сказанное мамой.

– Роуз, в следующий раз мы сможем побольше поговорить о решении Альфонсо,– говорит Кэрон, а я едва ее слышу. Я чувствую, что они ждут моего ответа, но я не могу посмотреть на них. Просто не могу.

Мама наклоняется, чтобы взять сумку, и встает.

– Спасибо, Кэрон,– говорит она. Обычно, когда она благодарит Кэрон, это звучит так, словно она прекрасно провела время и в восторге от всего, чем мы занимались вместе. Но сегодня это прозвучало сокрушенно и измученно. На самом деле.

– Как дела у Питера? – тихо спрашивает Кэрон, словно я не расслышала, потому что смотрю на экран телефона. Уголком глаза я вижу, что мама мельком глянула на меня, чтобы понять, обратила ли я на это внимание, а потом быстро мотнула головой, смотря на Кэрон.

Кэрон открывает нам дверь, и мы с мамой выходим из офиса, не глядя друг на друга.

Когда мы садимся в машину, мама около минуты просто всматривается в ключи в ее руке.

– Что не так? – спрашиваю я.

Она смотрит на меня, и я вижу свои глаза. Никогда не замечала, что у нас совершенно одинаковые глаза. Папа обычно называл мои «васильково-синими с маленькими белыми цветочками». Интересно, говорил ли он это ей.

– Он хотел сам тебе сказать. После его смерти я не видела причин поднимать эту тему, потому что это уже неважно. Но я прошу прощения, если ты чувствуешь, что я тебя обманывала.

Я хочу сказать:

– Все нормально. – Иногда меня удивляет, как сложно говорить вещи, которые должно быть легко говорить. Прямо сейчас я не ощущаю злости на нее, но почему-то я до сих пор не могу отпустить ситуацию.

Мне это в себе не нравится.

– Смотри, Роуз, давай на минутку сменим тему. Не хочу ставить тебя между двух огней, но у тебя есть новости от брата?

Я качаю головой.

– Нет. Но он не так уж долго молчит, мам.

Она обдумывает это, а потом заводит машину. Мне бы хотелось ей соврать, но у меня нет новостей от Питера. Совсем никаких.

Полтора года назад в нашей семье было четыре человека. Теперь у меня такое ощущение, что мы с мамой остались одни – настолько запутавшаяся парочка, что нам приходится ходить на терапию, чтобы разобраться, как распутать свои узлы.

Словно она может читать мои мысли, она сжимает мою руку и говорит:

– У нас все будет нормально, Роуз.

Это звучит почти так же уверенно, как я себя чувствую.