Текст книги "Серпомъ по недостаткамъ (СИ)"

Автор книги: Луиза Франсуаза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 45 страниц)

Благодаря Серову, "творчески переработавшему" мою идею, уже в апреле была выпущена еще одна модель: трехколесный "развозной" мотоцикл с будкой. Этот продавался уже по двести рубликов, но только в своих магазинах я продавал их по пять штук в день. Таких результатов удалось достичь благодаря каслинским мастерам, обеспечивающим литьем выпуск уже по двадцать моторчиков в сутки, и Евгению Ивановичу, очень удачно "превратившему" дюжину бромлеевских сверлильных станков в хонинговальные. Да и я постарался: в выстроенном в марте новом (хотя и небольшом) цехе поставил семь сварочных постов, на пяти из которых варились разные трубы мотоциклетной рамы, а на двух – варилась уже сама рама.

Двадцатого апреля общий выпуск двухсильных мотоциклов достиг двадцати четырех штук в сутки – и на этом рост производства остановился. Причем – по независящим от меня обстоятельствам: мне просто не хватало шариков для подшипников. В России их вообще не делали, и все нужные шары я покупал в представительстве шведской фирмы в Петербурге. И как раз максимум того, что они продавали, мне на две дюжины мотоциклов и хватало. Конечно, покупались они не каждый день, поставки шли мне каждые две недели. Но вот выпускать мотоциклов больше, а потом несколько дней ждать новой поставки смысла не было, а увеличить поставки шведы по каким-то причинам не пожелали. Скорее всего, просто у них больше не было – потому что шары большего размера, которые у меня тратились на тракторы, они были готовы поставлять в любых количествах. Ну, почти в любых, мне пока их хватало.

Трактора тоже выпускались без перерыва, но их выпуск ограничивался уже возможностями "механического" цеха. Довольно сложные коленвалы и коробки передач ограничивали выпуск сорока штуками в месяц. Попытка увеличить производство закупкой двух новых прецизионных немецких станков большим успехом не увенчалась: на станках просто некому было работать. Даже то, что удалось сманить двух мастеров с Канавинского завода (видимо, безграмотность победила: городок стал наконец официально именоваться "Канавино"), помогло не сильно: мужики опыт имели огромный, но им просто не хватало образования – оказывается, даже чтобы просто правильно замерить деталь микрометром, тоже нужно в школе поучиться.

Тем не менее к посевной (а сев начался в первых числах апреля) тракторов было уже больше сотни на ходу (хотя с десяток уже и вышел из строя – все же моторы оставляли желать лучшего). Поэтому я с удовольствием познакомился с новыми властями соседнего Царевского уезда. Они тоже были весьма рады новому знакомству, и взаимная радость выразилась в увеличении уездного бюджета сразу на пятьдесят тысяч рублей. Я же обеднел на семьдесят пять, но теперь фамилия Волковых появилась и в родовой книге Астраханской губернии, а поместье дворянина, эту фамилию носящего, выросло в Царевском уезде до шестидесяти тысяч десятин. Не обидел вниманием я и местные, Царицынские власти – правда, тут поместье выросло всего на три с половиной тысячи десятин (и всего-то за восемь тысяч рублей). Но больше всего приятности мне доставило знакомство с донскими казаками: шесть тысяч десятин Области Войска казачьего так же присоединились к угодьям дворянина второй части, что обошлось мне почти в сто тысяч. Просто потому, что две тысячи ближе к Дону удалось выкупить лишь по "хорошей" цене в тридцать рублей за десятину, зато теперь мое "царицынское" поместье простиралось от Волги до Дона.

Из всего этого богатства распахать удалось четырнадцать тысяч десятин под яровую пшеницу. И целых двадцать (причем уже не тысяч) – под подсолнух. Что же касается картошки, то для нее я распахал делянку уже под Саратовом – некое подобие лесов на приобретенных участках давало надежду на более подходящую для картошки погоду.

Да, прошедшей зимой подавляющую часть времени я провел в цехах. Но все же больше я думал о своих теперь уже почти бескрайних полях и огородах. Где-то в глубине мыслей проскользнуло то ли воспоминание, то ли ассоциация странная, но почему-то я был почти твердо убежден в одном: на каких-то голодоморных хохлосрачах кто-то доказательно писал, что в двадцатый век начался с многолетнего голода, в котором померло чуть ли ни пять миллионов народу. А мне помирать с голоду не хотелось совсем – и тем более не хотелось, поскольку очень малоснежная и морозная зима все больше склоняла к мысли, что те слова о голоде были на чем-то основаны.

Так что в поля я выгнал всех, способных хоть как-то пахать: и мужиков, и баб, и даже мальчишек лет от десяти и старше. На трактора были посажены и рабочие с завода – среди крестьян все же подготовленных трактористов было меньше чем тракторов. Чтобы народ на всякие мелочи не отвлекался, для младших детишек устроил отдельный детский сад – для чего были "со стороны" наняты четыре девицы от тринадцати до пятнадцати лет и две бабульки. Еще и батраков было нанял, но удалось найти всего пару десятков, из Собачьей балки: ерзовские (те, кто в "колхоз" решил не идти за отсутствием детишек школьного возраста) работали у ерзовских же богатеев и менять хозяев категорически не хотели. Так что всего "в поле" работали почти двести семьдесят человек. А все, кто в данный момент не пахал, строили плотины на двух оврагах (образующих верховья сухой Мечетки). Лопаты я на французском заводе купил, плохонькие, но уж всяко лучше деревянных. Да и не очень-то и плохонькие, это я разбаловался с ГПЗ-шным изделием, а завод делал лопаты нормальные, да их все же профессионалы делали: на заводе уже полгода действовал отдельный именно "лопатный" цех. А носилки мне Якимов сделал, причем удивляясь заказу: не было тут такого изделия высоких технологий известно еще, по крайней мере в Царицыне.

Четырнадцать тысяч гектаров (да еще большей частью – целины) были вспаханы за двенадцать суток. Затем за неделю поля пыли засеяны – и на этом посевная закончилась. А началась охрана посевов: сусликов в степи было более чем достаточно, и пшеница очевидно считалась у них любимым лакомством. Для борьбы с "проклятым сусликом" на "колхозном" поле за Ерзовкой – оно получилось гектаров в четыреста всего – были закуплены еще ружья, два "монтекристо" ижевских и две уже серьезных охотничьих "тулки" шестнадцатого калибра. А для того, чтобы борцы все время пребывали "на страже завоеваний", у слияния двух оврагов поставили две небольших избенки. Пока две, и действительно небольших, примерно три на четыре метра каждая – но с печкой-буржуйкой в ней было очень даже возможно неплохо жить, и две семьи "неустроенцев" с радостью заступили на вахту.

Что же до "астраханских" полей, то на них борьба с вредителем полей велась иначе. Мне кто-то из крестьян сказал, что суслик дальше сотни саженей от норы кормиться не ходит – и огромное поле было попросту опахано полосой метров в триста шириной. Чтобы земля не выдувалась ветрами, на полосе этой был посеян клевер вперемешку с тимофеевкой – такую смесь мне удалось купить у какого-то тамбовского помещика, адрес которого я обнаружил в написанной им статье в Трудах Вольного экономического общества, подписчиком которого я стал. Не знаю, что получится, но помещик свою смесь очень хвалил, а журнал за репутацией следил и чушь как правило не публиковал.

Пахали и сеяли, конечно же, крестьяне и рабочие, от меня им доставались лишь "ценные руководящие указания". Иногда – весьма одобряемые (как, например, насчет строительства плотин в оврагах), иногда – высмеиваемые (это насчет распашки степи в основном). Но работа все же шла, и особых личных моих усилий не требовала. Поэтому удалось "совместить" и строительство Ионовского особняка, и сельхозработы, и судостроение, причем все "без отрыва от производства". Правда в день приходилось на мотоцикле проезжать верст по сто – но не пешком же!

На заводе Барро появилась новая печь переплава. Маленькая, всего-то на три пуда стали, но, работая на кислородно-водородном топливе, она вполне обеспечивала температуру до тысячи семисот градусов, Цельсия естественно. Топливом печку обеспечивал электролизер, работающий от динамо-машины, которую крутил сорокасильный бензиновый мотор.

А печка нужна была для того, чтобы отливать цилиндры новых моторов, на этот раз – стальные.

Я где-то когда-то прочитал, что на знаменитых "рус фанерах" как раз стояли простенькие моторы как раз со стальными цилиндрами, и именно сталь позволила сделать первый отечественный авиационный мотор. Авиация у меня в списке приоритетных задач не стояла, но хороший мотор в этом списке был – и он получился. Не совсем сразу – но уже в конце апреля на трактора стали ставиться новые сорокасильные моторы со стальными цилиндрами и головками. В результате новый мотор полегчал до всего лишь шести пудов – причем "дополнительные" по сравнению с чугунной моделью десять сил были получены исключительно увеличением оборотов. Потому что стальной цилиндр получился гораздо тоньше, охлаждаться стал лучше – тем более, что количество пластин воздушного радиатора удалось увеличить вдвое по сравнению с чугунным вариантом.

Печку же я построил исключительно из жадности. Пока первые мотоциклы делались на основе сломанного шатуна из "Борзига", Илья пошуршал справочниками и нашел-таки подходящую сталь, по крайней мере для клапанов (цилиндры тогда уже было решено делать чугунными). Подходящую сталь делала небольшая шведская компания Улофа Линда – и сталь эта была ванадиевая: похоже у шведа как раз и было одно из месторождений "природно-легированной руды", в которой ванадий и был обнаружен впервые.

Правда, продавал швед эту сталь исключительно в виде шестиугольных дюймовых прутков, и для выделки из нее подходящих заготовок приходилось изрядно потрудиться кузнецам. Но даже после этого в стружку уходило больше восьмидесяти процентов металла, а стоила эта сталь хотя и полтора рубля, но не за пуд (как "соседская"), а за фунт. На один мотоцикл дорогой стружки выделывалось полтора фунта, а на трактор – уже и вовсе шесть, так что "жаба задушила" и пришлось выдумывать печь исключительно для переплава этого очень ценного сырья.

Однако пользы печка принесла гораздо больше задуманного изначально.

Прежде всего, печь получилась очень даже высокотемпературная, и в ней удалось сварить нихром. Оказывается, этот незатейливый сплав еще никто не придумал. А еще никто не придумал и нержавеющую сталь. Самое забавное, что высокохромистые стали уже варили, но вот хрома чуть-чуть недокладывали. Но мне пока было не до нержавейки – оказалось, что их печки сильно перегретую (и сильно жидкую) сталь можно легко разливать по кокилям и теперь каждые полтора часа восемь новеньких ребристых отливок отправлялись на дальнейшую обработку. Хотя, вообще-то, отправлялось максимум шесть, а чаще пять – остальные браковались. Но и этого пока хватало на все текущее производство с запасом.

А вот чугунолитейные мощности высвободились – и для их загрузки был быстренько разработан новый мотор.

На самом деле "новый" мотор стал значительным "шагом назад" в деле моторостроения: обороты упали, компрессия в нем была всего четыре с половиной, зато вырос объем до четырехсот пятидесяти кубиков на цилиндр, и это чудо легко развивало на тысяче двустах оборотах мощность в двадцать четыре силы. Причем – используя в качестве топлива хоть керосин.

Новое "чудо моторостроения" весом получалось за двести килограмм, работало с зажиганием от магнето, а заводилось простым "кривым стартером" – и с тоже "новой" трехступенчатой коробкой ставилось на "новый" же трактор.

А трактор этот у меня заказал Барро. Как мы и договаривались, он проработал на заводе до первого апреля, постепенно передавая штурвал в руки нового директора – приглашенного самим Барро инженера Емельянова Осипа Борисовича, ранее работавшего на механическом заводе в Коломне. Но за три месяца Поль увидел и достаточно хорошо разобрался в том, что на заводе стало делаться – и где-то в середине апреля пришел ко мне с предложением:

– Александр, должен признаться, что ваши машины полностью меняют представления о правильной работе в поле. И я бы с удовольствием купил у вас ваш трактор – но дело в том, что дома, во Франции, мне будет нечем его топить. Покупать бензин в аптеке – это безумие, а я специально написал сыну письмо и он подтвердил, что в иных местах бензин практически недоступен. Но ведь у вас были вначале моторы, которые вроде бы могли работать и на простом керосине? Поэтому я хочу вам кое-что предложить...

– В принципе, я наверное смогу переделать для вас мотор под керосин...

– Я и не сомневаюсь в этом. Но предложение мое иное: если вы сделаете другой трактор, с керосиновым мотором и цена его окажется приемлемой – а ваши цены выглядят более чем приемлемыми – то я берусь за продажу этих тракторов во Франции, причем думаю, что смогу продавать несколько сотен в год. Через месяц сын приедет в Царицын помочь мне с переездом, и я был бы раз получить ответ к этому времени. Положительный ответ, разумеется – закончил он с непроницаемой, как и всегда, физиономией.

Мышка подсчитала реальную себестоимость моего "Т-40", и оказалось, что трактор обходится в пять с половиной тысяч рублей. А Барро озвучил "приемлемую цену" в районе пяти тысяч – так что, имея в виду хотя бы стопроцентную рентабельность, агрегат существенно упростить. И в результате получился буквально "Фордзон-Путиловец": железные колеса без шин (большие сзади, маленькие спереди), рулевое управление – реечное, никакой электрики кроме магнето, открытая кабина и железное сиденье. Максимальная скорость трактора составляла около восьми километров в час, а на пахоте – около трех. Но зато трактор отпускался "со склада в Царицыне" по цене всего четыре тысячи девятьсот рублей – и Барро был счастлив. Я – тоже, потому что после подобного "дауншифтинга" стоимость трактора упала до тысячи трехсот пятидесяти рублей.

Барро уехал во Францию в середине мая, увозя первые двенадцать тракторов Т-24 "Бови" (в смысле "bouvillon ", или, по-нашему, "бычок"), двадцать мотоциклов М-2 "Еруслан" (ну не "Волгой" же называть это "самобеглое чудо экономии на всем") и столько же трехколесных мотоциклов М-3 "Пони". Причем уезжая, он оставил взамен присланные ему сыном из Франции два десятка пудов подшипниковых шаров и обещание их поставок в любом нужном мне объеме.

Мне идея получать дополнительные рубли уже из Франции очень понравилась, и не только потому, что одновременно решалась проблема расширения производства. Для меня отечественный рынок очевидно ограничивался сезонными перевозками, оконным стеклом и – по мелочи – общепитом. Трактора, кроме Барро, вообще никто не пожелал купить, мотоциклы копились на складе – продажи так и не перевалили за три сотни в месяц. А у "заграницы" и денег побольше, и народ побогаче – то есть рынки пошире, есть куда расти.

Но это – в будущем. А настоящее требовало совсем других действий – но, по счастью, у меня появилась возможность их выполнить.

Кризис – это хорошо! То есть это конечно плохо, но и из всего плохого при определенной ловкости можно извлечь пользу. Поднимая отпускные цены на хлеб, как это быстро сообразили поволжские хлеботорговцы, или сманивая квалифицированные кадры, чем занялся уже я.

Профессор Фаворский еще с марта начал интересоваться, нужны ли мне еще талантливые химики – потому что выпускники университета не могли себе найти работу даже на мыльных фабриках. Хотя мало было этих выпускников... но Камилла сагитировала на работу у меня всех четырех выпускников-химиков из Казани, так что в апреле я приготовился принимать пополнение и из Казани, и из Петербурга.

Но первым ко мне приехал простой русский инженер с простой фамилией Иванов и с простым русским именем-отчеством Нил Африканович. Инженер Иванов, не окончив три года назад Императорское училище в Москве, отправился на заработки в Будапешт, где и проработал на заводе общества "Генц" до тех пор, пока кризис не заставил завод расстаться с иностранным недоинженером.

С Африканычем я пообщался буквально полтора часа – столько времени занял обед, сопровождаемый бурным обсуждением генераторов, трансформаторов и электромоторов – после чего недоинженер стал моим "закадычным другом детства по электрической части".

А через неделю – уже с подачи Африканыча – ряды инженеров пополнили сорокалетний Герасим Данилович Гаврилов и Степан Андреевич Рейнсдорф. Гаврилов, как и Иванов, был специалистом по электрическим машинам, а Рейнсдорф – специалистом по машинам уже паровым – правда судовым. Однако самым интересным оказалось то, что Степан Андреевич озаботился рекомендательным письмом, и письмо это было от моего Петербургского "родственника".

"Александр Владимирович, весть о вашем появлении в Царицыне застала нашу семью буквально через неделю после похорон моего отца и вашего дяди Александра Николаевича, и вы, надеюсь, извините нас, что мы не смогли встретиться с Вами сразу же. А позже перипетии корабельной службы и вовсе помешали нам посетить Вас..." – так начиналось это письмо. В общем-то, мне и рекомендации Африканыча хватало, но письмо стало уже реальным подтверждением успешности моего легендирования: "родственники" меня признали. А это значит... Хотя неизвестно, что это значит, однако – все равно хорошо. Спокойнее как-то. Вдобавок сам факт того, что "дворянин из второй части книги" Рейнсдорф приехал ко мне с рекомендательным письмом от аналогичного дворянина Волкова, в глазах местного дворянства легитимировало меня совершенно – некоторая снисходительная презрительность к тому, кто "работает руками", полностью исчезла, и даже некоторые дворянские "недоросли" сочли достойным просить у меня места. А мест для людей с образованием у меня было много. К тому же Степан Андреевич объяснил, наконец, чем "дворянин из второй части" отличается от прочих – и это в некоторой степени поменяло и мои старые представления об истории, и мои планы на грядущее. Вновьприбывшие инженеры тут же приступили к работе. Не по профилю – но сейчас было не до "профилей": наступало лето тысяча девятисотого года. И оно диктовало свои условия работы.

Глава 14

Зима тысяча девятисотого года выдалась малоснежная и морозная – и результат проявился уже в мае. Кое-что было, впрочем, заметно и в апреле – например, напрочь вымерзшие поля озимых, но глубина надвигающихся неприятностей к середине мая предстала во всей красе.

Видимо, снега было мало не только вокруг Царицына: Волга в самый пик разлива поднялась метра на три – вместо обычных восьми-девяти метров. Народ тут же вспомнил про страшный тысяча восемьсот семьдесят девятый – когда у Казани реку можно было просто перейти вброд. Тут же взлетели цены на перевозку грузов вверх по Волге: вместо прошлогодних двух-трех копеек за пуд на сто верст владельцы пароходов запрашивали от пяти до гривенника. За неделю номерной "Сухогруз" успевал, пробежав от Царицына до Саратова и обратно, принести в клювике тысячу с лишним рублей прибыли: три тонны бензина, которые "сухогруз" сжигал на маршруте, пока ещё стоили меньше сорока рублей. И если на строительство первых десяти "кораблей" тратилось по три недели, то в мае полный цикл строительства сократился до шести суток и с двадцатого мая со "стапелей" сходило по два корыта в сутки. Чтобы достичь такого результата, пришлось перейти на секционную сборку: пятиметровые секции варились прямо в цехах, а на берегу из них быстро сваривалось готовое корыто. И их даже не сурили – некогда было, так что "сухогрузы" отправлялись в маршрут, наспех вымазанные снаружи в два слоя лишь асфальтовым лаком. Внутри секции понтона красились в один слой ещё в цехе, а в сварные швы красили внутри в процессе сборки на стапеле. Ну а "палубу" и надстройку – вообще красили на маршруте. "Одноразовые" получались кораблики – но только за июльские перевозки удалось получить (со стопроцентной предоплатой, разумеется) чуть больше трехсот тысяч. Тут не до долговечности – к июлю по расчетам Волгу должны были бороздить минимум полсотни "Сухогрузов", иначе не успеть. А успеть – надо, поэтому у князя Чавчавадзе новый особняк уже украшался родонитом и габбро.

Но если маловодье на реке сулило весьма приличные барыши, то в недалеких ее окрестностях засуха грозила серьезными неприятностями. Девятьсот тонн пшеницы, закопанные в землю в качестве семян, могли легко стать лишь не очень качественным удобрением. Поля все же зазеленели, так как земля успела немного воды впитать, но во-первых впитала она очень немного, а во-вторых, дополнительной воды у природы, похоже, не было. И двенадцать тысяч десятин в левобережной степи могли очень скоро стать пустыней.

Если ничего не делать – то безусловно стали бы, потому что даже вполне себе "удобные" поля практически на берегу реки стали демонстрировать признаки увядания. Но есть такое очень хорошее слово: "кризис". То есть слово-то само по себе никакое, а явление, им обозначаемое – и вовсе очень неприятное. Но это – в общем. А в частности в случае этого кризиса встречаются и вполне себе "приятные" детали. Например, избыток рабочей силы.

Очень даже приличный избыток: на мое объявление только в городе откликнулось чуть меньше трех тысяч человек. Объявление было очень даже кризисное: "Требуются землекопы. Оплата – 30 копеек в день при трехразовом пропитании (при выполнении урока). Обращаться в любой павильон "Царицынские закуски" или в контору". Уроком сейчас именовали дневную норму, так что всем все было понятно.

Три тысячи человек с лопатами оказывается в состоянии выкопать семикилометровый "магистральный" канал за неделю. Канал шел от Волги по оврагу и заканчивался почли километровой длины прудом (правда, шириной тот пруд был с полсотни метров в самом широком месте). Еще канал был поделен на шесть участков, каждый из которых был выше предыдущего на пять метров – мои угодья в ровной, как стол, степи были метров на тридцать выше уровня Волги. Перед каждой плотиной канал расширялся с пяти до двадцати саженей (то есть с восьми метров до тридцати примерно, и "одевался" в бетон, а по сторонам плотины встали двадцатипятиметровые столбы с ветряками. Столбы были тоже железобетонные, а ветряки с тремя восьмиметровыми лопастями приводили в движение мощные насосы-камероны. Причем насосы эти ставились по два на каждый ветряк: при среднем ветре пропеллер обеспечивал мощность под семьдесят "лошадок", а насос качал не больше ста пятидесяти литров в секунду. Можно было и по три поставить, но не удалось придумать как "подцепить" их к ветряку. По четыре ветряка на каждой плотине качали вверх больше кубометра в секунду, и это было хорошо. Вот только пруд был вполне ограниченного объема, а поля от пруда тоже были не очень близко. Так что второй магистральный канал того же профиля был выкопан уже вдоль реки.

"Поле" представляло собой кусок земли километров двадцати длиной и около шести шириной, лежащий в пяти километрах от Волги вдоль реки. Слова о том, что степь была "ровной как стол", не были "поэтической метафорой" – перепады высот на поле не превышали пары метров. Поскольку никаких плотин и прочих прелестей не требовалось, то канал (уже силами пяти тысяч человек) отрыли тоже за неделю. Норма (то есть "урок") для землекопа в летнее время была в три кубических сажени ("мерных" сажени, почти десять кубометров) – и мужики ее выполняли.

Одновременно с прокладкой второго магистрального канала еще пять тысяч человек копали поливные каналы – шириной и глубиной в сажень, через каждые двести метров в направлении "от реки" (и от магистрального канала). Каждый – длиной в шесть верст, общим числом сто штук. Лопатами. И пятнадцатого июня – ровно через месяц после начала работ – последняя канава на поле была закончена.

Но уже с пятого июня вдоль первых отрытых канав двинулись свежесделанные поливальные машины.

Сам бы я, конечно же, такую работу ни организовать, ни проконтролировать бы не смог. Но, как уже упоминалось, на дворе бушевал кризис. А в кризис прежде всего уменьшаются зарплаты, но вдобавок к этому начинают расти цены на продовольствие. Немного – в городе, например, цена двухфунтовой буханки хлеба выросла на копейку – но народ почему-то таким изменениям не радуется. И даже напротив – возмущается.

Народ возмущаться начал уже с марта – насчет малоснежных зим местное население видимо было в курсе, в апреле случилась забастовка на французском заводе – да такая, что разбираться приехал вице-губернатор. Ну а в мае – как раз тогда, когда уже купечество начало паниковать насчет перевозок своих грузов – забастовали грузчики на пристанях. Забастовали они пятого мая, а десятого в город вошел "на постой" 226-й Бобруйский резервный батальон. Видимо направлен он был все же до начала забастовки, но прибыл "очень вовремя": забастовка в тот же день закончилась.

То, что городские власти довольно давно просили о расквартировании в городе войск, я что-то слышал чуть ли ни год назад. И вот к просьбе города прислушались – но оказалось, что батальон прибыл буквально "в чисто поле": размещать его было негде. Понятно, что для солдат просто поставили палатки в этом самом "чистом поле", а вот офицеры с матюгами бросились искать себе более приличные пристанища.

Офицеров было много. Резервный батальон отличается от обычного тем, что в случае войны он должен быстренько развернуться в полк. Поэтому на четыре роты "мирного времени" в батальоне было не семнадцать офицеров, а почти шестьдесят. Еще – восемь фельдфебелей, тридцать два старших унтер-офицеров, почти полтораста младших унтеров... Кроме этого, в батальоне было одних врачей четверо, а всего "гражданских" было с десяток. Это – только женатые (хотя офицеры были семейные все), но они все очень хотели жить в приличных условиях (хотя уровень "приличности" и был существенно зависим от чина). Грандиозного скандала с мордобоем не случилось лишь потому, что у меня как раз в начале мая было закончено строительство "дома техников" – не такого шикарного, как "инженерный дом", но с сорока вполне приличными трех– и четырехкомнатными квартирками.

Командира батальона я пригласил "с месяц погостить" в единственной пустующей теперь квартире "инженерного дома", ротных командиров с заместителями и врачей (общим числом в двенадцать семей) так же временно – на месяц – разместил в "доме техников", и сообщил, что если батальон займется не строительством бараков, а нужным мне делом, то через месяц все офицеры разместятся в приличных свежевыстроенных квартирах, а до осени и солдаты разместятся во вполне качественных капитальных казармах.

Так что всем строительством оросительных каналов очень заинтересованно (а потому и качественно) заправляли военные. Офицеры составляли детальные проекты и планировали работы, унтера – доводили планы до солдат, ну а солдаты уже командовали бригадами мужиков. Мне же оставалась лишь "механическая" часть работ.

Например, закупка лопат. У "соседей" я купил их чуть больше четырех тысяч, но это были складские запасы, результат почти трехмесячного производства (ну мало лопат делалось, спрос на них небольшой). Так что шанцевый инструмент пришлось везти из Ростова, Мариуполя, Нижнего и даже из Москвы. Но лопаты – это всего лишь вопрос денег. А вот с доставкой воды непосредственно на поля, к жаждущим колоскам, пришлось приложить уже и руки, и мозги.

Наловчившись делать вполне приличные турбины для судовых водометов, мне с инженерами удалось соорудить и неплохой турбинный насос для поливалок. Насос этот ставился на тележку, жестко сцепленную с трактором, воду он сосал из поливного канала (фактически, из канавы), причем сосал по сто литров в секунду и под давлением в двадцать с лишним атмосфер плевал ее на сотню метров. А крутил этот насос новый, уже шестицилиндровый V-образный мотор мощностью около шестидесяти сил. Жрал он, конечно, по пуду бензина в час, но в этот же час качественно поливал почти десятину поля. Чуть меньше – но двадцать десятин в сутки водой одна поливалка худо-бедно обеспечивала. Всего (если не считать затрат на изготовление всего этого монстра) за пять рублей, потраченных на бензин и масло.

По прикидкам, поливать нужно было по крайней мере раз в десять дней, то есть за заволжское поле мне нужно было шестьдесят поливалок. Массовые увольнение у французов после прошедшей забастовки позволили легко утроить число рабочих уже на моих заводах, так что круглосуточным трудом заводы выдавали по пять агрегатов в сутки, правда, прекратив выпуск собственно тракторов. Так что к концу строительства оросительной системы как раз столько поливалок и было готово. А к концу июня их уже стало сто двадцать – и поля теперь поливались раз в шесть дней, потому что часть была задействована уже на полях Правобережья. Нобели очевидно очень радовались тому, что удалось пристроить никому не нужный бензин, а я горестно считал вытекающие "в трубу" деньги. За сезон предстояло их "вылить" по пятерке на десятину. Семьдесят тысяч полновесных рубликов в дополнение к тем двумстам, которые были потрачены на каналы и еще будут потрачены на военный городок.

Хотя оказалось не семьдесят, а больше ста. Потому что ветряки качали все же около полутора кубометров воды в секунду, а поливалки ее тратили по двенадцать кубов. Да еще очень много воды просто впитывалось в землю, испарялось, еще куда-то исчезало. Так что пришлось и на плотины ставить ряды насосов – хорошо еще, что отработанные турбины судовых водометов в "насосном" режиме качали почти по полкубометра в секунду. Так что воды для полива хватило – но сил и нервов было потрачено много. Да и каналы с канавами требовали постоянного ухода, а на мутной водичке турбины поливалок выходили из строя чуть ли не за пару недель. Вот уж буквально отлились кошке мышкины слезки... но недостаток воды мне не только "отлился". К счастью, он еще и "отбился": в начале июля пароходы перестали ходить выше Царицына и спрос на услуги "Сухогрузов" резко вырос. Вместе с ценами – те, кто пожалел выдать мне предоплату в мае, теперь грызли локти, но вынуждены были платить уже по гривеннику с пуда. Впрочем, дальше цены задирать было уже бессмысленно – заказчики перейдут на железную дорогу, но у меня по-прежнему на воду сходили и отправлялись за денежкой по два новых "Сухогруза" в сутки, а на первое июля их стало уже семьдесят два. Уже больше десяти тысяч рублей в день, даже с учетом "бесплатных" перевозок по ранее выплаченным авансам, при том, что на август предоплаченных фрахтов еще не было.

В воскресенье второго июля я предавался безделью и радовался достигнутому благополучию. А утром в понедельник третьего настроение мне испортили.