Текст книги "Серпомъ по недостаткамъ (СИ)"

Автор книги: Луиза Франсуаза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 45 страниц)

Немного поговорив с ним, я узнал, что парень всего лишь второй год работает на какой-то верфи (что свидетельствовало о высоком профессионализме: был принят на работу в самый разгар кризиса), а еще он просто фанатик автомобилей. Причем не тупой "любитель покататься", а именно фанатик автомобилестроения: на свой "Рамблер" он умудрился поставить двадцатисильный мотор с моего тяжелого мотоцикла и искренне считал получившийся девайс вершиной автомобилестроения, тем более и колеса он заменил на изделия Ирбитского мотозавода. На мои замечания о "некоторых недостатках" (я, по наивности, сообщил Вильяму, что все американские машины – дерьмо, но лично его "Рамблер" – не самое вонючее) он отреагировал очень резко. И, если бы мероприятие проходило не в доме одного из филадельфийских "столпов общества", то я мог бы и по роже схлопотать. Но когда подоспевший Карл объяснил юноше, что "заводы мистера Волкова кроме тракторов выпускают еще и по тридцать тысяч автомобилей в год", инженер в Форде победил оскорбленного фанатика.

В результате последовавшего – довольно длительного – разговора двадцатишестилетний Вильям Форд стал директором учрежденной на следующий буквально день "Ford Motor Company" (я сказал, что моя фамилия будет американцами неправильно произноситься и это меня очень обидит) и уехал в Царицын – поглядеть, какие бывают "настоящие автомобили". В мае он вернулся, полный новых идей – и мини-трактора стали для него лишь ступенькой на пути "поголовной автомобилизации Америки". Ну что же, лишние деньги мне не помешают... только надо будет Рейнсдорфа напрячь на предмет расширения моторного производства.

Хотя Степан Андреевич и сам не плошал. Ярославский завод выпускал рядные "шестерки" на уже трех конвейерах (два делали керосиновые моторы для тракторов и один собирал бензиновые для автомобилей). А все производство поршней для моторов теперь было сосредоточено на отдельном – и совершенно новом – Рыбинском заводе, который, кстати, делал поршни и для мотоциклетных заводов в Коврове и Серпухове (в Ирбите использовались те же, что и для "шестерок"). Кроме того Ирбитский завод теперь выпускал все одно– и двухцилиндровые моторы для тяжелых мотоциклов (и американских мини-тракторов), а под Москвой, в Мытищах завершалось строительство еще одного моторного завода, так что в части моторного производства проблем не было.

Поэтому по дороге из Америки обратно в Россию (уже в конце октября) я заехал в Германию и слегка так нагадил немецким автомобилестроителям – да так, что выпуск автомобилей в Германии утроился уже к концу года. "Гадство" заключалось в том, что в Мюнхене была основана компания (немецкая, понятное дело) с естественным для немецкого слуха названием Bayerische Motoren Werke, которая всем желающим продавала бензиновые и керосиновые моторы. Воздушного и водяного охлаждения. Оптом и в розницу. Недорого и с гарантией.

Сама компания моторы не делала – торговля велась изделиями моих российских заводов. Но в результате любой германец мог получить надежный мотор практически любой разумной мощности быстро и без особых хлопот, причем сами моторы ремонтировались при необходимости уже силами специалистов BMW в любой точке Германии и установленными на любой механизм. Конечно, остались еще отдельные энтузиасты-конструкторы, выдумывающие что-то "получше", но фортуна от них отвернулась: рынок их творения отвергал.

Да, герр Вильгелим Майбах был в состоянии создать восьмицилиндровое чудо мощностью сил на семьдесят, работающее на высокооктановом бензине и на базе него изготовить дорогущий лимузин стоимостью в семнадцать тысяч марок. Зато герр Карл Опель, купив за полторы тысячи рублей серийные рядные "шестерки", приступил к выпуску еще более роскошных автомобилей, работающих на самом хреновом бензине и продаваемых по двенадцать тысяч. А другой герр, Генрих Бюссинг, тут же наладил серийный выпуск мощных грузовиков на четыре тонны с четырехцилиндровыми сорокапятисильными моторами.

Директором-распорядителем BMW стал Отто Шеллинг, до того продававший в Германии мои трактора. Торговать монопольным товаром "повышенного спроса" было нетрудно, ну а то, что десяток мастерских были им куплены нее по самым дешевым ценам – плевать, перерасход отбивался лишним десятком проданных моторов. Зато Россия получила в Германии довольно мощное промышленное лобби. И – военное: Бюссинг новые грузовики подрядился поставлять в армию.

В России я снова оказался уже в конце ноября, после почти полугодового отсутствия: в мае я все же на несколько дней приезжал из Америки – правда только в Петербург. Приезжал по бюрократическим делам: массовый ввоз иностранных специалистов (а было нанято почти пять сотен американских мастеров для практического обучения русских рабочих) требовал определенного документального оформления. Обычно такие бумаги делались на каждого иностранца отдельно, и оформление документов на одного человека занимало от силы два-три дня. Но готовить "в розницу" пятьсот видов на жительство было слишком долго и хлопотно, так что пришлось пожертвовать почти месяц (включая дорогу) и обговорить фактически "ввоз иностранцев по квоте".

В результате было получено семьсот экземпляров вида на жительство, куда имена вписывались уже моими людьми – и это сильно упростило заключение контрактов с американцами. Ну а попутно мне удалось, наконец, все же лично встретиться со своим "родственником".

Когда я заехал в новый дом Волковых в Петербурге, меня встретили вроде как и радостно, но я все время чувствовал какую-то напряженность в общении. Сильную напряженность, и мне поначалу показалось, что то ли я "родственников" очень оскорбил своим подарком (все же дом стоил чуть ли не пятьсот годовых окладов капитан-лейтенанта), то ли они "из-за меня" где-то сильно подставились, разом перейдя из разряда "служивого дворянства" в число "петербургской элиты". Но уже на следующий день до меня дошло, что "родственники" от меня пытаются скрыть какую-то "кошку", пробежавшую между Николаем Александровичем и Верой Николаевной. Большую такую кошку, размером с амурского тигра...

Поскольку остановился я именно у "родственников" (старый дом как раз по весне ремонтироваться начал, а в гостинице было бы "неправильно" – выглядело бы как подчеркнутое дистанцирование от "фамилии"), то ситуация меня сильно напрягала, и я, со всей простотой "провинциала" попросил разъяснить положение главу семьи. Николай Александрович помялся – видно было, что и он положению дел очень не рад, а потом вдруг "раскололся":

– Александр, вы правы, но дело совсем не в вас. Меня угораздило заразу подхватить... сейчас я в отпуске, для лечения. В Европу поеду, в Германию – тамошние доктора, говорят, куда как лучше наших лечат... А с Верой, надеюсь, мы помиримся: случалось и ранее, просто сейчас зараза эта усугубляет все.

– И какая зараза? Я не просто так спрашиваю, вы же знаете – у меня несколько очень хороших лекарств производится, в том числе и собственного изобретения, а в больницах моих доктора с ними и вовсе чудеса творят.

– Да я слышал, но ваши-то все больше от простуды, головной боли. И от ранений, армейские врачи хвалят, знаю. Но тут ваши врачи вряд ли помогут... сифилис у меня.

В свое время – спасибо Кириллу Константиновичу – я статистику по "заразам" всяким просмотрел, и сообщению "родственника" не особо удивился: когда в стране болеют больше одного процента населения, в городах с современной "гигиеной" процент вырастает раз в пять и посетители борделей рискуют не меньше, чем любители "русской рулетки". Но насчет "не помогут" – тут Коля ошибался.

Пять лет назад – наверное пять, я не считал – я попросил Камиллу придумать "определитель наличия пенициллина" в плесени. С "определителем" у нее не получилось, но, поскольку выделенных на исследования четырех таблеток не хватало, ее "девочки" сам пенициллин получили. Немного, очень немного, и очень дорого: грамм порошка обходился рублей в четыреста. Сейчас Лера Синеокова, которая смогла получить первые миллиграммы лекарства, занималась разработкой промышленного процесса и обещала "через год" снизить цену раз в сто, а объем производства во столько же раз увеличить. Правда обещала она это не первый год подряд, но тем не менее я располагал не только флаконом с просроченным на семь лет таблетками, но и примерно четвертью фунта вполне свежего лекарства – исследованием применимости которого занимался Александр Александрович Ястребцев.

С Ястребцевым у меня отношения сложились очень странные: не сказать, что он меня боготворил, но был к этому очень близок. Наверное, потому, что я (насколько знал, хотя знал и очень немного) подробно рассказывал ему о использовании и особенно о побочных эффектах "новых", еще никем не испытанных лекарств. Легко рассказывать то, что написано на листовках, вложенных во флаконы с лекарствами заботливой маминой подругой – но Александр Александрович с помощью пенициллина окончательно "зачистил" от сифилиса Собачью Балку, вылечив и тех, кому не помогла ртутная терапия. А в борьбе с весьма распространенной пневмонией изучил и случаи аллергии на препарат.

Так что я со спокойной душой отправил "родственника" вместо Берлина в Царицын с напутствием "дюжина уколов в задницу вас излечат, а боль от них – укрепит семейные узы". Очевидно, что Вера Николаевна уже сталкивалась с "флотскими традициями" насчет общения с работницами древнейшей профессии и все же больше переживала именно по поводу здоровья мужа (да и всей семьи). Так же очевидно, что Николай жене все рассказал по поводу предстоящего "гарантированного излечения": атмосфера в доме стала гораздо более спокойной. Ну а я, закончив все бюрократические дела, отбыл обратно в Америку, где и проторчал до октября.

А вернувшись обратно в Царицын, занялся подведением итогов года. Которые выглядели очень неплохо, даже при отсутствии новых "технологических прорывов".

Надежды на удвоение капитала, которые были у Мышки (и мечты о том же, бывшие у меня), не оправдались: за год, конечно, удалось изрядно заработать – но возросли и текущие расходы, так что на конец года Водянинов мои активы оценил всего в семьсот двадцать миллионов рублей. Это – включая иностранные активы. И с учетом зерна, стоимость которого в моих элеваторах составила, по оценке Сергея Игнатьевича, без малого семьдесят пять миллионов рублей. Правда я рассчитывал на большее, миллионов так на сто двадцать – но закупки у "колхозников" оказались гораздо меньше ожидаемых. Во-первых, пришлось изрядно потратиться на зарубежные заводы, а во-вторых, хлеботорговцы повысили закупочные цены до семидесяти и более копеек за пуд: рост цен на рубежом в связи с окончанием кризиса с лихвой компенсировал им "потери". Ну и ладно, зато крестьяне хоть немного, но обогатились – даже в условиях более низкого, чем в предыдущем году, урожая.

Главным же достижением прошедшего года я счел начало серийного выпуска Гавриловым и Ивановым (соответственно в Калуге и Камышине) нового, двадцатимегаваттного, турбогенератора. Серия была, конечно же, не очень большой, за год планировалось теперь выпускать их по четыре штуки – но это было именно величайшим технологическим достижением: в мире сейчас самым большим генератором (если не считать гавриловских "шестерок") американский на пять с чем-то мегаватт – да и то его планировалось запустить весной следующего года. А первенец Африканыча уже работал в новом корпусе моей Сарпинской электростанции. Правда на самом деле этот агрегат объединял три параллельно работающих генератора на одном валу – но все равно результат радовал, тем более что именно турбина, сделанная Герасимовым, была на самом деле технологическим прорывом.

Так что в промышленном плане год прошел хорошо. И неплохо на сельскохозяйственных фронтах. А на семейном фронте... мне показалось, что Мышка стала ко мне относиться менее... пылко, что ли. Может быть, та самая "привычка", о которой я в прежние времена довольно много слышал? С другой стороны, работы у нее стало столько, что и времени на "пылкость" оставалось немного, да и усталость сказывается. Камилла, вон, тоже больше про работу, нежели про семью на нечастых посиделках на кухне рассказывает. Хотя ее-то понять точно можно: у нее появилась новая игрушка, заботы о которой отнимают очень много сил. Хорошая такая игрушка, под названием "Институт органической химии". Учебно-исследовательский, и этой осенью к грызению гранита разнообразных химических наук в нем приступило сто двадцать человек.

Мышка же действительно всерьез занялась банковским делом и за лето и осень Российский Городской банк открыл свои отделения еще в одиннадцати городах – включая Владивосток и Порт-Артур. Но самым "вкусным" в этом списке стало Батумское отделение. Конечно, всякие там Ротшильды и Манташьянцы – фактические владельцы Батуми – были не рады появлению конкурента, да и зависимые от нефтяных и банковских "королей" местные купцы и промышленники не бросились открывать в новом банке счета. Но собственный банк помог проделать замечательную операцию на земельном фронте: через него удалось скупить чуть больше двадцати тысяч десятин Колхидских болот. Я давно уже рассказывал Мышке о подобных моих планах – и она летом их реализовала. Осталось только посадить там эвкалипты – но это не горит.

"Горело" у меня совсем в других местах. Причем – сразу в трех.

Глава 38

Мария Иннокентьевна к обязанностям своим относилась очень ответственно. Она вообще ко всему относилась ответственно, даже если занятие ей и не нравилось – но заниматься бухгалтерией ей нравилось, и поэтому к вопросам финансового учета она относилась особенно трепетно.

Обычно Мария Иннокентьевна готовила сводные отчеты и ведомости – на каждом предприятии были свои, вполне профессиональные бухгалтера, обличенные полным ее доверием, и было бы нелепо проверять за ними каждую бумажку – тем более проверками занимался Водянинов. Но теперь, когда Сергей Игнатьевич попросил предоставить ему для какого-то отчета полную сводку по расходам "непроизводственных", как говорил Саша, подразделений, она достала толстые папки и углубилась в "первичку": подразделения службы охраны учитывались все же в рамках каждого завода, но сводной информации по всем отделам службы за ненадобностью не велось.

Впрочем, работа была не очень сложной: охрана только тратила деньги, ничего не производила и все движение "матценностей" заключалось разве что в закупке теплой одежды сторожам да нехитрого инвентаря. Так что все было просто: крути ручку арифмометра "на складывание" и записывай результаты. Мария Иннокентьевна и крутила. Вот только профессиональные навыки бухгалтера не сводятся к кручению ручки арифмометра – есть еще и профессиональная память...

Внимание Марии Иннокентьевны привлекла строчка в ведомости. Обычная такая строчка – "расходы на специальный транспорт". Термином этим у Линорова отмечались расходы на перевозку осужденных на Сахалин, где в воспитательных лагерях у Саши содержались государственные преступники. Он всегда старался сделать людям жизнь лучше – и упросил государя позволить вместо каторги отправлять преступников на перевоспитание. Так что ничего необычного в самой графе не было. Необычной была сумма, в графе проставленная: почти двадцать тысяч рублей. И это – на трех человек – явно многовато. Что самое странное – ведомость была утверждена Сашей. Вон и подпись его стоит...

Немного погодя Марии Иннокентьевне снова попалась похожая ведомость: сумма была немного поменьше, всего восемнадцать тысяч – но фамилии в ведомости вообще было две. А буквально через три обычных бумажки обнаружилась ведомость на спецтранспорт и вовсе несуразная: по ней списывалось почти сорок шесть тысяч рублей, но напротив каждой из пяти фамилий стояло примечание "доставка не осуществлена".

Прервав составление сводного отчета, она быстро просмотрела все документы в папке – и обнаружила еще пять подобных документов в папке за другой год. А в следующей подобных бумаг – и все были утверждены Сашей – оказалось двадцать два.

Но выложив все эти документы отдельно, Мария Иннокентьевна неожиданно обратила внимание еще на одну деталь, к бухгалтерии прямого отношения не имеющая: почему-то изрядная часть фамилий, проходящих в ведомостях, показалась очень знакомой. Окинув необработанную стопку бумаг, она решила, что сводку составить времени более чем достаточно, и для проверки случайно промелькнувшего нечеткого воспоминания Мария Иннокентьевна отправилась в библиотеку – благо там хранилось все, что ей было нужно.

Вернувшись, она еще раз окинула взглядом разложенные на столе бумаги. Нет, с этим определенно надо что-то делать. Ладно, завтра Саша возвращается из поездки – и придется его кое о чем расспросить. Очень вдумчиво и подробно расспросить...

Если Бог хочет наказать человека, он лишает его разума. Ну а если он хочет над человеком посмеяться – он ему этот разум дает. Человек (разумный) все тщательно обдумает, вдумчиво подготовит – и получает желаемый результат. Вот только что потом с результатом делать...

Войну с японцами все же выиграли не минометы, и даже не хунхузы Линчи – войну выиграл "Буревестник": без него США не вписались бы за Россию так рьяно. Конечно, кроме собственно "Буревестника" на стороне России сыграла и жадность страховщиков, и продажная американская пресса, и немалые финансовые вливания – но все это сыграло именно тогда, когда "Окату-мару" вошел в бухту Золотой Рог.

Ну а чтобы все это все же имело шанс сыграть, было очень нужно, чтобы судно признали не только европейцы или американцы – требовалось безусловное признание его японцами. Понятно, не признание, что они пиратски захватили судно у американцев. Просто признание того, что "Окату-мару" принадлежит японцам.

Все корабли, по большому счету, походи друг на друга. В той или иной степени. Некоторые похожи больше, некоторые – меньше. Поэтому перед "абордажной" группой была поставлена задача довольно сложная: захватить судно, максимально похожее на "Буревестник". На первый взгляд полная глупость. Но судьба в лице мирового судостроения конца девятнадцатого века подарила России подарок. Как и многие океанские корабли, ходившие под японским флагом, в девичестве "Окату-мару" носила французское имя. А бывший карго-лайнер "St. Nazaire" был практически "родным братом" "Le Gull'a", послужившего прототипом для моих "птиц", в том числе и "Буревестника". Да и построен он был на той же верфи. Так что выше ватерлинии и снаружи суда отличались не настолько, чтобы различия были заметны на фотографиях в газетах – японских газетах, где на снимках встречался "Окату-мару". "Захваченный" корабль страховщики, хотя и были весьма заинтересованы в положительном заключении, изучили в высшей степени дотошно.

Но вот сам "Святой Назар" (или "Окату-мару") поначалу не потопили, а потом – топить пожалели. Да и кто там разберет, что за судно торчит на севере Сахалина? Однако встал вопрос – а что с кораблем делать дальше? Ответ был очевиден – топить надо. Но во-первых – жалко, а во-вторых, экипажу-то рты не позатыкаешь, хотя Линоров, определенно нашедший себя на своей новой работе, в том проблемы не видел. Так бы и остался ржаветь кораблик в заливе Байкал, но тут выяснилось, что "при перевозке морских мин" пропал тоже трехтысячник, и – более того тоже очередной "француз". Похоже, что это мои рейдеры ее и грохнули (дата и место совпадали), так что в августе четвертого года "Сахалинское ополчение" заявило о захвате "Саме-мару" в качестве военного трофея, объяснив задержку с оповещением отдаленностью Сахалина.

Поскольку про потопленный сухогруз было ничего, кроме названия и тоннажа, неизвестно, "Назара" на всякий случай быстренько "переделали до неузнаваемости": бригада сварщиков с Владивостокской верфи заменили деревянный трюм и деревянную же надстройку на стальные (из привезенного из Америки листового железа), и в результате сухогруз превратился в балкер ("угольщик", по современной классификации). Поначалу он и правда таскал уголь с Сахалина во Владивосток, но потом судну нашлось лучшее применение.

Когда Франция запретила экспорт шаров для подшипников в Россию, я было решил организовать подставную, уже французскую компанию для преодоления запрета. И компанию организовал, с простым и понятным названием "Марсельская компания колониальной торговли". Через нее во Францию я поначалу продавал всякую мелочевку типа гвоздей, но вскоре она стала основным импортером листового стекла из России – и поэтому компания не прекратила существования: шары-то, как оказалось, в Россию продавать было нельзя не только производителям оных.

Когда же началась массовая электрификация заводов и в устье Сарпинки выросла мощнейшая в Европе электростанция с несколькими шестимегаваттными генераторами, у меня появилась очень серьезная проблема. Даже две – но первая была важнее. Вторая же была и вовсе смешной: электричества стало производиться больше, чем я мог потребить. Я, конечно, придумал, куда его потреблять – но финансовая эффективность такого "потребления" была не очень...

Для решения же первой (и, частью, второй) проблемы "Компания колониальной торговли" (изрядно наваривавшая перепродажей стекла) взяла в аренду полтораста квадратных километров территории в далекой французской колонии. Была в молодости у меня такая привычка: когда мужики в экспедиции делились воспоминаниями об экзотических местах, я тут же лез в Сеть уточнить, об чем речь – поэтому место я знал точно. Ну а то, что для охраны "угодий" французская компания наняла русских казаков – так это дело вполне объяснимое: "дикарей" нанимать дешевле, да и не посылать же честных французов в какие-то дикие джунгли...

Так что весной тысяча девятьсот пятого года бывший "Святой Назар" под именем "Белый Лебедь" начал таскать бокситы из Французской Гвинеи в Ростов. С бокситами-то оно проще: алюминиевый завод был выстроен еще в конце четвертого года, но глинозем пока добывался из квасцового камня (немного) и каолина (очень дорого). А триста тысяч франков за аренду месторождения на пятьдесят лет – это, напротив, очень недорого.

"Белый Лебедь" был вполне обычным сухогрузом, с одной машиной двойного расширения, и скорость у него была хорошо если десять узлов. Но три тысячи тонн обогащенных бокситов потреблялись заводом за четыре месяца, а кораблик тратил на рейс в Конакри и обратно всего два, так что даже запас сырья обеспечивался. Алюминий же мне был очень нужен: из него делались провода для ЛЭП с Сарпинки до моих Царицынских заводов: медные были уж очень тяжелыми и столбы (пока что деревянные) приходилось ставить через каждые пятнадцать метров. Да и не хватало меди на все: Африканыч всю медь для своих моторов и генераторов в Америке вынужден был закупать.

Все тут было хорошо, но кто его знает, чего французам в голову придет в следующий раз – и отпраздновав Новый год (не на Канарах, а в Царицыне все же), я сел за руль доставленного с Сахалина "Урала" с кунгом и отправился в далекие Киргизские степи. Зимой. Чтобы подстелить в нужном месте немного соломки.

Я в принципе знал, что в России алюминиевое сырье тоже есть, причем не только бокситы: сам-то я поначалу как раз из "альтернативного" сырья глинозем и получал. Но все же бокситы куда как лучше, а единственное месторождение, про которое я слышал, как раз в этих степях и находилось. Правда с координатами было хуже, чем в Гвинее: это же не "экзотические страны", а вполне себе близкий Казахстан, так что все, что я помнил, заключалось во фразе "на прямой линии между Астаной и Тургаем, в ста двадцати верстах к востоку от озера Тенгиз". Именно там (с приличным запасом) я кусочек степи и подкупил по тридцать копеек – но мне хотелось уточнить, а не промахнулся ли я верст на несколько...

Похоже, не промахнулся – правда выяснилось это лишь в марте, ближе к концу экспедиции. Но еще выяснилось, что там есть еще и огромное месторождение свинца (который в России, конечно, добывается – но все равно большая часть импортируется). Очень неплохо я тут земличку прикупил. На будущее пригодится – пока на горные работы денег все равно не было. Но насчет крестьян тут поселить и обеспечить продовольственную базу – это откладывать особо было нельзя. Собственно, поэтому в зиму я и поперся в степь – выяснить, везти сюда людей или нет.

Везти людей было просто – потому, что даже землю для этого покупать не нужно было. Каждому переселенцу мужского пола (включая грудных младенцев) тут же выделялось по пятнадцать десятин (бесплатно) – так что "стандартная" деревня Мешковского "Сельхозстроя" (сто дворов) получала бы по факту создания от шести до семи тысяч. Но удалось договориться с Николаем Николаевичем Сухотиным – генерал-губернатором Степного края – что под новые села изначально будет выделяться по семь с половиной тысяч десятин и по две с половиной – "резерва на расширение деревни, а уж я их заселю. И было кем.

Если в Колхиде земля была куплена в основном совершенно ненаселенная, то в Псковской губернии – совсем наоборот, и, по прикидкам Портнова и Леонтьева, излишняя "человеческая нагрузка" только в Островском и Опоцком уездах, где было куплено двадцать пять тысяч десятин, достигала сотни тысяч "ненужных людей". И почти полусотни – в Великолуцком уезде, где у местных весьма "земельных", но довольно небогатых дворян удалось скупить почти пятьдесят тысяч десятин, больше половины всей "усадебной" земли. Купить-то я купил, и не очень даже дорого: в Великих Луках было потрачено было полтора миллиона рублей, в на севере губернии – и вовсе шестьсот тысяч. Но оказалось, что большая часть этой земли ранее сдавалась крестьянам в аренду – а я намеревался использовать землю самостоятельно. Крестьяне раньше арендовали понемножку, десятин по шесть-семь в среднем так что минимум десять тысяч дворов в следующем году останутся с носом. А если учесть батраков, которым уже не найдется работы...

Но куда переселить "лишний" народ, у меня теперь было – в Акмолинской и Семипалатинской области удалось зарезервировать "под переселение" чуть ли не полмиллиона десятин. Не купить, а именно зарезервировать, бесплатно – разве что осталось там деревни построить. Но ведь деревни нужно и механизировать, с лошадкой и сохой (а хоть бы с волами и плугом) на целине делать особо нечего. И кое-чего для механизации мне не хватало. Конечно же не хватало машинно-тракторных станций с мастерскими, был бы очень полезен и местный трактороремонтный завод. Но больше всего не хватало людей, которые на МТС и заводах этих работать будут.

Ну да лиха беда начало: в Саратовской губернии у меня было двенадцать "Школ сельских механизаторов" – по одной в каждом уезде, кроме Саратовского и Царицынского, где их было по две. Да еще такие школы были в Калуге, Коврове, Великих Луках и Острове – так что людей обучить получится. А пока пусть Мешков сами деревни построит – даром, что ли, "Сельхозстрой" стал самым большим моим предприятием. Конечно, Федя Чернов успел получить звание академика архитектуры – за комплекс химического института, но Дмитрий Петрович сейчас возглавлял предприятие, в котором работало больше двадцати тысяч человек. И только в проектном институте которого было архитекторов и инженеров больше пятидесяти.

Так что на лето тысяча девятьсот шестого года запланировано было много чего – но было и кому эти планы воплощать в жизнь. Ну а мне теперь действительно оставалось лишь сидеть, поплевывая, в кресле и наблюдать, как Российская Империя превращается в страну всеобщего счастья...

Вот правда сидеть стало немного грустновато.

Жене не рассказывают про любовницу, любовнице не рассказывают о болячках, а доктору не рассказывают о делах. И только главному бухгалтеру рассказывают все – иначе могут возникнуть очень серьезные проблемы. Но что делать, если главный бухгалтер – это жена и есть? Любовницы у меня, правда, не было...

Охране предприятий Линоров уделял много внимания, и его подразделения "безопасников" были на каждом заводе. Соответственно и финансирование его деятельности проходило по бухгалтериям этих заводов – кроме, разве что, "специального транспорта" вывозимых из Европы на Сахалин "беженцев" (и "невывозимого" – тоже). Но спецтранспорт – дело дорогое, и мне приходилось отпускать на него деньги по специальным ордерам из моего личного финансового резерва, и эти суммы у Линорова попросту "испарялись" – но так как ордера всегда выписывались лично мною, то заводские бухгалтеры особо по поводу неизвестно куда уходящих денег не задумывались.

Полтора миллиона рублей, исчезнувших в никуда – это немало. Зато Евгений Алексеевич все же был профессиональным организатором и пределы своих возможностей знал прекрасно – поэтому никогда не "зарывался". Но для пользы дела он сумел получить от фон Плеве список членов так называемой "Боевой Организации" социал-революционеров (Линоров, как и Вячеслав Константинович, был членом "Русского собрания" – серьезной монархической организации).

Список меня немного удивил – почти все эти боевики числили себя "поэтами". Конечно, список был очень не полон – но ведь поэты так ранимы... и так беспечны, что в началу прошлого года их в Швейцарии больше не осталось. Да и во многих других странах – а Вячеслав Константинович лишь удивлялся, как быстро заочно осужденные превращаются в очно перевоспитываемых.

Мышка была хорошим бухгалтером. Очень хорошим – и лично проверяла все движение финансов по всем нашим предприятиям. И в конце марта, когда я вернулся из Киргизских степей, меня ждала очень горячая встреча:

– Саша, ты можешь объяснить, что все это значит? – передо мной лег список из восьмидесяти имен. Полный список от службы Линорова. Впрочем... нет, фамилии были только из Сахалинских ведомостей, "недоставленные" в него не попали. Но все равно неприятно.

– Что конкретно? – попытался я уйти от объяснений.

– Все эти люди почему-то проходят по списку заключенных на Сахалине, причем доставленных туда почему-то службой безопасности с использованием специального транспорта. И мне очень не нравится, что больше чем две трети каторжников, для которых ты оплачивал "специальный транспорт", носят еврейские фамилии. И это не убийцы или разбойники, а поэты, писатели... Ты антисемит?

– Во-первых, у меня не каторга, как ты говоришь, а трудовые воспитательные лагеря – Сахалинская каторга же закрыта. Ну ты же знаешь, что император поручил мне перевоспитание социалистов и прочих революционеров физическим трудом. Я же не виноват, что среди тех, кто хочет свергнуть царя и отобрать богатства у законных владельцев, большинство составляют именно евреи? И они – именно убийцы и разбойники, поскольку именно они организовали, например, убийство Дмитрия Сергеевича Сипягина. И – многих других людей. А литераторы или поэты они, кстати, весьма посредственные. Я бы даже сказал – никакие.