Текст книги "Современный кубинский детектив"

Автор книги: Луис Ногерас

Соавторы: Берта Тенорио,Арнольдо Лопес,Гильермо Родригес Ривера
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

– Ты неисправимый реалист. – Он взял со стола томик в оранжевой обложке. – Поэтому дам тебе кое-что почитать. – Он помахал в воздухе книгой и легонько ударил ею себя по руке. – Это совершенно особая вещь. – Голос профессора стал торжественным. – Никаких трюков. Все как в жизни. Вернее, как могло быть в жизни, поскольку это все же литература. Я уверен...

Кабада смущенно затряс головой.

– Как так, профессор, вы отдаете мне свою книгу?

– Я даю тебе ее на время. Чтобы ты ее прочел, – улыбаясь, сказал Дель Пино.

– Но я ведь не знаю, когда... – начал было сержант.

– И это не имеет никакого значения, – решительно перебил его Дель Пино. – Принесешь, когда сможешь. Никакой срочности нет.

Кабада умолк, взял книгу, попрощался и вышел из дома. «Великолепный старикан», – подумал он и тут же про себя рассмеялся, заметив, что перенял словечко у профессора. Он сел в машину, положив книгу рядом с собой на сиденье. И, только включая мотор, прочел на обложке название.

12 часов 30 минут

– Дай-ка мне пачку «Популарес», – бросил Луис Гарсиа, он же Тощий Луис, выложив на стойку два песо.

Продавец подал ему сигареты и сдачу, которую Тощий Луис спрятал в правый карман брюк, распечатал пачку и закурил.

Десять минут назад он сменил Нельсона Барреро. Кабада рассудил, что так будет лучше, поскольку Барреро пришлось перевернуть вверх дном все Прадо, прежде чем он напал на след Ястреба, которого здесь знали как Двадцатку. Это было важное открытие, но Нельсон Барреро «сгорел» – во всяком случае, Кабада допускал такую возможность, а он любил ставить наверняка. Он не хотел рисковать, опасаясь, что какой-нибудь «кореш» перехватит Двадцатку на Нептуно или Виртудес и шепнет: «Тебе сели на хвост, мулат». Что означало бы, что за ним следят. Вот почему Нельсон Барреро исчез, ну а Тощего Луиса здесь никто не знал.

Попыхивая сигаретой, Луис Гарсиа подошел к углу улицы Колон. Он уже располагал дополнительными сведениями, полученными из надежного источника: у человека, которого он разыскивает, не хватает одного пальца на руке и он может появиться здесь, в кофейне, или у входа в кинотеатр «Фаусто» в любой момент. Тощему Луису оставалось только ждать и смотреть в оба.

– Двадцатка, черт тебя дери...

Это фамильярное приветствие прозвучало словно выстрел за спиной Луиса Гарсиа. Но он не пошевелился, продолжая курить, и только спустя некоторое время небрежно повернул голову. Тот, кого он искал, стоял у стойки и почесывал затылок левой рукой. Рукой, на которой было всего четыре пальца.

15 часов

Лейтенант Роман сидел за столом в своем вращающемся кресле, курил и просматривал заключение медицинского эксперта. По существу, там не содержалось ничего нового по сравнению с тем, что сам врач сообщил ему утром в Санта-Фе. Он еще раз пробежал глазами листок: «...Смерть наступила в результате огнестрельного ранения. Входное отверстие располагается в теменно-затылочной части...» Роман закрыл глаза. Пуля действительно застряла недалеко от сосцевидного отростка. И лейтенант уже знал, что она была выпущена из пистолета 32-го калибра, а не из «смит-вессона» Суаснабара.

Рядом с медицинским заключением на столе Романа лежал ответ из Отдела идентификации с данными на Хосе Анхеля Чакона Моралеса, он же Ястреб, мулата, двадцати семи лет, уроженца Гаваны... Весьма вероятно, что именно он был тем человеком, которого они разыскивали.

Когда сотрудники отдела приступили к проверке, оказалось, что в картотеке зарегистрировано целых шесть Ястребов, причем трое из них мулаты в возрасте от двадцати до тридцати лет. Но среди них не было ни одного по кличке Двадцатка, и только данные об отсутствии пальца на руке позволили установить истинного Ястреба. Полчаса назад сержант Кабада принес из архива карточку человека, у которого действительно не было двух фаланг на безымянном пальце левой руки. Он отбыл шесть месяцев за тунеядство, а потом еще два года за грабеж со взломом.

Роман погасил сигарету, вынул из ящика стола чистый лист бумаги и записал на нем шариковой ручкой:

«Время преступления: в ночь с понедельника на вторник, между 24.00 и 1.30.

Орудие: тяжелый тупой предмет (возможно, железный прут или кусок трубы). Не обнаружено.

Мотив убийства: не выявлен. Предположительно:

1. Личная месть.

2. Боязнь разоблачения.

3. Ограбление (неудавшееся, поскольку на базе ничего не похищено, кроме револьвера сторожа).

Подозреваемые:

1. Рафаэль Карденас. Личная вражда с Суаснабаром. Серьезная стычка со сторожем за десять-двенадцать дней до убийства. Связан с неким Куко Масоррой, ранее судимым. Был осужден на шесть месяцев исправительных работ за кражу. В понедельник закончил работу около пяти часов вечера. Не может представить убедительных доказательств того, где находился с десяти часов вечера до шести утра следующего дня.

2. Теодоро Гомес Пуэнте. Насколько известно, не имел причин желать смерти Суаснабару. Поставил свой грузовик на стоянку после 21.30, но до 3 часов ночи. Вернулся домой после полуночи. Вышел из дому утром во вторник, сказав, что едет на работу. После этого исчез. Был убит вечером во вторник и брошен в море в районе Санта-Фе. Ранее не судим, но, вероятно, связан с преступными элементами. Одним из них мог быть Хосе А. Чакон Моралес по кличке Ястреб.

3. Сиро Лабрада, начальник отдела кадров автобазы. Максимо Лавигне, лучший друг Суаснабара, обвиняет его в хищении государственного имущества, о чем, по словам Лавигне, было известно сторожу, который собирался довести это до сведения директора автобазы. У Лабрады было серьезное столкновение с Суаснабаром. Находился в конторе (расположенной рядом с местом преступления) некоторое время после половины десятого в понедельник».

Роман положил ручку. Вчера вечером он решил, что утром прежде всего допросит Лабраду, но убийство Тео Гомеса изменило все его планы.

А сейчас лейтенант занимался тем, что аккуратно раскладывал на столе на равном расстоянии один от другого небольшие предметы, словно готовил миниатюрную выставку. Первым в этом ряду был спичечный коробок с синей буквой «Л» и двумя таблетками аспирина внутри. Два других коробка были найдены в карманах Тео Гомеса.

В карманах брюк юноши было также обнаружено семьдесят пять сентаво, ключ от квартиры и бумажник с шестью песо и завернутыми в полиэтиленовую пленку служебным удостоверением, свидетельством о прохождении воинской службы и клочком линованной бумаги, вырванным из школьной тетради, на котором шариковой ручкой был записан номер телефона: 30-9107. В кармане рубашки был найден кусочек плотной голубой бумаги, по всей видимости половинка билета в кино, а внутри джутового мешка – черная расческа, скорее всего выпавшая из того же кармана.

Роман передал матери Тео все эти вещи, кроме половинки билета и клочка с номером телефона. Он спросил у Фиделины, известен ли ей этот номер, но несчастная женщина была не в состоянии что-либо вспомнить. Сейчас обе бумажки лежали перед лейтенантом, рядом со спичечным коробком.

Роман пододвинул к себе телефон, набрал первую цифру и остановился: никаких гудков не было. Он набрал весь номер. В трубке послышались длинные гудки: один, два, три, пять, десять... Трубку никто не снял. Лейтенант нажал на рычаг и снова набрал тот же номер – безрезультатно.

Он еще раз нажал на рычаг, но тут дверь с легким скрипом отворилась, и вошел Кабада. Сержант улыбнулся, приветствуя Романа, вытянулся по стойке «смирно» и доложил:

– Он почти в наших руках.

Роман повесил трубку и недоуменно посмотрел на Кабаду: в эту минуту он не думал о Ястребе. Но тут же спохватился:

– Уже? Отлично сработано, Кабада.

Лейтенант, как известно, был очень скуп на похвалу, поэтому сотрудники ценили каждое его доброе слово на вес золота.

– Он обнаружен, мы взяли его под наблюдение.

– И думаю, вы понимаете, как надо действовать. – Роман прислонился к спинке кресла. – Пусть веревочка разматывается, посмотрим, куда она нас выведет. Особенно теперь, после смерти Тео Гомеса.

Кабада сделал движение, будто хотел что-то сказать, но промолчал.

– Двое убитых, причем орудия убийства разные, – продолжал Роман. – К тому же Тео был убит не из револьвера, похищенного у Суаснабара.

– Различные системы, вы хотите сказать, – пробормотал Кабада, снял фуражку и положил ее на уголок стола.

– Именно, – подтвердил лейтенант. – Это было ясно с самого начала, теперь же у нас имеется подтверждение экспертизы. Поэтому Ястреба нельзя упустить ни в коем случае, но пусть сначала веревочка раскрутится, посмотрим, куда она нас приведет.

Кабада прекрасно понимал, что хотел сказать Роман, и уже прикинул, каких людей использует в этой операции. Задание нужно было выполнить во что бы то ни стало.

Лейтенант поднялся, сложил бумаги в портфель, потом написал что-то в блокноте, вырвал листок и протянул Кабаде. Надевая фуражку, сказал сержанту:

– Кабада, я должен уехать, но скоро вернусь. Узнай на телефонной станции, кому принадлежит этот телефон.

Это был номер, найденный в кармане Тео Гомеса.

15 часов 15 минут

Крепко сжимая руль и не сводя глаз с шоссе, которое едва проглядывалось за плотной стеной дождя, Хуан Себастьян Арройо мурлыкал песенку. Заметив впереди небольшую рытвину, он притормозил и тут же услышал голос диктора: «Сильвио Родригес исполнил «Я дарю тебе песню». Вы слушаете радиостанцию «Кадена-Гавана», пятнадцать часов шестнадцать минут точное время».

Вдруг опытное ухо Арройо уловило какой-то посторонний стук в шуме мотора. Он нажал на тормоз. Грузовик проехал юзом еще несколько метров и остановился. Шофер выключил мотор, а заодно и маленький транзистор и несколько секунд неподвижно сидел за рулем, глядя на мокрое шоссе и теперь ясно различая шелест дождя.

От злости он едва не выругался. Впрочем, самое сильное ругательство, прокричи он его даже во всю глотку, мало чем помогло бы: не прошло и недели, а у него опять полетел ремень вентилятора. Теперь стой посреди шоссе под проливным дождем.

От одной мысли, что сейчас придется покинуть теплую сухую кабину и выйти под холодный дождь, по коже побежали мурашки. Но другого выхода не было. Он не может здесь долго стоять: не ровен час, кто-нибудь врежется в него по такой погоде, а то и оштрафуют.

Арройо застегнул матерчатую куртку, открыл дверцу, спрыгнул на шоссе и, обежав вокруг грузовика, остановился у ящика с инструментом. Лицо его сразу стало мокрым от дождя. Запасной ремень лежал в ящике, но теперь эта треклятая задвижка никак не хотела открываться, и Арройо собирался уже ударить по ней как следует ногой, но тут она наконец подалась. Открыв ящик, он порылся в инструментах, ища ремень и ключ. Потом закрыл металлическую крышку и уже хотел запереть ящик, как вдруг остановился в недоумении, что-то припоминая. Снова снял крышку и проверил содержимое ящика.

Он не ошибся: вместо одного торцового ключа – его собственного – в ящике лежало два.

17 часов 10 минут

Так же как и накануне вечером, Роман остановился на улице Сан-Франсиско, поднял стекла на окнах машины и вышел.

Пройдя несколько метров, лейтенант повернул направо и зашагал по людной Сан-Ласаро, направляясь к дому Вики Каррерас, который стоял почти на углу улицы Эспада.

Он взглянул на пасмурное небо, вновь предвещавшее дождь, на хмурую улицу, на очередь у остановки автобуса рядом с кинотеатром. Лейтенант знал, что Вики дома: перед тем как выехать, он звонил ей. Девушка собиралась в похоронное бюро «Насьональ», куда перевезли Тео.

Дверь ему открыла женщина лет сорока. На ней было синее платье, очки в дымчатой оправе; в каштановых волосах уже проглядывали седые пряди. «Мать», – сразу догадался Роман: женщина поразительно напоминала Вики.

– Вы лейтенант Роман? – спросила она.

– Да, – тихо ответил он и взглянул на диван в гостиной, где сидела заплаканная Вики.

– Проходите, лейтенант, – устало проговорила женщина. – Проходите.

Когда Роман вошел в гостиную, Вики продолжала беззвучно плакать, прижимая к лицу мужской носовой платок. Она будто не замечала Романа. Роман уселся в кресло напротив девушки. Мать стояла с ней рядом, глядела на Вики и тоже молчала. Потом посмотрела на следователя, сказала: «Чувствуйте себя как дома» – и ушла в глубь квартиры.

– Вики, – мягко произнес Роман.

Девушка подняла на него свои большие, распухшие от слез глаза цвета меда, и он увидел в них непередаваемое отчаяние. Этот взгляд Роман долго потом не мог забыть.

– Это ужасно, лейтенант, ужасно, – проговорила она и снова заплакала.

Роман закурил, положил сигареты и спички на стол и пристально взглянул на девушку.

– Да, ужасно, и именно поэтому ты должна помочь мне. Будь сильной и помоги.

Вики вновь взглянула на него, сглотнула с трудом, голос ее прерывался.

– Хорошо, лейтенант. Простите.

Роман вынул из портфеля фотографию мужчины лет двадцати – двадцати пяти, с угреватым лицом, мулата, и протянул ее девушке.

– Знаешь его?

Вики взяла снимок и долго разглядывала.

– Да, это один из его... – Она хотела сказать «друзей», но поправилась: – Один из тех, кто встречался с Тео... Я видела его два или три раза в компании с другим типом.

– Это они стояли тогда у входа в кинотеатр? Помнишь, ты вчера мне рассказывала? – спросил Роман.

– Да, они, – подтвердила Вики.

Роман убрал фотографию в портфель, вынул смятый клочок бумаги и тоже протянул девушке.

– Не знаешь, чей это телефон?

Вики взглянула на бумажку и сразу же определила:

– Это писал Тео.

Роман посмотрел на нее.

– Знаю, эта бумажка была у него в кармане. А чей это телефон, тебе известно?

Девушка вновь пробежала глазами цифры. Потом повторила их вслух, словно боясь ошибиться.

– Нет, не знаю, – сказала она наконец, – первый раз вижу.

– Это номер Ведадо, – настаивал Роман, – 30-9107, подумай хорошенько. Среди знакомых Тео не было никого, кто жил бы или работал в Ведадо?

Несколько секунд девушка молчала.

– В Ведадо живет тетка Рауля Трухильо, Тео часто бывал у нее и звонил туда Раулю... – Потом прибавила дрожащим голосом: – Раньше, конечно... Когда они еще дружили...

Роман нахмурил брови, словно отгоняя какую-то мысль.

– Так это ее номер?

– Не могу сказать, – ответила Вики. – Не помню.

Роман записал что-то в своем блокноте и встал.

Вики тоже поднялась.

– Послушай, – сказал Роман, – нужно, чтобы ты поехала со мной. Я тебя надолго не задержу.

Девушка посмотрела ему в глаза, и, хотя еще не произнесла ни слова, Роман почувствовал, что она сейчас откажется.

– Не могу, лейтенант, – запинаясь, проговорила Вики, – не могу, поймите... В такой день...

– Я все прекрасно понимаю, – перебил ее Роман. – Ты не представляешь, как я сожалею, что вынужден просить тебя об этом. Но если ты не хочешь, чтобы преступление осталось безнаказанным, ты должна поехать со мной. – И громко добавил: – Потом я сам отвезу тебя туда.

17 часов 50 минут

Роман и Вики вошли в небольшой, слабо освещенный прямоугольный зал. В центре его, на столе с очень высокими ножками, громоздился какой-то сложный аппарат, рядом с которым на гораздо более низком и широком столике аккуратными рядами стояли три или четыре десятка маленьких картонных коробочек.

В зале было несколько стульев. Роман прошел вперед и, взяв два стула, поставил их по обе стороны столов. Потом кивнул на молочно-белый экран, прислоненный к дальней стене зала, и спросил:

– Слышала о фотороботе? Это один из методов опознания... Имеет свои преимущества, но и недостатки тоже. – Роман включил что-то в нижней части аппарата; экран засветился. – Иногда он помогает составить довольно четкое представление о человеке, которого мы разыскиваем... – продолжал лейтенант. – Бывает, что с помощью такого портрета мы находим нужное фото в нашем архиве. Ну что, приступим?

Роман указал Вики на стул. Девушка села, внимательно слушая его объяснения.

– Будем надеяться, что и на этот раз мы добьемся хорошего результата, – заключил лейтенант.

Вики опустила голову и задумалась, потом взглянула на Романа.

– Мне бы очень хотелось помочь вам разыскать этого человека... – Она немного помолчала. – Но мне кажется, я не сумею... Если бы я увидела его или его фотографию, я бы, наверное, сразу его узнала... Узнала же я его приятеля. Но так... Мне кажется, это невозможно.

– В любом случае попробовать стоит, – возразил Роман и, подойдя к двери, щелкнул выключателем. Приглушенный свет в зале померк. И в наступившей темноте сразу обозначился белый сноп света, струившегося из аппарата.

Роман молча уселся на второй стул и довольно долго перебирал коробки, которые лежали рядом с проектором. Найдя наконец нужную, открыл ее и вынул небольшой квадратик целлулоида, на котором было нарисовано что-то вроде круга. Некоторое время он рассматривал его на свет, потом сказал:

– Начнем с овала лица, хорошо?

18 часов

Они шли по Прадо, держась на некотором расстоянии от тех, за кем следили. Вот уже десять минут, как сержант Кабада и агент Хулиан Эгоскуэ неотступно следовали за Двадцаткой и его спутником, который присоединился к мулату часом раньше у кинотеатра «Пайрет». Черные глаза Кабады впились в затылок Двадцатки, который беспрестанно жестикулировал и не закрывал рта, в то время как его спутник внимательно слушал. Сержант понимал, что сократить дистанцию и попытаться подслушать разговор значило пойти на ненужный риск: преследователи могли обнаружить себя. Тем не менее он весь напрягся, стараясь извлечь хоть какой-то смысл из тех обрывочных фраз, что долетели до него сквозь уличный шум.

Улицы выглядели довольно пустынными, и это было понятно. Холодный нудный дождь моросил не переставая. И все же под сводами галерей Прадо попадались редкие прохожие. Одни, бросая вызов непогоде, спешили в магазины, другие возвращались с работы домой.

Они дошли до Капитолия. Становилось холодно; Эгоскуэ засунул руки в карманы своей темно-синей куртки, Кабада – в карманы плаща. Они шли в нескольких шагах друг от друга, не глядя один на другого. Иногда кто-нибудь из них останавливался у витрины или пересекал наискосок улицу, чтобы почти сразу же вернуться на ту сторону, по которой шествовал Двадцатка со своим приятелем. Временами Эгоскуэ бросал взгляд на затянутое тучами небо, прикидывая, что, если дождь усилится, их подопечные, скорее всего, постараются где-нибудь укрыться, например в кафе или в подъезде, и, возможно, раздумают идти туда, куда шли, если, конечно, у них была определенная цель.

Эгоскуэ боролся с желанием закурить. Мощный, широкоплечий, он выглядел еще внушительней Кабады. Ему было под сорок, и его очень черные, подстриженные ежиком волосы уже кое-где будто бы присыпало пеплом. Черты лица были резкие, глаза маленькие, проницательные. Эгоскуэ хорошо стрелял, знал приемы каратэ и мог одним ударом расколоть кирпич. Он был надежным и исполнительным сотрудником, улыбался редко, говорил, только когда это было необходимо, и отличался редкой дисциплинированностью. Товарищи знали, что во времена тирании он подвергался пыткам: в течение нескольких часов его стегали плеткой, избивали ногами, а он спокойно смотрел на своих палачей и не произнес ни слова. Было у него и еще одно достоинство: он трезво оценивал свои возможности, знал, что ему по силам, а что нет. Эгоскуэ не обладал ни блестящими дедуктивными способностями Романа, ни сообразительностью Сьерры, но его трезвый ум в конце концов всегда находил выход из любого положения. Пожалуй, больше общего у него было с Кабадой, и, быть может, поэтому ему нравилось работать в паре с молчаливым и решительным сержантом.

Сейчас Эгоскуэ не спускал глаз со спины человека, который шел рядом с Двадцаткой и которого он впервые увидел час назад. Это был довольно приземистый крепыш с широкой грудью и мощной шеей. Сквозь очень короткие волосы просвечивала кожа, испещренная небольшими шрамами и удивительно белая для такого смуглого человека. Его туповатая, какая-то расплывчатая физиономия резко отличалась от живого, подвижного лица Двадцатки. Эгоскуэ отметил про себя, что человек этот, по всей видимости, принадлежит к тем забиякам, у которых постоянно чешутся кулаки и которым не важен исход драки, лишь бы подраться.

За Двадцаткой Эгоскуэ следил уже добрых три часа. Около двух он сменил Тощего Луиса, того самого агента, который вышел на Двадцатку, полдня прокараулив его в районе Прадо.

Встретившись с Луисом Гарсиа у здания Бакарди, они стали прогуливаться по Монсеррату, не упуская из виду стеклянную дверь кинотеатра «Актуалидадес», куда за несколько минут до этого нырнул Двадцатка. Так продолжалось до половины четвертого. Наконец Двадцатка вышел из кинотеатра в толпе, которая медленно растекалась в направлении улиц Сан-Хуан-де-Дьос и Эмпедрадо. Тощий Луис незаметно указал на него Эгоскуэ, и тот, лишь мельком взглянув на Двадцатку, навсегда запечатлел в своей памяти его лицо и фигуру.

С половины четвертого до пяти Двадцатка несколько раз прошел всю Прадо из конца в конец, а Эгоскуэ за это время изучил не только каждую черточку его лица, которое узнал бы теперь из сотен других, но и походку, и характерную привычку почесывать затылок левой рукой, на безымянном пальце которой не хватало двух фаланг.

Однако за все это время Двадцатка не сделал ничего такого, о чем стоило бы сообщить: несколько раз останавливался в разных местах выпить кофе, заглянул в кинотеатр «Фаусто» посмотреть, что там идет, съел пирожное в кондитерской на улице Сан-Рафаэль, посидел в Центральном парке, зашел в вестибюль гостиницы «Инглатерра» и переждал там дождь, который то усиливался, то едва моросил, но не прекращался ни на минуту. У входа в «Фаусто», в вестибюле гостиницы и на Мансана-де-Гомес перебросился несколькими словами со случайными людьми. То ли у него было какое-то дело, то ли, наоборот, он слонялся от нечего делать. А возможно, и искал кого-то. За все эти часы непрерывного хождения Эгоскуэ ни разу не заметил, чтобы он говорил с кем-нибудь больше двух минут. Двадцатка напоминал бродячую собаку, всегда держащуюся особняком и разгуливающую по одной ей ведомым маршрутам.

Но вот около пяти часов Двадцатка и человек, который шел с ним сейчас по Прадо, встретились у кинотеатра «Пайрет». Двадцатка уже несколько минут стоял на углу, и вдруг Эгоскуэ увидел, как его лицо расплылось в улыбке и он протянул руку человеку, в котором любой опытный полицейский – а сержант Хулиан Эгоскуэ был именно таким, – не задумываясь, признал бы своего «клиента».

Об этом особом чутье на людей, которые не в ладах с законом, Эгоскуэ впервые услышал от многих старых и опытных сотрудников в 1965 году, когда пришел в МВД. Но лишь пройдя трудную школу борьбы с самыми разными преступниками, он постепенно научился выделять в толпе человека, представляющего опасность. Он убедился в том, что, хотя преступники не похожи один на другого, все же по какой-то черточке, жесту их можно отличить от остальных людей. Это может быть что угодно: манера курить или смотреть с прищуром, походка или даже то, как человек несет сверток под мышкой, но полицейский, хороший полицейский, обязан обратить на такого человека внимание. Для самого Эгоскуэ, накопившего богатый опыт, теперь уже не составляло никакого труда – точно так же как в свое время его многоопытным коллегам – безошибочно, хотя и интуитивно, угадать человека, с которым «не все в порядке», пусть тот просто стоит и мирно беседует с кем-то на углу.

Обменявшись коротким и крепким рукопожатием, Двадцатка и его знакомый перешли на другую сторону улицы и зашагали в направлении Центрального парка. Погода прояснилась. Эгоскуэ не двинулся с места, но весь напрягся. Он увидел, как оба направились к скамейке, уселись лицом к Прадо и завели о чем-то разговор.

Проговорили они минут двадцать. Эгоскуэ не сводил с них глаз и, хотя не мог их слышать, догадывался, что Двадцатка рассказывал что-то очень интересное для обоих. Приятель слушал очень внимательно и серьезно. Наконец они поднялись. Эгоскуэ взглянул на часы: было без шести минут шесть. Снова начало накрапывать.

Двадцатка и его знакомый пересекли Прадо и нырнули в галерею перед гостиницей «Инглатерра». Эгоскуэ тоже перешел Прадо и двинулся было к Капитолию, но потом свернул в сторону и вышел к театру имени Лорки. Он постоял у почтамта, закурил и пошел вдоль галереи. Дойдя до угла кабаре «Насьональ», он остановился и как бы между прочим бросил взгляд на пиццерию на противоположном углу, всего в нескольких метрах от него.

У входа в пиццерию стояло человек пять-шесть. Двадцатка и его спутник пристроились в хвост очереди, продолжая оживленно разговаривать. Эгоскуэ прикинул, что они пробудут в пиццерии не меньше получаса, и решил позвонить Сьерре.

Телефонная будка была в нескольких шагах от него, на другой стороне улицы Сан-Рафаэль, но он медлил. Дело было в том, что, перейдя улицу, он терял своих подопечных из виду. Как быть?

Наконец он решился. Быстро перебежал улицу и влетел в будку. Сьерры на месте не оказалось. Ему ответил глуховатый голос Кабады, и Эгоскуэ торопливо обрисовал ситуацию. Кабада сказал, что через пятнадцать минут приедет, а до той поры Эгоскуэ не должен спускать с них глаз.

Агент вернулся на угол. Сердце у него екнуло: перед входом Двадцатки с приятелем уже не было.

И тут он сделал то, чего никак нельзя было делать: бросился к пиццерии, остановился в дверях и с тревогой оглядел помещение, полное людей. Он сразу заметил их: оба сидели у стойки в глубине зала, их еще не обслуживали. Беспокойство на его лице тут же сменилось скучающим выражением. Эгоскуэ словно прикидывал, стоит ли зайти сюда поесть, пробежал глазами вывешенное на дверях меню, почесал в затылке, повернулся и пошел к перекрестку, закуривая сигарету.

Через десять минут появился Кабада и остановился рядом с ним. Сержант переоделся и был теперь в плаще песочного цвета, с вечерней газетой под мышкой. Вытащив пачку «Вегерос», он попросил у Эгоскуэ огня и, прикуривая, шепнул:

– Все в порядке?

– Да, они там, – взглядом показал Эгоскуэ.

Как раз в эту минуту Двадцатка и человек со шрамами на голове вышли из пиццерии. Эгоскуэ сделал знак Кабаде, едва заметно кивнув в их сторону. Они подождали, пока парочка не подошла к Сан-Рафаэлю, а затем направились за ними.

И вот уже больше двадцати минут они медленно шли по Прадо – так же медленно, как те, за кем они следовали. Оставалось всего два квартала до Монте. Эгоскуэ посмотрел на часы: было двадцать семь минут седьмого. Начинало темнеть.

18 часов 17 минут

Роман положил диапозитив на стеклянную панель ретропроектора, и на белом экране возник овал. Один только контур довольно широкого лица.

Вики кинула взгляд на Романа, потом повернулась к экрану и вгляделась в этот контур.

– Может быть, немного поуже, – произнесла она наконец.

Роман молча порылся в коробке и, вынув новый диапозитив, вставил его в аппарат.

– Похоже?

Девушка отозвалась не сразу.

– Да... Пожалуй, – сказала она нерешительно и тут же уныло прибавила: – Мне кажется, ничего из этого не выйдет. Я же видела его всего раза два.

Роман сделал вид, что не расслышал, и мягко повторил:

– Похоже?

– Приблизительно, – отозвалась Вики. – Вот только... не знаю, может, более суженное книзу, а вверху пошире и скулы чтобы побольше выдавались.

Один за другим появлялись на экране овалы разных лиц, пока Вики вдруг не воскликнула:

– Как это, лейтенант! Точно как это!

Лицо на экране действительно сужалось к подбородку, но все же было довольно круглым и широким.

– Хорошо, – сказал Роман, – перейдем теперь к носу. Помнишь, какой у него нос?

– Как будто, – ответила Вики, – немного крючком и в то же время приплюснут... Вроде как у боксера.

Роман положил еще один диапозитив на стеклянную панель: на лице вырос длинный крючковатый нос.

– Этот не годится, верно? – Роман убрал диапозитив, прежде чем Вики ответила, вновь поискал в коробке и, найдя наконец то, что требовалось, вставил целлулоидный квадратик в аппарат.

– Может быть, такой?

– Такой, – отозвалась заметно приободрившаяся Вики. – В точности такой.

18 часов 29 минут

Эгоскуэ не спускал глаз с обоих мужчин, шедших впереди него. Они больше не разговаривали. Теперь они молча и сосредоточенно шагали, поеживаясь от холода.

Эгоскуэ не знал всех подробностей дела, но того, что он знал, было достаточно, чтобы задаться вопросом: был ли Двадцатка темчеловеком? Имел ли он отношение к убийству сторожа? Пока было очевидно одно: он приятель юноши, которого нашли убитым близ Санта-Фе. Бесспорно и другое: он преступник, правонарушитель, антиобщественный элемент, дважды побывал в заключении. Однако, если он именно тот, значит ли это, что косолапый крепыш со шрамами на голове его сообщник? Или они встретились случайно?

Эгоскуэ при всем желании трудно было назвать нетерпеливым. Он ценил хладнокровие (поэтому предпочитал работать с Кабадой, который был щедро наделен этим качеством) и знал, что в его работе важно оказаться не только в нужном месте, но и в нужный момент. Преждевременные действия почти так же бесполезны, как и запоздалые. Стало быть, «пусть веревочка разматывается», как любит говорить лейтенант Роман, главное – не упустить ее конец.

Этим как раз и занимались пасмурным зимним вечером в половине седьмого сержант Хулиан Эгоскуэ и Мануэль Кабада: следили за разматывающейся веревочкой, надеясь, что она выведет их в нужное место.

Прошли через парк Фратернидад. Эгоскуэ гадал, повернут ли Двадцатка и его приятель в сторону Монте или так и будут петлять по Старой Гаване. Ему бы очень хотелось задать этот вопрос Кабаде.

Но тут случилось непредвиденное.

Кабада и Эгоскуэ заметили это почти одновременно: худой долговязый мулат, поравнявшись с Двадцаткой и его приятелем, приветствовал их весьма необычным образом. Собственно, это было не столько приветствие, сколько предупреждение. «За тобой следят» – вот что означали приподнятые брови и глаза, которые вдруг широко раскрылись вслед за дружеским жестом.

Мулат прошел, едва не задев Эгоскуэ и Кабаду, и пересек улицу. Но Эгоскуэ успел увидеть его быстрый взгляд, кинутый украдкой на Кабаду: мулат узнал сержанта. Видимо, песочный плащ, синие брюки и газета под мышкой были недостаточной маскировкой, и опытный преступник узнал сотрудника полиции. Возможно, они уже встречались.

Эгоскуэ вновь посмотрел вперед и увидел, как Двадцатка и человек со шрамами поспешно оглянулись, выдав себя, а затем прибавили шагу.

Кабада вдруг резко остановился и несколько секунд стоял как вкопанный посреди улицы. Удивленный Эгоскуэ, который шел чуть сзади, тоже остановился. Мозг Кабады лихорадочно работал. Двадцатка и его спутник удалялись. Они пересекли Монте и направлялись к улице Сьенфуэгос. Мулат шагал в противоположном направлении, в сторону Прадо, он чуть ли не бежал. Брови Кабады нахмурились, он энергично ткнул большим пальцем через плечо, и Эгоскуэ, словно подброшенный пружиной, резко повернул назад и пустился вдогонку за мулатом. Кабада продолжал преследовать Двадцатку и человека со шрамами.