Текст книги "Секрет Жермены"

Автор книги: Луи Анри Буссенар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

ГЛАВА 10

Выстрел услышали и в отеле. Переговариваясь и восклицая, со всех сторон сбежались и полезли в комнату любопытные. Примчались хозяин, управляющий, слуги. Целая толпа заполнила спальню.

Больше всех был возбужден владелец, он горевал о пропавших деньгах и со злостью смотрел на Бобино, тот поддерживал голову князя.

Против всякого ожидания, молодой человек еще дышал, он узнал друга и прошептал:

– Бобино!.. Жермена!..

Услышав его, Бобино воспрянул духом и, строго взглянув на хозяина, попросил его немедленно выйти вон, а когда тот попробовал воспротивиться, сказал тоном, не терпящим возражений:

– Нам нужен врач, а не праздные зеваки. Поторопитесь! Что касается вашего счета, я попросил четыре дня отсрочки, так и приходите за деньгами послезавтра утром, пока же убирайтесь и очистите комнаты от зевак!

Врач, тот, что бывал у князя прежде, подоспел всего через несколько минут после выстрела. Пока доктор осматривал раненого и попросил всех оставить их наедине, Жермена, уходя к себе, взяла письмо, лежавшее на постели Мишеля и пришла в ужас, прочитав его. Строчки прыгали перед глазами. Послание походило на адское наваждение, настолько страшно было его содержание. Ни даты, ни места отправления. Лишь несколько строк, выведенных твердым и очень разборчивым почерком:

«Князь Березов.

Время пришло. Вы совершенно разорены. Жермена вас больше не любит. Вы сумасшедший…

Зачем теперь нужна Вам жизнь?

Князь Березов, надо умереть!

Умрите!.. Так надо!.. Такова моя воля!

Тот, в чьей власти приказывать».

И несчастный, совершенно лишенный собственной воли, повиновался странному и чудовищному приказанию с необъяснимой покорностью и решимостью.

Жермена окончательно поняла, что ее друг находится во власти силы, какой не может противостоять, против нее невозможно бороться.

Ужас объял девушку, несмотря на все ее мужество. Ум и сердце заледенели, она постепенно приходила в полное отчаяние.

Пока врач занимался с больным, она думала: кто они, убившие сначала любовь ко мне, а теперь уничтожившие его самого?

Мрачный облик графа де Мондье встал перед глазами, возникло представление о страшной действительности.

Девушка отважилась вернуться, шатаясь подошла к постели, где лежал князь, все так же без сознания.

Врач ощупывал грудь около раны, Бобино сидел в соседней комнате, моля Бога о благоприятном исходе.

Кровь едва текла из раны, черноватой, окруженной большим лиловым пятном, она находилась против сердца и, по-видимому, должна была оказаться смертельной.

На всякий случай врач достал из своего набора зонд и осторожно ввел в рану. К его большому удивлению, наконечник почти тут же наткнулся на что-то твердое. И доктор сразу подумал, что это пуля, расплющившаяся на ребре. Он еще поискал, зонд сдвинулся с гладкой поверхности, и лекарь сказал вслух:

– Зонд пошел вдоль ребра вокруг грудной клетки.

Князь Мишель застонал, губы зашевелились, он как будто почувствовал боль.

– Он жив! Господи, слава тебе! – воскликнула Жермена.

Обрадованный доктор сказал:

– Не только жив, но рана не опасна! Ему повезло, честное слово!

– Пуля… – проговорил Бобино.

– Пуля… Мой дорогой… Помогите-ка мне повернуть раненого.

Когда Мишеля положили на бок, врач осторожно провел рукой вдоль ребра, потом сделал маленький надрез ланцетом, слегка нажал, и пуля выпала на ладонь, как косточка из спелого плода.

– Пуля… вот она!

– Вот чудо! – воскликнул Бобино.

– Чудесно и легко объяснимо. Ваш друг очень хотел умереть. Сдвинув левой рукой рубашку и поискав место, где находится сердце, он придавил дуло револьвера к груди, нажал крепко, ради уверенности, что пуля не пойдет вкось, и спустил курок. Пуля, едва вылетев из дула и еще не набрав скорости, скользнула вдоль ребра, не перебив его, и, потеряв силу, остановилась. Видите, как основательно обожжена рана, сколько крупинок пороха попало в тело.

– Правда! Чистая правда! – воскликнул Бобино, вздохнув с облегчением. – Доктор, а когда он сможет поправиться?

– Дней через десять. Я волью в рану антисептический раствор. Также обработаю снаружи, и заживет быстро.

Мишель постепенно приходил в чувство. Он дышал с трудом, но узнал друзей, смотревших на него любящими глазами с беспокойством и состраданием.

Князь зашептал ласково:

– Жермена!.. Моя дорогая!.. Бобино!.. Друг мой!

– Мишель, Мишель! – говорила Жермена. – Неужели вы не понимаете, что, убивая себя, вы убиваете и меня.

Березов с восхищением слушал и смотрел взглядом, полным любви, как всегда прежде. Надежда вернулась к Жермене, она подумала, что сердце Мишеля снова принадлежит ей.

Сделав перевязку, врач ушел, сказав, что явится завтра.

Раненый заметно успокаивался, а главное, ясность духа вроде бы вернулась к нему.

Жермена сделала Бобино знак, чтоб он оставил их наедине. Молодой человек, понимая, что между ними должен произойти серьезный разговор, поторопился уйти, но задержался в дверях и сказал:

– Мне все-таки надо напомнить, Мишель, что мы без единого франка и что хозяин гостиницы требует с нас больше семи тысяч.

– Это так, – сказал князь, с трудом припоминая. – Надо телеграфировать Владиславу, пусть продаст что-нибудь.

Бобино и Жермена переглянулись в смущении и подумали оба: несчастного обворовали столь хитро, что он даже не помнит об этом.

– Я уже телеграфировал, Владислав ничего… не ответил.

– Тогда надо сообщить Сержу Роксикову, у него должны быть деньги. Я больше не знаю, к кому еще можно обратиться.

Бобино поспешил было послать телеграмму, но тут слуга принес письмо.

– Срочное, – сказал князь, – Жермена, прочтите, пожалуйста.

Жермена вскрыла конверт и нахмурилась.

– Что, плохие новости? – спросил князь.

– Право, в жизни иногда бывают странные совпадения! Как раз когда вы собираетесь попросить у друга денег, он обращается к вам:

«Я в Монако, проигрался до копейки. Мишель, пришли мне, пожалуйста, тысячу франков. Они мне крайне нужны. С дружеским приветом Серж Роксиков».

– Теперь, по крайней мере, все ясно, – сказал Березов с невозмутимым спокойствием. – Но вас это совершенно не должно касаться, дорогая Жермена… ни тебя, мой милый Бобино. Это маленькое недоразумение легко поправимо. Я совсем не потому собирался объявить себя банкротом в жизни и застрелиться.

Жермена снова дала знак Бобино, и он ушел.

– Можете ли вы поговорить со мной? Вас это не слишком утомит? – спросила она тихо и серьезно.

– Да, Жермена! У меня нет жара, и мой ум сейчас совершенно ясен. Но скоро… да, скоро… сознание может снова помутиться.

– Мишель, скажите мне честно, как джентльмен и друг… почему вы хотели умереть?

– Честное слово, Жермена, не знаю. Что-то непреодолимо повлекло к этому. Я почему-то знал: так надо!

– Вас больше ничего не привязывает к жизни, Мишель?

– Ничего, Жермена… Ничего, по-моему.

– Несчастный!.. Проклинать жизнь… Терять надежду!.. Проклинать любовь! Имеете ли вы право так думать, вы, молодой, богатый, красивый, обожаемый…

– Обожаемый? Я-то, Жермена! Да я всю жизнь искал любви и не находил ее! Вы сами, Жермена, как вы ответили на мое признание? В любви, достойной вас, достойной вашей гордости… Я предлагал стать моей женой… Что вы тогда сказали? В моем сердце, говорили вы, не могут жить одновременно любовь и ненависть, и вы меня не любили, когда я умолял… А теперь я больше ни во что не верю, ни на что не надеюсь, ничего не прошу. Ах! Вы не знаете, что это такое – бессмысленная жизнь, жизнь без будущего, даже без надежды на завтрашний день!

Жермена покраснела, потом побледнела, не в состоянии вымолвить слова от стыда. Наконец она не смогла больше скрывать свой секрет и заговорила. Сначала нерешительно, потом все более и более твердо:

– Пока вы были богаты, я не хотела ничего вам объяснять. Я не хотела признаться даже самой себе в моем чувстве… Я не хотела вас любить… Мне это казалось невозможным… Вы – знатный, богатый, я – простая, бедная девушка из трудовой семьи. Непременно скажут, что у меня только корыстные намерения. Я боролась с собой. Изо всех сил! Но теперь, когда вы стали бедны, когда вам надо будет работать, чтобы на что-то жить… теперь я могу сказать все. Мишель, когда я говорила, что в моем сердце не могут жить одновременно ненависть и любовь… я лгала… И вам, и самой себе… Потому что я давно вас люблю… Люблю так, как, может быть, никто не был столь любим… Я открыла глаза там, в доме рыбака Могена… Вы спасли меня, рискуя собственной жизнью… Я увидала двоих у изголовья… вашего друга, художника Мориса, и вас, и вдруг меня словно что-то ударило в сердце. Мне показалось, что я знала вас всегда, что ваше лицо мне знакомо, что ваши глаза, с любовью смотревшие на меня, всегда смотрели так… И я забылась в жару и все время видела вас во сне. Я мучилась в бреду, а ваш образ был передо мной. Вы были рядом дни и ночи, смотрели с состраданием и нежностью, я видела, как в вашем взгляде появляется любовь. Болезнь отступила, завеса бреда растаяла перед моими глазами, я снова увидела ваш взгляд, устремленный на меня, но это был уже не сон, не видение… Все мое существо устремилось к вам… Я поняла, что любима… Да, любима! Я была готова открыть вам сердце и объятия в тот сладкий миг, наступивший после стольких страданий… Но тут передо мной предстал ужас реальности… Я вспомнила, что опозорена, обесчещена тем… бандитом… За один ужасный миг я вновь пережила адские муки, что вытерпела от мерзавца. Стыд, отвращение, отчаяние охватили меня. Да простит меня Бог – я желала себе смерти и была готова проклясть жизнь, спасенную вами. Мне подумалось, что я уже никогда не смогу ни слышать, ни говорить слова любви. Никогда вовек! Ненависть, дикая и упорная, охватила меня, я искренне поверила, что не люблю вас больше, ибо не имею права на любовь. Живя рядом с вами, окруженная нежной заботой и лаской, я поддалась чувству, уже не смела спрашивать сердце, люблю ли я, и все время с терпеливостью краснокожего ждала момента, когда смогу отомстить обидчику и любить вас, не испытывая стыда за прошлое. Ведь вы мне его простили…

– Жермена! Не говорите так! Моя дорогая, благородная мученица! – в волнении воскликнул Мишель. – Прощают только виновным, а вы – жертва!

– Пусть так!.. Но ведь вы даже не хотите помнить о моем позоре, и я всю жизнь останусь благодарной за такое великодушное забвение. Хотя я вас и полюбила с первого взгляда и любовь поразила меня, я скрывала ее до того дня, когда вы стали таким же бедняком. Не случись беды с вами, я бы никогда не сказала…

– Значит, я разорен, Жермена? – спросил князь, чуть улыбнувшись и в то же время поморщившись от боли.

– Разве вы этого не знаете?

– Честное слово! Не знаю. Последнее время у меня что-то неладно с головой. Это началось с тех пор… с тех пор… помогите вспомнить, но сейчас у меня голова совершенно ясная.

«Боже мой! Он ничего не помнит, – подумала Жермена. – Но моя любовь излечит его… клянусь!»

Князь вновь заговорил, стараясь делать вид, что совершенно спокойно к этому относится:

– Да, я разорен… я буду работать. У меня здоровенные плечи и спина, что же, они мне послужат как носильщику.

Молодой человек немного повеселел. Признание Жермены в любви его преобразило.

Мишелю вспомнилось то совсем недавнее время, когда он с такой страстью любил эту прелестную женщину, ему сейчас захотелось говорить о любви. Растроганный, он открыл объятия и промолвил с ласковой насмешкой:

– Выходит, мы оба без копейки… Так будем работать изо всех сил и любить друг друга от всего сердца.

– О, да! И какую чудную жизнь я вам устрою! Ведь вы всегда будете меня любить, как прежде? – спросила Жермена, отдавая ему душу в первом поцелуе, при одной мысли о котором она прежде замирала.

Но вот лицо раненого помрачнело, взгляд стал рассеянным, отсутствующим, каким был после похищения. Улыбка исчезла, руки бессильно упали на постель.

И Жермена вновь увидела лишенного воли и ясного сознания человека, лишь на краткие минуты оживленного ее любовью. Перемена произошла мгновенно, на глазах у несчастной девушки, и так больно поразила ее, что она почувствовала, как сама вот-вот сойдет с ума или оборвет жизнь, в один миг опять ставшую для нее ненавистной.

А Мишель, только что заверявший: «Мы будем любить друг друга от всего сердца», вдруг заговорил таким тоном, словно был не волен в словах и поступках:

– Умоляю тебя… Жермена… Мой друг… сестра… не говори со мной так… Вы знаете, что это невозможно… Мы оба грезили… Ведь это сон… Я грезил, что люблю тебя… Вы сами были в заблуждении… Ваши слова… Вы только что сказали… Я больше не буду о них вспоминать… потому что супруг, вам предназначенный, не я… Вы хорошо это знаете… Это другой… Он вас любит… Граф Мондье!

Произнося это имя, Мишель был как сам не свой, и Жермена даже не возмутилась, зная, что его рассудком владеет чья-то злая воля, жестокая, неумолимая, таинственная.

И ей вновь захотелось жить, чтобы разгадать и победить врага, вернуть любовь князя, вырвать его душу из страшного плена.

Она смотрела долгим нежным взглядом, когда он, совершенно обессилевший, заснул. Девушка думала: «Мишель… Мой Мишель… Несмотря на жестокие слова, которые ты произнес в припадке безумия, я знаю, что ты меня любишь как прежде. Такая любовь не может кончиться, потому что, как и моя, она бессмертна и бесконечна… И я спасу тебя, как ты спас меня!»

С этого времени Жермена твердо решила не придавать значения словам Мишеля; здравым природным умом она поняла, что любимый тяжко болен и, следовательно, к нему надо относиться как к больному. Без колебания, без страха перед тем, сколько огорчений и трудных дней ей придется пережить, она готовилась жертвовать собой и ждала с нетерпением, когда можно будет начать действовать.

Прежде всего следовало уехать из Италии. Путешествие, обещавшее столько приятного и полезного, теперь уже невозможно, да и не имело никакого смысла продолжать. Жермена и Бобино постоянно чувствовали, что вокруг них действуют тайные враждебные силы. Кроме того, совершенно не оставалось денег, и оба не знали, как выйти из затруднительного положения.

Дело еще более осложнялось из-за безумия князя. Не оставалось сомнения в том, что он разорен преступниками, которые воспользовались его ненормальным душевным состоянием.

Бобино, Жермену и ее сестер сам факт финансового краха мало тревожил, их волновало унизительное положение, в какое все они в данный момент попали.

Конечно, по закону никто не мог бы возложить на них четверых ответственность за долги князя Березова: они всюду фигурировали только как его приглашенные, так сказать, его свита.

Но им, разумеется, и в голову не приходило не считать себя в ответе, и поэтому Бобино твердо заявил хозяину:

– Мы все оплатим.

Однако при этом он никак не мог придумать, откуда же взять денег, пока Жермена с ее здравым смыслом не надоумила, сказав:

– Друг мой, когда разоряется такой богатый человек, как князь Березов, от его имущества и драгоценностей всегда что-нибудь да остается. Он не мог сразу потерять все до нитки. Их консул, может быть, даст какую-то сумму соотечественнику, попавшему в неприятное положение, с тем чтобы потом возместить ее из России, либо за счет обломков его состояния, либо просто от царского правительства, которое не захочет оставить в нищете носителя исторической фамилии[82]82
  Ни среди боярских, дворянских и прочих именитых родов России, ни в числе известных деятелей русского государства, науки, искусства, военного дела и т. д. и т. п. фамилия Березов не встречается. Как и большинство западных писателей до XIX века включительно Луи Буссенар, видимо, имел весьма приблизительные сведения и представления о России и, надо полагать, говоря о Мишеле как «носителе исторической фамилии», автор имел в виду, узнав понаслышке, любимца императора Петра I – светлейшего князя Александра Даниловича Меншикова (1673–1729), после смерти государя сосланного в пос. Березов, ныне Берёзово Тюменской области


[Закрыть].

– Вы правы, Жермена! – сказал Бобино. – Я бы никогда не догадался так поступить.

Не пролетело и пяти минут после того, как он ушел, и в гостинице поднялся шум вроде того, что был, когда князь Березов вернулся из плена. Хлопали двери, раздавались возгласы и быстрые шаги по коридору. Жермена услышала совсем близко от входа в их переднюю кто-то из служителей произнес:

– Месье де Шамбое… Право… Это точно он… Какой бледный!.. Подумать только… Почти месяц о нем ничего не было известно. Уже думали, его нет в живых!

Раздался звонок в их дверь, слуга доложил:

– Месье де Шамбое!

Молодой прохвост, действительно несколько побледневший, а может быть подгримированный, вошел с извинением за непрошеное вторжение, но, добавил он, дошли слухи о покушении князя на свою жизнь, и, крайне обеспокоенный, он, Шамбое, позволил себе…

Разумеется, поступок вполне соответствовал правилам вежливости и доказывал хорошее отношение к Березову, и все-таки Жермена снова почувствовала недоверие к человеку, так странно исчезнувшему в момент, когда на них напали по дороге из монастыря Камальдолей.

После нескольких приличествующих случаю фраз, слишком коротких, чтобы они придали проходимцу Бамбошу соответствие облику месье де Шамбое, мнимый аристократ осведомился о самочувствии раненого.

– Он себя достаточно хорошо чувствует, месье. Рана совсем не опасна, – ответила Жермена, мельком взглянув на незваного визитера.

Шамбое, сиречь Бамбош, все-таки не вполне усвоил умение владеть собой. Он не сумел скрыть некоторого волнения и разочарования.

Жермена заметила это и еще раз интуитивно поняла: перед ней – враг.

Бамбош тут же взял себя в руки и начал говорить много, как человек, осознавший, что совершил неловкий поступок.

– О! Мой дорогой друг! Я так рад, что все обошлось. Я спешил, чтобы помочь ему… Правда, я в стесненных обстоятельствах, бандиты меня порядком обобрали, но все-таки я от чистого сердца хочу предложить взаймы что могу.

– Почему вы думаете, что князь остался без денег? – холодно спросила Жермена. – Вы лучше меня знаете, в каком состоянии его дела?

Бамбош, опешив от пристального надменного взгляда, какого никогда прежде не видел, несколько растерялся, но тут же решил действовать смело и перевел разговор на другое.

– Я представлен князю недавно, но если бы вы знали, мадемуазель, как он мне по душе! Он с ходу покоряет человека воспитанностью, умом, великодушием! Мне бы так хотелось его повидать! Хоть минутку!

– Это невозможно, месье, – холодно остановила его Жермена.

– Прошу вас! На одну только минуточку!

– Не настаивайте, месье. Ему нужен полный покой, ни вам и никому другому нельзя заходить еще по меньшей мере неделю.

Поняв, что ничего не добьется, Бамбош, кипя от злости, но скрывая досаду под маской вежливости, церемонно поклонился и вышел.

По пути к себе он разразился проклятиями, мысленно произнеся целый монолог:

«Тебе, девка, повезло, что граф так в тебя влюблен, иначе не дальше чем нынешним вечером ты прошла бы чистку у Биби, то есть у меня, у Бамбоша! Хозяин мой сам из богачей и не знает, как укрощать бабенок вроде тебя! Если бы тебя разочка два прочистили с табачком у Биби, ты перестала бы драть нос перед мужиками! Березов раскошелился, мы хорошо поживились его добром, и я не хочу терять свои деньги из-за того, что какая-то сука мешает ими воспользоваться! Твой идиот-князь сам не застрелился, так я его прикончу, и скоро! А тебя мы схватим сегодня же ночью и тогда разбирайся сама с патроном».

Жермена в страшном беспокойстве ждала Бобино.

Теперь она боялась всего и всех: неизвестных ей жильцов, служащих отеля, прохожих за окном – и начинала ненавидеть всю Италию, о которой составила себе из литературы такое поэтическое представление.

У девушки осталась одна главная мысль – скорее бежать отсюда, увезти Мишеля, спасти от врагов, чьи преступные действия она теперь угадывала.

Из консульства Бобино возвращался с совершенно подавленным видом. Проходя мимо комнаты управляющего, он виновато согнул спину, и, когда тот напомнил о расплате, жилец скромно попросил отсрочки еще на двадцать четыре часа. Служака сказал высокомерно:

– Двадцать четыре? Ну ладно, но ни часом позже!

Когда же Бобино оказался у Жермены, он совершенно преобразился и радостно крикнул:

– Спасены! – и даже подпрыгнул, как истинный парижский мальчишка. – Получил монету! Хорошую сумму… Добрый консул дал мне ее просто так… в подарок для князя Березова.

– Я ему очень благодарна! – сказала Жермена с жаром. – Он спас всех, прежде всего Мишеля.

– Консул повел себя совершенно шикарно! Наш, французский, скорее всего послал бы меня к черту, даже если бы я попросил у него хоть сорок су. Но сейчас не время рассуждать о достоинствах дипломатов, надо быстрее бежать из проклятого отеля, из окаянной страны, где земля горит у нас под ногами! Мне хватит, чтобы расплатиться с кабатчиком, купить билеты на пароход и даже на поезд до Парижа.

Жермена, сияя, собиралась уже вызвать управляющего, чтобы рассчитаться, но Бобино удержал, сказав:

– Сперва соберем багаж и, когда все будет готово, тогда выложим денежки.

– Почему, мой друг?

– Надо, чтобы о нашем отъезде, похожем на бегство, не пронюхали шпионы – я их постоянно чувствую вокруг – и не доложили бы самому главному таинственному нашему врагу.

– Вы правы, совершенно правы. А как же с местами на пароходе?

– В этот сезон всегда бывает сколько угодно свободных мест на Марсель. Мы явимся на судно, не приобретая заранее билеты.

– А как перевезем Мишеля?

– Все беру на себя!

– Значит, остается только набраться терпения. Как я счастлива!

Все прошло так, как планировал Бобино.

Вчетвером они поспешно собрали, увязали и снабдили этикетками багаж. Действовали быстро, подгоняемые нетерпением. К двум часам ночи у них уже все было готово. Слуги отеля ничего не заметили.

Немного вздремнули, по очереди дежуря около князя, тот все время спокойно спал.

В шесть утра Бобино, никому ничего не говоря, вышел из гостиницы и вернулся с двумя экипажами, велел остановить их напротив дверей.

Один, большой и просторный, предназначался для людей, другой – грузовой фургон.

Парижанин попросил пригласить для беседы управляющего и хозяина. Первым, позевывая спросонок, явился управляющий.

С важностью вынув счет и банкноты, Бобино сказал:

– Расплатимся, через пять минут мы уезжаем.

– Уезжаете… Но, ваше превосходительство…

– Я не превосходительство, а типографский рабочий, и мне до черта надоела ваша коробка!

– Может быть, вашему превосходительству не оказывалось должное уважение? Или вас плохо обслуживали?.. Или разонравились ваши апартаменты?

– Довольно разглагольствований… многое не понравилось!

И Бобино ушел, зажав в руке оплаченный счет.

Двое из фургона поднялись по лестнице и вскоре вернулись, нагруженные чемоданами и тюками.

В комнате Мишеля Бобино увидел Жермену и ее сестер, совершенно готовыми к отъезду.

– Что случилось? – спросил князь, потревоженный ходьбой людей туда и сюда.

– Ничего. Надевай халат и ложись, понесем на матрасе. Я возьмусь за углы, где твоя голова. А вы, месье, там где ноги, – сказал Бобино, обращаясь к прибежавшему лакею, прикрепленному к их апартаментам и вытаращившему глаза.

– Получите пять луидоров за труды. А ты, князь, спи, пока мы доставим тебя к лифту.

– В чем дело?! Почему вдруг вы меня куда-то тащите в ранний час и столь странным способом?..

– Для твоего блага… чтобы ускорить твое выздоровление…

– Я еще раз спрашиваю…

– Давай же спи! Слышишь? Спи… Я так хочу… Так надо для твоего блага.

И Березов спокойно заснул как ребенок. Ни Бобино, ни Жермена почему-то не обратили внимания на то, как покорно повиновался Мишель команде «спи».

Русский не заметил, как его спустили в лифте, положили в экипаж, как тот понесся по улице и как, наконец, князь оказался в просторной каюте парохода, уже готового к отправлению.

Прошло не больше получаса после того, как Бобино рассчитался с хозяином гостиницы.

Месье де Шамбое крепко спал и ничего не подозревал о ловко организованном побеге.

Граф-бандит, преследовавший ненавистью, равно как и преступной и опасной любовью тех, кому уже сделал столько зла, не мог видеть, как они исчезли.

Мишель продолжал мирно похрапывать, девочки сидели, прижавшись к старшей сестре, а Бобино сиял.

Жермена считала минуты до отплытия, те последние минуты, когда уже грузили багаж.

– Когда же мы отправимся? – шептала она в нетерпении.

Раздался долгий гудок.

– Наконец!

Корабль задрожал и начал медленно отходить от причала.

В тот момент к набережной быстро приближалось ландо, взмыленные кони неслись галопом.

Из коляски выпрыгнул человек, когда пароход уже удалился от берега.

Опоздавший в бешенстве сжал кулаки.

– Они убежали от меня… Но я их все равно найду! Тогда не пощажу никого! – И крикнул кучеру: – Быстро в отель! Взять там месье де Шамбое, а потом – на виллу… Гони, Лоран, гони вовсю, загони лошадей, если надо!

– Слушаюсь, хозяин, – ответил тот самый кучер, что правил лошадьми, когда ландо катило в монастырь Камальдолей.