Текст книги "Секрет Жермены"

Автор книги: Луи Анри Буссенар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

Хоть бы князь, враз обнищав, по-прежнему любил Жермену! Но нет! Он изо всех сил ненавидел несчастную девушку! Действительно, это было ужасно. Более, чем Морис ожидал.

Художник попытался успокоить Березова. Морис подошел и стал ласково говорить:

– Будь мужчиной, Мишель, будь молодцом, каким я тебя знал всегда. Мы тебя вытянем из беды, мой друг. Ты знаешь, как я тебя люблю.

– Хватит! – резко прервал его Мишель. – Хватит!.. У меня нет больше друзей!

– Я, Мишель, я твой друг, я никогда тебя не забывал!

– Ты? Брось!.. Тебя обвела вокруг пальца эта развратница Жермена!.. Если бы ты был другом, ты увел бы меня к себе, дал ложе и револьвер, и я бы застрелился в постели, очень удобно стреляться, лежа на чистых простынях и подушках… Я уже пробовал и с удовольствием опять это сделаю, потому что так надо!..

– Нет, Мишель, так совсем не надо! И ты не совершишь такой подлости.

Противоречие привело Мишеля в неуемное бешенство, он закричал:

– Ты заодно с моими врагами! Я тебя знать не хочу!..

Уходи!.. Убирайся!.. Говорят тебе, вон отсюда, несчастный мазила!.. Мне стыдно, что я был твоим другом!..

Морис, совершенно ошеломленный, не знал, что делать, и страшился за Жермену, – каково ей будет, когда она останется одна с этим безумцем.

Князь закричал с еще большей яростью:

– Если бы у меня сейчас были лакеи, я бы велел вышвырнуть тебя!.. Если ты не желаешь смотаться, я уйду сам!

Князь хлопнул дверью в комнату.

– Вы не боитесь, что он бросится и действительно начнет бить, попытается убить вас?

– Пусть делает со мной что захочет, я ему принадлежу душой и телом, но все-таки мне хочется дожить до того времени, когда он будет не столь несчастным.

– Скажите, как вам помочь? Располагайте мной, Жермена.

– Я не имею права отказаться от вашей поддержки. Ради него, ради Бобино, ради больной Марии. Приходите, если можно, завтра, мой друг, мы все обсудим.

– Договорились. Я буду здесь утром.

В соседней комнате застонала Мария, и Жермена бросилась туда, Морис, пользуясь тем, что остался один, положил на столик швейной машинки стопочку банкнот, прижал кучкой золотых монет и тихо ушел.

Мария проснулась от крика Мишеля.

Больной стало немного лучше: не то чтобы она была уже вне опасности, но самые серьезные симптомы болезни прошли.

Она спросила:

– Что, Мишель еще злой?

– Немного раздраженный, как всегда, – ответила Жермена.

– У нас сейчас кто-то был?

– Наш друг, месье Вандоль, художник, помнишь?

– Конечно! Мне бы очень хотелось его видеть, и Мишеля тоже. Ты знаешь, какой он спокойный бывает, когда со мной.

– Да, дорогая, я попрошу его пройти к тебе.

Жермена удивилась, что в соседней комнате пустынно, однако увидела пачку денег и, конечно, поняла, что Морис нарочно оставил их украдкой, и мысленно поблагодарила его за деликатность.

Мария, нетерпеливая как все больные, спросила:

– Жермена, почему они ко мне не идут?

Старшая сестра постучала в комнату Мишеля и вошла, не дождавшись ответа.

– Опять вы пришли! – завопил тот злобно и вскочил со стула, где перед тем сидел, согнувшись и охватив голову руками. – Когда вы наконец оставите меня в покое? Когда я буду далеко от вас?.. Совсем далеко!

– Мария вас спрашивает, друг мой, – ответила девушка с привычной невозмутимой покорностью.

Безумец впервые отказался идти, сказав:

– Я не хочу к ней. Вы злоупотребляете моим хорошим отношением к девочке, чтобы заставлять меня делать то, что хочется вам. А я хочу поступать по-своему. Я намерен покинуть навсегда эту берлогу.

– Я прошу вас, пройдите к девочке.

– Отстаньте!

– Но…

– Разве вы не видите, что терпение мое кончилось! Что я больше не могу жить взаперти! Пустите!

– Вы никуда не уйдете.

– Черт возьми! Это мы еще посмотрим!

Мишель с силой оттолкнул Жермену, пытаясь пробиться к выходу. Девушка вцепилась в него, умоляя подождать хотя бы до завтрашнего дня, когда придет Морис и возьмет его с собой.

– Я хочу уйти!.. Я хочу уйти! – кричал Березов со все возрастающим неистовством. Такой настойчивости он еще никогда не проявлял.

Жермена продолжала сопротивляться.

Князь, потеряв всякий контроль над собой, замахнулся кулаком. Лицо исказилось и налилось кровью, он был страшен. Он кричал:

– Я убью вас! Порази вас гром! Я должен вас убить! После будь что будет.

Мария выскочила из-под одеяла и босиком побежала спасать сестру. Она хрипло, то и дело кашляя, кричала:

– Мишель!.. Мой хороший Мишель, не делай больно сестре!.. Пощади!..

Князь был уже готов броситься на девочку, но Жермена заслонила ее, – вся бледная, с растрепанными волосами, с пальцами в крови, опухающими на глазах кистями рук. Она смело подошла к Мишелю, глядя прямо в глаза. Как укротитель и дикий зверь, они стояли секунд двадцать. Мишель постепенно остывал, лицо становилось спокойнее, и вскоре на нем появилось выражение блаженства.

Так продолжалось еще с полминуты. Потом глаза Мишеля сделались будто невидящими, хотя оставались открытыми, он глубоко выдохнул, словно выпустил воздух из мехов.

Жермена в удивлении спросила:

– Что с вами, мои друг.

Он ответил совершенно переменившимся голосом, нежным и ласковым, как прежде:

– Со мной ничего… Все хорошо, Жермена. Я счастлив!.. О, как мне хорошо сейчас!. И почему я не могу всегда быть таким счастливым?

– Но что происходит с вами? Скажите, прошу вас, мой друг.

– Я сплю!

– Вы спите?

– Да. Я усыплен… вами… какое счастье… какая радость, быть рядом с вами… слышать ваш голос… видеть вас… Ведь я вижу вас, моя Жермена, моя дорогая, любимая… да… всегда любимая!

– Боже мой! Что он говорит? – шептала Жермена. – Господи, что?

– Говорю, что обожаю вас и только от вас зависит, чтобы так было всегда… Я больше не сумасшедший… я не хочу кончать самоубийством, я хочу жить, чтобы любить вас…

– Что надо делать для этого?

– Оставить меня спать… Потом вы просто спросите… он запретил отвечать вам… но, может быть, я все-таки смогу… если вы этого захотите… очень захотите… если сможете мной повелевать. Тогда… я надеюсь, вы воскресите мою душу, которую он убил.

Часть третья
ВОЗМЕЗДИЕ

ГЛАВА 1

Было четыре часа ясного августовского дня. Еще не все бездельники, называемые светскими людьми, покинули Париж.

Хотя признаком хорошего тона считалось разъезжаться по курортам и казино во все концы страны, многие закоренелые домоседы еще оставались в столице, где в эту пору собиралась масса иностранцев.

На бульварах как всегда царило веселое оживление, проезжие улицы были полны наемных упряжек.

В этот день, как обычно, много народа толпилось на улице де ла Пе. Роскошные экипажи двигались один за другим непрерывным потоком в направлении улицы Риволи. Иные останавливались около модного ателье мадам Лион, другие быстро от него отъезжали.

Великолепная восьмирессорная карета, запряженная парой вороных, остановилась возле заведения в тот момент, когда старшая мастерица мадемуазель Артемиз провожала со многими поклонами богатую заказчицу.

Выездной лакей ловко соскочил с места и опустил подножку. Не спеша вышла дама, ее движения были полны достоинства, почти величественны.

Высокая, статная, со скульптурными формами, одетая с утонченной скромной элегантностью, она привлекала взоры, ею любовались. Дорогой туалет лишь оттенял очарование ее внешности так же, как и на первый взгляд простые, а в действительности безумно дорогие украшения. В противоположность женщинам, каких только наряды и драгоценности делают привлекательными, она притягивала бы взоры, будь даже в самом обычном платье.

Мадемуазель Артемиз, знавшая наизусть всю клиентуру модных ателье Парижа, с одного взгляда оценила прекрасную гостью. Она подумала: «Наверное, какая-нибудь иностранная герцогиня или жена нефтяного короля».

Потом, окинув ее порочным взором женщины, привыкшей разглядывать обнаженных заказчиц во время примерок, она сказала себе: «Несомненно, незнакомка едва ли не самая красивая женщина в Париже сейчас. Кто же она такая?»

Неизвестная шла через холл, уставленный экзотическими растениями, в глубине начиналась парадная лестница.

Мадемуазель Артемиз, еще более изможденная и худая, чем в прошлом году, готовила на лице приветливую улыбку, чтобы, как полагается первой мастерице, оказать должный прием даме, в коей видела будущую щедрую заказчицу. Артемиз сложила губки бантиком, чтобы скрыть крючки золотых зубных протезов, и вся изогнулась, пытаясь принять изящную позу, но почти тотчас воскликнула с неподдельным изумлением:

– Мой Бог!.. Жермена!.. Жермена Роллен!.. Невероятно!

Дама поднесла к глазам богато украшенный лорнет и, холодно посмотрев на старую деву, ответила со спокойной иронией:

– А! Артемиз!.. Да, дорогая, это я… Что, мадам Лион занята?.. Мне надо с ней поговорить.

Артемиз, все более и более изумляясь при виде того, как естественно соблюдает Жермена образ светской дамы, с какой неподдельной роскошью и хорошим вкусом одета, восклицала:

– Жермена!.. Ах, Боже мой!.. Кто бы мог подумать?! В жизни все случается!..

– Успокойтесь, пожалуйста! И узнайте, может ли мадам Лион принять меня не задерживая. Я спешу.

Движимая жгучим любопытством, смешанным с завистью, первая мастерица, кого удостаивали откровенностью многие клиентки из высших сфер, очень хотела, конечно, все разузнать о бывшей подчиненной; заискивающим тоном, убрав деланную улыбку, она попыталась вызвать посетительницу на откровенность:

– От всей души поздравляю вас, мадемуазель… мадам… Вы не теряли времени даром… и, разумеется, вам помогли счастливые случаи…

– Наверное, больше, чем советы одной известной мне особы; не так ли, милейшая Артемиз? – сказала Жермена тоном, пресекающим подобные разговоры.

Как человек, хорошо знающий расположение комнат, бывшая здешняя швея уверенно прошла прямо в салон, где ожидали клиентки. Она была неизвестна им, дамам большого света и полусвета, и появление Жермены произвело сенсацию.

Молодая женщина позволяла себя откровенно разглядывать, уверенная в своей красоте. В самом деле, ядовитые змеи, с пристрастием взиравшие на нее, не могли обнаружить недостатков ни в лице, ни в фигуре, ни в манере держать себя, ни в туалете. Инстинктивно ее разом все возненавидели.

Она терпеливо дождалась своей очереди и через полчаса ступила в личный салон мадам Лион.

Это была толстая бабенция с простонародными чертами лица, и трудно было представить, что за ее пошловатой наружностью скрывается тонкий мастер с безупречным вкусом. Она была слишком умна и опытна, чтобы показать, как мгновенно узнала свою бывшую мастерицу, и встретила Жермену словно знатную даму, в ком видит заказчицу, способную сделать прекрасную рекламу заведению.

Конечно, владелица дамского салона удивилась тому, сколь свободно и просто ведет себя Жермена, заказывая туалет. В словах, в манере держаться не было ни кривляния, ни вульгарности. Мадам Лион подумала: «Настоящая княгиня! Интересно, где она научилась так себя вести? Ох уж эти маленькие парижские мастерицы!»

Выбрав фасон и ткань, Жермена сказала, что в отношении отделки вполне полагается на тонкий вкус мадам Лион, – та выглядела весьма польщенной.

Когда клиентка заявила, что туалет ей нужен не позднее, чем к пятнице, а был понедельник, мадам Лион попробовала заикнуться, что четыре дня явно маловато, заказчица ответила:

– Если вам неудобно выполнить мою просьбу, вынуждена, к большому огорчению, обратиться в другое ателье.

Мадам Лион привыкла, что в подобных случаях даже самые состоятельные заказчицы – и кокотки, и светские дамы – начинали умолять и даже почти унижаться, и хозяйка ателье наконец соглашалась, при этом назначая цену по своему усмотрению.

Решительный и полный достоинства тон Жермены произвел на мадам впечатление. Она без колебаний обещала, что заставит мастериц работать день и ночь, заказ исполнит к назначенному сроку.

Жермена направилась в Булонский лес.

Ее необыкновенная красота и там привлекла всеобщее внимание.

Экипажи гуляющих старались приблизиться к карете девушки. Всадники норовили проехать мимо несколько раз взад-вперед, иногда нарочито громко строили догадки о том, кто же она, эта прекрасная незнакомка.

Жермена оставалась спокойной и невозмутимой. Ее, казалось, совершенно не трогали откровенно любопытствующие взгляды.

Только раз, проезжая по авеню Пото, она вздрогнула, на мгновение испытав ненависть. Всадник, ловко и красиво сидевший на породистой лошади, приблизился легким галопом в сопровождении ливрейного лакея.

Красивое лицо Жермены тут же приняло спокойное выражение, когда ездок стал приближаться к ней, глядя с удивлением и восхищением.

Поравнявшись с коляской, наездник остановил лошадь так резко, что она поднялась на дыбы, но хозяин легко справился с ней.

Видя, что Жермена смотрит на него, верховой почтительно поклонился, на всякий случай, как знакомой, в ответ она слегка кивнула, сделав над собой огромное усилие, чтобы сохранить спокойное выражение лица.

Всадник приблизился и спросил дрожащим от страсти голосом:

– Вы?! Это вы!.. Невозможно!.. Жермена!..

– Да, это я, и мне странно, чему вы так удивились… ведь мы неизбежно должны были встретиться. Не правда ли, граф де Мондье?

Жермена произнесла ненавистное имя, улыбнувшись загадочно и волнующе.

– Согласитесь, у меня была причина поразиться и… прийти в восторг… Такие встречи редкость.

– В особенности при подобных обстоятельствах, – добавила Жермена тоном светской дамы, приведшим графа в замешательство.

Мондье поскакал рядом с ее экипажем.

Хотя его уже ничего в жизни не должно было ввести в замешательство, он с трудом смог успокоиться.

Как! Та самая Жермена, маленькая швея, кого десять месяцев назад он подстерегал на улице… Прекрасное создание, гордо отвергающее его домогательства, та, в кого он был влюблен страстно и отчаянно, как только может мужчина на склоне лет.

Гордая в своей нищете, не польстившаяся на богатство и место в высшем свете, не сломленная изнасилованием, отчаянно бежавшая из его плена, неведомо куда сгинувшая Жермена…

И вот он встречает недавнюю девчонку окруженной роскошью, гордой, властной, великолепно одетой, встречает… и не где-нибудь, а во время обычной для богатых и знатных людей прогулки в Булонском лесу.

Она теперь не бежит, не скрывается, не боится его, как прежде, но спокойно отвечает на поклон и разговаривает так, будто забыла темное и жестокое прошлое…

Граф испытал острую ревность.

Кому обязана Жермена этой роскошью? Вышла замуж? Или, наоборот, пошла по пути греха и просто отдала богатому, молодому то, в чем отказывала ему с таким упорством?

Мондье не смел об этом спросить, но, кто бы ни был ее муж или любовник, граф этого человека ненавидел, видя в Жермене свою собственность.

И, однако, больше всего приводило в недоумение именно то, что девушка не выказывала прежней ненависти, а говорила с ним пускай кратко, пускай с холодной учтивостью светской дамы, но все-таки – говорила!

В замешательстве, удивлении, радости Мондье думал: «Наверное, она больше не в обиде на меня. Женщины всегда прощают такие поступки».

Жермена держалась даже с некоторой пускай обидно-снисходительной, но все же благосклонностью, и он возымел некоторые надежды.

Граф ехал шагом возле экипажа и от искреннего волнения не находил слов для разговора. Однако он был не из тех, кто останавливается на полпути, и не переносил неопределенности в отношениях, особенно любовных. Не имея больше сил сдерживаться, Мондье сказал:

– Жермена! Я люблю вас как прежде и еще сильнее. Я не стану вас умолять простить прошлое. Каким бы ни был бесчестным мой поступок, он совершен из любви к вам, и страсть служит мне оправданием, потому что не всякий может так любить – до безумия, до преступления! Жермена! Будете вы меня слушать наконец?!

Гуляющие один за другим проезжали мимо них и с интересом и восхищением смотрели на Жермену.

Ги де Мальтаверн на коне, принадлежавшем ранее князю Березову, гарцевал рядом с коляской, которой правила Андреа. Увидев Жермену, женщина воскликнула:

– Какая красавица!

Она и сама была хороша, потому охотно отдала должное достоинствам незнакомки.

– Действительно, только чертов Мондье способен найти такую красотку. И где он ее обнаружил? – ответил Ги.

Виконт де Франкорвиль и его неразлучный Жан де Бежен пялили глаза и всячески старались проведать, кто эта незнакомка, чтобы поддержать свою репутацию всезнающих, когда вечером в свете их станут о ней расспрашивать.

Дезире Мутон, все такой же толстый, как и прежде, ехал на взятой напрокат лошадке, качаясь в седле, как почти все, кому прежде доводилось оседлывать только валик кожаного дивана в своей конторе.

Все поглядывали друг на друга с озадаченным выражением охотничьих собак, сделавших стойку на рябчика и вдруг обнаруживших тигра.

В ответ на страстное признание графа Жермена улыбнулась, как опытная кокетка, и, состроив насмешливую гримаску, проговорила:

– Вы опять все о том же! Но ведь это сюжет из древней истории! Мой милый граф, скажите что-нибудь новенькое, ведь все прошлое было так давно, что с тех пор, боюсь, Триумфальная арка успела обрасти мхом!

Она произнесла «мой милый граф» таким непринужденным тоном, будто преступление Мондье не разделило обоих непереходимой пропастью. Сказала, как говорят с человеком, равным по положению в обществе.

– Жермена! Умоляю вас! Не надо так! Ведь я неимоверно страдаю!

– Разумеется, очень мило, что вы все еще мучаетесь из-за меня, но без конца слушать объяснения в любви… не очень интересно. Вы, господа мужчины, по вашей эгоистичности только и делаете, что говорите нам о пламени, сжигающем вас… Это, право, скучно.

Она произнесла: «пла…мени» с нарочитым пафосом и врастяжку, отчего слово прозвучало насмешливо.

Граф удивился проявлению таланта актрисы и одновременно восхитился, он не мог удержаться от улыбки и подумал: «Она в самом деле необыкновенная! А я-то принимал ее за маленькую плаксу! Какая женщина!»

– Знаете, мой милый, довольно разговоров о любви, на все свое время.

– Но у меня его нет! А вы – дадите ли вы мне свое время?

– Кто знает!

– Позволите ли вы мне увидеть вас еще раз?

– Почему же нет? Я намерена широко открыть двери своей гостиной для известных людей Парижа.

– Вы окажете огромную честь, если позволите быть в числе избранных.

– Это не слишком большая милость, потому что избранных будет много.

– Об иной милости, как быть одним из многих, я и не прошу.

– И прекрасно! Я буду охотно принимать вас с условием, что вы не будете пылать и не устроите пожар.

– Я стану вас беспрекословно слушаться, Жермена, и вы не будете иметь более покорного и преданного слуги, нежели я.

– Золотые слова! И коль скоро вы такой рассудительный, я сейчас предложу вам место в этом экипаже.

– Ах, Жермена!

– А вы не боитесь, что это вас скомпрометирует?

– Такая милость для меня бесценна… У меня сразу появится тысяча завистников и столько же врагов! Мою лошадь слуга поведет за нами в поводу.

– Сидя рядом со мной, вы будете мне называть всех приметных особ обоего пола, кого будем встречать.

– Чрезвычайно польщен! И раз вы поручаете вести хронику всех любующихся вами и завидующих мне, я постараюсь сделать это интересным.

– Чудно! Меньшего я от вас и не ожидала. А когда придет время возвращаться, вы проводите меня до дверей. Но только до дверей!

– Вы живете?

– На улице Элер. Мой управляющий узнал, что Регина Фейдартишо обеднела, и купил у нее для меня по дешевке дом вместе с мебелью. Всего за восемьсот или за девятьсот тысяч франков.

«Черт побери! Она широко живет!» – подумал граф, садясь рядом с прелестной женщиной, что более и более заинтриговывала и привлекала его.

Когда восьмирессорная карета тронулась, послышался звоночек. Велосипедист пронесся мимо экипажа. Как ни быстро он катил, он все-таки успел переглянуться с Жерменой понимающим взглядом, а потом скрылся в толчее с ловкостью опытного гонщика, лавируя между ними.

Однако один из всадников, старавшихся пробраться к группе, собравшейся возле барона Мальтаверна, юношу на велосипеде заметил и узнал.

«Бобино!.. Пусть черт меня удавит, если это не он! Ведь я всадил ему нож в спину и в газетах напечатали, что он умер, а я его вижу живым и здоровым! Я готов навсегда потерять свое имя Бамбош, если кто-нибудь объяснит, как это чудо случилось».

ГЛАВА 2

Де Мондье проводил негаданную спутницу до подъезда изящного особнячка, принадлежавшего некогда Регине, а теперь ставшего собственностью Жермены.

Она подала на прощанье руку как будто дружелюбно, но явно холодно, а граф испытывал страстное волнение.

Он уехал, не зная куда и не замечая ничего вокруг, преследуемый образом женщины, любимой и желанной сильнее прежнего; пообедал в модном кабаре, не разбирая, что ест, потом беспокойным шагом побрел по бульварам, выкуривая папиросу за папиросой, и, чтобы как-то убить время, отправился в клуб; сел за карты, играл как новичок, промотал большую сумму, чего раньше с ним никогда не случалось.

– Несчастлив в картах – счастлив в любви, – посмеиваясь, сказал очередную банальность Ги де Мальтаверн.

– Да, граф, вы не случайно продулись! – добавил Франкорвиль. – Но нельзя считать, будто вы слишком дорого заплатили за свидание с прекрасной незнакомкой. Надеюсь, вы меня представите ей при первой возможности?

– Вы мне надоели! – резко оборвал Мондье.

– Может быть, вы ревнуете?

– Вполне естественно, – заметил Жан де Бежен. – Графу наверняка не хочется вводить в окружение своей дамы нашу компанию «лакированных бычков».

Мондье ушел, не ответив ни слова.

Дома он лег и не мог сомкнуть глаз. Мысли о девушке его совершенно захватили.

Наутро он скупил все цветы в ближайшем магазине и отправил Жермене. В два часа он пришел к ее дому, но услышал только лакейское: «Мадам сегодня никого не принимает». Вечер он пребывал в нервном возбуждении, в клубе опять проигрался и снова не мог уснуть, мучимый все теми же терзаниями. Подобное повторилось и на следующий день.

Жермена не показывалась на прогулке в Булонском лесу, а в ее доме был один ответ: «Мадам никого не принимает».

Мондье впал в отчаяние, но пока еще в голову не приходили планы насилия, какие прежде он осуществлял с дерзостью. На какое-то время граф стал таким, как все.

Но иногда страстный деспотический характер все-таки проявлялся, тогда развратник думал: «Она смеется надо мной, что ли?.. Хочет поводить за нос… мстит за прошлое, сводя меня с ума?.. Если так… я снова пойду на преступление, чтобы овладеть ею!» Но тут же одергивал себя: «Нет! Не могу овладеть ею, как тогда… бесчувственное тело… Проклятья… Ненависть… А мне нужна любовь! Хочу, чтобы отдалась добровольно».

Четыре дня прошли в мучениях. На пятый он наконец услышал:

– Мадам просит господина графа, месье может пройти.

От радости Мондье сунул в руку слуги чуть ли не полную горсть луидоров. Лакей, не избалованный столь щедрыми чаевыми, весьма удивился и, конечно, обрадовался. Он преувеличенно любезно проводил щедрого посетителя в гостиную.

Минут через пять туда вышла Жермена, спокойно подала руку, волнующе и загадочно улыбаясь.

Граф открыто, даже подчеркнуто любовался покоряющей красотой хозяйки дома.

– Милая Жермена, почему вы лишили меня счастья видеть вас эти четыре дня?! – спрашивал он.

– Наверное, потому, что не испытывала слишком настойчивого желания встретиться с вами наедине, – ответила она с нескрываемой насмешкой.

– Однако сегодня вы приняли меня сразу и…

– Это упрек?.. Я поступаю как мне хочется. Или вам не нравятся мои маленькие прихоти?

– Жермена! Я просто не узнаю вас!

– Я изменилась… подурнела?..

– Нет, вы хороши… даже слишком! Но вы – не прежняя Жермена!..

– Вы хотите сказать: не прежняя маленькая дурочка. Вы сожалеете? Вам не нравится, что я привыкла к роскоши, красивым туалетам, удобствам? Не нравится, что я приобрела некоторые светские навыки и привычки?

Граф все более недоумевал.

Возможно ли? Скромная швея, настолько гордая и целомудренная, застенчивая и неопытная, что отвергала все его искания, вплоть до предложения законного брака, неожиданно и вдруг сделалась светской дамой, свободно чувствующей себя среди роскоши и разговаривающей с ним, графом, так озадачивающе самоуверенно.

Мондье решил, что, как многие девушки из народа, замученная тяжелой жизнью, Жермена пошла по дорожке порока. Страстное влечение графа нисколько не уменьшилось, он подумал, что теперь легче добиться своего, она сдастся, быть может, вполне добровольно, наконец удовлетворит его неуемную, почти юношескую страсть.

– Напротив, – сказал Мондье, отвечая на вопрос о ее преображении. – Я счастлив видеть вас такой, какова вы теперь. И люблю еще сильнее.

– Ну вот!.. Опять вы за свои глупости, – сказала хозяйка тоном парижского мальчишки, тем тоном, какому мог бы позавидовать Бобино. – Милый друг, вы постоянно играете только на одной струне, это скучно!

– Но если я вас люблю в самом деле и не могу думать ни о чем ином…

– Вы неисправимы! А если я вас не люблю?

– Я заставлю вас меня полюбить! Если вы мне простили то, что было… Ведь я вас любил и тогда!..

– Но что вам дает право думать, что я вас простила?

– Хотя бы то, что я сейчас здесь нахожусь… дружеский тон, каким вы разговариваете…

Посмотрев на него прямо, Жермена сказала:

– А может быть, я притворяюсь?.. Разыгрываю комедию?.. Смеюсь над вами… Дразню, чтобы еще сильнее разжечь вашу страсть, по-видимому упорную, раз она так долго длится?

– Не играйте вот в эту минуту, Жермена! – решительно сказал Мондье, меняя тон.

– Почему же?

– Потому что такая игра опасна, вы можете разбудить человека со звериными инстинктами, что укрывается под личиной светского господина.

– Интересно было бы на это посмотреть! – сказала Жермена с бравадой, что приводила графа в недоумение.

– Да, потому что совершивший однажды преступление ради любви, может его повторить.

Жермена расхохоталась и сказала:

– Это будет уж совсем забавно, видите ли, он поступит со мной, как с Лукрецией![109]109
  Лукреция – жена римлянина-аристократа; была изнасилована сыном императора и лишила себя жизни, что привело к народным волнениям, свержению монарха Тарквиния Гордого Луция и объявлению Рима республикой (510 или 509 г. до н. э.).


[Закрыть]

Граф окончательно пришел в замешательство. Он видел, что становится смешным, его попросту дразнят.

Чувствуя окончательный проигрыш, Мондье решил действовать иначе, зная по опыту, что дерзкое наступление часто ведет к победе.

Он бросился к Жермене, молниеносно схватил ее, норовя зажать рот поцелуем и повалить на диван.

Не крикнув, не позвав на помощь, даже не переставая улыбаться, Жермена сильным движением высвободилась из рук графа, отступила и, не смущаясь, приподняла платье, из нижней юбки достала изящный револьвер, драгоценную безделушку.

И, снова весело засмеявшись, прицелилась в насильника, пораженного ее силой и необыкновенным присутствием духа.

– Образумьтесь! – спокойно сказала Жермена. – Не то мне придется подпортить вашу красоту, досадно… такой обаятельный мужчина даже в не слишком юные годы. А эта вот на вид игрушка имеет пробивную силу и точность необыкновенные, притом стреляет беззвучно… Убедитесь. – И Жермена прицелилась в шишечку оконного шпингалета и выстрелила дважды с одинаковым успехом. – Теперь вы поняли? Убедились, что я могу остановить слишком предприимчивого влюбленного? У меня в револьвере остался только один заряд, и, не очень вам доверяя, приберегу его.

Граф улыбнулся, стараясь выглядеть спокойным, и сказал:

– Последняя пуля может не попасть в цель, и тогда…

– Тогда я воспользуюсь вот этим кинжальчиком, очень острым и смазанным смертельным индейским ядом… Вы, кажется, хорошо знаете, каково его действие, граф.

Ведь вам известно столь многое! А вот я проведала об этой страшной штуке слишком поздно, в результате одного опыта… Ладно, теперь поболтаем, расскажите мне что-нибудь интересное. Ни слова о любви, если хотите, чтобы мы оставались друзьями.

– И так будет впредь всегда? Вы никогда не позволите надеяться?

– Кто знает?.. Будущее причудливо, а женщины – странные существа.

– Жермена! От вас ли я слышу?..

– Но согласитесь, милый граф, почувствуй я к вам сейчас так называемую любовь, это выглядело бы просто смешно. Считайте еще, что я добра, если позволяю вам надеяться.

Свободный, с очевидной примесью иронии тон совершенно сбивал ухажера с толку. Такая Жермена привлекала его еще сильнее, чем наивная девушка, которой он когда-то насильно овладел. Человек, привыкший к любовным победам, уверенный в себе, ловкий, предприимчивый и дерзкий, он не терял надежды на успех. Он не мог представить, что его может попросту разыграть женщина.

Быстро собравшись с мыслями, Мондье повел себя как принято у светских людей, кого очень занимают пустые разговоры и развлечения. Он спросил:

– Вы идете сегодня на премьеру в театр на Пор-Сен-Мартен?

– Да, я заказала кресло в ложе. Мой управляющий занял для меня еще одно место в ярусе напротив.

– Разрешите ли вы навестить вас там?

– Разумеется! И приводите ко мне своих знакомых, но таких, чтобы с ними было интересно.

– Я представлю вам маленькую компанию «лакированных бычков», они вас посмешат.

– Отлично! Кстати, если не сможете достать билет, я уступлю вам второе кресло возле себя.

– Благодарю вас, оно не понадобится.

– А если ваша дочь, мадемуазель Сюзанна, захочет посмотреть спектакль?

– Моя дочь?.. Вы ее знаете!

– А почему это вас удивляет?

– Она очень редко появляется в свете, предпочитает уединение, не любит театр…

– Но если бы все-таки она захотела пойти сегодня, вы запретили бы?

– Почему?

– Дорогой мой, вы ведете себя словно женщина – отвечаете вопросом на вопрос.

– Вы правы, – сказал граф, удивленный, как легко и свободно она ведет словесную дуэль.

– Ну и как?

– Я посмотрю… не хотелось бы ее ни принуждать… ни удерживать…

– Почему вы мнетесь, граф? Вам неприятно, что мадемуазель Сюзанна увидит вас в обществе дамы, которая может оказаться девицей определенного сорта… Не беспокойтесь об этом, возьмите мой билет и передайте дочери. Я непременно хочу ее видеть… Я требую, чтобы вы исполнили это желание.

– Но почему?

– Причуда… ведь если бы я захотела, я могла быть ее мачехой.

– Но кто пойдет с ней?

– Компаньонка, для того и существующая.

Граф, не имея больше сил противиться требованию, высказанному в столь категорической форме, и боясь вызвать неудовольствие Жермены, смирился.

– Пусть будет по вашей воле… Принимаю ваше место в ложе.

– И ваша дочь займет его?

– Если захочет.

– Вот и отлично! А теперь ступайте, мне нужно подготовиться к выходу в театр. До вечера!

Как только Мондье удалился, Жермена сняла телефонную трубку:

– Алло… мадемуазель, соедините меня, пожалуйста, с месье Вандолем, улица Данфер-Рошеро, двенадцать. Морис, это вы? Добрый день, мой друг!.. Спасибо, все хорошо… Приходите сегодня вечером ко мне в ложу, в каком бы окружении вы меня ни увидели. Ну да… непременно… так надо… надейтесь, Морис… Да… Сюзанна… ваша Сюзанна… Если вы заставите ее решиться… Не благодарите меня… я буду счастлива вашим счастьем. До свиданья, Морис!