Текст книги "Вор в роли Богарта"

Автор книги: Лоуренс Блок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Глава 5

Две недели спустя снова была среда, и все еще был май, и без нескольких минут час я повесил табличку, уведомляющую клиентов, что я вернусь в два. Через десять минут я уже входил в салон красоты «Пудель», где нас ждал ланч на двоих.

Я открыл коробку и стал выкладывать из нее еду, а Кэролайн тем временем запирала дверь и вывешивала в витрине свою табличку с надписью: «Закрыто». Потом она села напротив и придирчиво осмотрела свою тарелку.

– Выглядит неплохо, – признала она и принюхалась. – Да и пахнет ничего. А что это у нас, а, Берн?

– Понятия не имею.

– Как это не имеешь?

– Просто заказал сегодняшнее меню.

– И даже не спросил, что это такое?

– Спросил, – сказал я, – а парень ответил. Но только я не понял, что он сказал.

– Так, значит, заказал, и все?

Я кивнул.

– Дай-ка мне парочку вот этих, с коричневым рисом, – попросил я.

– Но это белый рис, Берни.

– Значит, у них был только белый рис, – сказал я. – А может, он просто меня не понял. Если даже я ни черта не понял из того, что он там бормотал, так чего ж от него понимания ждать?

– Разумно. – Она взяла пластиковую вилку, потом передумала и взяла палочки. – Ладно. Что бы оно там ни было, но пахнет нормально. Где брал, Берн?

– У «Двух парней».

– У «Двух парней из Абиджана»? С каких это пор к африканской жратве стали подавать палочки? И потом на вкус она ничего общего с африканской не имеет. – Она подхватила еще кусочек, поднесла ко рту и остановилась. – И кроме того, – добавила она, – они ведь закрылись?

– Да, пару недель назад.

– Ну вот, а я что говорю!

– Но не далее как вчера снова открылись, и теперь у них новый управляющий. И теперь они называются не «Два парня из Абиджана», нет. Теперь они называются «Два парня из Пномпеня».

– А ну-ка повтори.

Я повторил.

– Пномпень, – пробормотала она. – А где это?

– В Камбодже.

– А вывеска старая?

– Угу. Только закрасили «Абиджан» и написали «Пномпень».

– Наверное, у них финансовые трудности.

Так оно и было. На вывеске красовалась надпись «Два парня из Пномпеня». Они явно экономили деньги и место.

– Ну уж во всяком случае дешевле, чем заказывать новую вывеску, – заметил я.

– Наверное. А помнишь, там была другая: «Два парня из Йемена»? А до этого – «Два парня еще черт-те откуда», только не спрашивай меня, откуда именно. Несчастливое им досталось место, ты как считаешь?

– Не иначе.

– Уверена, когда Манхэттен принадлежал голландцам, там у них был ресторан «Два парня из Роттердама». – Она закинула в рот кусочек мяса и начала задумчиво его жевать, потом запила глотком сельдерейного тоника доктора Брауна. – Неплохо, – объявила она. – Скажи-ка, а эту камбоджийскую еду мы с тобой не пробовали тогда, ну, неподалеку от Колумбийского университета?

– Забегаловка называлась «Ангор Вок», – ответил я. – Угол Бродвея и Сто двадцать третьей или двадцать четвертой, где-то в тех краях.

– Нет, мне кажется, эта лучше. И уж во всяком случае поближе. Надеюсь, они останутся в бизнесе?

– Кто их знает. Может, через несколько месяцев там откроется новое заведение «Два парня из Кабула».

– Жаль. Ну, хоть на вывеске сэкономят. А тоник тоже там брал?

– Нет, заскочил в гастроном.

– Здорово идет с этой камбоджийской жратвой, верно?

– Будто специально для нее делали, – согласился я.

Мы поели еще немного африканской еды, попили сельдерейного тоника. Потом она спросила:

– Берн, а что ты смотрел вчера вечером?

– «Бурные двадцатые», – ответил я.

– Опять? Но ты же видел его в понедельник?

– Ты совершенно права, – согласился я. – Знаешь, просто в голове все перемешалось. – Я на секунду закрыл глаза. – Так, дай-ка подумать… «Конфликт», вот что.

– «Конфликт»?

– Да. И «Брат Орхидея».

– Первый раз слышу.

– На самом деле я, пожалуй, смотрел «Конфликт» лет сто назад в программе для полуночников. Что-то припоминаю. Там Богарт влюбляется в Алексис Смит, она играет роль младшей сестры его жены. Потом он попадает в автокатастрофу, у него повреждены ноги, и он скрывает от всех, что выжил, чтобы обеспечить себе алиби, когда убьет свою жену.

– Берни…

– А Сидни Гринстрит играет врача-психиатра, который расставляет ему ловушку. И знаешь, как он это делает?.. Тебе интересно?

– Не слишком.

– Вот «Брат Орхидея» – это потрясающе интересная картина! С Эдвардом Дж. Робинсоном в главной роли. Он играет гангстера, а Богарт – одного из его шайки и становится в ней главарем, когда Робинсон уезжает в Европу. А потом он возвращается, и люди Богарта стараются его убрать. Но Робинсон все-таки ухитряется спастись, он находит прибежище в монастыре, берет имя Брат Орхидея и занимается выращиванием цветов…

– А куда вы ходили после фильма, Берни? Тоже нашли прибежище в монастыре?

– К чему это ты клонишь?

– Ты прекрасно знаешь, к чему. Вы пошли выпить по чашечке кофе, верно? Эспрессо на двоих в маленькой уютной забегаловке неподалеку от кинотеатра, так?

– Так.

– А потом ты отправился к себе домой, а Илона ушла, как всегда уходит. Сроду не встречала женщины по имени Илона. Я слышала лишь об одной Илоне Масси, да и то бы не знала, что таковая существует, если бы не кроссворд. «Имя мисс Масси, пять букв». Там она находилась в одной компании с Утой Хаген и Уной Меркель, а также Айной Бэлин.

– Не забудь еще Айму Хогг.

– Нет, это же только представить себе: вы двое после кино расходитесь по домам. Так или не так?

Я вздохнул:

– Так.

– Что происходит, Берн?

– Я тебя умоляю! – протянул я. – Не забывай, что сейчас на дворе девяностые. И стиль… э-э… ухаживания несколько изменился. Люди не прыгают друг к другу в постель после первого же свидания, как раньше. Они встречаются, общаются, чтобы лучше узнать друг друга, они…

– Посмотри мне в глаза, Берн!

– Да я и так в них смотрю.

– Не ври! Впрочем, я тебя не виню. «Люди не прыгают в постель после первого же свидания»! А ну-ка говори, сколько у тебя было свиданий с этой женщиной?

– Несколько.

– Четырнадцать!

– Да нет, быть не может, чтобы так много…

– Но ты же встречался с ней каждый вечер на протяжении двух недель! Ты посмотрел двадцать восемь картин с участием Хамфри Богарта. Двадцать восемь! И единственный интим – это когда ваши руки касаются друг друга в пакете с попкорном.

– Это не так.

– Разве?

– Мы еще иногда держались за руки в темноте.

– О боже, у меня сейчас сердце разорвется! Так это что, чистая платоника, а, Берн? Слияние душ и никакого физического влечения?

– Нет, – ответил я. – Это не совсем так, поверь.

– Тогда что же?

– Сам еще не разобрался.

– Может, ты нарочно напускаешь на себя холодность? Ждешь, чтобы она сделала первый шаг?

– Да нет, – ответил я. – В первый же вечер предложил подвезти ее домой. Причем не имел в виду ничего такого. Ну разве что поцеловать ее на прощание у двери. Но тут она заявляет, что прекрасно доедет сама, в такси, и я не стал спорить. И знаешь, был даже рад. Ну к чему, скажи на милость, тащиться через весь город, чтобы затем тут же повернуть назад и снова тащиться через весь город?

– Так она живет в Ист-Сайде?

– Кажется, да.

– Ты что же, так до сих пор и не выяснил, где она живет?

– Ну почему же… Примерно знаю.

– Только примерно?

– Как-то раз я сказал, что живу в нескольких кварталах от «Мюзетт». И тогда она сказала, что мне повезло, потому что сама она живет страшно далеко.

– И ты не спросил где?

– Почему же… Конечно, спросил.

– И?..

– «О, очень далеко», – так она сказала, а потом сменила тему. Ну и что мне оставалось? Устроить ей допрос с пристрастием, что ли? Да и какая, собственно, разница, где она живет?

– Тем более если ты не собираешься почтить ее своим присутствием.

Я вздохнул.

– То ли во время третьей, то ли четвертой встречи, забыл, когда именно, я предложил заехать ко мне, посмотреть, как я живу, ну и все такое… «Как-нибудь потом, – ответила она. – Только не сегодня, Бирнаард».

– Бирнаард?

– Да. Так она произносит мое имя. И знаешь что? Я ненавижу, когда меня отвергают.

– Оригинально.

– Нет, серьезно, я просто этого не выношу! Она вела себя очень вежливо и мило, но все равно я чувствовал себя полным болваном.

– И ни разу больше не пытался?

– Конечно, пытался, несколько дней спустя. И во второй раз почувствовал себя полным болваном. А потом, в субботу, после кино, заметил, что вечер выдался чудесный, не мешало бы прогуляться.

– И?..

– И мы прогулялись по Бродвею, до Восемьдесят шестой. А потом повернули и вновь направились к центру, но уже по другой стороне улицы, а потом вдруг остановились и слились, как ты выражаешься, в экстазе.

– Что, обнимались и целовались?

– Обнимались и целовались, а потом дошли до площади Колумба и там снова поцеловались, после чего она отстранилась, заглянула мне в глаза и попросила поймать ей такси.

– И не пригласила тебя с собой?

– Нет. «Пока ищщо не время, Бирнаард».

– Господи, вот уж не думала, что у нее такой сильный акцент.

– Это когда она дрожит от страсти.

– И этот порыв страсти унес ее прямиком…

– Прямо в такси.

– Ну и как ты это объяснишь, Берн? Она что, тебя динамит?

– Не думаю.

– Или же просто использует, пытаясь выжать из тебя все?

– Ну, слишком много из меня не выжмешь, – заметил я. – Во всяком случае, за свой билет она платит сама и за такси – тоже.

– А кто платит за кофе?

– По очереди.

– А попкорн?

– Попкорн я покупаю сам.

– Ну вот, так и знала! Выходит, она проделывает все это ради попкорна. Послушай-ка, Берн, а может, она немножко замужем? Ты об этом не думал?

– Еще как думал, – ответил я. – Но потом сказал себе: ну разве замужняя женщина станет каждый день пропадать из дома на целых три часа.

– Но она могла сказать мужу, что ходит куда-нибудь в Нью-Скул на курсы макраме.

– По семь раз на неделе?

– Ну и что тут такого? А может, ей вообще не пришлось ему ничего объяснять, может, он работает вечерами, с семи до двенадцати, на каком-нибудь эфэм-радио. «Итак, друзья, сегодня темой нашего разговора будут Жены, Которые Никогда Не обманывают Мужей, и Мужчины, С Которыми Они Их Не Обманывают»! – Кэролайн нахмурилась. – Весь фокус в том, – продолжала она, – что эта ведет себя несколько странно для замужней дамы. Те, кого я знала, предпочитали поскорей запрыгнуть в койку. И последнее, чего им хотелось, так это шляться по улице и лизаться на каждом углу у всех на глазах.

– Я не думаю, что она замужем.

– Ну а о своей личной жизни она хоть что-нибудь говорила?

– Ничего особенного. В смысле, она вообще не слишком рвется рассказывать. Мы успели встретиться раз пять, прежде чем она объяснила, откуда родом.

– Да, помню. До этого ты только и твердил: «Ах, она у нас из Европы!»

– И знаешь, не то чтобы я не спрашивал. Ведь спросить: а откуда вы родом, это ведь не считается неприличным, верно? Совсем другое дело, если бы я спросил, большие ли она платит налоги или удачно ли у нее сложилась половая жизнь. Я прав или нет?

– Но, может, у них, в этой самой Анатрурии, задавать такие вопросы считается неприличным?

– Может, и так.

– А знаешь что, Берн? Я никогда прежде не слышала об этой Анатрурии.

– Не расстраивайся. О ней почти никто никогда не слышал. Вся штука в том, что настоящей страной она никогда не была. И сейчас не является. Я-то, правда, слышал, но только благодаря тому, что в детстве собирал марки.

– Никогда не была страной, и все равно там выпускали марки?

– Примерно в конце Первой мировой, – объяснил я. – Когда распались Австро-Венгерская и Оттоманская империи. Тогда множество стран объявили о своей независимости – на каких-то минут пятнадцать, не больше, и некоторые из них стали выпускать марки и даже собственную валюту, так сказать, для самоутверждения. И первые анатрурийские марки представляли собой турецкие, только с надпечаткой. Они довольно редкие, но не слишком ценятся, потому что марки с надпечаткой всегда легко подделать. Затем вышла серия настоящих анатрурийских марок, зимой в конце двадцатого или начала двадцать первого года, с портретом Влада Первого в маленьком кружке в правом верхнем углу и разными видами на каждой. Церкви, государственные учреждения, пейзажи – ну, знаешь, все те обычные штуки, которые изображают на марках. Гравировали и печатали их в Будапеште.

– Погоди минутку. Разве Будапешт в Анатрурии?

– Нет, в Венгрии.

– Так я и думала.

– Эти марки не добрались до Анатрурии, – объяснил я. – Случилось так, что единственным правительством независимой Анатрурии стало правительство в изгнании. Просто небольшая группа патриотов, рассеянных по всей Восточной Европе. Они провозгласили независимость Анатрурии. Они даже пытались подбить Лигу Наций на признание, но ничего у них не вышло. А потом поместили на одну из марок портрет Вудро Вильсона, но и это не помогло.

– Почему именно Вудро Вильсона? У него что, были родственники в Анатрурии?

– Нет, просто он был помешан на самоопределении наций. А как раз к тому времени, как эти марки напечатали, президентом стал Уоррен Хардинг. Сомневаюсь, чтоб анатрурийцы что-либо о нем слышали, и готов поклясться, что и он в свою очередь знать ничего не знал об Анатрурии.

– Я тоже. А где она все-таки находится?

– Ты представляешь, где граничат между собой Болгария, Румыния и Югославия?

– Ну, приблизительно. Только никакой Югославии больше нет, Берн. Теперь там пять разных стран.

– Так вот, часть одной из них входит в состав Анатрурии. И еще кусочек Болгарии и Румынии. Короче, именно там родилась Илона, но на родине практически не жила. Год-другой прожила в Будапеште или, кажется, в Бухаресте.

– А может, и там и там?

– Может. И еще жила в Праге, которая раньше была в Чехословакии.

– Раньше? А куда же она подевалась?

– Просто никакой Чехословакии больше нет. Вместо нее теперь Словакия и Чешская Республика.

– Ах, ну да, конечно! И знаешь, в чем главный парадокс? Все это происходит в то время, когда Европа решила стать одной большой страной. А Югославия решила, видите ли, разделиться на пять маленьких. И что мы теперь имеем? Бывшую Югославию, бывший Советский Союз, бывшую Чехословакию. Все это очень напоминает историю с «Бывшим Джоем». Помнишь «Бывшего Джоя»?

– Еще бы!

– Это там, где нам не понравилась еда, помнишь? Многие люди наверняка придерживались того же мнения, а потому долго он не продержался. Был между Западной Четвертой и Западной Десятой ресторан под названием «Джой», просуществовал долгие годы. А потом вдруг бац! И закрылся. И тоже на долгие годы. И пустует.

– Знаю.

– Ну и когда там наконец устроили новый ресторан, то назвали его «Бывший Джой». А теперь там опять ничего нет, и если вдруг кто-нибудь снова откроет там ресторан, как же, интересно, его назовут? «Бывший Бывший Джой», что ли?

– Или «Два парня из Анатрурии».

– Как знать, что им в голову взбредет… А ты сегодня с ней видишься, Берн?

– Да.

– И снова на фильм Богарта?

– Угу.

– Как долго еще продлится этот фестиваль?

– Еще дней десять-двенадцать.

– Шутишь? – Она взглянула на меня. – Нет, не шутишь. Так слушай, в скольких же фильмах успел сняться этот парень?

– В семидесяти пяти. Просто они не смогли собрать их все.

– Позор! И как только ты все это выдерживаешь, Берн?

– Не знаю, – ответил я. – Мне даже нравится. Первую неделю еще удивлялся, что это я здесь делаю, но знаешь, потом привык и даже начал испытывать некое удовольствие от того, что каждый вечер можно на несколько часов погрузиться в какой-то совершенно иной волшебный мир. – Я пожал печами. – В конечном счете Богарт есть Богарт. На него всегда интересно смотреть, пусть даже сам фильм и полная чушь собачья и ты никогда его прежде не видел. А уж если это картина, которую видел добрый десяток раз… Ну, может, скажи, надоесть «Касабланка» или «Мальтийский сокол»? С каждым разом они нравятся все больше.

– А что сегодня?

– «Мятеж на „Каине“», – ответил я. – И «Свингуй свою даму».

– «Мятеж на „Каине“» помню. О, как же он там хорош, когда играет этими шариками!

– Думаю, все же подшипниками.

– Наверное, ты прав. А тот, другой? «Свингуй своего партнера»?

– «Свою даму».

– Первый раз слышу.

– Об этой картине вообще никто никогда не слышал. Там Богарт играет организатора поединков по борьбе. Где-то на плато Озарк.

– Это ты выдумал, сознайся!

– Ничего я не выдумал! И еще, если верить программе, там в маленькой роли снялся Рейган.

– Рейган? Рональд Рейган?

– Именно.

– Хорошо хоть в маленькой. Надо же, спортивная борьба в Озарке. И еще там, наверное, танцы. Иначе зачем бы называть фильм «Свингуй свою даму»?

– Возможно, ты права.

– Борьба, танцы и Рональд Рэйган… А знаешь что, Берн? Я уверена, сегодня тебе наконец повезет. Любая женщина, заставившая мужчину пройти через все это, просто обязана его вознаградить. Ты как считаешь?

– Не знаю, Кэролайн.

– А я знаю, – сказала она. – Так что пакуй свою зубную щетку, Берни. Сегодня тебе наверняка повезет.

И вот после того, как Богарт создал сперва совершенно сногсшибательный образ капитана Квега, а затем бродячего организатора поединков Эда Хэтча, и после того, как этот самый организатор, сам потрясающий борец, оставил бизнес и спорт, чтоб жениться на женщине-кузнеце и провести весь остаток жизни, подковывая лошадей, мы вышли на улицу, быстро выпили по чашке кофе, немного подержались за руки, обменялись долгими вздохами. А потом снова вышли на улицу, и я взмахом руки остановил такси и придержал для нее дверцу, а она упала в мои объятия и подставила губы для поцелуя.

– Бирнаард, – пролепетала она. – Едем со мной.

– С тобой?

– Да, со мной. Ко мне. Сейчас.

– О!.. – ответил я, судорожно пытаясь придумать какое-нибудь удобоваримое оправдание, но тут на выручку мне пришли пятнадцать вечеров, проведенных в обществе Богарта. – Только не сегодня, дорогая… – протянул я. – Сегодня, к сожалению, у меня одно важное дело. Но приглашение оставляем в силе. – И я легонько чмокнул ее в губы, а потом подсадил в машину и смотрел, как она уезжает.

И это называется «повезло».

Глава 6

Я проснулся с на удивление ясной головой, но не стал доискиваться причины, а просто вышел на улицу и поспел как раз к десяти, к открытию лавки. Накормил Раффлса, сменил ему воду в миске, вынес на улицу столик с книгами по три штуки на доллар – и занял место за прилавком с Уиллом Дьюрантом в руках. Мир, по его мнению, всегда был довольно омерзительным местом. Как ни странно, но эта мысль почему-то утешила меня.

Утро выдалось прохладное, и я притворил дверь, а потому слышал звон колокольчика всякий раз, как она открывалась. Обслужил пару ранних пташек, каких-то юнцов, пробил два чека по нескольку долларов каждый и стал просматривать книги, которые принес мне Маугли.

Это довольно странный тип, выглядит так, словно его и вправду воспитали волки, – изможденный, с ввалившимися глазами, копной спутанных волос на голове и общипанной бороденкой. «Спид» и «кислота» прожгли изрядные дырки в его мозгу, он забросил свою докторскую по английскому в Колумбийском университете и вел теперь кочевой образ жизни, переезжая из одного заброшенного дома в другой, как диктовали обстоятельства.

Еще в бытность свою студентом он начал собирать библиотеку, но затем, опускаясь все ниже по социальной лестнице, постепенно распродавал книги. Ко времени, когда он отыскал тропу в «Барнегат Букс», хорошего у него осталось мало, но мне все же удалось приобрести несколько книг, в том числе полное собрание сочинений Киплинга в прекрасном состоянии. Потом он куда-то исчез, почти что на год, – как я догадывался, начал смолить крэк и утратил всякую связь с окружающим миром, а затем вдруг снова объявился в прежнем своем обличье – вылитый бродяга. Правда, теперь он ограничил свои химические изыскания вполне невинной травкой с примесью натурального мескалина и поддерживал бренное свое существование, покупая книги на уличных развалах, в лавках вторсырья и на блошиных рынках и затем перепродавая разным людям, в том числе и мне.

Я отобрал несколько штук, а остальные не стал. Там был, среди прочего, неплохой нуар 50-х годов Дэвида Гудиса и Питера Рейба, но вряд ли мои покупатели станут платить коллекционные цены за такого рода издания.

– Вообще-то, – заметил он, – меня навел на них Джон из «Сообщников». И я подумал, что тебе подойдет. Ну смотри, разве не чудные обложки?

Я признал, что обложки действительно замечательные.

А выбрал биографию Томаса Вульфа, Синклера Льюиса пера Марка Шорера, а также еще парочку книг, а потом мы стали торговаться как бешеные, пока не сошлись на приемлемой для обоих цене. В конце я задал ему вопрос, который обычно задаю всем своим регулярным поставщикам:

– А они случайно не краденые, а, Маугли?

– Какие же еще! «Всякая собственность есть продукт кражи». Ты знаешь, кто это сказал, Берн?

– Прудон.

– Молодец. Именно что Прудон. Вообще-то Иоанн Златоуст высказался примерно в том же духе. Что, не ожидал от него, а?

Мы немного порассуждали на эту тему, а затем он заметил:

– Ну что тебе сказать, Берни? Лично я ни одной из них не воровал, если только купить Дэвида Гудиса в магазине Армии спасения за пару баксов, когда знаешь, что можешь свободно загнать его за полтинник, не считается воровством. Ну скажи, воровство это или нет?

– Если да, – ответил я, – то всех нас ждут нешуточные неприятности.

Затем колокольчик зазвонил снова, на сей раз явились два свидетеля Иеговы, которым приспичило со мной поговорить. Мы очень мило побеседовали, причем в этой беседе ни разу не фигурировал ни Прудон, ни Иоанн Златоуст. Правда, мне пришлось самому оборвать разговор, иначе бы они все говорили и говорили, но тем не менее ушли свидетели вполне довольными и счастливыми, а я снова взялся за Уилла Дьюранта. Через несколько минут снова звякнул колокольчик, и на этот раз я не поднял глаз от книги, пока не услышал знакомый голос.

– Так, так, так… – произнес лучший в мире полицейский, какого можно только купить за деньги. – Бернард, сынок миссис Роденбарр, собственной персоной! Всякий раз, когда я его вижу, торчит, уткнувшись носом в книжку. Что более или менее объясняет, зачем молодому парню просиживать задницу в книжной лавке.

– Привет, Рэй.

– «Привет, Рэй»… Тебе следовало бы вложить в это больше энтузиазма, Берни. Иначе я вовсе не уверен, что ты рад меня видеть.

– Привет, Рэй!

– Вот так-то уже лучше… – подавшись вперед, он оперся локтями о прилавок. – Но ты всегда почему-то нервничаешь, когда я заглядываю к тебе в гости. Словно подвоха какого ждешь. Отчего это, а, Берни?

– Сам не пойму, Рэй.

– Я хочу сказать, ну какой тебе смысл нервничать? Респектабельный джентльмен, сроду не нарушал закона. Да ты должен прямо от счастья трепетать, когда твой закадычный друг полицейский заглядывает к тебе на работу.

– Закадычный… – пробормотал я.

– А что, Берн?

– Мне очень нравится это словосочетание, закадычный друг-полицейский. Нет, ей-богу, в нем что-то есть.

– Рад, что угодил, Берни. Можешь использовать всякий раз, как приспичит, дарю. А теперь ответь-ка мне на один вопросик.

– Если смогу.

– Видел когда-нибудь раньше эту штуку?

Он что-то держал под прилавком – что именно, я не видел.

– Еще бы, – ответил я. – Много раз. Это мой атташе-кейс. Но откуда ты знаешь Хьюго и с каких это пор у него на посылках?

– Ты это о чем, черт побери? Какие еще посылки?

– Просто не в силах подобрать другого слова. Я же говорил ему, что отдавать вовсе не к спеху, – я протянул было к кейсу руку, но Рэй отдернул свою. Я в недоумении уставился на него. – В чем, собственно, дело? – спросил я. – Ты отдаешь мне этот чертов кейс или нет?

– Еще не знаю. – Он положил кейс на прилавок и опустил пальцы на маленькие замки. – Как считаешь, что там внутри?

– Эмпайр-стейт-билдинг.

– Чего?

– Ребенок Линдберга. [12]12
  Полуторогодовалый сын знаменитого американского летчика Чарльза Линдберга был похищен в 1932 г. при загадочных обстоятельствах и так никогда не найден.


[Закрыть]Откуда мне знать? Я понятия не имею, что там лежит, Рэй. Когда Хьюго Кэндлмас заглядывал тут ко мне на днях, он сунул туда раскрашенные вручную гравюры, не хотел, чтобы помялись, ну и еще пару каких-то пакетиков, что были у него с собой.

– Не знал, что ты торгуешь еще и картинками, Берни.

– Я не торгую, – ответил я. – И не спрашивай меня, где он их раздобыл. Все, что я продал ему, – это томик стихов. За пять баксов с наценкой.

– И положил в кейс? Очень благородно с твоей стороны.

– Я просто одолжил ему этот кейс, Рэй. Приличный пожилой джентльмен, мой постоянный покупатель. Правда, с таких особо не разживешься, но поболтать с ним всегда приятно. Ну а потом он обязательно купит что-нибудь, так, по мелочи. Почему бы и нет. И все же к чему ты гнешь, а, Рэй? Ума не приложу.

Он щелкнул замками и открыл кейс.

– Ой, смотри-ка, а он, похоже, пустой!.. – протянул я. – Отличный фокус, Рэй, правда, немного устарел.

– Он только выглядит пустым, – сказал Рэй. – Но на деле это не так.

– Потому что в нем воздух, да? Это что ж у нас тут, урок физики, что ли?

– Вот сейчас задам тебе физику! – проворчал он. – Тут полно твоих отпечатков, Берни.

– Отпечатков с гравюр? – Я, щурясь, заглянул в кейс. – Что-то я их не вижу. Должно быть, стали прозрачными.

– Да не оттисков. Я хотел сказать, отпечатков пальцев!

– Моих пальцев?

– Полный набор!

– Очень мило, – ответил я. – Но не шибко удивительно. Это же мой кейс. Я ведь только что тебе сказал.

– Да, Берни, сказал. Это и удивительно, что ты признал данный факт.

– А почему бы мне его не признать? Чего тут стыдиться? Вещь, конечно, не от Луи Виттона, но, с другой стороны, вполне приличная. А если ты собираешься заявить мне, что она краденая, то все сроки уже давным-давно истекли. Этот кейс принадлежит мне вот уже лет восемь.

Он принял позу, имеющую отдаленное сходство с роденовским «Мыслителем», и долго, испытующе смотрел на меня.

– Ну и скользкий же ты тип, что твой лед на тротуаре, – заметил он после паузы. – Я-то думал, ты хоть чуточку дрогнешь, когда я покажу тебе эту штуку, однако ничего подобного. Это ты звонил или нет?

– О чем ты?

– Не придуривайся. Честно скажу, как только мы обнаружили отпечатки и они оказались твоими, я ждал только одного: твоих объяснений. На тему того, как это они оказались на кейсе, принадлежавшем тому парню, Кэндлмасу. И знал, что легенда будет выдающаяся. Но ты превзошел все мои ожидания. Имеешь наглость утверждать, что это твой кейс! Да, мне нравится это, Берни. Ты молодец, смекалки тебе не занимать.

– Но это чистая правда.

– Правда, – кисло повторил он. – Какая, к дьяволу, правда?

– Ты не первый представитель закона, который задает мне тот же вопрос, – парировал я. – Что произошло с Кэндлмасом?

– А кто сказал, что с ним что-то произошло?

– Ой, ради бога, – фыркнул я. – К чему тогда обследовать совершенно пустой кейс на предмет обнаружения отпечатков? Ты нашел кейс в его квартире, и он сам мог бы объяснить, как он туда попал. Так что напрашивается один вывод: Кэндлмас ничего не сказал. Или его там просто не было, или же он был не в состоянии говорить вообще. Так что из двух?

Он смерил меня долгим пристальным взглядом.

– Не вижу причин скрывать от тебя, – наконец вымолвил он. – В любом случае через пару часов ты все равно узнал бы об этом из газет.

– Так он мертв?

– Если и нет, то очень ловко притворяется.

– Кто его убил?

– Не знаю, Берн. Думал даже, что это твоя работа.

– Не болтай ерунды, Рэй. Ты прекрасно знаешь, что это никак не мог быть я. Я не убийца. Это не в моем стиле.

– Знаю, – кивнул он. – Все те годы, что мы знакомы, всегда знал, что ты на такие штуки не способен. С другой стороны, всякое может случиться. К примеру, когда парня застают врасплох, грабящим чужую квартиру… Только не вешай мне лапшу на уши, что все дни и ночи напролет ты только и знаешь, что продавать книжки. Ты закоренелый вор, Берни. Ты найдешь что взломать, даже когда тебя закопают на шесть футов…

– Радужная перспектива. Ладно, расскажи мне о Кэндлмасе, – сказал я. – Как его убили?

– Какая разница? Убили и убили.

– Но почему ты так уверен, что это было убийство? Он же не мальчик. Может, это была естественная смерть.

– Ага. Или самоубийство. Напоролся на нож несколько раз подряд, а потом, видно, проглотил его, чтобы сбить полицию с толку.

– Так его ножом? Колотые раны?

– Во всяком случае, так говорит док. Обширное внутреннее кровоизлияние. И наружное тоже, – добавил он. – Весь ковер залит кровью.

Я поморщился. Мне стало страшно жаль Хьюго Кэндлмаса, но еще больше – того чудесного обюссонского ковра. И я выразил надежду, что покойный не слишком мучился.

– Еще как мучился, – заметил он. – Если его только предварительно не усыпили. Ну сам подумай: кто-то втыкает в тебя ножик, и не раз, а два-три. Как тут не мучиться, – он задумчиво нахмурился. – Правда, говорят, что после первого удара ножом наступает шок и остальных человек уже не чувствует, но кто его знает… Специалистам, конечно, видней. Однако не хотел бы испытать на собственной шкуре.

– Я тоже. И орудие убийства не найдено?

Он покачал головой.

– Нет, убийца унес с собой. Вот закончатся лабораторные исследования, тогда узнаем размер и форму лезвия вместе с именем и домашним телефоном парня, который произвел это оружие. Единственное, что я пока знаю наверняка, убили его точно ножом. По всей вероятности, длинным и тонким, но это всего лишь мои догадки.

– А как к тебе попало это дело, Рэй?

– Кто-то позвонил в участок около часа ночи. Приехали двое патрульных, видят: дверь заперта на целых три замка, а ключей у управляющего было всего два. Это целиком твоя вина, Берни.

– При чем тут я?

– Если б не ребята вроде тебя, люди не стали бы навешивать на двери по целых три замка. Да по всему городу расхаживают люди с карманами, битком набитыми ключами, таскают больше, чем могут унести, а причиной всему наши нью-йоркские воры. Как-то раз встретил женщину, так у нее в двери было целых шесть замков! Шесть! И когда утром она уходила, так пока запрет на все, глядишь, а время уже возвращаться. – Он удрученно покачал головой.

Я спросил:

– Так что они сделали? Высадили дверь?

– Да нет, не было оснований. Все, что они имели, – это анонимный звонок с сообщением, что кто-то слышал на четвертом этаже звуки борьбы. Случись такое в Нижнем Ист-Сайде, тогда, может, еще и высадили бы, сам знаешь, что это за райончик. Нет, они вызвали слесаря.

– Шутишь?

– А что тут такого? Слесаря – это тебе не врачи, они на посту по двадцать четыре часа в сутки. И принимают вызовы на дом.

– Разумная идея. Правда, тащить к ним дверь малость затруднительно.

– Или же насовать в замочную скважину аспирина, а уж утром вызывать… Короче, вызвали парня. Но то ли замок оказался крепок, то ли парень хиловат. В общем, они провозились с ним добрых полчаса.

– Полчаса? Надо было позвонить мне, Рэй.

– Будь я там, так бы и поступил. Но я не появился на сцене, пока они не проникли в квартиру и не обнаружили труп. Только тогда и позвонили, ну и я приехал и как раз осматривал покойного, когда раздался звонок. Это ты звонил?