Текст книги "Вор в роли Богарта"

Автор книги: Лоуренс Блок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

– Ради чего, черт возьми, я это делаю, сам не понимаю, – проворчал Уикс. – Деньги, слава богу, у меня есть, на жизнь хватает. Как вы думаете, Григорий, зачем мне это?

– Засиделись без дела, сэр.

– Но ведь я уже старик. Какое, к черту, дело?..

Никто ему не ответил, да и он, как мне показалось, вовсе не ждал ответа. Закончил пересчитывать купюры в своей пачке, собрал пачки у остальных, взвесил их в ладонях. Я достал из-под прилавка сумку, и он бросил деньги в нее. Еще несколько часов назад в этой сумке лежали книги, те самые, которые я купил у Маугли за семьдесят пять долларов. Теперь же она была полна стодолларовых купюр.

Их было ровно четыреста, если верить Уиксу, который протянул сумку Рэю.

– Ну, я не знаю… – протянул Рэй и нерешительно покосился на меня. Я качнул головой: сперва влево, на один дюйм, затем на тот же дюйм вправо. Рэй заметил это и недоуменно расширил глаза. Я встретился с ним взглядом, затем возвел взор к потолку. – Вся штука в том, – сказал он, – что мне придется задействовать еще целую толпу наших ребят. И каждого надо подмазать. Так что сорока кусков никак не хватит, слишком уж тонкий получится слой масла.

– Будь я неладен! – воскликнул Чарли Уикс. – Я думал, мы договорились.

– Выкладывайте пятьдесят и можете считать, что мы договорились.

– Но это просто грабеж! Мы ведь уже сошлись на сорока, черт побери!

– Ну, это как посмотреть, – заметил Рэй. – Вот вы, к примеру, считаете, что совершили выгодную сделку, когда патрульный остановил вас в Монтане. Однако тут вам не Дикий Запад. Тут у нас Нью-Йорк..

Глава 24

– Нет, знаешь, это все же несправедливо, – сказала Кэролайн. – Ведь Тигги убил двоих. И это сходит ему с рук, и его отпускают!

Было около половины пятого, и мы сидели в «Бам Рэп». Кэролайн поддерживала ежедневную форму с помощью виски со льдом, а я постепенно восстанавливал свою, потягивая пиво.

– Миссис Киршман позарез нужно новое меховое манто, – объяснил я.

– И она его получит, а Тигги получит возможность выйти сухим из воды. А как же интересы правосудия?

– Интересы правосудия всегда соблюдались в последнюю очередь, – заметил я. – И довольствовалось оно, как правило, объедками. Штука в том, что даже если Расмолиан остался бы под арестом, для обвинительного заключения улик слишком мало. Его все равно не удалось бы отправить за решетку. А так он, по крайней мере, убрался из страны, а заодно с ним и остальные.

– Царнов – а кто еще?

– Ну, разумеется, Уилфред. Да выдворить из страны типов, подобных Уилфреду и Расмолиану, уже означает спасти немало невинных жизней! Это парочка самых закоренелых негодяев и убийц, насколько я могу судить.

– И вот теперь они действуют вместе.

– Господь, помоги Европе, – сказал я. – Однако всегда есть шанс, что они поубивают друг друга. Чарли Уикс тоже собирается за границу, вылетает «конкордом», как только поставит на охрану свою квартиру в «Боккаччо». Эта троица явно рассчитывает разузнать номер счета в швейцарском банке и завладеть давно утраченными сокровищами Анатрурии.

– Ты думаешь, им удастся узнать номер этого счета?

– Возможно.

– И они таким образом смогут завладеть анатрурийскими деньгами?

– Даже если они и узнают номер счета, – сказал я, – тут, мне кажется, их подстерегает величайшее в истории разочарование с тех пор, как Джеральдо взломал сейф Аль Капоне. [29]29
  В 1986 году американский журналист Джеральдо Ривера в прямом эфире вскрыл сейф знаменитого гангстера Аль Капоне и не обнаружил в нем ничего, кроме бутылки джина.


[Закрыть]Что тут скажешь?.. Возможно, наличных на счету давно уже нет, они списаны на покрытие банковских услуг в течение семидесяти лет. А что касается средств в банковских ячейках, то там вполне могут оказаться лишь царские облигации да обесценившиеся сертификаты. А быть может, человек, добравшийся до этих сокровищ, станет обладателем контрольного пакета акций какой-нибудь «Роял Датч Петролеум».

Кэролайн задумалась.

– А мне кажется, главное для этой троицы – просто быть в игре, – сказала она. – Им важен сам процесс, а не выигрыш и не содержимое кубышки.

– Думаю, ты права, – согласился я. – Да Уикс практически говорил то же самое. Главное для него – это продолжать игру.

Она подняла стакан и легонько качнула им. Кубики льда нежно звякнули.

– Знаешь, Берн, – сказала она, – я рада, что стала свидетельницей всех этих событий. И потом, мне до сих пор ни разу не доводилось видеть настоящего короля.

– Не уверен, что господина, которого ты видела сегодня, можно назвать настоящим королем.

– Ну, почти королем, какая разница. Между прочим, на Маугли это тоже произвело огромное впечатление. Он сказал, что сегодня перед ним открылась совершенно новая, неизведанная доселе сторона книжного бизнеса. – Она отпила глоток. – Берн… – произнесла она после паузы, – и все же некоторые вещи так и остались для меня загадкой.

– Разве?

– Ну как ты все-таки догадался, что это Тигги?

– Я знал, что кто-то должен был убить этих двоих, – ответил я. – Когда Расмолиан впервые появился у меня в лавке, я подумал: должно быть, это Кэндлмас рассказал ему обо мне. А уж когда выяснилось, что Кэндлмас убит, предположение превратилось в уверенность. Я понял, что перед смертью он наверняка успел что-то рассказать человеку, который его убил. Расмолиан знал только мое имя; о том, как я выгляжу, он не имел ни малейшего понятия. А это означает, что он вовсе не следил ни за Кэндлмасом, ни за Илоной, когда они заходили ко мне в лавку, и не видел меня в обществе Хобермана, и не выследил, где я живу.

– Но ты узнал, что Чарли Уикс ему звонил. Каким образом?

– Когда я позвонил Уиксу и отправился к нему в гости, – сказал я, – он понятия не имел, какого черта мне от него надо. Он действительно принял меня за парня по имени Билл Томпсон, который случайно оказался в лифте вместе с Кэппи Хоберманом. И когда я сказал, что хотел бы с ним поговорить, он, вероятно, подумал, что мне что-то известно о смерти Хобермана. Но о том, что я вор, он понятия не имел.

– Но если Тигги сказал ему…

– Тигги сказал ему, что Кэндлмас нанял вора для того, чтобы пробраться в квартиру короля. Но Уикс не знал, что вор – тот самый парень, с которым он перемолвился тогда парой слов в холле. Однако стоило нам начать разговор, и он тут же смекнул что к чему.

– И?

– И он решил оставить свои выводы при себе, но проговорился, чисто случайно. Когда я заметил, что Расмолиану было известно мое второе имя, он тут же сказал: «Граймс». Откуда он мог его узнать, а?

– Может, ты сам ему сказал?

Я покачал головой:

– Нет. Я уже собрался уходить, а он все еще называл меня Биллом Томпсоном, притворяясь, что понятия не имеет, как меня звать по-настоящему. Уж если он знал «Граймс», то и «Берни», и «Роденбарр» наверняка тоже. Итак, он знал больше, чем должен был знать, но даже после той задушевной беседы, когда мы договорились перейти на «ты» и действовать вместе, предпочел держать свои знания при себе. Я подыграл ему, но уже тогда сообразил, что он был не просто старым другом Хобермана и моим пропуском в это здание. Он тоже в деле, по самую макушку.

– Ну а когда ты догадался, что Кэндлмас – это Вудчак?

– Позднее, чем должен был. Помогли имена в поддельных паспортах. Не Байбак, конечно. Мне пришлось порыться в словарях и справочниках, пока я выяснил, что это за зверь. Но вот французское слово «marmotte» было мне знакомо. И тогда я решил выяснить, что, собственно, означает «Кэндлмас», и оказалось, что это тот же День сурка, только с мессой и ладаном.

– Любимый праздник Уилфреда.

– Да, вот ведь откровение! – Я перелил часть пива из бутылки в бокал и уже оттуда – себе в рот. – Мне следовало бы догадаться раньше. Еще во время первого посещения квартиры Кэндлмаса, где среди прочих безделушек я увидел одну статуэтку и принял ее за нэцке.

– А это что еще такое, Берни?

– Ну, это такие маленькие резные фигурки из слоновой кости. Их любят коллекционировать японцы. В старину их пришивали как пуговицы на пояс для кимоно, но они уже давно превратились в предмет искусства. Правда, я не слишком присматривался тогда к той, что у Кэндлмаса, но все равно подумал, что это слоновая кость и что изображает эта фигурка бобра с обломанным хвостом.

– А на самом дело это был вудчак?

– Вчера еще он стоял там, – сказал я и достал из кармана маленький бархатный мешочек на шнурке. Развязал и извлек фигурку из рога работы Лечкова. – Если б я тогда присмотрелся как следует, то, возможно, понял бы, что никакой это не бобер. А прекрасная пара к резной мыши Чарли Уикса. Вот, видишь, тоже пожелтел от времени… И знаешь, когда Чарли показал мне свою резную мышь, у меня внутри какой-то инсайт зашевелился.

– Что, еще один грызун?

Я глянул на нее выразительно.

– Это такое чувство. Озарение. Я сразу понял: эта мышь мне что-то страшно напоминает, но вот только никак не мог вспомнить что. Итак, Кэндлмас был Вудчаком и хранил этот свой талисман на протяжении многих лет. И мышь, наверное, тоже хранилась у него, вот он и дал ее Хоберману, с тем чтобы тот в свою очередь передал ее Уиксу.

– Но зачем ему понадобился Хоберман? Ведь Вудчак и сам был знаком с Мышью, как и Хоберман. Почему он не захотел сам провести тебя в «Боккаччо»?

– Вот этого не знаю, – ответил я. – Возможно, просто боялся, что Уикс встретит его неприветливо. Ведь вспомни: именно Уикс распространял слухи с том, что это Кэндлмас сдал анатрурийцев. Сам Кэндлмас, разумеется, знал, что никого не сдавал, но не мог позволить себе пойти к Уиксу и выяснить отношения. Был риск, что Мышь встретит его не слишком дружески.

– И решил, что безопасней будет использовать Хобермана?

– Как выяснилось, не так уж и безопасно.

Она задала мне еще несколько вопросов, и я постарался ответить на все. Затем она собралась заказать еще выпить, но я поймал ее руку.

– Мне хватит, – сказал я.

– Ой, да перестань, Берн! Мы с тобой целую вечность не выпивали вдвоем, вот так, после работы, к тому же сегодня праздник. Ты что, забыл?

– Нам следует помнить о погибших, – заметил я ей, – а не спешить в их общество. К тому же мне пора идти.

– Куда это, если не секрет?

– Угадай, – ответил я.

В «Большой шишке» Хамфи Богарт играет Дюка Берна, закоренелого преступника, который решил исправиться, поскольку стоит ему попасться в четвертый раз, и его приговорят к пожизненному сроку. Но удержаться от соблазна оказалось крайне сложно, и вот он планирует нападение на инкассаторский броневик. Главарем банды является некий сбившийся с пути адвокат, а жена адвоката – старая пассия Богарта. Она не хочет, чтоб Богги рисковал жизнью, и не пускает его на дело – буквально держа на мушке. Но некий свидетель указывает на Богарта – опознает на снимке в полицейском архиве (странный, кстати, приемчик у полиции, по крайней мере с моей профессиональной точки зрения).

Адвокат ревнует и разрушает алиби Богарта, и дело кончается тем, что тот предстает перед судом. Затем заключенные совершают побег из тюрьмы, Богги бежит вместе с остальными, но что-то у них там не заладилось, однако Богарту все же удается напасть на след этой крысы-адвоката и прикончить его. Правда, и сам он при этом ранен и умирает в больнице.

Эту картину показывали первой, и прежде я ее никогда не видел. Я был целиком поглощен разворачивающимися на экране событиями и, наверное, именно поэтому не слишком часто запускал пальцы в пакетик с попкорном. А может, просто переел арахиса в «Бам Рэп». Как бы то ни было, но к перерыву у меня еще оставалось добрых полбарреля этого самого попкорна. Пришлось заглянуть в туалет – пиво, знаете ли, вещь такая, – но затем я вернулся на свое место и в буфет не заходил.

Вторым фильмом шел «Большой сон» – составители программы, должно быть для смеха, поставили подряд две картины с такими названиями. Но, разумеется, второй фильм – это классика. Сценарий Уильяма Фолкнера по роману Чандлера, а в ролях были не только звезды ранга Богги и Лорин Бэколл, но и немало другого прекрасного народа, в том числе Дороти Мелоун и Элайша Кук-младший. Не стану пересказывать вам содержание: во-первых, потому, что сюжет достаточно сложный, во-вторых, по той причине, что картину вы наверняка видели. А если еще не видели, так обязательно посмотрите.

Спустя десять минут после начала, когда меня уже целиком захватили события на экране, я услыхал шелест платья и уловил тонкий аромат духов. И некто опустился в кресло рядом. Рука нырнула в пакет с попкорном. Но искала она не попкорн. Пальцы нашли там мою руку и нежно сжали и больше уже не отпускали.

Оба мы смотрели на экран и не произносили ни слова.

Когда сеанс закончился, мы вышли из кинотеатра чуть не самыми последними – оставались на местах, пока не проползли все титры и в зале не зажегся свет. И мне показалось, нам обоим хотелось, чтоб фильм никогда не кончался.

На улице она сказала:

– Я купила билет. А тут контролер вдруг говорит, что я могу получить свои деньги обратно. Он сказал, что ты уже оставил билет для меня.

– Да, он вообще очень славный малый. И лгать никогда бы не стал.

– Но откуда ты знал, что я приду?

– Я не знал, что ты придешь, – ответил я. – И вовсе не был уверен, что когда-нибудь увижу тебя снова. Однако в глубине души, наверное, все же надеялся. Знаешь, надежда всегда остается… – Я пожал плечами. – И в конечном счете это всего лишь билет. Не изумруд какой-нибудь.

Она сжала мою руку:

– Я бы пригласила тебя к себе… Но эта квартира, она уже больше не моя.

– Знаю. Я там был…

– Тогда пригласи меня к себе.

И мы пошли и на всем пути к дому не обменялись и словом. Войдя, я предложил ей выпить. Она отказалась. Тогда я сказал, что сварю кофе. Она просила меня не беспокоиться.

– Сегодня днем, – начала она, – ты сказал, что мы вместе ходили в кино. И что мы не больше, чем просто друзья.

– Прекрасные друзья, – уточнил я.

– Но мы… спали вместе.

– На то и дружба.

– И все же ты не сказал, что мы занимались… этим.

– Знаешь, просто как-то вылетело из головы.

– Ничего не вылетело, – заметила она, и в голосе ее звучала холодная уверенность. – Ни из твоей головы, ни из моей. Я никогда не забуду этого, Бирнаард.

– Очевидно, это произвело на тебя столь неизгладимое впечатление, – сказал я, – что ты собрала все свои вещи и исчезла. Из квартиры, а заодно – и из моей жизни.

– Ты знаешь почему.

– Да, догадываюсь.

– В нем сосредоточились все надежды моего народа, Бирнаард. И он предназначен мне самой судьбой, а независимость Анатрурии – это цель моей жизни. Я приехала в Америку, чтобы быть рядом с ним, чтоб… укрепить в нем преданность нашему делу. Стать королем, вернуть себе трон – все это для него пустые слова. Но вести свой народ к свободе, осуществить мечты и чаяния целой нации – это совсем другое, это греет его кровь.

Знаем мы все эти песенки, подумал я. А где, интересно, был пианист Сэм из «Касабланки», когда все в нем так нуждались?

– А потом вдруг появился ты, – сказала она и протянула руку. Погладила меня по щеке и улыбнулась этой своей улыбкой, горькой, мудрой и печальной. – И я влюбилась в тебя, Бирнаард..

– И мы были вместе…

– И мы были вместе, но нам суждено расстаться. Мне достаточно было побыть с тобой всего раз, чтобы запомнить на всю жизнь. Чтобы потом эти воспоминания согревали душу, Бирнаард. Но если б я осталась с тобой второй раз, то захотела бы остаться навеки.

– И все же ты сегодня пришла…

– Да.

– И куда же ты теперь, Илона?

– В Анатрурию. Мы уезжаем завтра. Ночным рейсом из аэропорта Кеннеди.

– И разумеется, вдвоем.

– Да.

– Я буду скучать по тебе, милая.

– О Бирнаард..

Любой мужчина мог утонуть в этих глазах. После паузы я сказал:

– Что ж, по крайнее мере, на этот раз Царнов, Расмолиан и Уикс не будут путаться у вас под ногами. Им не до того, они собираются играть в классики с гномами из Цюриха, пытаясь отыскать заветную тропинку к сокровищам, которые твой парень уже отчаялся вернуть.

– Главное сокровище для меня – это гордый, свободолюбивый дух анатрурийского народа.

– С языка сняла, – сказал я. – Жаль только, что единым духом жив не будешь. Чтоб делать дело, нужен капитал.

– Это верно, – кивнула она. – Михаил тоже так говорит. Хочет для начала основать какие-то фонды. Вот только времени почти нет. Мы не можем позволить себе ждать слишком долго.

– Погоди минуту, – сказал я. – Я сейчас вернусь. Посиди здесь, ладно?

Я оставил ее в гостиной, на диване, а сам отлучился в спальню и навестил свой заветный шкафчик. И вернулся с картонной папкой в руках.

– Это хранилось у Уикса, – сказал я. – Он украл их из портфеля вместе с акциями на предъявителя, а сегодня утром я побывал у него на квартире и нашел. И подумал, что у меня они, пожалуй, будут сохраннее, потому как Уикс вряд ли в этом смыслит. Ведь единственное, что его интересует в жизни, – это политика и разные связанные с ней интриги. Пожалуй, он расценил бы это как одно из средств пропаганды.

Она раскрыла папку и кивнула.

– Анатрурийские марки… – сказала она. – Ну конечно. Король Влад получил полный их комплект и передал сыну, а затем они перешли к Михаилу. Красивые, правда?

– Просто потрясающие, – согласился я. – Однако это не просто комплект. Это полный набор почтовых листов.

– А это хорошо или плохо?

– Видишь ли, со строго филателистической точки зрения ценность их под вопросом, – начал объяснять я. – Вернее, цены им в буквальном смысле нет – по причине их редкости… Но, конечно, они ценные. Правда, Скотт такие марки не оценивает, но ведь на нем свет клином не сошелся. Долбек вот оценивает и временные марки, вспомогательные и так далее, так вот в последнем каталоге Долбека полный комплект оценивается в две с половиной тысячи долларов.

– Так, значит, марки стоят больше двух тысяч долларов? Но это же здорово!

– При продаже, – объяснил я, – ты неизбежно что-то теряешь. И остается примерно от двух третей до трех четвертей от стоимости, указанной в каталоге.

– Тогда получается две тысячи. Немного меньше.

– За комплект.

– Да, – кивнула она. – Это хорошо.

– Это лучше, чем ты думаешь, – сказал я. – Потому как в каждом листе по пятьдесят марок, а это значит, что тут целых пятьдесят комплектов. Так что получается около ста тысяч долларов.

Глаза ее расширились.

– Но…

– Бери, пока не передумал, – сказал я. – Есть один человек в «Килдорран и партнерах», он как раз специализируется на такого рода вещах. Может купить у тебя сам, может организовать продажу. Его заведение находится в Лондоне, на Грэйт-Портленд-стрит. Имя и адрес фирмы я записал на внутренней стороне обложки папки. Не знаю, удастся ли тебе получить за них ровно сто тысяч кусков. Может быть, даже больше, а может, меньше… Но в любом случае деньги приличные.

Я протянул руку и чуть приподнял ее подбородок.

– Не знаю, куда вы полетите завтра, – сказал я, – но на вашем месте я бы немного изменил маршрут. Заскочил бы на пару дней в Лондон. В таких делах лучше действовать без проволочек. А то мало ли что тебе в голову взбредет. Оторвешь еще, чего доброго, одну марку и наклеишь на конверт…

– Бирнаард… Но ведь ты мог оставить эти марки себе.

– Ты думаешь?

– Конечно! Ведь никто не знал, что они у тебя. И мало кто представляет, какая это ценность.

Я покачал головой.

– Не вижу смысла, дорогая. Что значат песчинки вроде нас с тобой по сравнению с грандиозной задачей, стоящей перед Михаилом? По сравнению с делом, за которое вы решили бороться? Ничто. Я, разумеется, мог бы найти применение этим деньгам, но если серьезно… Не так уж они мне и нужны. А когда понадобятся, так пойду и украду где-нибудь. Такой уж я человек.

– О Бирнаард..

– Так что забирай и отправляйся домой, – сказал я. – И чем скорее ты уйдешь, Илона, тем лучше.

– Но я подумала…

– Знаю, что ты подумала. Сам думаю о том же. Но однажды я уже лег с тобой в постель, а после этого – потерял тебя. И не хочу больше проходить через все это. После первого раза остаются приятные воспоминания. Второй может разбить сердце.

– Бирнаард… у меня слезы на глаза наворачиваются.

– Я бы осушил их поцелуем, – сказал я, – но боюсь, что тогда не смогу остановиться. Прощай, любовь моя. Я буду по тебе тосковать.

– Я никогда тебя не забуду, – сказала она. – Никогда не забуду Двадцать пятую улицу.

– Я тоже. – Я взял ее за руку и подвел к двери. – Тем более что и забывать ее незачем. Двадцать пятая как была, так и будет.

Глава 25

Прошло, наверное, не меньше недели, прежде чем я смог поведать Кэролайн об этой своей последней встрече с Илоной. Нет, не то чтобы я сознательно об этом умалчивал. Просто навалилась уйма дел и оба мы закрутились. Я целыми днями просиживал в лавке, затем однажды вечером пришлось съездить поездом в Массапекву, оценить одну частную библиотеку (за плату; они ничего не продавали); потом еще один вечер ушел на участие в книжных торгах по просьбе моего постоянного покупателя – сам он был слишком застенчив, чтоб посещать такого рода мероприятия.

Кэролайн тоже была страшно занята: близилось открытие какого-то клубного шоу, а это означало, что в очередь к ней выстроилась целая толпа собак, которых следовало превратить в неотразимых красавцев и красавиц. Кроме того, телефон у нее буквально разрывался от звонков, а вечера проходили в сплошной беготне и нервотрепке, потому что Джин с Трейси снова сошлись и Джин обвиняла Трейси в том, что та спуталась с Кэролайн (что в свое время сделала сама Джин в период их предыдущей размолвки). «Лесбийские страсти», как выразилась Кэролайн, постепенно улеглись, но до этого было немало ночных телефонных звонков, бросания трубок и бурных сцен в подворотнях. Когда наконец тучи рассеялись, Кэролайн, чтобы привести нервы в порядок, с головой погрузилась в новый роман Сью Графтон, припасенный ею на черный день.

Итак, мы снова стали вместе обедать пять раз в неделю, выпивать после работы, и, наконец, во вторник, ровно через неделю и один день после Дня памяти, сидели с ней в «Бам Рэп» и Кэролайн рассказывала мне длинную и невероятно увлекательную историю об одном бедлингтон-терьере.

– И знаешь, судя по тому, как он себя вел, – сказала она, – клянусь, сам он считал себя настоящим эрделем!

– Надо же! – заметил я.

Она подняла на меня глаза:

– Неужели не смешно?!

– Ну да. Забавно.

– Умора, ты же сам так считаешь – по глазам вижу. Это же правда смешно!

– А что же сама не смеешься? – спросил я. – Ладно, Кэролайн, не бери в голову. Я собрался рассказать тебе кое-что интересное. – Я сделал знак Максине повторить, потому как рассказ предстоял долгий и в горле бы у меня наверняка пересохло.

И я изложил ей всю историю, и она слушала не перебивая, а когда я закончил, уставилась на меня разинув рот.

– Просто поразительно, – заметила она. – И в течение целой недели ты не обмолвился ни словечком! Это тем более поразительно.

– Да постоянно забывал, – сказал я. – И дело тут, знаешь, вот в чем. Мне, видимо, нужно было время, переварить все это.

– Понимаю, Берн. Поразительно. Я уже затрепала это слово до дыр, но я правда поражена. Это самая романтичная история, которую мне доводилось слышать.

– Ну уж и романтичная.

– А какая же?

– Глупая, – ответил я. – Чистейшая глупость.

– Что ты отдал ей сто тысяч долларов?

– Ну да.

– Женщине, которую, возможно, никогда больше не увидишь?

– Может, и увижу. На марке, – сказал я. – Если эта самая Анатрурия снова о себе заявит. А так – вряд ли.

– И что, Илона совершенно ничего не знала о марках? Ну, о том, что они у тебя и что-то стоят?

– Царнов и Расмолиан вполне могли знать. Сколько эти марки стоят или, по крайней мере, что они стоят немало. Кэндлмас тоже мог знать, он ведь был в своем роде коллекционер. Остальные в этом ничего не смыслили. Но никто из них понятия не имел, что марки у меня. А уж тем более Илона.

– И ты отдал их ей.

– Угу.

– И еще произнес классическую реплику Богги из «Касабланки» о песчинках, да?

– Не напоминай…

– Но почему, почему ты это сделал, Берни?

– Им нужны были деньги, – ответил я. – Применение им я бы тоже всегда нашел, но нельзя сказать, чтоб эти сто тысяч были мне нужны так уж позарез. Я-то могу и обойтись. Им они нужнее.

– Черт возьми, Берн, но они куда нужнее страдающим дисплазией тазобедренного сустава, а ты отдал на это благородное дело всего каких-то жалких двадцать баксов!

– Но эти марки попали сюда из Анатрурии, – возразил я.

– А я думала, из Венгрии.

– Ты прекрасно поняла, что я имею в виду. Они были выпущены ради освобождения Анатрурии, ради общего дела, и даже если бы теперь, после стольких лет, они стоили всех тех денег, то деньги эти все равно принадлежали бы только этому делу и больше ничему и никому. Если, конечно, такое дело вообще существует и такая страна – тоже… Что-то я совсем запутался. – Я замолчал и отпил глоток пива. А затем продолжил: – И если бы она не появилась в «Мюзетт», то еще не знаю, что бы я с ними сделал. Может, позвонил бы королю и отдал марки ему. А может, и нет. Не знаю… Но вышло так, что она все же пришла. Я, как всегда, купил лишний билет и, знаешь, ничуть не удивился, когда увидал, что она сидит рядом.

– Сидит, и что дальше?..

– И я держал ее за руку, угощал попкорном, а потом мы пошли домой, где я и вручил ей целое состояние в виде редких марок, а потом проводил туда, откуда она пришла.

– Успев наговорить кучу цитат из «Касабланки» в ее хорошенькие ушки?

– Да забудешь ты наконец об этом или нет?!

– «Дорогая, что такое надежды и чаяния двух маленьких и жалких засранцев вроде нас с тобой, они как песчинки рядом с анатрурийскими Альпами…»

– Иди ты к черту, Кэролайн!

– Извини… А знаешь, отчего все это с тобой произошло, Берн?

– Догадываюсь.

– Это все из-за кино.

– Ты прямо мои мысли читаешь.

– Просто ты насмотрелся этих идиотских фильмов с Богартом, где он без конца благородно жертвует собой. И когда тебе подвернулось такое выгодное дельце, ты его просто упускаешь! Бедняга Берни! Да почти всем удалось нагреть на этом деле руки, кроме тебя. Больше всего обломилось, конечно, Рэю. Сколько он там заграбастал? Кусков сорок восемь?

– Да, но ему пришлось делиться. Подмазать кого следует. Ведь, согласно официальной версии, это Кэндлмас убил Хобермана. А затем отправился в Нижний Ист-Сайд разжиться наркотой.

– Правильно! Судя по твоему описанию, он типичный наркоман.

– Ну, его и пристрелили, когда возник спор из-за цены. Полагаю, тысяч двадцать пять-тридцать пять в кармане у Рэя все же осело.

– Ну и конечно, он уговаривал тебя взять часть этих денег. Хотел поделиться.

– Нет, ты знаешь, наверное, он просто забыл.

– Но это же нечестно, Берн! Ведь в конце концов именно ты раскрыл дело. А он просто стоял рядом.

– Он не стоял. Он маячил на горизонте.

– Он не дурак. Итак, Рэй получил бабки, Илоне с королем достались марки, а эти три мышкетера заграбастали акции на предъявителя и пустились на поиски потерянных сокровищ. Ну а что досталось тебе? Ты даже не трахнулся с ней на прощанье!

– Наверное, тоже глупость, – согласился я. – Но знаешь, с другой стороны, мне хотелось, чтоб она осталась для меня приятным воспоминанием, а мне вовсе нет необходимости повторять что-либо дважды, чтобы запомнить. На память я никогда не жаловался.

– Это верно.

Я приподнял бокал с пивом и посмотрел на свет.

– И все же, – сказал я, – с пустыми руками я не остался.

– Как это понимать, Берн?

– Помнишь, я говорил, что забрал из квартиры Кэндлмаса резную фигурку вудчака?

– Ну?..

– А когда навестил Чарли Уикса в его отсутствие, то помимо марок прихватил еще кое-что. Мышь, ту самую статуэтку, что подарил ему Хоберман.

– Ты хочешь сказать, что две эти безделушки могут обеспечить тебе безбедную старость?

– Нет. Пожалуй, я оставлю их себе в качестве сувениров. А настоящий навар собираюсь снять завтра вечером.

– А что будет завтра вечером?

– Человек по имени Сунг Юн Ли отправится смотреть «Чинк [30]30
  Презрительная кличка китайца в США.


[Закрыть]в шкафу».

– Это что, шоу такое?

– Да, на Бродвее. У «Хелен Хейес». И знаешь, билеты ужас до чего дорогие! Купил парочку у спекулянта, и обошлись они мне почти в двести баксов.

– И все для того, чтобы вытянуть его из квартиры, – догадалась она. – Но что это за тип, черт побери, и что это за квартира, из которой ты хочешь его вытянуть?.. О, погоди минутку! Люди, живущие внизу, под Кэндлмасом, но только я забыла их фамилию.

– Лерманы.

– И он живет у них по обмену. Правильно?

Я кивнул:

– И их не будет еще целый месяц, а квартира так и ломится от разного добра. И лучшего расклада просто быть не может! Никакой системы сигнализации, замки – просто детские игрушки, да и парень, что живет там, ничего не хватится, потому как вещички не его. Он и носа не сует в их шкафы, комоды и чуланы. И все, что я там возьму, можно запросто обратить в наличные еще до того, как они успеют вернуться.

И я продолжил свое повествование, описывая ей разные замечательные предметы, которые успел заметить во время краткого своего визита в квартиру Лерманов. А когда закончил, она сказала:

– А знаешь что, Берн? Ты меня порадовал.

– В смысле?

– Ну, что снова стал самим собой. Богарт, конечно, совершенно замечательный тип, но только на экране. И все это его благородное лузерство никакого отношения к реальной жизни не имеет. Я рада, что ты собрался что-то украсть. Правда, Лерманам, конечно, это выйдет боком…

– О, уверен, они все застраховали.

– Даже если и нет, все равно, рада за тебя… – Она нахмурилась. – Так ты сказал: завтра? Не сегодня?

– Нет. А почему ты… – Я взмахнул бокалом. – О, понял! Нет, разумеется, завтра. У меня на сегодня совсем другие планы. Кстати, может, хочешь присоединиться? Но только придется отправиться прямо отсюда.

– Ну, не знаю… – протянула она. – Я дошла уже до середины новой Сью Графтон, и мне не терпится узнать, что будет дальше. Знаешь, этот роман, это действительно нечто!

– Да тебе все ее романы нравятся.

– А больше всего нравится знаешь что? Что она никогда не повторяется, просто поразительно!

– Вот как?

Она кивнула.

– Садизм, разные там выверты, – сказала она. – Римские оргии, инцест. Пиры в тогах… И знаешь, что я тебе скажу, Берн? Это куда извращеннее всех тех историй, в которые раньше попадала эта ее Кинси.

– Господи! Так, стало быть, ты еще тогда была права насчет Кинси?

– Я знаю, что была права, причем сама она, заметь, ничем подобным никогда не занималась. Все остальные, да, пожалуйста, сколько угодно, но сама она – ни-ни.

– А кстати, как называется?

– «„И“ как Клавдий».

– Очень завлекательно, – заметил я. – Но, с другой стороны, посидеть дома и почитать ты всегда успеешь. Идем, составишь мне компанию.

– Но куда ты собрался, Берн?

– В кино.

– Но ведь фестиваль с Богартом закончился, Берни. Или я ошибаюсь?

– Да, раз и навсегда. Но в «Сардонике», это в микрорайоне Трайбека, начинается показ фильмов с Айдой Лупино.

– У меня вопрос, Берн. Зачем это?

– Что ты, собственно, имеешь против Айды Лупино?

– Ничего. Вот уж не предполагала, что ты такой киноман, Берн. А чем она замечательна, эта Айда Лупино?