Текст книги "Достойный любви"

Автор книги: Лори Коупленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Глава 13

Открытая выработка во многом отличается от разработки россыпей. Старатели, занимающиеся промывкой золотого песка, проводят по десять-двенадцать часов в день, стоя по колено в ледяной воде и черпая песок и гальку со дна специальными лотками. Потом они осторожно вращают и встряхивают наполненные лотки, стараясь держать их таким образом, чтобы вода полностью покрывала грунт. Крупную гальку убирают руками, а песчинки уносятся водой.

Затем в ход пускают широкие деревянные ложки. Ими перемешивают грунт в лотках. Крупные частички золота оседают. Работа продолжается до тех пор, пока галька и песок не вымываются до самого дна.

Если улыбнется удача, то на дне лотка заблестят долгожданные золотые крупинки, если нет, то все начинается сначала. За несколько лет такой работы у старателей начинает ныть спина, руки, ноги… Развивается ревматизм, начинают отекать суставы, дряхлеет и морщится кожа. Однако это не убивает в них жадного стремления разбогатеть в одночасье, и они продолжают свое дело.

Совсем другое дело кварц – это золотоносные жилы, или, как их еще называют, залежи. Встречаются они в основном в природных углублениях и обычно находятся внутри цельной скалистой породы. Иногда, чтобы добыть золото, приходится взрывать монолит.

Когда кварцевый монолит разрушен, – не важно, каким образом, то ли это будет взрыв или обычная добыча с помощью кайла, – куски откатываются на поверхность, где и отделяется золото от скальных образований.

Кварцевые шахты – мечта любого старателя, поскольку именно здесь, в таинственных переходах и тупичках залегает материнская жила.

Такие места исключительно богаты. Золото здесь можно черпать лопатами. В одной жиле может быть сосредоточено больше золота, чем во всех других шахтах вместе взятых.

Именно это и побуждает старателей искать материнскую жилу, которая может сделать их сказочно богатыми. Они редко задумываются над общеизвестной истиной: золото легче найти, чем добыть хотя бы его сотую долю.

Проклятая Дыра была как раз кварцевой шахтой. Вся добытая в шахте порода откатывалась на поверхность, где загружалась в отводной канал, по которому под напором воды переправлялась к подножию горы. Затем начиналась промывка в специальных огромных лотках, иногда разделенных на несколько секций до сотни футов в длину. Лотки размещались таким образом, чтобы в каждую секцию был постоянный доступ проточной воды. Напор водного потока гасится, проходя через специальные бороздчатые лотки с поперечными перекладинами. В них золото и тяжелые частицы оседают и через фальшивое дно попадают в поддоны.

Промывка золота – труд исключительно мужской: тяжелый и изнурительный. Однако это обстоятельство, судя по всему, мало смущало Мосес и ее помощниц. Две женщины с мотыгами и лопатами стояли у лотка, постоянно перемешивая грунт, который поступал по отводному каналу. Две другие перелопачивали горную выемку у самого начала желоба, а потом все вместе они загружали породу на лопастные колеса.

После нескольких неудачных попыток оказать помощь Мэгги отказалась от этой затеи и уже больше не пыталась вмешиваться. Толку от нее все равно было мало – только путалась у всех под ногами. Однако вскоре и она нашла себе занятие по душе. Мэгги принялась готовить, и теперь у всех, кто работал в шахте, каждый день на столе были самые разнообразные блюда. Тут был и вареный горох, который она каждый день носила в огромном котелке, и свежевыпеченный еще теплый хлеб в виде длинных продолговатых трубочек, и жареный рис с подливкой из помидоров, огурцов и заправленный красным жгучим перцем, и печеные бобы с аппетитно пахнущими кусочками свинины, и густой душистый сироп, и хрустящие, прожаренные до коричневатого оттенка пирожки с начинкой из консервированных персиков, и жареные яблоки темно-красного цвета, приготовленные по специальному рецепту в высокой узкой кастрюльке с длинной ручкой.

Женщины молча ели все, что готовила Мэгги. По выражениям их лиц трудно было судить, нравится им еда или нет. Мэгги никогда не слышала из их уст ни похвалы, ни упрека.

Мэгги стряпала у печи. Поглощенная делом, она машинально перебирала в памяти события последних месяцев. Ей еще повезло, что тетушка Сисси не оставила им шахту где-нибудь на Клондайке. Не так давно все газеты писали о крупной забастовке на золотых приисках Доусона. За одну ночь все промысловые городки по берегам реки Клондайк вдруг взбудоражило. Поднялись сотни тысяч людей из Канады, Англии, Германии, Франции, Турции и даже из далекой Австралии.

Мэгги услышала, как кто-то вошел, и обернулась. Гордон осторожно прикрыл за собой дверь и кивнул Мэгги.

– Привет.

– Привет. Ну что, видел Батте Феспермана?

– Нет, его сегодня что-то не видно.

Мэгги улыбнулась. Они постоянно встречали друг друга этой шуткой. С некоторых пор в их отношениях произошли значительные перемены. Все стало намного проще. Гордон уже не так робел и смущался в ее присутствии, охотно столовался у Мэгги, и они неплохо проводили время вдвоем.

– Золото нашел?

– Так, мелочишка.

Гордон налил воды в рукомойник и начал умываться. Фыркая и брызгаясь во все стороны, он набирал полные пригоршни и плескал в лицо, смывая пыль.

– Как здорово пахнет!

– Да какой там… – запротестовала она. – Как говорила моя мама: на безрыбье и рак рыба. Неплохо было бы свежего мясца…

Она уже и не помнила, когда у них последний раз было свежее мясо. За последние несколько недель у них на столе только пару раз появлялись кролики и дичь, – то, что принесли старатели из соседних шахт. С овощами в городке были перебои, а о фруктах – и говорить нечего. Лишь иногда удавалось достать в лавке консервированных персиков, но это случалось очень редко. Мэгги решила, что летом будущего года обзаведется огородиком, и даже не огородиком, а большим огородом, и весь урожай спрячет на зиму.

Заметив, что Гордон слепо водит рукой по умывальнику, Гордон догадалась и, сняв с гвоздя полотенце, вложила ему в руку. Он поднял голову и улыбнулся:

– Спасибо. Я посмотрю, что можно сделать.

За последнее время Гордон заметно поправился, и на лице его появился здоровый румянец, а бледные впалые щеки и серые круги под глазами исчезли без следа.

– Ты думаешь, что-нибудь получится?

Мэгги представила, что бы она этакое приготовила из свежего оленьего мяса или упитанной дикой утки.

– Я знаешь что подумала? Хорошо, что тетушка Сисси не завещала нам шахту где-нибудь в Доусоне, – говорила Мэгги, снимая крышку и помешивая жиденький бульончик из потрохов. – Ты слышал, что там творилось?

– Да, говорят, там черт знает что творилось.

Гордон сел, усилием воли преодолевая желание посмотреть в ее сторону. Он и так был на взводе. Когда она помешивала бульон, у него в душе все переворачивалось. Он видел перед собой только стройную фигурку девушки и, затаив дыхание, следил за изящными движениями ее бедер. Сердце его бешено колотилось, и плоть загоралась смутным желанием.

С появлением Мэгги жизнь Гордона вошла в нормальную колею. У него появилась какая-никакая крыша над головой, он стал регулярно есть три раза в день. Наконец, золота, которое приносила шахта, было достаточно, чтобы откупиться от Муни. Работы в шахте было много, и Гордон давно уже не заглядывал в игорные дома и притоны. Все эти перемены его радовали, и меньше всего ему хотелось каких бы то ни было осложнений. Гордону казалось, что, появись в его жизни женщина, все с таким трудом построенное здание душевного покоя и равновесия вдруг рухнет и все опять пойдет кувырком.

Мэгги вынула из печи противень с готовым печеньем и бедром захлопнула дверцу.

Т.Г. умышленно отвернулся и стал смотреть в другую сторону.

Мэгги поставила противень на стол и рукой откинула выбившуюся на лоб прядь волос.

– Ты знаешь, что сегодня в лавке говорили?

Помимо воли он посмотрел в ее сторону, и в ту же секунду словно электрический заряд пробежал по всему его телу. Что-то стянуло чуть ниже пояса, напряглось и затвердело. Брюки зашевелились и вздыбились. Гордону стало вдруг тесно и неуютно.

– Что говорили? – беспечно спросил он, стараясь не выдать своего волнения.

– В Доусоне цена на кайла и лопаты подскочила до двадцати пяти долларов за штуку, гвозди идут по десять долларов за фунт, мешок муки стоит семьдесят пять долларов, баночка помидоров – восемь долларов. Соль вообще на вес золота. Да что там соль – яйцо два доллара штука. Представляешь? Как они там живут? Ума не приложу! Меня бы при таких ценах и на день не хватило.

– Почему бы не поднимать цены, если шахтеры платят! Чеппи Хеллерман рассказывал, что им приходится свининой мулов кормить, потому что сено подскочило до пятисот долларов за меру.

– Кто это кормит мулов свининой?

– Старатели.

Цены действительно подскочили баснословно, но Мэгги уже перестала удивляться.

– Как там Чеппи поживает? – спросила она.

Мэгги давно не видела старика старателя в городке.

– Он взял участок где-то неподалеку от Черри Крик. Поговаривают, что уже нашел пару довольно крупных самородков.

Передавая ему печенье, Мэгги ненароком коснулась ладонью руки Гордона. Их взгляды встретились.

– Есть еще смородиновое варенье, если хочешь.

– Нет. Спасибо. Подожду, когда ты снова пирожки испечешь.

Гордону сейчас было не до смородинового варенья.

Мэгги, как завороженная, смотрела ему в глаза и не могла оторвать взгляд. Дыхание ее постепенно учащалось, сердце готово было выпрыгнуть из груди.

– Я, наверное, пойду позову Вильсона, а то печенье остынет, – нерешительно начала она.

Гордон чувствовал себя крайне неловко. Передняя часть его брюк угрожающе топорщилась, но он не мог отвести глаз от Мэгги, чем усугублял свое и без того жалкое положение.

– Я его видел недавно. Он тут неподалеку бегает. Ты знаешь, я выпустил скунса, потому что у этого животного такой противный запах, что его невозможно держать так близко от жилья. В общем, я обрезал веревку, и он убежал. Вильсон здорово расстроился.

– Ничего. Правильно сделал. Я ему уже сколько раз объясняла – ничего не понимает. Я просто ума не приложу, как скунс еще не начал на людей бросаться? Похоже, Вильсон обворожил всех своих питомцев.

Т.Г. томился и сходил с ума, но отвести взгляд не мог.

«Отвернись, не смотри на нее!» – кричало его сердце.

«Только попробуй! – говорили ее глаза. – Смотри, смотри на меня! Открыто смотри – не прячь виновато глаза, как побитый пес. Я ведь все знаю. Тебе сейчас не сладко. Я знаю, что ты не пьешь с тех пор, как начал работать на шахте. Я видела, как порой дрожат твои руки и ты ничего не можешь с собой поделать. А каждую пятницу… каждую пятницу вечером ты отдаешь честным трудом заработанные деньги двум жалким негодяям. Я видела это своими глазами! Ты расплачиваешься за свои ошибки.

Каждый день я с ужасом жду, что старая фляжка снова займет свое прежнее место в левом кармане твоей куртки. Если этого не происходит, я горжусь тобой. Ты слышишь меня, Т.Г.? Конечно же нет! Но я все равно говорю тебе это.

Я знаю, как тяжело тебе сейчас: один неосторожный шаг – и ты снова сорвешься в губительную пропасть. Ведь легче всего махнуть на все рукой и не бороться с соблазнами. Перемены всегда болезненны. Трудно избавиться от того, к чему привыкаешь.

Я часто выхожу ночью на улицу, стою на пороге в одиночестве и смотрю на твою палатку. До нее рукой подать, а мне порой кажется, что до нее тысячи миль.

Если бы только все зависело от меня, я бы сама сделала первый шаг. Но мне нельзя, я женщина. Мама говорила мне, что мужчины не любят смелых женщин. Что же мне делать? Я безумно хочу тебе понравиться.

Быть может, я жестоко заблуждаюсь, но мне иногда кажется, что я читаю в твоих глазах ту же страсть, то же желание, что испытываю сама. Но ты сторонишься меня. Не пускаешь в свое сердце.

Может, ты не хочешь связываться с девушкой много моложе тебя? Или тебя смущает то, что у меня на руках младший брат, о котором нужно заботиться? Ты не любишь детей? Или боишься ответственности? Не верю. Ты не такой. Ты лучше всех на свете.

Уж не принимаю ли я обычное любопытство в твоих глазах за неподдельный интерес ко мне?»

«Не играй в прятки сама с собой! – одергивал ее какой-то новый голос. – Любопытство… интерес… привязанность… Разве в этом дело! Ты сама влюблена в него по уши!»

Влюблена? Да, влюблена! Это открытие ничуть не испугало Мэгги и даже совсем наоборот, окрылило ее. Гордон ей нравился. И ни к одному мужчине она не испытывала чувства подобного тому, которое испытывала сейчас к Гордону. Быть может, это есть нечто большее, чем влечение женщины к мужчине? Любовь?..

– Хочешь масла? – спросила она.

Т.Г. первым отвел взгляд:

– Нет, спасибо.

Он сидит здесь и страдает вот уже битых два часа. Какого, спрашивается, черта? В ближайшем салуне искушенные девицы избавят от всех страданий за десять минут.

Мысль здравая, но с одним маленьким «но». У Гордона не было ни малейшего желания идти в салун. Мэгги давно уже завладела всеми его помыслами, и ему становилось все труднее скрывать свои чувства. Однако Гордон твердо решил никогда и ничем не выдавать себя. Он-то понимает, что ей совсем не с руки связывать свою жизнь с тридцатилетним неудачником.

Входная дверь со стуком отворилась, и в комнату ворвался морозный осенний воздух.

– Привет, Горди, смотри, что я нашел! – Вильсон бодро шагнул через порог, волоча на веревке рыжую рысь.

Мэгги с Гордоном, словно по команде, вскочили со своих мест и наперегонки бросились к выходу.

Переворачивая кастрюли и задевая полки, они под аккомпанемент гремящих котелков вылетели через распахнутую настежь дверь на улицу.

– Вот это да! – Вильсон озадаченно почесал затылок. – И куда это они так припустили!

Глава 14

– Никогда больше так не делай! – Мэгги все еще немного дрожала после встречи с рысью. – Так ведь и до припадка можно довести!

– Но, Мэгги, она не такая уж и большая! Она никому не принесет вреда!

После этого она разрешила Горди взять ружье и прогнать рысь. Это было нечестно! Она сказала, что он может заводить себе домашних животных, и как только он попытался принести кого-то домой, она тут же взъелась.

– Это – рысь, Вильсон. Дикое животное. Она сама добывает себе пищу. Когда она вырастет, откуда ей знать, что ты неподходящий ужин для нее.

– Я мог бы научить ее. Она меня так полюбила! Когда она вырастет, она будет хорошей, честно! Я научу ее быть хорошей!

– Нет, нельзя.

– Фу, дерьмо, – сказал он с отвращением.

Мэгги аж поперхнулась.

– Вильсон Дуглас Флетчер!

– Что!

– Где ты это слышал?! – Абсолютно точно не здесь! Шахтеры известны своим ужасным языком – они холили его и лелеяли. Однако и Горди, и «хулиганки» придерживали свой язык, когда поблизости был Вильсон.

Вильсон уставился на нее:

– А что, «дерьмо», это плохо?

– Да, очень плохо. Больше так никогда не говори. И раз уж мы оба об этом заговорили, молодой человек, твой английский последнее время просто ужасен.

Вильсон всегда был очень сообразительным ребенком, схватывал все на лету. И после приезда в Колорадо очень быстро пополнил свой словарный запас словами, приводящими Мэгги в ужас.

– Батч все время говорит «дерьмо». Он говорит это каждый раз, когда выбрасывает мой бутерброд в толчок. Он говорит: «Попрощайся со своей задницей, она тоже полетит в толчок!»

– Вильсон! Сейчас же прекрати!

– «Толчок» – это тоже плохо? – Ну ничем ей не угодишь последнее время!

Мэгги решительно направилась к двери:

– Марш в дом мыть с мылом рот.

– С мылом? – застонал Вильсон.

– Да, с мылом!

– Я так больше никогда не буду говорить, обещаю!

– Я знаю, что не будешь, молодой человек!

Вильсон выл, кричал, вырывался, когда она схватила его за ухо и втолкнула в пещеру.

– Передай мне эти чертовы бобы.

Они ужинали, когда он сделал это опять. Ее вилка так и свалилась в тарелку. Она уставилась на брата, глаза ее то расширялись, то сужались.

За столом воцарилась тишина.

Горди опустил голову и уставился в тарелку, как если бы вдруг разглядел, что на ней написано что-то, от чего будет зависеть его жизнь.

– Пожалуйста… – сказал он, когда обстановка накалилась до предела.

– Что я тебе говорила об этом языке?

Вильсон силился припомнить. О каком языке? Он же только попросил передать бобы! Что плохого в «бобах»?

Отодвигаясь от стола, Мэгги указала ему на умывальник.

– Что? Что я на этот раз сказал? – Вильсон взглядом попросил помощи у Горди.

Низко склонив голову, Горди сидел и не вмешивался.

Ухватив Вильсона на ухо, она волокла его к умывальнику, в сердцах понося Батча Миллера на чем свет стоит.

Это из-за него такой хороший и невинный Вильсон превращается в обычного сквернословящего хулигана.

* * *

Позже, когда Мэгги открыла дверь и выглянула наружу, подмерзшая земля уже блестела под полной луной. Испытывая угрызения совести, она смотрела на маленькую фигурку, которая сидит на бревне, закутавшись в одеяло. А вокруг – все домашние животные, – видимо, для поддержки.

От нахлынувших чувств у нее в горле образовался комок. Какая же она неудачница!

– Мама, я стараюсь, – прошептала она, подталкиваемая необходимостью с кем-нибудь поговорить. Все равно с кем, лишь бы быть понятой.

А может, она слишком молода, чтобы воспитывать Вильсона? Она не знала абсолютно ничего о воспитании детей – это было очевидно. Раньше она надеялась на интуицию тети Фионнулы. Теперь, кроме как на саму себя, положиться было не на кого. А опыта явно не хватало.

Закутавшись еще плотнее в свою шаль, она вышла из пещеры.

Луна освещала тропинку, по которой она пробиралась к бревну. Когда она приблизилась к Вильсону, то была встречена холоднее, чем самая холодная ночь в октябре.

Не испугавшись этого, она присела, кивнув животным. Енот тут же устремил на нее свои любопытные глаза.

– Привет, Эдгар, Паддинг, Джелибин и, конечно, добрый вечер, Сэлмор. – С минуту она сидела, наслаждаясь ночью.

Вильсон отказался даже взглянуть на нее. Она потянулась к нему и усадила его к себе на колени. Делать это с каждым разом становилось все труднее: Вильсон рос. Но пока ей это удавалось. Он отчаянно пытался вырваться, но она крепко его держала, пока он не успокоился.

Они глядели на небо, усыпанное звездами. Вдвоем, уже довольно долго только вдвоем.

– Спорим, не найдешь большой толстой коровы.

Изучая небо, Вильсон важно показал пальцем на то, что, по его мнению, выглядело, как большая толстая корова. Мэгги говорила, что отец играл с ними в эту бессмысленную игру, когда они были еще совсем детьми. Эта игра в ассоциации никогда не была скучной и всегда примиряла детей, если у них случались какие-то разногласия.

– А спорим, ты не найдешь худосочную свинью.

Мэгги рассматривала небо.

– Насколько худосочную?

– Очень.

Она указала пальцем на скопление звезд слева от Млечного Пути:

– Вон самая костлявая свинья во всей Вселенной.

– Нет, не самая.

– Нет самая.

– Зато ты не найдешь рыбу в шапке.

– В какой шапке?

– В шахтерской.

– Фу, легче простого. – Она показала на скопление звезд справа от луны. – Вон там, это же ясно как день. Посмотри, какая глупая рыба, и шапка на ней еще глупее!

– Как у Мосес?

– Еще глупее.

Хихикая, они еще немного поиграли, пока луна все выше и выше взбиралась по замерзшему небосклону.

Прижимаясь к Мэгги, такой теплой, Вильсон уже не обижался на нее. Он решил стараться изо всех сил. Он никогда в жизни больше не скажет «бобы». В его голосе появились грустные нотки, когда он произнес:

– Я скучаю по папе.

Опершись подбородком о его голову, она крепко обняла его:

– Я тоже, Вильсон. И по маме.

– И по маме тоже, – добавил он тоскливо. – Мне иногда трудно вспомнить, как они выглядели. Я очень стараюсь вспомнить, как выглядел папа, но иногда просто не могу его увидеть.

– Ты был совсем маленький, когда он умер.

– А как он выглядел, Мэгги?

– Он был очень красивый. Ты будешь таким же когда-нибудь.

– Я буду похож на него?

– Конечно будешь, – подтвердила она, – точь-в-точь.

Так они сидели, вспоминая лучшие времена.

– Вильсон, извини, что я отругала тебя.

Он вздохнул:

– Я не специально.

– Я знаю. Мы уже давно не были в церкви, но Святое Писание не разрешает нам чертыхаться.

– А я и не чертыхался!

– Чертыхался.

– Когда?

– Когда ты попросил передать тебе бобы.

– А что, говорить «бобы» – это чертыхаться?

– Нет, говорить «чертовы» – это плохо, и ты не должен так делать.

Вильсон тут же раскаялся:

– Прости меня, пожалуйста, но вот Батч все время говорит так.

– Ну, может быть, ему никто не объяснил, что так говорить нельзя. Господь говорит, что мы есть в мире, но мы не есть мир. Это значит, что мы должны отдавать себе полный отчет в том, что говорим и что делаем.

– Но иногда мы совершаем плохие поступки, да, Мэгги? – С тех пор как он приехал сюда, он много слышал о людях, которые совершали плохие поступки.

– Да, это часто происходит с людьми, но мы должны стараться стать как можно лучше.

– Иногда Горди тоже плохо поступает, – произнес Вильсон после некоторого раздумья.

– Да, – прошептала Мэгги, – иногда он поступает очень плохо.

– Но он исправляется, правда ведь, Мэгги? От него уже больше не пахнет виски, и теперь он чисто одет. Вон он даже сбрил бороду, и она не будет вечно в соплях, как раньше.

– Вильсон, опять ты за свое! Так говорить нехорошо.

– Но он сам так сказал. – Вильсон не знал, как сказать то же самое более утонченно.

Она рассмеялась, обнимая Вильсона:

– Я согласна, он становится гораздо лучше.

– Может быть, ему надо, чтобы кто-то заботился о нем, а?

– Да, – мягко произнесла она, – может быть.

– Он очень хороший работник.

– Нам очень повезло, что он работает у нас.

– А почему ему не нравится работать в шахте?

– Потому что у него клаустрофобия – это значит, что он чувствует себя плохо в закрытых помещениях.

Оба помолчали с минуту.

– А может, попросить его жениться на нас? – предложил Вильсон.

Мэгги аж моргнула от удивления:

– Жениться на нас?

– Ну да. Горди ведь нравится тебе?

– Да, – согласилась она, – очень.

– Я думаю, что ты ему тоже нравишься. Почему тогда мы просто не оставим его у себя. Кроме старой палатки, у него нет дома. Спорим, что ему понравится, если мы захотим выйти за него замуж.

– Ну, я бы конечно хотела, чтобы ему это понравилось, но вряд ли он этого захочет.

– Почему?

– Я думаю, что он привык жить в одиночку. Думаю, так ему больше нравится.

– Хочешь, я его спрошу?

– Нет, Вильсон! Ты ни в коем случае не должен его об этом спрашивать.

– Почему нет? Он бы сказал, любит он нас или нет. Он всегда отвечает на все вопросы, которые я ему задаю. В этом он молодец. – Лицо Вильсона засияло. – Я его даже спрошу, хочет ли он жениться на нас, хорошо?

Сняв Вильсона с колен, она поднялась на ноги:

– Уже поздно. Пора спать.

Помогая брату, Мэгги начала собирать всех его животных, чтобы завести их в дом.

Когда они проходили мимо палатки Горди, то увидели, что он уже погасил свою лампу.

– Горди уже спит, – прошептал Вильсон.

– Да, я вижу.

Вильсон проницательно посмотрел на Мэгги, припоминая разговор с Батчем. Батч говорит, что он знает все, что происходит между мальчиком и девочкой, когда они вырастают, и знает, как делаются дети. Нет, он бы точно ел мыло целый месяц, если бы рассказал об этом Мэгги.

Хотя сам Вильсон ни капельки не поверил тому, что услышал от Батча, Горди никогда бы не сделал ничего такого с Мэгги. Она бы не позволила ему. Только бы попробовал, она бы так оттаскала его за уши! Все равно он собирался спросить об этом у Горди. Горди ему скажет, правда это или нет.