Текст книги "И снова о любви"
Автор книги: Лорейн Заго Розенталь
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
Глава 6
На следующий день Саммер обиженно хлопнула дверцей шкафчика. Я только что объявила, что не поеду домой вместе с ней, а пойду к Ли – мы собираемся искать информацию о Пикассо в книгах из библиотеки Холлистера.
Когда мы вышли из школы, небо обложило тучами. Ли вдруг сказала что-то про Двадцать третью улицу: якобы она потеряла браслет, но, к счастью, его нашли, и ей нужно срочно его забрать. Это займет всего несколько минут, а браслет очень много для нее значит, ведь я же не буду возражать?
Я помотала головой, и ветер хлестнул по щекам. Затем с несколькими пересадками мы добрались на метро до Западной Двадцать третьей улицы, сплошь застроенной старыми четырехэтажными домами. Узенькие проходы между ними и проулками-то не назовешь. Мы остановились у дома, по трем верхним этажам которого тянулись пожарные лестницы, а окна были зашиты фанерой. Изнутри доносился шум, грубые голоса, визг дрели и стук молотка – работали строители. Их я и увидела, когда Ли отворила дверь.
В помещении пахло сыростью и древесными опилками. Рабочие кричали друг другу что-то насчет гвоздей и болтов. Ли пошла вверх по лестнице – узкой, длинной и темной. Я последовала за ней, прислушиваясь к скрипу ступеней под ногами.
– Здесь живет мой двоюродный брат, – пояснила Ли, ударив золотым молоточком в красную дверь. – Он хочет устроить в этом здании ночной клуб. Его отец считает, что он спятил.
Ее кузен распахнул дверь, и перед нами открылась свежеотремонтированная мансарда с кирпичными стенами, стеклянной крышей и современной, обитой черной кожей мебелью. На журнальном столике в россыпи счетов и стопок наличных стояла счетная машинка.
– Ариадна Митчелл. Это Дэлсин Эллис, – представила нас друг другу Ли.
На вид Дэлсину Эллису было года двадцать четыре. Коренастый, среднего роста парень с темными волосами, орлиным носом и необычного цвета глазами. Зелеными или серыми – точно определить у меня не получилось.
– Дэл, – сказал он, протягивая руку.
– Ари, – ответила я и услышала вздох Ли.
– Что вы за люди? – возмущенно произнесла она. – У обоих потрясающие имена, а вы их сокращаете. – Она посмотрела на меня. – Моему кузену повезло – его имя отражает наше родство с коренными американцами.
Так вот почему у нее амулет в виде стрелы…
– «Родство с коренными американцами», – передразнил Дэл. – Сто лет уже прошло, наверное. Немцы, ирландцы – кого только не было у нас в роду.
Ли скрестила руки на груди.
– В наших жилах течет кровь индейцев шони, и ты, Дэл, это прекрасно знаешь. – Она снова посмотрела на меня. – Отец Дэла и моя мама – брат и сестра. Они из Джорджии. Там как раз и обитало племя шони.
– Да кого это волнует, Ли? – спросил Дэл, подвел нас к этажерке и взял с полки браслет, который Ли тут же надела на запястье.
Это был опознавательный браслет, явно рассчитанный на мужскую руку, серебряный, из объемных звеньев и с выгравированными на плашке инициалами «М. Г.».
– Сходи к ювелиру и подгони по своей руке, а то опять соскользнет. Чего доброго, в следующий раз потеряешь на улице, а не у меня в машине, – сказал Дэл, а я тем временем незаметно рассматривала его. Лицо портил шрам, ползущий змеей от середины верхней губы до левой ноздри.
Как же Саммер ошибалась! Не оклемалась Ли после смерти своего друга. Браслет, который так много значил для нее, наверное, принадлежал ему. И никакого нового парня у нее не было. Только двоюродный брат.
Ли кивнула Дэлсину и сказала, что нам пора – как обычно, хриплым голосом. До меня наконец дошло: это не простуда и не ларингит, у нее от природы такой голос.
Когда Дэл закрыл за нами дверь, она продолжала болтать, пока мы спускались по лестнице, а затем и на улице. Оказалось, возраст Дэла я угадала правильно. Ли рассказала мне еще кое-что: у него есть младший брат, их мать умерла двенадцать лет назад, а Дэла выгнали из колледжа.
– Столько связей было пущено в ход, чтобы пристроить его в Северо-Западный колледж, – вздохнула Ли. – Его оценки и оценками-то не назовешь. А он затеял драку за место на парковке с каким-то студентом-технарем, выбил тому зуб, представляешь?.. Ну, его и вышвырнули. Дядя изрядно раскошелился, чтобы замять дело.
– О! – Лучшего ответа я не нашла.
Ветер развевал волосы Ли, длинные пряди медного цвета хлестали по веснушчатому лицу.
– Зря я, наверное, все это рассказываю. О нем и так ни от кого доброго слова не услышишь, – продолжала она. – Его имя… с индейского переводится «Он такой». Дядя то и дело твердит: «Он такой упрямый», «Он такой злой», «Он такой глупый». А тут Дэл еще собрался бизнесом заняться… Купил эту развалюху на деньги, которые ему оставила мать. Хоть бы у него все получилось. Никто в него не верит, и ему обязательно надо сделать что-нибудь стоящее.
– О! – повторила я, задаваясь вопросом: зачем Ли мне все это рассказывает? В школе, кроме меня, она ни с кем не разговаривала, и я пришла к выводу, что она страдает от одиночества.
Ли жила в современном здании на Восточной Семьдесят восьмой улице. Швейцар открыл перед нами стеклянную дверь и проводил до зеркального лифта, в котором от первого до двадцатого этажа, где располагалась квартира Ли, звучала популярная мелодия.
Небольшая, но красиво декорированная квартира была обставлена модной мебелью, окна закрывали легкие занавески бирюзового цвета, на кухне красовалась хромированная бытовая техника.
Мы разложили на кухонном столе библиотечные книги и принялись выписывать на лист бумаги факты из жизни Пикассо. Я читала об одной из самых известных его картин, «Авиньонские девушки», когда мне захотелось в туалет.
– Через гостиную и направо по коридору, – сказала Ли, махнув рукой в нужном направлении. Она была слишком увлечена Пикассо, чтобы поднять голову.
В гостиной стоял бежевый диван, дубовый журнальный столик песчаного цвета, на стене – картина Джорджии О’Киф: абстрактный цветок, буйство розового и оранжевого и немного бирюзы, что вполне гармонировало с занавесками. Когда я вышла в коридор, дверь в самом его конце открылась. Я увидела высокую, стройную молодую женщину с тонкими руками, таким же, как у меня, цветом волос и прекрасным лицом. На ней была ночная сорочка, почти прозрачная.
– Привет, – сказала женщина. – Я Рейчел.
– Я Ари.
Рейчел подошла ближе, и я рассмотрела ее лицо. Смуглая кожа, гладкая и безупречная. Нос крупный, но совершенно прямой, тонкие, изогнутые брови и темно-карие глаза. Внешность модели, столь же ослепительная, как у женщин с обложки «Вог». Я задалась вопросом, кем она приходится Ли – может, старшей сестрой? Они были совершенно не похожи.
– Ты в дамскую комнату? – спросила она. – Иди первая.
Я постаралась управиться побыстрее – не хотелось заставлять Рейчел ждать.
На кухне Ли все еще читала о Пикассо.
– Нам нужно сходить в Музей современного искусства, – заявила она, когда я снова уселась напротив нее. – Прочувствовать его работы. Это поможет лучше написать о нем. Как ты думаешь?
Я кивнула. В ванной потекла вода. Ли удивилась, что ее мать не спит, а у меня в голове не укладывалось, что женщина, которую я только что встретила, может быть чьей-то матерью, особенно такой взрослой девицы, как Ли.
– Ты ее видела? – спросила Ли, и я вновь кивнула. – Обычно раньше пяти она не встает. Знаешь… ее распирает от гордости, что у нее дочь-подросток. Ей всего тридцать четыре года.
Я быстро прикинула: тридцать четыре минус шестнадцать. Получается, Рейчел родила Ли в восемнадцать лет. Киран родился за три месяца до восемнадцатилетия Эвелин, но выбалтывать семейные секреты я не собиралась и промолчала.
По словам Ли, Рейчел всегда спала днем. Я предположила, что она работает в ночную смену, но где? Вряд ли такая женщина устроится на пункт взимания дорожных сборов или санитаркой в больницу.
– Чем она занимается? – поинтересовалась я, подумав, что сую нос не в свое дело, однако Ли, похоже, так не считала.
– В основном тусуется в ночных клубах. Раньше она обожала «Студию-54». Хозяин этого клуба – ее друг. А сейчас он болен. СПИД. – Последнее слово Ли прошептала, будто СПИД можно подхватить, просто упомянув его. – Вообще-то мама – гример на Бродвее. Прежде была занята в «Кордебалете», а сейчас – в «Кошках», но только со вторника по четверг. По выходным ей некогда – ходит по светским раутам. Хорошо, хоть дядя нам помогает, а то я даже не знаю, где бы мы жили. Наверное, в картонном ящике на улице. Или на стоянке для трейлеров в Джорджии.
Слово «Джорджия» она произнесла, имитируя южный акцент, и на этом ее болтовня пока закончилась. Мы снова занялись книгами о Пикассо. Читали про «розовый период» и этап кубизма в его творчестве, пока я не заметила, что начало смеркаться.
– Наверное, мне пора, – сказала я, пытаясь найти глазами свое пальто. – Уже поздно.
Я забыла, что Ли повесила пальто в шкаф в прихожей. Она принесла его и, пока я застегивала пуговицы, предложила мне вызвать машину.
– Я прекрасно доберусь на метро, – ответила я. В кошельке лежала одна десятидолларовая купюра, а этого было явно недостаточно, чтобы оплатить такси от Манхэттена до Бруклина.
– На улице темно, Ари, – уговаривала Ли. – И опасно. В метро полно недолеченных психопатов. Ты что, не смотришь телевизор? – Она сняла трубку и начала набирать номер. – Услугами этой фирмы пользуется компания дяди, так что доедешь бесплатно… И никаких отговорок.
Причины для возражений я не нашла. Мы спустились в лифте и стояли у выхода рядом со швейцаром, пока не подъехал элегантный седан. Я скользнула на заднее сиденье и смотрела сквозь тонированное окно, как Ли машет мне на прощание рукой. Водитель включил радио, и мы понеслись по Манхэттену мимо разноцветных огней небоскребов и светофоров.
Вскоре мы добрались до Бруклина, где возникла совершенно иная картинка: скромные дома, святая Анна на лужайке перед нашим домом. Дул такой яростный ветер, что она и малышка Мария, казалось, съежились от холода.
На крыльце в переднике стояла мама. Дверь за ее спиной была открыта, и я, выбравшись из седана, сразу уловила запах еды. Направляясь к дому, я знала: сейчас мне попадет за то, что задержалась и не соизволила позвонить. Возмущенно и в то же время озадаченно она смотрела на машину, на ярко-красные тормозные фонари, горящие в темноте.
– Как это понимать? – спросила она.
Наверное, ее интересовало, с чего это меня привезли на машине, как «светскую львицу», но в моей голове крутились другие мысли. Я думала о полуразвалившемся доме на Западной Двадцать третьей улице и о роскошной квартире на Восточной Семьдесят восьмой, о потомке индейцев шони Дэлсине Эллисе и о шраме у него на лице. Что ответить маме, я представления не имела.
Глава 7
На следующий день мама положила мне с собой хлеб с ветчиной и кекс «Хостесс», но Саммер отказалась обедать в кафетерии. Она заявила, что неподалеку живет одна ее подружка и, хотя устав Холлистера категорически запрещал покидать территорию школы, они частенько убегали к ней и заказывали пиццу.
– Пойдем с нами, – предложила она, засовывая в рот кубик жвачки.
В дверях за ее спиной маячила стайка девочек в одежде из каталога «Блумингдейл», на руках болтались сумочки «Луи Вюиттон» – не какие-нибудь поддельные, с перевернутыми буквами «L» и «V», которыми торгуют в подворотнях, а самые что ни на есть настоящие.
Я снова посмотрела на Саммер: подведенные темно-синим контуром глаза, влажные от перламутрового блеска губы, узкая шерстяная юбка и сапоги на каблуках (так что ростом мы с ней сравнялись), на шее – ожерелье из серебристых бусин в три нити.
– Нет, – буркнула я.
Она вопросительно изогнула бровь.
– Почему?
«Я боюсь твоих подруг, вот почему. Ничего не смыслю ни в дизайнерской обуви, ни в свиданиях, так что вряд ли стану среди них своей». Впрочем, признаться в этом мне было не под силу, и я лишь пожала плечами.
– Ари, – сказала Саммер, – ну правда, пойдем. Не хочу оставлять тебя одну.
– Ничего страшного. Я поищу Ли.
– Ли?! – удивилась Саммер. – Она чокнутая и к тому же ездит пьяная за рулем.
– Саммер! – сказала я тоном, которым обычно отчитывают детей учителя и родители. – Нельзя так говорить о людях. И сплетничать.
Она вытаращила глаза, словно я только что крикнула: «Саммер Саймон – соска!», и сердито бросила:
– Понятно!
Сандвич мне пришлось есть в одиночестве – Ли явилась лишь к последнему уроку. Неужели проспала весь день, как Рейчел, и пожаловала на рисование, потому что только это занятие не вызывает зевоту?
– Пойдем после школы в Музей современного искусства? – предложила она.
На ней снова были «конверсы», футболка «SUNY Oswego» и не подходящий по цвету жакет. Мне хотелось в музей, однако Саммер, узнав об этом, надула губы.
– Вообще-то родители думают, что мы добираемся домой вместе, – напомнила она.
И была права, поэтому я пошла на компромисс: пригласила ее сходить с нами в музей, где мы любовались работами Пикассо и «текущими часами» на выставке Дали.
– Фигня какая-то, – заявила Саммер.
Искусство ее никогда не увлекало.
– А по-моему, прекрасно, – возразила Ли.
Позже, в вагоне метро Саммер ее передразнила.
– Странная она, – бросила Саммер, пристально изучая свои пальцы. На одном из ногтей обнаружился изъян, она вытащила из сумочки пузырек лака и мастерски исправила дефект. – Прости, конечно, но это правда. А как она одевается? На прошлой неделе три дня ходила в этой же футболке. Говорят, ее парень учился в Осуиго, и футболка, наверное, осталась от него. С точки зрения психологии тут явно не все в порядке. Ей давно пора выкинуть тот случай из головы.
В окне замелькали огни. Я пожала плечами. Меня тоже посещала мысль, что футболка принадлежала парню Ли. Вероятно, она ее не стирала из-за запаха, так же как я – футболку Патрика. Затем Саммер вспомнила о Дне благодарения и спросила, поедем ли мы на следующей неделе к Эвелин. Я покачала головой:
– В этом году готовить будет мама.
Больше я ничего не сказала. Ей ни к чему было знать, что в последнее время дела у Эвелин шли неважно, что мама уносит телефон в ванную и продолжает втайне от отца вести переговоры с Патриком, и что Эвелин больше не готовит, даже запеканку с тунцом. Патрик сообщил маме, что в доме нечего есть, кроме чипсов и магазинных пончиков.
– Сегодня мы все проведем отличный день, – сказала мама, заглядывая в духовку и протыкая вилкой праздничную индейку. – Ты понянчишь малышей, а Эвелин отдохнет. И все будет прекрасно. – Она покивала головой, будто это могло помочь воплотить в жизнь ее слова.
Но за обедом Патрик с отцом заспорили из-за футбола, а Эвелин только и делала, что налегала на еду. Она залила свою порцию подливой и вдобавок умяла три куска тыквенного пирога. По выражению маминого лица я поняла: она беспокоится, как бы Патрик не пустился во все тяжкие теперь, когда Эвелин так разжирела.
Затем от блузки Эвелин отскочила пуговица и угодила прямо в тарелку отца. Ничего удивительного – сестра пухла на глазах.
– Чтоб тебя! – Ее лицо покрылось пятнами, как в первую беременность, когда она ревела из-за багровых растяжек на животе.
– Со мной такое постоянно случается, – соврала я. – Шьют как попало…
Эвелин метнула на меня яростный взгляд:
– Тебя-то кто спрашивает?
Да никто! Я всего лишь хотела быть тактичной, но лучше бы не ввязывалась. «Прости ее, – уговаривала я себя. – У нее не в порядке гормоны, и она сама не знает, что несет».
Мама попыталась все уладить.
– Эвелин, – сказала она, – пойди поищи что-нибудь в моем шкафу. Надевай что понравится.
Сестра отправилась наверх. Отец вышел на улицу размяться, мама удалилась с детьми на кухню и занялась посудой, а мы с Патриком сидели за столом.
– Да, не очень-то вежливо вышло, – произнес он. – Сбегай-ка за линейкой.
– Зачем?
– Пора привести мою жену в чувство.
Я хихикнула. Мне нравилось, когда он вставал на мою сторону.
Несколько минут спустя он уехал на смену в пожарную часть, поручив отцу увезти Эвелин и мальчиков обратно в Куинс. Сидя на диване, я кормила из бутылочки Шейна, а Киран расположился на полу с книгой-раскраской и коробкой цветных карандашей.
– Мам! – взволнованно позвала Эвелин со второго этажа. – Поднимись сюда, пожалуйста.
Наверное, ничего не подошло, решила я. Мама в фартуке и шлепках вышла из кухни и отправилась наверх, а я, вытерев Шейну рот, уже включила было телевизор, когда услышала, что меня тоже зовут.
С Шейном на руках я забралась по лестнице. В коридоре было темно, свет горел только в моей комнате. Мама стояла в дверях. У меня подогнулись коленки, когда я увидела у сидевшей на кровати Эвелин футболку Патрика. Я почувствовала приступ тошноты. Мне в голову не приходило, что сестра станет рыться в моем шкафу.
Она поднялась, выхватила у меня Шейна и резко повернулась обратно к кровати, хлестнув локоном мне по правому глазу.
– Что случилось? – спросила я, зажмурившись от боли и удивляясь своему напускному спокойствию. Едва ли они догадывались, что меня вот-вот вырвет прямо на мамины махровые тапочки.
– Эвелин спрашивает, откуда в твоем шкафу футболка Патрика.
Эвелин закатила глаза:
– Я знаю, откуда она там, мама! Ари ее стащила.
– Кто тебе разрешил копаться в моих вещах?
– А почему бы мне в них не покопаться? Что ты прячешь?
– Эвелин, – обратилась к ней мама, – Патрик скорее всего случайно оставил у нас футболку. Весной они с папой красили кухню… Точно помню: после ремонта я стирала его вещи, а потом, вероятно, по ошибке положила в шкаф Ариадны.
– Ага, – поддакнула я. Объяснение казалось таким простым и резонным.
– Вот только не надо! – Эвелин сверкнула глазами. – У тебя от одного его вида трусы мокнут.
Отвратительные слова. Грубые, вульгарные. Так выражались бесстыжие подружки Эвелин – прогульщицы, которые вместо того, чтобы сидеть на уроках, курили «Мальборо» в подворотнях.
– Гадина! – процедила я, сжав кулаки так сильно, что от ногтей на ладонях остались следы.
Эвелин едва не вцепилась мне в горло.
– Девочки, девочки! – вмешалась мама, схватила футболку и затолкала ее в карман своего фартука с надписью «Поцелуйте повара». – Эвелин, зачем ты разговариваешь с сестрой таким тоном? Патрик – твой муж, и Ариадна никогда не позволила бы себе ничего предосудительного. Не сочиняй глупости.
– Даже если бы и позволила, – вздыбилась Эвелин, – толку-то! Разденься Ари перед ним догола – он не посмотрит в ее сторону. Ему чихать на плоскогрудых соплячек, ясно? Патрик любит меня одну!
Жестокая правда резанула покрепче самой сильной мигрени, когда-либо терзавшей мою голову. На мгновение я возненавидела Эвелин, всю такую из себя неприступную и самодовольную, гордую обладательницу любви Патрика. Но она была права. Он действительно любил только ее, любил так, что не замечал ни лишнего веса, ни экземы, прощал все капризы и жуткую запеканку с тунцом.
На мое счастье, внимание сестры отвлек плач Шейна. Подгузник оказался чистым, ребенка только что покормили, Эвелин не могла понять, в чем дело, и опять расстроилась.
– Мне достались одни крикуны, – ныла она, расхаживая по комнате и хлопая Шейна по спинке. – Киран был такой же.
– Все дети плачут, – попыталась успокоить ее мама.
– У моих подруг дети не кричат ни с того ни с сего, – сказала Эвелин и вдруг разревелась.
Она хлюпала носом и вытирала слезы рукой, и моя ненависть пропала без следа. «Не слушай своих подруг, – думала я. – Они врут, их дети тоже плачут. Эти противные тетки ждут не дождутся, когда ты сядешь в лужу, – чтобы им было о чем почесать языками у бассейна».
– Давай я возьму малыша, – сказала я, – а ты приляг, отдохни.
– Отличная идея, – поддержала меня мама. – Правда, Эвелин?
Глаза у сестры покраснели. Казалось, она жалеет о том, что наговорила мне. Мы с мамой прикрыли дверь и пошли в гостиную, забрав с собой Шейна.
Несколько часов спустя папа отвез Эвелин и мальчишек обратно в Куинс. Стоя на тротуаре, я махала им рукой на прощание. На улице было холодно, ветер собирал в охапки ломкие ярко-желтые листья. Я шла обратно к дому, а святая Анна косила на меня свои нарисованные глаза.
В прихожей я повесила в шкаф пальто и почувствовала, что сзади стоит мама. Она резко дернула меня за волосы, отчего моя рука взметнулась к голове.
– За что?!
Она молчала. Просто стояла и улыбалась, держа в левой руке футболку Патрика, а в правой – корзину с грязным бельем.
– Постираю и отдам Патрику.
«Не надо, пожалуйста, – пронеслось у меня в голове. – Ты не представляешь, как она мне нужна».
– Хорошо, – сказала я, но моему голосу недоставало того спокойствия, с каким он только что звучал в спальне.
Я вскинула голову и откашлялась, чтобы скрыть замешательство.
– Знала, что ты не будешь возражать. – Мама сунула футболку в корзину с заляпанными подливой кухонными полотенцами и отцовскими семейниками. – Ты ведь уже не маленькая, правда? Давно пора выкинуть это из головы.
Внезапно до меня дошло: мать помнит, как я залезла к Патрику на колени. От стыда мне захотелось стать невидимкой. Каким же талантливым инспектором манежа оказалась мама! Как ловко она руководила нашим семейным цирком, чтобы каждый из нас не выходил за рамки отведенной ему роли.
– Уже выкинула, – ответила я.
И подумала, что вряд ли мне это когда-нибудь удастся.
В понедельник утром «мерседес» Джефа прибыл к нашему дому. Пока Саммер изучала свое лицо в зеркальце пудреницы, я устроилась на заднем сиденье и посмотрела в окно. Соседи на выходных, похоже, потрудились на славу: декорации Дня благодарения исчезли, их место на почтовых ящиках и фонарных столбах заняли украшенные бантами рождественские венки.
– Как дела у Эвелин? – поинтересовался Джеф.
Я пожала плечами:
– Так себе.
– Ходит к кому-нибудь? – спросил он, имея в виду психиатра.
Я отрицательно помотала головой.
В Холлистере мы с Саммер разошлись по своим классам. Ли в необъятной футболке «SUNY Oswego» уже была на месте. Я не осмелилась спросить, принадлежала ли футболка ее парню.
– Ты приглашена на прием, – объявила она. – На следующей неделе в субботу.
Я обернулась. Волосы у Ли были заколоты сзади, амулет-стрелка касался футболки, а браслет съехал с запястья на кисть – к ювелиру она так и не сходила.
– Что за прием? – спросила я.
Оказывается, ее дядя ежегодно устраивал предрождественские тусовки. Приглашалась куча народу, и Ли разрешали кого-нибудь привести с собой.
– А твой кузен будет?
Она изогнула бровь:
– Дэл, что ли?
«А кто же еще?» – подумала я и кивнула. Дэл. Дэлсин Эллис. Ли права – имя действительно потрясающее.
– Конечно, – сказала она и прикусила ноготь большого пальца, словно не решалась добавить что-то еще. – Знаешь, он считает тебя хорошенькой.
Никогда бы не подумала – комплименты мне доставались не часто. Поэтому все утро напролет в моей голове крутились мысли о Дэле – на математике и истории Америки, и даже во время обеда, когда Саммер лепетала что-то о званом ужине по случаю помолвки.
– Не хочешь поучаствовать? – спросила она.
Я смотрела на нее в растерянности, потому что все прослушала. В другом конце кафетерия Ли увлеченно листала журнал «Арт ньюс», и я все порывалась помахать рукой и позвать ее к нам. Впрочем, напрасно. В музее Саммер не особо церемонилась, а сейчас и подавно – ее бесили неудачные попытки безраздельно завладеть моим вниманием.
– Ты меня не слушала, да? – спросила она, и я смиренно кивнула.
Она надулась и заговорила громким голосом, будто я глухая или бестолковая: на следующей неделе на выходных Тина обслуживает званый ужин по поводу чьей-то помолвки, и если я свободна, они будут рады моей помощи.
Я была занята. Приглашена на прием в огромные апартаменты, где соберется добрая сотня гостей. Там будет взрослый парень, который вроде как считает меня хорошенькой. Мне ужасно хотелось похвастаться перед Саммер – на моем месте она непременно сделала бы это, – но я не стала. И солгала. Сказала, что на выходные мы едем в Куинс – вполне приемлемое оправдание. Более того, узнай она правду, обиделась бы еще сильнее. Мысль, что я кинула лучшую подругу из-за девчонки, которая ходит по три дня в неделю в одной и той же футболке, сразила бы ее наповал.
На следующий день Ли вручила мне приглашение от своего дяди. Хоть прием он устраивал дома, приглашение отправили из офиса. Напечатали на плотной красной бумаге и вложили в конверт из золотистой фольги с адресом на обратной стороне: «ЭЛЛИС и ХАММЕЛ», ЭМПАЙР-СТЕЙТ-БИЛДИНГ, 350, ПЯТАЯ АВЕНЮ, ЭТАЖ 98.
Дядю Ли звали Стэнфорд Эллис.
Мама считала, что настоящим ньюйоркцам нечего делать в местах обитания туристов, поэтому я – как и родители, и Эвелин – никогда не была в Эмпайр-стейт-билдинг. Однако сообразила, что владелец адвокатской конторы на Пятой авеню, чье приглашение на рождественский прием заканчивается словами «вечерние туалеты по желанию», ожидает, что гости придут не в чем попало.
– Можно, я съезжу в центр и куплю себе новое платье? – спросила я маму за неделю до приема.
Дело было субботним утром, они с папой на кухне завтракали булочками с кофе и читали газету. Мама подняла голову и посмотрела на меня так, словно я собралась на Марс.
– В центр?
Они с папой переглянулись, одновременно хохотнули и вновь опустили глаза.
Я не сдвинулась с места. Не идти же в дом к Стэнфорду Эллису в уцененном барахле, а в моем шкафу только такое и водилось.
– Прием полуофициальный, мам. Вечерние туалеты по желанию.
– Ну и ну! – сказала она. – А-бал-деть!
Папа рассмеялся, а я едва не расплакалась. Как они не понимают? Ведь со мной никогда не случалось ничего интересного или волнующего… Так хотелось сказать маме, что мне просто необходимо достойно выглядеть, поскольку там будет кое-кто, кому я, возможно, нравлюсь. Но у меня хватило ума промолчать. «Какие еще мальчики?!» – вот что она ответила бы.
Мы нашли компромисс: отправились в ближайший универмаг, где мать пообещала купить мне платье – практичное и не слишком дорогое.
– Твоя подруга-богатейка, возможно, станет приглашать тебя и на другие мероприятия, – рассуждала мама, просматривая стойки с одеждой, – поэтому выбирай, что тебе действительно по душе. Я не буду каждый раз покупать новое платье, Ариадна. Ты не принцесса Диана.
Да, я не принцесса. Однако и Ли никакая не богатейка. Но попробуй возразить – уйдешь из магазина с пустыми руками, и я прикусила язык. Через час в «хонде» я радостно прижимала к груди пакет с бархатным платьем длиной до колен. Маленькое черное платье! Саммер всегда говорила, что у каждой девочки в гардеробе должно быть такое.
Перед приемом я старательно упаковала его в чехол и принялась искать колготки. Мать стояла рядом.
– Уроки сделала?
– Да. – Я еле сдержалась, чтобы не нагрубить: этот вопрос она задала уже в третий раз.
– А родители Ли… Они тоже будут там?
Мы с Ли собирались вызвать машину и вместе отправиться на прием. Рейчел, конечно, поедет тоже, но слово «родители» сбило меня с толку. Ли никогда не упоминала об отце, а с моей стороны было бы невежливо спрашивать.
– Мать – да, – ответила я.
– А отец?
– Не знаю, мам. Они, наверное, в разводе. Сейчас почти у всех родители в разводе.
Она фыркнула. Мне не хотелось встречаться с ней глазами, и я продолжала рыться в комоде. Но мама взяла меня за руку, и мне пришлось поднять голову. Под глазами у нее были мешки, а волосы уже давно следовало покрасить. Она совсем не заботилась о своем внешнем виде.
– В двенадцать чтобы была дома, Ариадна. И ни минутой позже.
В двенадцать еще куда ни шло. Я кивнула и отправилась к Ли на машине, которую она прислала за мной. Дверь открыла Рейчел – опять в ночной сорочке. Длинные волосы каскадом ниспадали на плечи.
– Можно дать тебе совет? – спросила она несколько минут спустя.
Мы с ней сидели на диване. Ли в кресле напротив отрицательно покачала головой.
– Мамуля! – возмутилась она.
Слово прозвучало странно. Все мои знакомые звали своих матерей «мама», «мамочка» или просто «ма». Мне вспомнилось одно интервью Элвиса, которое я видела по телевизору. Он называл родителей «мамуля» и «папуля». Я подумала, здесь есть связь – он ведь тоже южанин.
Акцент у Рейчел был едва заметен. Не обратив внимания на Ли, она произнесла:
– Ари, у тебя чудесные глаза. Но брови, милая, ты выщипываешь неправильно. Давай я их подправлю – будешь выглядеть ослепительно.
Ли надулась.
– Мамуля, – простонала она, – ну что такое? Ари не нужен новый имидж.
Однако я не возражала. Профессиональный гример сделает меня ослепительной – как упустить такой шанс?
Рейчел прищелкнула языком:
– Кому нужен новый имидж, так это тебе. Ты уже почти год не пользуешься помадой.
Я тоже не могла припомнить, чтобы Ли хоть раз накрасила губы. Или ресницы. После гибели ее парня она, наверное, не видела смысла делать макияж.
– Мне и так хорошо, – ответила она.
– Неправда, – возразила Рейчел. – Но это мы обсудим позже.
Не успела я и глазом моргнуть, как она усадила меня на край ванны, а сама склонилась передо мной с выражением напряженной сосредоточенности, словно выполняла микрохирургическую операцию.
Закончив, она обернулась к Ли:
– Ну как?
Ли признала, что теперь мои брови безупречны.
– Держи ее подальше от Дэла. – Рейчел вновь повернулась ко мне. – Он жуткий бабник, весь в моего отца. Точно вам говорю, этот клуб нужен ему лишь затем, чтобы в баре прямо под его спальней всегда были девчонки.
Наверное, Ли была права, когда сказала, что о Дэле все отзываются плохо. Они с Рейчел пошли одеваться, а я принялась рассматривать себя в зеркало, думая, что и вправду теперь выгляжу лучше. Брови красиво изгибались и заканчивались прямо над внешними уголками глаз, голубой цвет которых каким-то невероятным образом стал более насыщенным. Я застегнула молнию на платье и надела туфли на каблуках, которые сделали меня гораздо выше Ли.
Ее туфли были на плоской подошве. Никакой косметики. Платье самое простое, из ткани цвета бумажных пакетов для ленча – и такой же мятой. Рейчел велела ей поискать что-нибудь другое – у нее полный шкаф более интересных вещей, – но Ли не слушала, и Рейчел не стала спорить. Она была слишком занята собственной прической, макияжем и платьем из атласа, расшитом пайетками. По дороге на прием они мерцали в темном салоне машины.
Ехали мы недолго. Апартаменты Стэнфорда Эллиса располагались всего в нескольких кварталах, в высоком здании с консьержем и гранитным полом в вестибюле. Мы вошли в лифт под симфонию, льющуюся из невидимых динамиков. На стене лифта висело листообразное бра из матового стекла. Рейчел нажала кнопку, и мы поднялись на последний этаж. Сперва я решила, что мы попали в общее фойе на несколько квартир, но оно оказалось частным.
Мы вновь стояли на гранитном полу. Я ощутила тепло, исходившее от камина, и аромат цветов. Стены здесь были отделаны темным деревом. Мы прошли в устланную коврами гостиную с окнами до потолка, из которых открывался потрясающий вид на Манхэттен.
