Текст книги "И снова о любви"
Автор книги: Лорейн Заго Розенталь
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)
– Мы не можем. У меня с собой нет ничего.
Я знала, что он имеет в виду защиту, и в моей голове пронеслась безумная, отчаянная мысль. На память пришли слова Эвелин о том, что Патрик любил ее сильнее, когда она носила детей. «Парней беременность сводит с ума». Я протянула руку вниз и потрогала его через брюки.
– Прекрати, – сказал он. – Нельзя.
Я опустилась на колени и расстегнула его ремень.
– Хотя бы это можно?
Голос был чужим, словно я – какая-то другая девушка в убогой одежде, которая соблазняет мужчин, вставая перед ними на колени. Блейк схватил меня за руки и оттолкнул.
– Не надо, Ари.
– Почему? Я хочу.
– Прекрати! – повторил он, на этот раз резко.
Рывком он поставил меня на ноги, поправил сползший вниз топ. Я пыталась поцеловать его, но он не дал – я не понимала почему, ведь я ему нужна, и он постоянно думал обо мне. Поэтому я все лезла к нему, пока он не схватил меня за запястья.
– Посмотри, до чего ты дошла, Ари. Это не ты! Ты же приличная девушка.
– Не хочу быть приличной девушкой, – заявила я, нащупывая рукой его пах.
Он отстранился:
– Не говори так.
Что бы я ни делала, все было неправильно.
– А как мне говорить? Скажи, чего ты хочешь?!
Блейк снял пиджак и накинул мне на плечи.
– Хочу, чтобы ты уехала домой, – сказал он. – Пиджак оставь у себя. И не одевайся так больше. Люди не поймут.
Я заплакала. Сначала потихоньку, но скоро уже рыдала в голос. Я обвиняла Блейка в том, что не могу ни о чем думать, что мне нет теперь дела до школы и всего вокруг, я никогда никого не полюблю, и мне больше не хочется жить.
– Замолчи, – попросил он. – Я такого не заслуживаю.
А мне так не казалось, я повторяла эти слова вновь и вновь, и в конце концов он влепил мне пощечину. Так выводят из обморока или истерики.
– Прости, – сказал он. – Успокойся, пожалуйста. Не могу видеть тебя в таком состоянии.
Он не может видеть меня в таком состоянии? Не по его ли вине я так себя веду? Щеку жгло, и внезапно я почувствовала приступ ярости. Шмыгая носом, я пыталась собраться с мыслями.
– Ты в курсе, что Саммер украла браслет твоей кузины? – Я вытерла глаза и стояла перед ним, тяжело дыша и уперев руки в бока. – Она прятала его у себя несколько месяцев, хотя знала, что вещь принадлежит Ли. А если захочешь узнать, почему от тебя ушла Джессика, спроси своего отца. Ведь это он ее заставил бросить тебя. Подкупил. Наверное, и шантажировать тоже пытался. По крайней мере со мной он поступил именно так, но я не уступила.
Меня переполняла гордость, которая моментально испарилась, когда я увидела взгляд Блейка. Похоже, он мне не поверил, в его глазах я была жалкой лгуньей. Это меня взбесило еще больше, я сорвала с шеи цепочку, бросила к его ногам и убежала в прокуренный зал.
Пять минут спустя я сидела на лестнице, ведущей в апартаменты Дэла, и плакала, закрыв лицо руками. Зачем я пришла в этот клуб? Зачем бросила кулон? Лучше бы мне вообще не родиться на этот свет.
Голова трещала, и музыка только усиливала боль. Перед выходом из дома у меня и мысли не было захватить таблетки от мигрени. Неподалеку звякнули ключи, и я отвернулась к перилам в надежде, что человек просто пройдет мимо.
Рядом прозвучал низкий голос:
– Что случилось?
Передо мной стоял Дэл.
– Ничего. У меня болит голова. Мне пора домой.
Он присел и дотронулся до моей руки ладонью – точно такой же, как у Блейка, только с перстнем на мизинце. И я снова расплакалась.
– Ведь ты плачешь не из-за моего братца? – спросил Дэл. – Он просто глупый мальчишка.
– Никакой он не глупый, – ответила я.
Дэл устроился рядом и смотрел, как слезы текли по моим щекам. Потом кончиками пальцев принялся массировать мне виски. Удивительно, но мне было очень приятно. А когда он обнял меня и я прильнула к его мускулистому плечу, пропахшей табаком шелковой рубашке, то стало еще лучше.
– Ничего, – утешал он. – Не плачь. Блейк тебя не заслуживает.
Тушь текла по моим щекам, я все рыдала, но рядом с Дэлом я не ощущала неловкости. Он обнял меня, как Патрик обнимал Эвелин, – я всегда мечтала о таких объятиях и надеялась, что Дэл не расцепит рук, потому что ничто другое не могло меня успокоить.
Дальше помню только, что мы пошли наверх, в его апартаменты, где сквозь стеклянную крышу смотрела ущербная луна. Дэл бросил ключи на стол, и мы сели на смятую постель. Дрожа, я всхлипывала, а он вытирал мне ладонью лицо, и ощущения были почти такими же приятными, как от поцелуев Блейка на моей шее.
– Я тебе нравлюсь, правда? – спросил он. – Я всегда тебе нравился.
Я кивнула и подумала, что сегодня глаза у него ярко-зеленые.
– Ты мне тоже всегда нравилась. – Он провел пальцем по моему подбородку.
И я потеряла бдительность. Мне так не хватало прикосновений, особенно прикосновений человека, который не станет возражать, если я отвечу ему. Я слышала собственное дыхание, удары своего сердца. Дэл, конечно, не Блейк, но он был так близко…
– Правда? – спросила я.
Он кивнул, и я зажмурила глаза, потому что в них еще стояли слезы. В темной комнате все виделось смутно и расплывчато, но я заметила, как его лицо приближается ко мне. Он остановился, только когда наши губы почти соприкоснулись, словно ждал, что я отпряну. Но я позволила ему поцеловать себя и почувствовала шрам – как кусок толстого шпагата. Вскоре Дэл уже был сверху, пиджак Блейка валялся на полу, а бюстье сползло вниз. Закрыв глаза, я не останавливала Дэла, даже когда он снял с меня брюки и швырнул в сторону.
Они упали, глухо ударившись о деревянный пол, и я очнулась. Музыка внизу зазвучала громче, зрение прояснилось, и глаза Дэла вдруг потемнели. Потом я услышала, как он расстегивает ремень, и испугалась.
Он не сказал, что я не должна бояться. И не поцеловал в лоб.
– Дэл… – начала я слабым голосом, но он не услышал – было уже поздно.
Я позволила ему зайти слишком далеко. Больше это не казалось чем-то приятным. Скорее – ошибкой. Нереальностью. Теперь Дэл выглядел отталкивающе – шрам на губе, крючковатый нос.
Меня так и подмывало спихнуть его с себя, но этого не потребовалось – все произошло очень быстро. Он кончил, упал на меня, потом откатился в сторону и, уставившись в стеклянную крышу, переводил дух. Я обвела взглядом комнату: холостяцкая мебель, зеркало в изголовье. Все казалось вычурным и отвратительным. Что я здесь делаю? Я должна сейчас сидеть дома и учить математику. Как только у меня язык повернулся сказать, что я не желаю быть приличной девушкой? Нет ничего хуже, чем быть неприличной.
Меня тошнило, мучила мигрень, а от поступка, который я только что совершила, хотелось броситься из окна к тем противным ангелам на здании через улицу. Притвориться, что ничего не было. Стереть из памяти, как мой позорный первый поцелуй.
Я подтянула вверх бюстье, надела брюки, но к пиджаку Блейка не притронулась.
– Не вздумай рассказать об этом своему брату! – бросила я. – Не вздумай вообще никому рассказывать!
Дэл смотрел на меня с постели, и у меня даже слегка сжалось сердце – слова прозвучали надменно, и он, похоже, обиделся. Потом я вспомнила об Идалис, о череде потаскушек, входивших и выходивших отсюда. Вспомнила, как «влипла» Эвелин, и брошюры про венерические болезни, и Ли, заявившую, что Дэл может и СПИД подцепить.
– Ты использовал что-нибудь? – спросила я.
Бестактный вопрос, однако я должна была знать.
– Нет. – Он застегивал брюки и рубашку. – Я думал, ты принимаешь таблетки.
В ужасе от мысли, что он заразил меня и теперь вся моя жизнь будет разрушена или, того хуже, закончится страшной смертью, я бросилась вниз по лестнице. Я была такой осторожной, я всегда была такой осторожной, но этот случай мог испортить все!
Дэл бежал следом, выкрикивая мое имя. Не обращая внимания, я выскочила через парадную дверь в холод ночи, спотыкаясь в своих убогих туфлях. Поискав глазами такси, вместо него я увидела стоявших у тротуара Блейка и Ли с Рейчел.
Они, наверное, дожидались шикарного седана, чтобы уехать домой. Я не хотела, чтобы они меня увидели, но они одновременно посмотрели в мою сторону, услышав голос Дэла. Тот уже был рядом и спрашивал, в чем дело, будто не имел понятия. Блейк, заметив мои растрепанные волосы и размазанную по лицу тушь, набросился на Дэла:
– Что ты с ней сделал?
– Ничего, – ответил Дэл. – Не лезь, куда тебя не просят.
Блейк вспыхнул. Крича и ругаясь, он изо всей силы толкнул брата, который, едва удержавшись на ногах, выпрямился и ударил Блейка в лицо. У того из носа хлынула кровь.
– Сам виноват! – кричал Дэл. – Бортанул ее из-за отца. Слабо было пойти ему наперекор и остаться с ней?
Повисла тишина. Ли и Рейчел смотрели на меня. Блейк не ответил. Наверное, удивился, что Дэл вовсе не безответный дурак, каким все его считали.
Глава 22
Юркнув в такси, я смотрела, как в суматохе Рейчел достала из кармана пальто носовой платок и приложила к лицу Блейка. Мне очень хотелось выскочить из машины и броситься к нему, но в глубине души я знала, что Дэл прав: Блейк сам виноват.
Святая Анна пронзила меня укоризненным взглядом. Родители еще не вернулись, в доме и на дворе не горело ни единого огонька, я прошла через лужайку, скосив глаза на статую. «Не смотри на меня так, – думала я. – Не каждому под силу быть совершенным, как твоя дочь».
Поспешно миновав святую Анну, я закрылась в доме и встала перед унитазом в надежде, что меня вырвет. Вскоре вернулись родители, и мама принялась тарабанить в дверь ванной. Спрашивала, не плохо ли мне – в городе ходит энтеровирусная инфекция.
Стук, словно молот, сокрушал череп. Она понятия не имела, насколько мне плохо. Я чувствовала себя не человеком, а жалким его подобием: легла в постель с Дэлом, в общественном туалете едва не валялась в ногах у Блейка, чтобы только заняться с ним оральным сексом. А теперь все может закончиться токсикозами, или сифилисом, или неизлечимой болезнью, и на деньги дядюшки Эдди родителям придется купить бокс и изолировать меня. «Хоть на что-то сгодились деньги для бедной Ариадны!» – так и слышала я мамин голос.
При этой мысли меня вырвало. Мама вновь постучала, когда полупереваренный ужин вперемешку с вином, пивом и «Калуа» извергнулся у меня изо рта. Я крепко обхватила унитаз, желая только одного – чтобы она ушла. Она упрашивала меня открыть дверь, но предстать перед ней в своем наряде я не могла.
Наконец она сдалась. Я стянула с себя одежду, закопала белье в мусорной корзине под мятыми салфетками. Встала под душ и терла каждый сантиметр тела под обжигающе горячей водой в надежде очиститься. Я хотела, чтобы исчезло все: макияж, «Акванет», запах табака.
Набирая полный рот воды, я выплевывала ее вновь и вновь, стараясь избавиться от миллионов оставленных Дэлом микробов.
* * *
Часом позже я в махровом халате прошла по коридору к себе, свернув в комок одежду. Раньше я где-то слышала о прерывании беременности с помощью таких вещей, как сода или уксус, и собиралась попробовать и то и другое, но быстро передумала. Человеку, прошедшему курс полового воспитания, должно быть понятно – все это выдумки невежд.
– Ариадна, что-то долго ты там сидела, – сказала мама. – Как ты себя чувствуешь?
Она появилась из ниоткуда, жуя сандвич с тунцом, и от резкого запаха рыбы меня чуть не вырвало.
– Нормально, – ответила я. – Хоть раз, черт возьми, ты можешь не приставать ко мне?
Мать остолбенела. А мне было все равно. Оставив ее в коридоре, я закрыла за собой дверь, упала на кровать и смотрела, как сменяют друг друга цифры на часах, и на своего плюшевого мишку.
Блейк. Я думала о нем, о прошлом годе. Вспоминала время, когда краски были необычайно яркими, а воздух напоен чудесными ароматами. Тогда я забыла ощущение тоски. Теперь вспомнила. Блейк оказался не лучше какого-нибудь уличного торговца героином. Сначала подсадил меня, а затем прекратил поставки. Я слышала, что наркоманы пойдут на что угодно, на любые унижения, чтобы только получить дозу, и теперь на своей шкуре испытала, как это происходит.
Мне хотелось, чтобы сегодняшний вечер оказался просто кошмарным сном. Чтобы Блейк проявил характер и предпочел меня своему отцу. Но этого не произошло. Плюшевая зверушка и университетская толстовка – вот и все, что у меня осталось. Я вынула толстовку из тумбочки и завернулась в нее. Это была единственная вещь, надев которую я могла успокоиться и уснуть.
В полдень позвонила Ли. Мама вошла ко мне в комнату и потрясла за плечо, чтобы разбудить.
– Не хочу говорить с ней, – бросила я, потому что вчерашнего вечера не было бы, если бы не Ли.
Она виновата в том, что я встретила Блейка и Дэла. Разумеется, я могла быть просто хорошей подругой, а не ухлестывать за ее кузенами. К тому же я не сдержала обещания. Перед Рождеством я дала слово, что больше ее не предам. Наверное, сейчас я получила по заслугам, но нести бремя вины было уже невмоготу.
Мама решила, что я слишком слаба для разговоров. Она сказала Ли, что у меня гастроэнтерит или еще что-то там. Я не стала возражать, потому что это удобно – больные весь день лежат в постели, а мне только того и нужно было. Минуту спустя мама повесила трубку и крикнула из кухни, что Ли позвонит, когда в следующий раз приедет в Нью-Йорк.
По мне, так она вообще могла бы больше не звонить.
Я провела в постели почти весь день и практически всю следующую неделю, притворяясь больной, лишь бы не ходить в школу. Не снимала толстовку, не принимала душ и вышла из дому всего один раз – в библиотеку, где, прячась между стеллажей, листала медицинский справочник в страхе, что венерическая болезнь Дэла недолечена.
«Запущенный сифилис ведет к поражению головного и спинного мозга, сердца и других органов. На поздних стадиях характеризуется параличом, онемением конечностей, развитием слепоты, наблюдается слабоумие. Последствия достаточно серьезные и могут привести к смерти».
Больше всего – даже больше смерти – меня пугала слепота. Я представила, что абсолютно ничего не вижу, мама одевает и причесывает меня. Она никогда не сделает это правильно. Я состарюсь, волосы поседеют, а она их даже не покрасит. Все кончится тем, что я, скукоженная старуха в темных очках, на трясущихся ногах буду ковылять по Бруклину, стуча клюкой по тротуарам и пугая соседских ребятишек.
Я решила немедленно сделать тест на беременность и сдать на анализ кровь, пусть хоть сто раз проткнут мне иглой вену.
– У тебя завтра педсовет? – спросила я вечером маму.
Она кивнула. Сидя на диване, мама курила «Пэлл-Мэлл» и пыталась писать роман – сюжет пришел ей в голову, пока она чистила кухонную раковину. Она улыбнулась, глядя в скрепленный спиралью блокнот в обложке веселенького розового цвета. Такие выбирают школьники с надеждой на большие успехи в новом учебном году.
– Вот было бы хорошо, если бы роман удался. Но я его, вероятно, не закончу.
– Да, вероятно, – откликнулась я, потому что знала – у нее нет ни единого шанса.
Мамина улыбка померкла, но это было правдой.
Она отложила блокнот.
– Когда ты сходишь в душ? Волосы уже сальные. Не знаю, зачем ты обрезала челку. Теперь она лезет тебе в глаза. И толстовку ты сто лет не снимала.
И действительно, я вела себя как Ли. Но ей было проще – М. Г. ушел от нее не по своей воле.
– Ну и что? – бросила я. – Всем наплевать, как я выгляжу.
– Мне не наплевать, – сказала мама.
Для меня это не имело значения. Поэтому на следующий день я опять ходила в той же одежде и с немытой головой.
К трем часам я поехала на прием к врачу. В регистратуре назвала свое имя женщине с кожей кофейного цвета и туго заплетенными в косички волосами. Она полистала журнал и спросила: может, я записывалась в другую клинику?
– Нет, – ответила я. – Я звонила сюда.
Тогда она догадалась, что мне назначено не на эту, а на следующую пятницу. Итак, я вновь оказалась на улице, и впереди меня ждали еще целых семь дней паранойи.
В тот вечер я сидела с родителями за кухонным столом. В тарелке бесформенная кучка картофельного пюре утопала в густой коричневой подливе, с краю лежал кусок мясного рулета, покрытого напоминавшим засохшую кровь кетчупом. Маме показалось, что этого недостаточно, и она подкинула мне три полных ложки жареного лука и налила стакан молока.
– Ешь-ешь, – приговаривала она. – Ты так отощала, Ариадна! Надо хоть чуть-чуть набрать вес, а то в школе совсем обессилеешь.
Я прокладывала вилкой колеи в пюре и думала, может ли выкидыш случиться из-за голода. Выкидыш лучше, чем родильная палата, инструменты… и что там еще врачи используют для исправления больших ошибок?
– Не пойду в школу, – заявила я.
– Нет, пойдешь. Ты уже выздоровела.
Это она так считала. Я оставила ее слова без внимания и украдкой спрятала кусок рулета под салфетку. Папа увлеченно читал газету. Мать обвинила его в невоспитанности и заметила, что за столом люди обычно беседуют.
Он оторвал взгляд от газеты, подыскивая тему для разговора.
– Я тут недавно встретил кое-кого, – произнес он.
– Кого? – заинтересовалась мама.
– Саммер Саймон. Поехал на встречу с потенциальным свидетелем в Эмпайр-стейт-билдинг и на входе лоб в лоб столкнулся с Саммер.
Достоинство застольных бесед явно переоценили. От упоминания этого имени и Эмпайр-стейт-билдинг меня затошнило, и я пошла к себе. На лестнице мама догнала меня и схватила за локоть.
– Отстань! – огрызнулась я.
– Да что с тобой? – сказала она суровым учительским тоном. – Почему ты так себя ведешь?
Я ничего ей не рассказала – напомни она, что предупреждала меня, я бы не сдержалась.
Позже, когда родители смотрели внизу телевизор, я сделала ванну с пеной, потому что нервничала и не могла найти себе места. Телевизор меня не интересовал, как и учеба, а рисование казалось глупостью. Бесполезным хобби. Что с него проку, ведь я никогда не стану художницей, а идея с преподаванием неожиданно потеряла для меня привлекательность.
Лежа в ванне по шею в пене, я старалась ни о чем не думать, закрыла глаза и слушала, как течет вода. Снизу доносились взрывы ситкомовского смеха. Потом в дверь постучали. В ванную вошла мама, хотя я и не давала ей разрешения.
– Ты что? – возмутилась я. – Я голая.
– Я тебя умоляю! Мне ничего не видно. – Она уселась на крышку унитаза, голос ее звучал намного мягче, чем давеча на лестнице. – Что случилось, Ариадна? Ты так странно себя ведешь.
«Ну уйди же», – думала я, вновь закрывая глаза.
– Ничего, мама. Все в порядке.
Она не поверила. Сказала, что я мрачная и раздражительная и что больше не рисую. Когда она упомянула Саммер, мне захотелось стечь в сливное отверстие, а оттуда в канализацию вместе с остальной грязью. Самое место для той, кто путается с братом парня, которого она любит.
– Скажи, что между вами произошло? – потребовала мама.
– Ничего, – повторила я.
Она немного помолчала, и я услышала, как тапка стучит по полу.
– Это связано с Блейком?
Я тотчас открыла глаза.
– Конечно, нет. Его это вообще не касается. Абсолютно.
Почему я не остановилась на «конечно, нет»? Запротестовала так усердно, что она не поверила ни единому слову.
– Знаешь что? – заявила она. – Позвоню-ка я этому мальчишке и выскажу все, что думаю о его поганом поведении.
– Не смей! – прошипела я, но она не обратила внимания.
– Да что он о себе возомнил, этот говнюк? Пусть его отец – важная птица и они живут в чертовом Верхнем Ист-Сайде, но это не дает ему права трепать нервы моей дочери. Посмотри, что он с тобой сделал! Ты уже несколько недель ходишь сама не своя, и с каждым днем все хуже. Точно! Съезжу в центр и лично устрою ему выволочку.
– Не смей! – На этот раз я заорала как психопатка – так же, как в мужском туалете в «Cielo». – Не смей звонить и приближаться к нему. Одно слово Блейку… и клянусь, я убью себя!
Я определенно превращалась в Ли. Мама буравила меня глазами. Мне показалось, она видит все, что я так старательно от нее скрывала.
– Скажи, что происходит, – потребовала она. – Что случилось? Что-то должно было произойти, если ты так себя ведешь?
– Ничего не случилось, – процедила я сквозь зубы. – Просто уйди, и все.
Она не двинулась с места.
– Ариадна, ваши отношения с Блейком серьезнее, чем ты рассказывала? Если бы вы просто держались за руки, ты бы сейчас не была в таком смятении. Я имею в виду… он… ты позволила ему?..
«Ты позволила ему?..» Как мерзко это прозвучало! Отвратительно. Гнусно, ужасно и непристойно. Она продолжала спрашивать, в голове у меня стучало, и мне уже было все равно, узнает она или нет.
– Да, мама, – язвительно и громко сказала я. – Он это сделал. Я позволила. Позволила делать все, что хочет, и да, ты права, он обманул меня. Бросил. Надеюсь, теперь ты счастлива!
«Надеюсь, теперь ты счастлива!» Я повторила эти слова четырежды, с каждым разом все громче и пронзительнее, а она умоляла меня успокоиться. Завернувшись в полотенце, я выскочила из ванной и побежала к себе, оставляя на ковре мокрые следы. Дверь хлопнула с такой силой, что в доме сотряслись стены и с комода упал мишка. Оставив его лежать на полу, я слушала разговор родителей в коридоре. Мама сказала, у меня истерика, а она не знает, что делать. Папа ответил, что я кричала на всю округу, он не ожидал от меня ничего подобного.
Позже этим же вечером родители шушукались, мама звонила Эвелин, которая, разумеется, тут же нарушила обещание хранить тайну. А куда ей было деваться – ведь у меня поехала крыша. Мое положение казалось настолько ужасным, что хуже некуда, но на следующий день почтальон доставил подозрительно тонкий конверт из Школы дизайна Парсонс. Меня не приняли, и пришлось признаться маме, что заявлений я больше никуда не подавала.
Конечно, ей хотелось раскричаться и как следует выругать меня, объяснить мне, какая я идиотка, что полагаюсь на связи, и как она во мне разочарована. Однако она не проронила ни слова. Наверное, вспомнила, что я – нежный цветок, и мои лепестки едва держатся, не в силах противостоять ураганному ветру. Потом она заговорила о Холлистере и разрешила мне не ходить в школу еще неделю. Сказала, что отправит меня в Куинс – смена обстановки пойдет мне на пользу.
Я так не считала. Куинс в своей убогости ничем не лучше Бруклина. Мне не давали покоя мысли, что вся моя учеба и занятия рисованием пошли насмарку, все это оказалось напрасной тратой времени. По сравнению с Эвелин я еще большее ничтожество, ведь она хотя бы замужем. Семья – удачное прикрытие для всех ее недостатков, а дом – место, где она может собирать для игр соседских ребятишек, и все вокруг восхищаются ее собственными прелестными малышами. Мне же некуда было пойти и нечем заняться. Выпить, что ли, разом все таблетки от мигрени? Эта идея посетила меня на следующее утро. Стоя в ванной, я изучала этикетку на пузырьке: «Ацетаминофен, буталбитал».
«Буталбитал» – звучит приятно и трагически. Но у меня не хватило смелости, и при мысли, что в довершение ко всему я еще и трусиха, я себя возненавидела. Отложив попытку на потом, я приняла две таблетки, хотя этого не требовалось, и села в мамину «хонду». В полной тишине мы отправились в Куинс. Наверное, моя сестра испытывала те же чувства, уезжая из дома с животом и телефоном «принцесса».
Вскоре мы прибыли на место. Эвелин с развевающимися на ветру золотисто-каштановыми кудряшками бросилась мне навстречу. Мама уехала, а мы обнялись на крыльце, и я не разжимала объятий немного дольше обычного. Как хорошо встретиться с человеком, который на себе испытал, что значит стать предметом маминого разочарования.
Раскладушку Эвелин поставила в детской Шейна. После обеда, когда мы все сидели за кухонным столом, она выложила на бумажной тарелке горку из печенья «Миссис Филдз» и подвинула ко мне.
– Спасибо, не надо, – сказала я.
– Очень вкусно, Ари. Специально для тебя купила.
– Спасибо, не надо, – повторила я.
На душе было паршиво – я опять обижала окружающих.
Вздохнув, она посмотрела на сидящего на высоком стульчике Шейна и пощекотала его. Малыш засмеялся, она тоже ответила смехом, приговаривая: «Ах ты, мой хороший!»
Глядя на них, я вспомнила о своем воображаемом доме в Парк-Слоуп, воображаемом муже и детях, и поняла, что этому не суждено сбыться. На глаза навернулись слезы.
– Ну-ка, – сказал Патрик, – поднимайся. Я научу тебя водить машину.
У меня не было желания учиться водить машину, но он не оставил мне выбора: отодвинул от стола мой стул, хотя я с него еще не встала, взял за руку и велел надеть пальто. Я поплелась за ним к грузовику, хотя больше всего на свете мне хотелось заснуть и не просыпаться до начала следующего тысячелетия.
Сидеть на водительском месте было ужасно неудобно.
– У меня нет даже ученического разрешения, – ныла я. – По закону без него водить нельзя.
Патрик фыркнул:
– Кого это волнует? Нас не остановят. Вставляй уже этот чертов ключ, и поехали.
– Не могу, – пролепетала я и увидела, как слезы закапали мне на джинсы.
Стараясь не разреветься, я шмыгала носом и вытирала глаза, но ничего не помогало.
Патрик достал из бардачка салфетку.
– Знаешь, Ари, – сказал он, – парни в большинстве своем – козлы.
Как я поняла, речь шла о Блейке. Наверное, мама и Эвелин все рассказали Патрику. Я даже представить не могла, что он обо мне подумает, если узнает о случае с Дэлом. Он огорчится, ведь я не вняла его совету оставаться приличной девушкой.
– Ты – не козел.
Он улыбнулся, надел темные очки и вновь велел заводить машину. Так я получила первый урок вождения. Лучшего учителя и не пожелаешь. Мы вернулись через час, я устроилась на диване, и никто не просил меня ничего делать – ни поиграть с мальчишками, ни накрыть к ужину стол.
В тот вечер все улеглись рано. В девять часов, лежа на раскладушке в детской Шейна, я слышала, как Патрик занимался с Эвелин любовью. На этот раз ревности я не испытывала. Закрыв подушкой уши, я страдала от одиночества.
В Куинсе я пробыла еще четыре ночи. Ветреным пятничным утром Патрик подкинул меня до дома и уже начал отъезжать, когда я заметила припаркованный у обочины серебристый «мерседес». Я едва не бросилась обратно, чтобы запрыгнуть в кузов пикапа Патрика, однако тот уже был далеко – с моими силенками не догонишь. Поэтому, уткнувшись подбородком в ладони, я сидела на крыльце, пока не распахнулась дверь. Я ощутила запах сигар. Надо мной стоял Джеф Саймон. Наверное, хотел надеть на меня наручники и увезти, кричащую и сопротивляющуюся, в Нью-Йоркскую пресвитерианскую больницу – я прекрасно впишусь в компанию сумасшедших. «Ты сестра Эвелин Кэгни? – будут спрашивать люди в смирительных рубашках. – Ты на нее совсем не похожа, но, видимо, такая же чокнутая. Наверное, вам обеим передался ген безумия».
– Как самочувствие? – спросил Джеф.
Я перевела взгляд на кувыркавшийся по безжизненной лужайке засохший лист. Достало же у человека наглости справляться о моем здоровье, когда в моих бедах частично виновата его собственная дочь!
– Я не ваша пациентка, доктор Саймон… даже если так утверждает моя мать.
Доктором Саймоном я назвала его намеренно – хотелось быть дерзкой и сдержанной, и это сработало. Он пристально на меня посмотрел, почесал затылок и вздохнул:
– Не фокусничай. Скажи, как ты себя чувствуешь?
– Не очень, – сдалась я.
Он порекомендовал «поговорить с кем-нибудь». Фиговый совет. Не хватало мне еще лекций и рецептов на таблетки, которые принимала Эвелин. Однако я пообещала подумать – чтобы он оставил меня в покое.
– Я сказал Нэнси, что перенести поступление в колледж на следующий год – лучшее решение, – продолжал он. – На мой профессиональный взгляд, тебе нужно отдохнуть, Ари. Ты согласна?
Я была согласна. Кивнула и поблагодарила:
– Спасибо.
Джеф уехал, а я пошла в дом.
Мама сидела на диване и курила.
– Как ты себя чувствуешь, Ариадна? – осторожно спросила она, словно я разлечусь на кусочки, если она не будет проявлять заботу.
– Хорошо, – вежливо ответила я и направилась к лестнице.
– Если понадобится лекарство, – сказала она мне в спину, – оно у меня.
Я посмотрела на нее. Она улыбалась как ни в чем не бывало, будто никто из нас не догадывается, что от передозировки буталбитала можно умереть. И я не имею представления, что она спрятала мои таблетки, пока я была в Куинсе. Наверное, сделать это ей тоже посоветовал Джеф.
