Текст книги "Нетерпеливый алхимик"

Автор книги: Лоренсо Сильва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Глава 19
Горный старец

Адвокат Гутьеррес-Рубира в элегантных ботинках, легкомысленной бабочке вместо галстука и с кейсом в тон вышеназванным предметам одежды подрулил в отдел, когда мы уже собирались препроводить Эхеа в камеру.

– Как? Вы не будете его допрашивать? – с места в карьер возмутился он.

– Мы уже обменялись кое-какими впечатлениями, – объяснил я. – Официальный допрос состоится позже.

– Когда именно?

– Позже. Сейчас нам и без того есть чем заняться. Операция еще не завершена.

– Как вы сказали?

Адвокат посчитал себя оскорбленным. В глубине души этому лощеному господину было глубоко на все наплевать – ведь не ему, а Эхеа предстояло провести ночь за решеткой, а он будет мирно почивать на мягкой постели и, проснувшись поутру, натянет на ноги другую не менее элегантную пару, прихватит другой кейс в цвет обуви и начнет все сначала. Однако розыгрыш спектаклей входил в его программу, и он добросовестно отрабатывал свой хлеб. В этот момент в комнату вошел майор Перейра и, не умеряя громоподобного голоса, поинтересовался:

– Что происходит?

– Прибыл адвокат задержанного, господин майор. Сеньор Гутьеррес-Рубира.

– Майор, здесь явное недоразумение, – приступил он к Перейре с любезностью, в которой чувствовалось облегчение от возможности иметь дело с ровней, а не с каким-то выскочкой без должного образования, неизвестно как затесавшимся в ряды Гражданской гвардии.

– Недоразумения – по вашей части, – ответил непреклонный Перейра. – А у нас, прежде чем делать, думают. Желаете заявить протест?

– Я требую немедленной свободы для моего подопечного, – набросился он на шефа, видя, что лестью ему ничего не добиться.

– Если угодно, – ответил Перейра, не изменившись в лице, – я по мере сил постараюсь объяснить, почему ваше требование останется без удовлетворения. Но сначала позвольте отпустить сержанта – его ждут срочные дела. И, повернувшись ко мне, сказал: – Иди, Вила. Я разберусь с сеньором Гутьерресом-Рубирой сам.

Не дожидаясь повторного приглашения, я отыскал Чаморро, и мы опрометью бросились к машине. Четверть часа назад я составил план и обговорил его с Перейрой, либо наоборот, он составил план и обговорил его со мной, – в конечном счете, все зависело от того, на чье имя зарегистрируют операцию в картотеках Корпуса. А чтобы ее завершить, нам надо было уладить одну формальность и, не теряя ни минуты, ехать в Гвадалахару, хотя время близилось к четырем, а мы еще не обедали.

Я уступил руль Чаморро; она выглядела бодрее и сохранила необходимую в дороге быстроту реакции. Голова у меня разламывалась от боли, а пейзажи за окном сменялись с раздражающей медлительностью, меж тем как стрелка спидометра держалась на отметке ста пятидесяти км/час, и все благодаря непревзойденному водительскому мастерству, уже не раз продемонстрированному моей напарницей. Прибыв в Гвадалахару, мы прямиком направились в здание Судебной палаты. Надвигались вечерние сумерки, к тому же наш судья сегодня не дежурил, но я относил его к когорте чиновников, имеющих обыкновение задерживаться на работе. И когда он, собственноручно открыв дверь, предстал перед нами без пиджака и в очках, чудом державшихся на кончике носа, я понял: на него можно положиться. Во всяком случае, иного выбора у меня не было.

– Извините за непрошеный визит, Ваша Честь, – начал я. – Нам надо обсудить с вами одно не терпящее отлагательства дело.

Судья растерялся от неожиданности.

– Хорошо, – сказал он, удивленно вскинув брови. – Проходите.

Редко кому приходилось выслушивать столь скверную историю, какая выпала на долю судьи в тот день. Мне не составляло труда обосновать программу действий, запланированных нами в отношении одного из подозреваемых, а заодно убедить Его Честь в необходимости дать санкцию на его задержание, для чего мы, собственно говоря, и приехали. Но убедить его в том, что возглавляемое им ведомство поражено гангреной коррупции, казалось непосильной задачей. Сложность заключалась не в отсутствии фактов. Если уж на то пошло, мы их собрали в предостаточном количестве: тут и слив секретной информации в газеты, и звонки его секретаря в переломные моменты расследования, и осведомленность Эхеа в таких вещах, как, например, наши контакты с Василием Олекминским, о чем он мог знать лишь при условии систематического проникновения в секретные материалы, и так далее. Сложность заключалась в ином: сидевшему перед нами человеку в расстегнутой по-домашнему рубашке со съехавшими на кончик носа очками и вдруг состарившемуся прямо на наших глазах предстояло безоговорочно принять страшную истину: в течение трех лет, пока он стоял во главе гвадалахарского суда, над ним откровенно потешались. От него прятали неугодные кому-то материалы, засовывая их между кипами сданных в архив папок, и продвигали те дела, которым отнюдь не правосудие, а опять чьи-то личные интересы отдавали приоритет. И надо быть законченным глупцом и снобом, чтобы верить в свою способность исполнить неблагодарную миссию. А поскольку ваш покорный слуга не претендовал ни на одно из упомянутых званий, то имел мало шансов на успешность задуманного им предприятия.

Тем не менее судья слушал меня внимательно. Иногда он делал неопределенное движение рукой, словно пытаясь возразить, но ни разу меня не прервал. Он пропускал через себя мой рассказ в полной тишине, становившейся с каждой минутой все более гнетущей и вязкой. Дав мне выговориться, он задумался, погрузившись в бесконечное молчание.

– Знаете? – сказал он, совершенно обессиленный внутренней борьбой. – Я вам верю и верю по одной причине. За то время, что мне приходится исполнять должность судьи, – вечно заваленному бумагами, замученному велеречивостью известных адвокатов и косноязычием неизвестных, противоречивыми нормами и законами, – я сумел усвоить важную вещь: за любыми компрометирующими фактами обязательно стоит личная выгода того, кто их поставляет. И сумел выжить, руководствуясь лишь этим принципом да немногочисленными доказательствами, зачастую совершенно неубедительными и тем не менее попадающими мне на стол, несмотря на бедлам, в котором ведутся расследования. Так вот, в вашей истории присутствуют неоспоримые признаки нелицеприятия, другими словами, вы совершенно не заинтересованы в том, чтобы изложенные вами сведения соответствовали действительному положению дел.

Судья снял очки и положил их на стол поверх бумаг. Потом протер глаза и тяжело вздохнул.

– Еще недавно я чувствовал себя неуязвимым: уж с кем, с кем, а со мной-то по определению не может случиться ничего похожего, – продолжал он. – А вот случилось, и теперь я знаю, с чем это едят и каким образом все это происходит. Ты с головой уходишь в текучку, даже больше – кладешь жизнь на алтарь правосудия, а тем временем некто, не обремененный подобными заботами, строит за твоей спиной козни. И самое парадоксальное, он пользуется у тебя полным доверием и кажется тебе лучшим из лучших. Еще за пару часов до того, как с твоих глаз спадает пелена, ты думаешь: «Ну и повезло же мне! Ума не приложу, что бы я делал без своего исполнительного, опытного помощника, способного в мгновенье ока разгрести штабеля папок на моем столе!» Именно так и происходит. Теперь настал мой черед носить дурацкий колпак И смею вас уверить: нет ничего тяжелее и позорнее такого груза.

Мы проделали долгий путь вовсе не за тем, чтобы тратить время на выслушивание горьких откровений, к тому же я отнюдь не был уверен, что нам вообще следует их выслушивать, но было бы верхом нетактичности торопить судью. К счастью, он все понял сам и сказал:

– Хорошо. Чем я могу вам помочь? В общих чертах я понял, в каком направлении вы собираетесь действовать, остается утрясти отдельные детали:

– Прежде всего, Ваша Честь, – сказал я, – вы должны иметь полное представление, на кого замахиваетесь. Он – не человек с улицы. У него газеты, контакты наверху, неисчерпаемые средства воздействия на власть. Поднимется невероятная шумиха.

– Позвольте поделиться с вами одним соображением, сержант. Не поручусь за всех, кто претендует в настоящее время на должность судьи, но относительно себя заявляю с полной ответственностью: когда я добивался права облачиться в мантию с расшитыми поручами, [86]86
  Поручи – нижняя часть рукава, собранная на запястье. Расшитые драгоценными нитями или жемчугом поручи олицетворяют собой высшую судейскую и церковную власть.


[Закрыть]то поклялся, что не дам себя запугать и буду принимать только те решения, которые диктует мне мой долг. На худой конец существует охрана, и, если дело зайдет слишком далеко, я ею воспользуюсь.

– Мы привезли с собой готовый ордер, – сообщила Чаморро, протягивая ему бумагу. – Его сделали на компьютере по образцу уже имевшихся в нашем распоряжении документов. Не хватает только вашей подписи.

– Весьма похвально, – одобрительно хмыкнул он. – Хотелось бы видеть такую же расторопность и в остальных работниках.

Он быстро, но внимательно прочитал бумагу, взял со стола ручку и вывел под последней строкой затейливый росчерк с властной загогулиной. Затем окинул нас выжидательным взглядом.

– У вас есть второй экземпляр?

– Да, – ответила Чаморро, вручая ему копию.

– Прекрасно, – сказал он и тоже ее подписал. – Теперь все в порядке. Один экземпляр останется у вас, а второй – здесь. Держите меня в курсе. Я дам вам номер своего мобильника, так что звоните в любой час дня и ночи.

Мы записали его телефон. Судья поднялся с кресла.

– Вы, должно быть, спешите, поэтому я вас больше не задерживаю, – сказал он. – Время позднее, и у меня накопилось немало дел, которые надо закончить сегодня же.

– Разрешите идти, Ваша Честь, – попрощались мы.

– Удачи! – пожелал он нам, и его голос прозвучал с необычайной теплотой. – Большое вам спасибо.

Через сорок пять минут Чаморро, ехавшая в машине одна, остановилась напротив ворот роскошного особняка. Она выключила мотор, захватила сумочку и вышла. Потом закрыла дверцу ключом и неторопливой походкой направилась вниз по улице.

Не успела моя помощница сделать несколько шагов, как открылась калитка, и на пороге появился хорошо одетый и аккуратно причесанный человек спортивного телосложения.

– Эй, сеньорита!

Чаморро остановилась и, прикинувшись, что не слышит окрика, стала рыться в сумочке, будто что-то забыла, после чего спокойно пошла назад.

– Сеньорита, – настойчиво повторил человек и двинулся ей навстречу. – Уберите отсюда машину: вы загораживаете проезд.

– Что-что? – спросила Чаморро.

– Машина. – Охранник стал проявлять признаки нетерпения, поскольку Чаморро, проигнорировав его просьбу, опустила голову и стала опять копаться в сумочке.

Человек подходил все ближе. Когда расстояние между ними сократилось до шести-семи метров, Чаморро неуловимым движением направила на него пистолет.

– Руки вверх и не двигаться, – сказала она. – Гражданская гвардия.

В считанные секунды двенадцать одетых в форму и вооруженных до зубов полицейских устремились в ворота и рассеялись по саду. Из дома выбежали два охранника. Одному из них хватило времени вытащить пистолет, но он тут же его отбросил как горячую картофелину, увидев нацеленные на него дула автоматов. Мы с Чаморро присоединились к Перейре, которого сопровождали два бойца из отряда особого назначения и, обойдя дом, вышли к бассейну, где и застали Салдивара, задумчиво созерцавшего воду. Он вскочил на ноги и ошеломленно уставился на трех гвардейцев в масках, державших его и мажордома на мушке. Четвертого охранника уже успели разоружить; он стоял, положив руки за голову, и сердито озирался по сторонам.

– Что это значит, сержант? – спросил меня Леон.

– Здесь распоряжаюсь я, сеньор, – вмешался мой шеф, прежде чем я успел ответить. – У нас ордер на ваше задержание и проведение обыска.

– В чем меня обвиняют?

– В убийстве.

– Боже праведный! – воскликнул Салдивар, улыбаясь. – И для этого вы притащили сюда целую воздушно-десантную бригаду? Утихомирьте своих молодцов, а то они, чего доброго, все мне здесь переломают.

Один из наших ребят вышиб ногой заднюю дверь и в сопровождении трех гвардейцев пошел обыскивать дом. Я приблизился к Салдивару и надел на него наручники. Леон не оказывал сопротивления, но, пока я защелкивал их на запястьях, полюбопытствовал, сардонически улыбаясь:

– Опасаетесь побега или даете выход низменным инстинктам? Кстати, что у вас с лицом?

– Последствия нервного перевозбуждения вашего подручного, – ответил я. – И поскольку с вами может произойти то же самое, предпочитаю принять меры предосторожности. Так будет надежнее.

– Моего подручного? – притворился он, разыгрывая удивление.

– Эхеа, – уточнила Чаморро, бережно проведя рукой по ушибленному ребру.

– Ба! Да ведь это Лаура, – узнал он ее. – Страшно рад тебя видеть. Незабываемый ужин, не правда ли? Хотя я до сих пор жду твоего звонка.

– Действительно, незабываемый, – ответила Чаморро раздраженно. – Однако впредь я не намерена вас развлекать, так что утешайтесь воспоминаниями.

– Не понимаю тебя, Лаура, – запротестовал Салдивар. – Кто должен сердиться, так это я. Ты обошлась со мной как с мальчишкой. Нехорошо смеяться над мышиным жеребчиком, который размечтался о любви хорошенькой девушки.

– Так я вам и поверила!

Обыск дома закончился. Полицейские вывели в сад двух служанок, а один из них тащил за собой упирающуюся Патрицию. Дело кончилось тем, что она набросилась на агента чуть ли не с кулаками, и тот, не выдержав, с силой толкнул ее в спину.

– Не смей меня трогать, кретин.

– Дом чист, – отрапортовал полицейский.

Оказавшись рядом, отец и дочь обменялись многозначительными взглядами. Она не произнесла ни слова, а Леон подмигнул ей с преувеличенным оптимизмом и проговорил:

– Скорее всего, меня отправят в тюрьму. Не огорчайся, они совершают большую глупость и обязательно сядут в калошу. Немедля позвони Хесусу. И скажи Рамону, пусть он займется всем остальным, разумеется, под твоим присмотром. Я вернусь не сегодня завтра, а если возникнут осложнения, то через несколько дней.

Патриция не ответила, даже не кивнула головой.

Мы решили прихватить с собой охранников, намереваясь привлечь их за сопротивление при задержании, а заодно проверить разрешение на ношение оружия. Прислуга и Патриция остались дома. Дочь Салдивара бесстрастно наблюдала за вереницей арестованных во главе со своим отцом и за гвардейцами, осмелившимися нарушить покой ее роскошной фамильной резиденции. Она молчала и только болезненно морщилась, когда самые дерзкие из них топтали тяжелыми армейскими ботинками цветочные клумбы и крушили бордюры вдоль декоративных газонов. Я замыкал шествие и, подойдя к воротам, услышал ее оклик.

– Эй, сержант!

Я обернулся.

– Надеюсь, вы уверены в правильности того, что делаете? – спросила она меня с угрозой.

– Никогда и ни в чем нельзя быть уверенным до конца, – ответил я.

– Советую хорошенько подумать, для вашего же блага. Иначе вы запомните этот день на всю жизнь. Я вам обещаю.

– Какая горячая преданность! А я было подумал, будто вы не в ладах со своим отцом.

– Лишнее подтверждение вашей полной несостоятельности как психолога. Вы ничего не понимаете в людях, сержант, и особенно в женщинах, – бросила она презрительно. – В отсутствие отца хозяйкой в доме буду я. И сделаю все для его освобождения, не останавливаясь ни перед какими расходами. Вот увидите.

– Желаю удачи в ценном начинании, сеньорита, – ответил я, отчетливо произнося каждое слово.

Мы позвонили судье и сообщили об успешном завершении операции. Его Честь распорядился немедленно доставить задержанных к нему. Их рассадили по машинам и отправили в Гвадалахару. Салдивара мы взяли к себе: Чаморро разместилась с ним на заднем сиденье, а я – на переднем, рядом с шофером. За рулем сидел капрал Доминго, бравый и хитроватый на вид уроженец Вальекаса. [87]87
  Вальекас – рабочий район Мадрида.


[Закрыть]Тронувшись с места, он тут же и на всю мощь запустил сирену.

– Люблю пошуметь в кварталах, где живут богатеи. Хоть раз отведу душу да пугну их так, чтоб в штаны наложили, а потом пусть себе клянут голодранцев из Вальекаса. Знай наших!

Салдивар хранил молчание, уставившись в одну точку. Он держал скованные руки на коленях и, казалось, втайне ото всех радовался своему положению. Гордость не позволяла мне заговорить первому, однако я не устоял перед искушением.

– Как я посмотрю, вы не очень-то огорчены, – начал я.

– Каждый день совершаются тысячи чудовищных ошибок, – невозмутимо отозвался он. – И ни один человек от них не застрахован. Я стараюсь смотреть на произошедшее с конструктивных позиций.

– Что касается конкретно вас, то тут нет никакой ошибки, – разочаровал я его. – Исполнитель вашего заказа Эхеа признался во всем. По дурости он хорошо наследил и, похоже, не в восторге от перспективы сидеть на скамье подсудимых в одиночестве.

– А, – протянул Салдивар, словно только сейчас понял, о чем идет речь. – Подобные случаи попадают под суд присяжных. Вот почему вы в приподнятом настроении. Конечно, такой громкий процесс: «Миллионер против черни!» Должен вас огорчить: вы примитивный человек, сержант. Предположим, дело дойдет до суда, во что я слабо верю, а дальше? Во-первых, мой адвокат не оставит камня на камне от сфабрикованных вами улик. А во-вторых, судья даст добропорядочным, но жалким филистерам, из которых набирается жюри, следующее напутствие: они могут вынести обвинительный вердикт лишь в том случае, если устранены все сомнения в причастности обвиняемого к преступлению. Простые люди так же невыносимо глупы, как и вы, и так же честно исполняют свои обязанности. Ко всему прочему, данный институт пока еще не прижился в нашей стране, и общество относится к нему с большой настороженностью. Я далек от мысли, будто у присяжных не возникнет желания поднять меня на рога. Обязательно возникнет, но параллельно с ним появятся мучительные угрызения совести, и в результате они отпустят меня на все четыре стороны.

– Я не разделяю вашего увлечения футурологией, – сказал я. – Поживем – увидим. Позвольте дать вам один совет: не спешите трубить победу. За какие-то несколько месяцев нам удалось раскрыть три убийства. Как вы сами понимаете, все это время мы не сидели сложа руки и накопили достаточно материала.

Салдивара растянул губы в неизменной улыбке с оттенком презрительной снисходительности.

– Мне крайне любопытно узнать, какой урожай доказательств вы собрали, – заверил он меня. – Однако держу пари на сто миллионов песет, что вам так и не удалось постичь той единственной духовно-эстетической связи, которая существует между мною и смертью Тринидада Солера.

– Сожалею, но не могу принять ваших условий. У меня нет таких денег, – отклонил я его оскорбительное предложение.

– Не волнуйтесь. Я поделюсь своими мыслями безвозмездно, так сказать, в счет социальных обязательств перед неимущими. И не делайте кислого лица – я же обещал вам все рассказать. Мне нечего опасаться, поскольку вы все равно не найдете им должного применения. Вы читали Томаса де Куинси, [88]88
  Томас де Куинси (Де Квинси) (1785–1859), – английский писатель. Предшественник декадентства, автор нашумевшего автобиографического романа: «Исповедь англичанина-морфиниста» (1822) и многочисленных эссе.


[Закрыть]сержант? – спросил он со злорадным блеском в глазах.

Я не верил собственным ушам. Этот тип окончательно свихнулся: его, закованного в наручники, везут к судье, чтобы потом отправить в тюрьму, а он разводит философию. Но, пораскинув умом, я решил плыть по течению.

– Мне еще не приходилось встречать преступника, столь обеспокоенного начитанностью следователя, сеньор Салдивар. И я бы добавил – столь отвратительного в своей навязчивости. Судя по всему, вы отказываете мне в эрудиции, но если речь идет об эссе «Убийство как разновидность изящных искусств», то я его читал.

– Неужели читали? И как вам оно?

– Милая чушь, не способная поразить воображения современного человека. Я редко следую его авторским наставлениям.

– Вы просто их недооцениваете, – отчитал меня Салдивар. – Прочтите еще раз и повнимательнее, тогда вы поймете: смерть Тринидада, рассматриваемая как убийство, в котором вы обвиняете меня, до мельчайших деталей соответствует идеальной модели, предлагаемой Томасом де Куинси. В первую очередь жертва отвечает четырем его требованиям – безобидный, ничем не примечательный человеком, еще не старый и с маленькими детьми. Далее сам способ – преступление осуществляется через посредника или цепочки посредников по канонам великого мастера классического убийства, Горного старца. [89]89
  Горный старец – реальное историческое лицо Хасан-ибн-Саббах, уроженец Северной Персии; объявил войну своим единоверцам мусульманам, а потом христианским рыцарям-крестоносцам. Основал орден ассасинов, отличавшихся крайним фанатизмом. Главная база секты находилась в горной крепости Аламут, и ее глава именовался «Горным старцем» или «Старцем с гор». Умер в 1124 году и оставил своим адептам разветвленную сеть убийц, действовавших по всей Европе и Азии.


[Закрыть]Надеюсь, вы не собираетесь отстаивать тезис, будто я убивал собственными руками.

– Интересно, сколько лет нам впарят, если мы выкинем этого старого пердуна на полном ходу? – осведомилась Чаморро, указав большим пальцем левой руки на Салдивара.

– Хотите, я крутану машину и врежусь в фонарный столб как раз с той стороны, где он сидит, – словно невзначай предложил Доминго. – Польем асфальт маслом, и все сойдет за обычную аварию.

Я, не дрогнув, выдержал взгляд Салдивара. Он буравил меня похотливыми миндальными глазками, уже потерявшими изрядную долю наглости.

– Вижу, вы плохо помните книгу, – атаковал я, не теряя темпа, взятого моими товарищами. – Де Куинси порицает отравление и абсолютизирует прямое физическое насилие. А в случае с Тринидадом Солером и беднягой Очайтой применяли все тот же яд, каким бы софизмом вам ни показалось данное заключение. И девушку убрали с дороги отнюдь не в открытом противоборстве. Убийцы орудовали под покровом ночи, что для обожаемого вами автора является достойной порицания вульгарностью. Вряд ли он одобрил бы подобные методы.

На этот раз Салдивар ответил не сразу. Он едва заметно кивнул головой, и его высокомерное лицо исказила судорожная гримаса.

– Не такой уж вы глупец, – оценил он меня. – По меньшей мере наделены достаточным объемом памяти для хранения гениальных мыслей других. Должен признать, ваши наблюдения скрашивают мне неприятные впечатления сегодняшнего дня. Насколько я вас понял, обвинение не ограничивается одним Тринидадом. Вы пытаетесь повесить на меня совершенно естественную смерть, которая, судя по вашему загадочному описанию, произошла с использованием ритуалов Вуду или чего-то в этом роде. В довершение всего, – девушка. Позвольте спросить: кто она?

– Уже поздно, сеньор Салдивар, – устало возразил я. – И мы здесь не для того, чтобы служить вам развлечением, как уже сказала моя напарница. Нам все ясно: тут и ваши манипулирования судом, и попытки пустить нас по ложному следу при помощи одной из газет, и прочие интриги. Бесполезные маневры – они только осложнят ваше положение.

– Я с вами абсолютно не согласен, – сказал Салдивар, мотая головой. – Вам потребуется нечто более убедительное, чем неправильно истолкованные факты и признания человека, сделанные ради спасения собственной шкуры. Я говорю серьезно, сержант. Подобно де Куинси, чьи моральные установки, очевидно, прошли мимо вас, я совершенно убежден в том, что убийство дело неправедное, а потому недопустимо в принципе. А Тринидад Солер был еще и моим другом. Об остальном я не имею ни малейшего представления.

Я старался понять выражение его лица: на нем читалась смесь обиды, холодной жестокости и едва заметного сарказма. Но ни тонкие прямые губы, ни пустой взгляд не проливали свет на его душевное состояние. Мы катили по шоссе, ведущему в Гвадалахару. Мне было неудобно смотреть на Салдивара с переднего сиденья, и я отвернулся, успев заметить, как за его спиной быстро опускалась осенняя мгла. Когда на тебя вдруг наваливается темнота, хочется взывать к памяти мертвых. И я вспомнил всех троих: непостижимого Тринидада, нежную Ирину и вспыльчивого Очайту. Потом от их имени, хотя находил подобную сентиментальность проявлением слабости, сформулировал вопрос:

– За что, Салдивар?

– Наверняка у вас есть уже готовая версия, – бросил он нехотя.

– Вы правы, – согласился я. – Девушку вы убили, потому что она для вас никто. Очайту – из мелочной гордыни: какой-то мужлан и вдруг осмелился пойти вам наперекор да еще затаскал по судам. Полагаю, вы вдоволь нахлебались повестками и в конце концов решили, что легче его убить, чем подкупать секретарей. В отношении Тринидада у вас было несколько мотивов. В случае вашего молчания я выберу тот вариант, на который мне укажет Эхеа. Даже если он не рассеет всех моих сомнений.

– Сожалею, но ничем не могу вам помочь, – сухо проговорил задержанный. – Думайте сами: воображения вам, слава богу, не занимать. А мне нечего добавить к сказанному, и я буду повторять одно и то же до тех пор, пока меня не отпустят на свободу. Я невиновен.

Салдивар сдержал слово. Когда его отправляли в тюрьму (это случилось незадолго до полуночи после бесплодного допроса и неприятной очной ставки с Эхеа), он продолжал заявлять о своей невиновности и угрожал окружающим расправой все с той же сардонической улыбкой на застывшем лице. Хотя Салдивар и был порядочной сволочью, нельзя не признать тот факт, что он до последнего момента сохранил силу духа и последовательность в поступках.