Текст книги "Нетерпеливый алхимик"

Автор книги: Лоренсо Сильва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Глава 18
Свет в конце туннеля

Мне еще не приходилось бывать на более мрачной церемонии, чем похороны Криспуло Очайта. Дважды женатый и дважды разведенный, причем с большим скандалом, он так и не обзавелся детьми. Правда, одна из его жен будто бы произвела на свет потомство, но от другого мужчины, и ходившие насчет его бесплодия слухи доводили Криспуло до исступления. Поскольку у покойного не осталось наследников, а при жизни он не позаботился об усыновлении ребенка, чтобы хоть как-то заполнить пустоту, то на погребении собралась лишь жалкая кучка служащих, столь же скорбных на лицо, сколь равнодушных в душе, озадаченных главным образом своим шатким положением в будущем да сохранением жалованья. И только присутствие самых верных слуг создавало видимость семейной обстановки. Над гробом, не обращая внимания на потоки слез, стекавших по его бурой, обожженной солнцем коже, плакал навзрыд огромный Эутимио, и время от времени раздавалось всхлипывание служанки, в чьи обязанности входило ведение домашнего хозяйства.

Священник монотонным голосом пробубнил панихиду, посулив в конце непременное воскресение из мертвых, после чего в дело вступили кладбищенские рабочие. Я никогда не понимал странного желания родственников завершать жизненный путь усопшего скорбным ритуалом с участием абсолютно чужих людей, которые, неуклюже топчась на узком отрезке пространства, опускают в яму громоздкий ящик под названием гроб. По-видимому, Очайта не успел сделать насчет похорон никаких распоряжений, поэтому вопрос решили в духе варварских традиций, представлявших собою не что иное, как изощренное издевательство над чувствами близких во всех своих проявлениях.

Когда гроб коснулся дна ямы, могильщики быстрыми, заученными движениями приступили к сооружению каменного надгробия. Большинство присутствовавших посчитали свой долг исполненным и, не дождавшись завершения работ, стали расходиться, тем более что некому было выражать соболезнование, хотя некоторые из не посвященных в интимную жизнь Очайты растерянно оглядывались в поисках членов его семьи. Скоро кладбище опустело; у могилы остался лишь Эутимио, и его исполинская фигура в строгом траурном облачении придавала зрелищу торжественно-печальный вид.

Мы остановились неподалеку и стали ждать. Эутимио, погоревав еще немного, отер заплаканное лицо тыльной стороной ладони и повернулся. Он узнал нас сразу, однако опустил глаза и семимильными шагами пронесся мимо, оставив после себя легкое завихрение воздуха. Мне пришлось его окликнуть, что я и сделал, вложив в голос всю почтительность, отмеренную мне Богом.

– Подождите, Эутимио, будьте так любезны!

Он затормозил на полном ходу и замер как вкопанный. Я подошел поближе и произнес приличествующее случаю заклинание:

– Сожалею.

Эутимио вскинул на меня покрасневшие от слез глаза. В них не чувствовалось прежней ненависти, впрочем, как и особой симпатии.

– Спасибо, – просипел он. – Что вам тут нужно?

– От него – ничего, – ответил я, указав на могилу.

– Тогда от кого?

– Покойному уже ничего не угрожает, – осторожно втолковывал я. – Да и вам нечего бояться, если вы ни в чем не замешаны, а только покрывали виновного. Расскажите о его делах, и мы тут же забудем о вашем существовании. Даю слово.

Эутимио против моего ожидания не разразился бранью. Он распрямил спину и с достоинством ответил:

– Мне нечего добавить к тому, что рассказал вам хозяин.

– Будьте благоразумны, Эутимио.

– Послушайте, господин сержант, – сдержанно начал он. – Не заставляйте меня твердить по сто раз одно и то же. Дон Криспуло не отличался святостью – что правда, то правда, но он был мужчина с большой буквы и никогда бы не нанес удара в спину. А сподобься он на эдакую подлость, я бы первый на него донес. Понятно?

– Понятно, Эутимио, – сдался я. – Извините за беспокойство в трудный для вас день, и еще раз примите наши соболезнования.

– Только один вопрос, – вмешалась Чаморро и незаметно поддала мне локтем в бок, намекая на мою забывчивость.

Великан посмотрел на нее с откровенным удивлением.

– В мое время гвардейцы держали рот на замке, пока не получали дозволения говорить у старшего по званию, – попенял он мне.

– Времена меняются, – уныло констатировал я. – Спрашивай, Чаморро.

– Вы не могли бы нам пояснить, от чего он умер? – поинтересовалась моя помощница.

Эутимио устремил взгляд вверх, словно желая получить ответ на небесах.

– От того же, от чего умирают все люди, дочка, – заявил он. – Вдобавок, у него на корню сгнила та штука, от которой он получал самое большое удовольствие в жизни. С ней давно происходило что-то неладное, но он не слушал докторов. По мне, так правильно делал. По крайней мере, мой хозяин жил и умер не по чужой указке, а как хотел того сам. А сейчас, коли вам не о чем больше спрашивать, я пойду своей дорогой.

Эутимио выждал несколько секунд, но, поскольку мы с Чаморро хранили молчание, он повернулся к нам спиной и ушел. Немного погодя мы увидели, как он влезает в «ягуар», потом машина тронулась с места и исчезла в осеннем мареве печального октябрьского утра.

Поездка в Гвадалахару и присутствие на погребении давали надежду придать более четкие очертания нашим смутным предположениям. Однако, вернувшись к полудню в Мадрид, мы с Чаморро вместо ясности испытывали странное ощущение: вроде бы перед нами наконец-то обозначился выход из бесконечно длинного и темного туннеля, но мерцавший в конце свет был настолько слаб и неровен, что мог погаснуть в любой момент. Стремительное развитие событий не позволяло нам растекаться мыслью по древу. Не успев войти в офис, я столкнулся с гвардейцем Сальгадо, единодушно признанной самой сексапильной девчонкой нашего подразделения. Проигнорировав Чаморро, она сообщила мне мягким грудным голосом:

– Вам звонили из Гвадалахары, господин сержант. Секретарь судебной палаты. Я записала его номер на Post-it [83]83
  Стикер (бумага для записей с клеевым краем) (англ.).


[Закрыть]и положила вам на стол.

Сальгадо неспроста назвала бумагу для заметок по-английски. Произнося буквы «с» и «т», она мило оттопыривала губки и пришепетывала, прекрасно сознавая, какое впечатление производит ее сладкоголосое пение на слабые мужские сердца. Когда-нибудь эта сирена, несмотря на свою смышленость и трудолюбие, нарвется-таки на неприятности. Словно в подтверждение моих опасений, Чаморро, заметив, что звук ее голоса вверг меня в полное помрачение рассудка, не преминула съязвить:

– Однажды Сальгадо получит премию за вклад в пополнение национального поголовья слюнявых самцов.

На этот раз моя помощница хватила через край. Не буду утверждать, будто меня совсем не трогали чары Сальгадо. Раньше мне приходилось работать с ней в паре, но все обошлось без глубоких сердечных ран. И сейчас я думал вовсе не о ней. Окончательно придя в себя, – в конце концов, меня здесь поставили для того, чтобы руководить обеими женщинами, а не служить мишенью для их острых дротиков – я строго сказал:

– Чаморро, сгоняй наверх к Валенсуэле. Одна нога здесь, другая там.

Она состроила мину, которая появлялась в тех редких (а может, и частых) случаях, когда я прибегал к сленгу, оскверняющему ее изысканный слух. На лице моей помощницы читались досада и в то же время обреченность от понимания, что приговор не подлежит обжалованию.

– Зачем? – спросила она настороженно.

– Мне нужен список судов, принявших к рассмотрению тяжбы между Очайтой и Салдиваром.

Чаморро встала, но сдалась не сразу. Прежде чем уйти, она поинтересовалась:

– Ты будешь звонить секретарю?

– Нет, Чаморро. Я не буду ему звонить.

– А вдруг речь идет о чем-то важном?

– Очень может быть. Чтобы знать наверняка, мне необходим список. И будь так добра, постарайся управиться до рождественских праздников.

Чаморро насупила брови и безмолвно удалилась. А я пошел за увесистой папкой с материалами по делу Тринидада Солера. В голове брезжила одна догадка, заставившая меня вновь обратиться к проделанной нами работе, и мое нетерпение до определенной степени оправдывало вспышку раздражительности против ни в чем не повинной Чаморро. Если мне не изменяла интуиция, то в этот момент некий неизвестный покатывался со смеху не только надо мной, но и над всеми нами, да так, что рисковал вывихнуть себе челюсть. Я отложил в сторону последние листы и сосредоточил внимание на начальной стадии расследования. Среди вороха газетных вырезок я выудил одну заметку, поспешно напечатанную в первый же день после трагедии и содержащую прозрачные намеки на связь между смертью Тринидада и темными махинациями на атомной станции. Ту самую заметку, где было опубликовано интервью с языкастым экологом, который, занимая в движении «зеленых» довольно скромное место, тем не менее оперировал закрытыми данными, и подобная осведомленность свидетельствовала о неоднократном нарушении тайны следствия. Я глянул на название газеты и сверил его с записями последних трех недель. Все оказалось, как я и предполагал.

– Надо же уродиться таким мудаком, – пробормотал я.

И для пущей убедительности я принялся колотить себя кулаком по лбу. За этим полезным занятием меня и застукала Сальгадо. Неизменно очаровательная, она шла к моему столу, придерживая рукой пистолет, болтавшийся на левом боку в такт ее движениям. Я, словно завороженный, не сводил глаз с ее грациозной фигурки, и меня вдруг посетила абсурдная по своей неуместности мысль, что никто, кроме нее, не умеет носить громоздкую плечевую портупею с таким непринужденным изяществом. Она же и выручила меня из идиотского положения:

– Вас опять просят к телефону, господин сержант.

– Кто?

– Какой-то странный тип. Похоже, иностранец. Я не разобрала фамилии.

Я в буквальном смысле сиганул через стол и, спотыкаясь, понесся к телефону под ошарашенным взглядом Сальгадо. Потом схватил трубку и закричал:

– Слушаю!

– Сержант? – спросил он. По шуму и громким возгласам, почти заглушавшим его голос, я понял, что он звонит из какого-то бара.

– Слушаю.

– Говорит Василий, – назвал он себя, хотя в этом не было никакой надобности. – Извини за поздний звонок.

– Незачем извиняться. Что у тебя?

– Одного типа на фотографии я хорошо знаю. Видел его по меньшей мере три раза. Прочитать тебе имя на обратной стороне снимка?

– Черт бы тебя совсем побрал, Василий!

– Как-как?

– Да читай же! – завопил я, еле сдерживая нетерпение.

Через полминуты я уже скакал вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. По моим подсчетам, Чаморро все еще находилась в кабинете у Валенсуэлы, но я столкнулся с ней в коридоре. Увидев мое искаженное судорогой лицо, она испуганно выставила вперед блокнот с записями и словно шпагой замахала им у меня перед носом.

– Вот список, – проговорила она.

– Расскажешь по дороге, – буркнул я, пыхтя и отдуваясь. – Только что звонил Василий. Они у нас на крючке, Виргиния. Наконец-то мы разгребли эту помойку.

– Неужели разгребли? – спросила она недоверчиво.

– Может, не до конца, – исправился я. – Но все же.

Пока я гнал машину, скрежеща тормозами на поворотах и распугивая сиреной недоумков, не желавших уступать нам дорогу в эгоистическом стремлении отвоевать несколько свободных метров в полуденной мадридской пробке, Чаморро успела прочитать мне список. Тяжбы были распределены по разным судам, но один из них привлек наше внимание симптоматичным совпадением: два процесса, где Очайту крепко приперли к стенке, близились к завершению, меж тем как многочисленные дела, заведенные на Салдивара еще в незапамятные времена, обросли мохом и грозили развалиться при малейшей попытке дать им ход.

– Хорошо, – пробурчал я, ловко увернувшись от «Фокстерьера», [84]84
  «Фокстерьер» – «сузуки джимни», крохотный двухместный внедорожник, прозванный фокстерьером за свой «собранный и прыткий характер».


[Закрыть]за рулем которого сидела беспечная девчушка-подросток. – Все сходится.

За три квартала до цели мы сбросили скорость и убрали проблесковый маячок, а потом заняли наблюдательную позицию напротив уже знакомого нам здания. Часы показывали пять минут третьего, значит, он еще не выходил. Я позвонил в отдел и попросил соединить меня с майором Перейрой. Наскоро изложив ему суть последних событий, я попросил разрешение действовать по новому плану в связи с изменившейся обстановкой.

– Добро, – лаконично ответил Перейра. – Доложи, когда все закончится.

– Слышала? – спросил я вконец растерявшуюся Чаморро.

Ожидание напрягло наши нервы до предела: моя помощница грызла ногти, бросая на меня тревожные взгляды, я судорожно сжимал руль и все время облизывал пересохшие губы. Через десять минут мы увидели отъезжавшую от здания машину и узнали сидевшего за рулем человека. Это был он. Я позволил ему вклиниться в транспортный поток и доехать до светофора. А сам, сделав Чаморро знак установить мигалку, дал газ и рванул по встречной полосе, потом круто вывернул руль и, чувствуя, как дымится резина, перегородил ему дорогу. Передо мной мелькнуло его оцепеневшее от страха лицо, затем силуэт Чаморро, выскакивавшей из машины. Она находилась ближе, чем я, и настигла его первой, как раз в тот момент, когда он открывал переднюю дверцу.

– Что происходит?! – вскричал он в негодовании.

– Вы задержаны, – объявила Чаморро и потянулась к нему с наручниками.

Он отдернул руки, низко пригнулся и с дьявольским проворством ударил мою помощницу в живот. Я подоспел на помощь ровно через две секунды. Чаморро, скорчившись от боли, лежала на асфальте, а нападавший дал стрекача, устремившись наперерез движению, к тротуару. На мгновенье я наклонился над Чаморро:

– Ты в порядке?

– Догони его, будь он проклят, – еле слышно простонала она, и в ее голосе слышался упрек.

Я бросился за ним вслед. Он опережал меня метров на тридцать, и, судя по его скорости, мне было бы трудно сократить разделявшее нас расстояние. Я понял, что он хороший спортсмен, не только по той ловкости, с какой он уложил Чаморро на асфальт, но и по ритмичному движению ног. Мне же приходилось рассчитывать только на свою выносливость, а потому я поставил себе цель не отпускать беглеца слишком далеко и взять его измором.

Он завернул за угол какого-то здания и выскочил на пешеходную зону, окруженную жилыми домами, но тут случилось непредвиденное: на ступенчатом спуске у него подвернулась нога, и он кубарем покатился вниз. Вот и ладушки, злорадствовал я, в другой раз поостережется надевать дорогие штиблеты для кувырканий на свежем воздухе. Мадридские закоулки – это ему не устланный коврами паркет.

Он не сумел быстро подняться и, потеряв темп, угодил прямо в мои объятия. Я обхватил его за плечи и крепко прижал стене, намереваясь надеть наручники. Но мой противник оказал яростное сопротивление. Даже с разбитой лодыжкой, он умудрился развернуться и со всего маху заехал мне кулаком в лицо. До сих пор не могу понять, как я не потерял сознания. Только помню, мы покатились вниз, и он продолжал наносить мне удары, один ощутимее другого, а я, не ослабляя бульдожьей хватки, пытался влепить ему ответную затрещину. Ни один из редких прохожих не задержался, чтобы остановить побоище. Оно и к лучшему. Даже если кто-нибудь вмешался бы в драку, то наверняка не на моей стороне, поскольку я был хуже одет. Казалось, чинимой надо мной расправе не будет конца, но тут за спиной нападавшего зазвучал благословенный женский голос:

– Прекрати, ублюдок!

Тот медленно поднялся на ноги, припадая на одну ногу. Пистолет Чаморро смотрел ему прямо в затылок.

– Руки за голову. Дернешься, и я вышибу тебе мозги. Любой суд признает мои действия правомочными, потому что они совершены в состоянии необходимой обороны, – достаточно взглянуть на моего напарника.

Меж тем у ее напарника, то бишь у меня, все смешалось в кровавом тумане, и он едва различал контуры Чаморро с упавшей на лицо прядью волос. Она на все лады склоняла поверженного врага, услаждая мой слух такими вычурными ругательствами, что я, несмотря на боль от полученных травм, почувствовал себя на седьмом небе. Неожиданно перед глазами возник образ разъяренной Вероники Лейк в незабываемой сцене из «Огневой женщины», которая разыгрывалась в самом начале фильма. Я никогда не видел Чаморро в подобном амплуа и пообещал себе при первой же возможности разыскать в видеотеке запись фильма и освежить память. Отвлекшись этим немаловажным соображением, я потратил еще несколько секунд на то, чтобы освидетельствовать целостность своих конечностей и защелкнуть наручники на запястьях задержанного.

– Какой неприятный сюрприз, сеньор Эхеа, – сказал я, вытирая кровь с губ. – Никак не ожидал от вас такой прыти. Вроде бы благородный кабальеро,а ведете себя словно последняя шпана.

– Пошел бы ты в задницу, держиморда!

Я ни разу не позволил себе ударить беспомощного человека, но в случае с Эхеа чуть не нарушил правило. Однако сдержался и для сведения счетов прибег к словесной форме, вложив в нее как можно больше яда.

– Разумеется, насчет задниц вы не в пример компетентнее нас. И мы сгораем от желания ознакомиться с вашим бесценным опытом по пребыванию в столь уютном местечке. Но прежде я напомню вам ваши права.

Я дотошно зачитал ему права, пока тащил его за шкирку к машине. Родриго Эхеа выдержал экзекуцию, не моргнув глазом.

– Требую адвоката, и немедленно, – сказал он.

– Разумеется. Вашего личного или вас устроит любой?

– Личного, – ответил он с вызовом. – Гутьерреса-Рубиру.

– Не знаю такого, – ответил я невозмутимо. – Вам, должно быть, известно, сколько крючкотворов развелось в нашей стране, – имя им легион. Однако не беспокойтесь, мы найдем его телефон. У нас есть список членов Адвокатской коллегии.

Мне совсем не улыбалось, чтобы Эхеа разыграл сцену незаконного задержания и выбивания свидетельских показаний с нарушением процессуальных норм. Поэтому, прибыв в отдел, мы сразу позвонили в офис Гутьерреса-Рубиры. Но трубку никто не снял, видимо, все ушли обедать. Мы оставили сообщение на автоответчике и вернулись к задержанному.

– Ваш адвокат не отвечает. Вы все еще настаиваете на его присутствии?

Эхеа опал точно проткнутый булавкой воздушный шарик Он ослабил узел галстука, и, похоже, до него стала доходить серьезность своего положения. В это время в комнате появилась тяжелая артиллерия в лице майора Перейры, заблаговременно предупрежденного Чаморро.

– По вашему указанию прибыл, господин майор! – отрапортовал я.

– Это он?

– Он самый.

Перейра одарил его суровым, пронизывающим до костей взглядом, который приводил в трепет даже такого видавшего виды субъекта, как я. Майор был прямо-таки рожден для ношения мундира и умел внушать к нему почтительность. Эхеа опустил глаза и стал нервно выкручивать пальцы, щелкая суставами.

– Кого ждем? – осведомился Перейра.

– Адвоката.

Перейра сложил руки за спиной, вздохнул и сказал, обращаясь к Эхеа:

– К чему вам адвокат? Опасаетесь применения недозволенных форм допроса? Но в нашем отделении пока еще никого не избивали. А если вы рассчитываете на адвоката, то напрасно, – он вряд ли вас отсюда вытащит. На такое способен разве только волшебник, но до него надо еще добраться. Так что перестаньте хорохориться и решайтесь: не съедят же вас тут, в самом деле.

Сказав это, он удалился, не дав Эхеа времени ответить. Перейра использовал один из самых результативных методов, имевшихся в его арсенале – заронить в душу противника сомнения и удалиться, не вступая с ним в пререкания.

– Слышали, что сказал господин майор? – спросил я. – По закону вы будете находиться у нас семьдесят два часа, и кто знает, чем кончится ваше пребывание в камере, особенно если нам взбредет в голову какая-нибудь блажь. Ни один судья не сможет применить к вам «habeas corpus», [85]85
  Habeas corpus (лат.) – начальные слова закона о неприкосновенности личности, принятого английским парламентом в 1679 году.


[Закрыть]– вы юрист и должны понимать. Поэтому советую выбрать другую линию поведения, а именно – тесное сотрудничество со следствием. Но прошу отметить, мы не оказываем на вас давления. Желаете видеть вашего адвоката – ждите.

Эхеа находился на грани срыва. Он теребил пальцами свой роскошный шелковый галстук, будто хватался за ниточку, невидимо соединявшую его с окружающим миром, который рушился у него на глазах.

– Право, соглашайтесь, – уговаривала его Чаморро мягким, убаюкивающим голосом. – У нас хватит доказательств, чтобы довести дело до суда. Вопрос в том, захотите ли вы принять на себя всю вину?

Эхеа посмотрел на нее круглыми как блюдце глазами. На какое-то мгновенье в них сверкнул проблеск надежды, что мы блефуем, но тотчас погас; по-видимому, он отдавал себе отчет, насколько изменились обстоятельства со времени нашей первой встречи, когда мы вынуждены были принять за чистую монету его наглую ложь и ушли от него не солоно хлебавши. А может, он просто испугался, приписав нам излишнюю осведомленность.

– Меня сдал этот русский козел, верно? – спросил он, хищно показав зубы.

– Белорусский, – бесстрастно уточнил я.

Эхеа поднес руки к лицу и, прикрыв глаза, надолго замер в неподвижной позе. Потом сломался и заговорил:

– Получается, он меня видел. Я подозревал что-то в этом роде, но не ожидал, что он меня вспомнит, и менее всего, что вы сообразите показать ему фотографии.

– В таком случае, вы поступили крайне неразумно, – посетовал я, стараясь не ранить его самолюбия. – Вам бы бежать без оглядки, а вы остались в Мадриде. Напрасно: днем позже, днем раньше, но мы бы связали концы в прочный узелок даже без посторонней помощи.

Эхеа сидел с отсутствующим видом. Придя в себя, он злобно спросил:

– Где прячется этот сукин сын?

Значит, они искали Василия. Теперь я понимал, почему тот доверил номер мобильного телефона только мне и старательно избегал всяческих контактов с правосудием. Предусмотрев единственный канал связи, русский спасал свою жизнь.

– Он – свободный дух, – ответил. – Летает, где хочет.

Эхеа остервенело, словно хотел содрать с себя кожу, потер лоб. Он никак не мог поверить в провал тщательно продуманной многоходовой комбинации.

– Попасться из-за какой-то ничтожной ошибки! – пожаловался он, пылая негодованием. – Одна ошибка – и все полетело к чертям. В уме не укладывается, мать твою…

– Вы наделали много ошибок, – возразил я. – И я бы на вашем месте не мнил себя совершенством, хотя вам не откажешь в изобретательности. Сколько веревочке ни виться, а концу быть.

Как я ни старался вывести Эхеа из оцепенения, он все равно возвращался к мысли о своей неудаче.

– Что я никак не могу понять, сеньор Эхеа, – отвлекал его я, – так это вашего недостойного поведения по отношению к покойному. Разве мало убить человека? Для чего вам понадобилось глумиться над телом?

– Нет, нет! Здесь вы ошибаетесь, – пробормотал он в отчаянии. – Смерть произошла случайно. Мы не хотели его убивать, клянусь. Только сфотографировать. И ничего не знали о таблетках, иначе не стали бы пичкать его наркотиками.

– Красивая сказка, – заметил я. – Главное, с трогательным концом. И подобно всему возвышенному, совершенно бесполезна. Но коль скоро вы мастер на выдумки, расскажите нам еще одну сказку, например про девушку с пулей в затылке. Одно это убийство тянет на двадцать лет тюрьмы – вполне достаточный срок, который с лихвой вознаградит нас за потраченные силы и время.

Эхеа онемел. Он никак не хотел понять безнадежности своего положения.

– В выработанной вами тактике не чувствуется творческого подхода, кроме того, она малоэффективна, сеньор Эхеа, – посочувствовал я ему. – Любой захудалый мазурик обставил бы дельце в тысячу раз лучше, чем доктор всех известных миру наук, каковым вы себя полагаете. Я готов дать вам пятнадцать минут, чтобы вы одумались и немного пришли в себя. Не хотелось бы злоупотреблять вашим состоянием.

– Что еще я сделал не так? – спросил он, начиная приходить в себя.

– Всего не перечислишь, – ответил я рассеянно. – Взять хотя бы свинцовый контейнер для Очайты. С вашей стороны было наивно рассчитывать на безнаказанность. Над радиоактивными материалами осуществляется многоступенчатый контроль, и одной фальсификацией карточек тут не обойтись.

– Дьявольщина! – воскликнул Эхеа, сраженный моими доводами.

– Я повторю вам еще раз – настаивала Чаморро, воспользовавшись переломным моментом. – Висящее на вас преступление слишком серьезно. И вам невыгодно расплачиваться за него в одиночку.

У Эхеа вырвался истерический смех.

– Как вы сказали? Нелепость какая-та, – петушился он.

– Сотрудничество со следствием будет для вас лучшим выходом, – строго предупредил я. – Вы даже сможете оказать нам некоторую помощь. Нас очень беспокоит содержимое свинцового контейнера. Где он находится?

Эхеа замер, обводя комнату блуждающим как у помешанного взглядом.

– Гениальная задумка, – признал он, раздув щеки от гордости. – И реализована не без изящности. Контейнер лежит под передним сиденьем «ламборгини дьябло».