Текст книги "Запрос в друзья"

Автор книги: Лора Маршалл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Глава 29
2016

Сегодня я решила сама отвести Генри в школу. Убедившись в том, что он пересек игровую площадку и забежал в класс, я отправляюсь в школьную администрацию. Миссис Харпер, как обычно, буравит всех своим пронзительным взглядом из-за стеклянной перегородки. На другом конце кабинета ее помощница мисс Уоллис нервно складывает документы в папки огромного архивного шкафа. Из вежливости я выжидаю минуту-другую, пока миссис Харпер колотит по клавишам компьютера, занимаясь более насущными делами, чем общение со мной. Наконец она соизволяет повернуться ко мне.

– Чем могу помочь?

– Я Луиза, мама Генри Паркера. – Мне приходится повторять это всякий раз, когда я к ней обращаюсь. То ли она действительно не может меня запомнить, то ли наказывает за что-то: за то, что я не прихожу каждый день к школьным воротам встречать сына, или за то, что у нас с ним разные фамилии. – Я хотела бы еще раз уточнить правила, которыми вы руководствуетесь, когда забирают детей из школы.

– Да? – Если бы у нее были очки, она бы посмотрела поверх них. Атмосфера в комнате падает на несколько градусов: я совершила немыслимое – подвергла сомнению компетентность школы.

– Дело в том, что в данный момент у меня есть основания для беспокойства, и я хотела бы убедиться в том, что никто не сможет забрать сына без моего разрешения.

– Но вы ведь редко приходите за ним сами? – справляется она с плохо скрываемым презрением. «Хорошо тебе, – думаю я, – с твоей уютной работенкой в школе, трудишься, пока уроки не закончились».

– Нет, он ходит на продленку, – отвечаю я как можно более спокойным голосом. – Но это постоянная договоренность, о которой школе известно. Я имею в виду других людей, которые могут прийти за ним.

Я вижу, как сверкает ее взгляд в предвкушении скандала.

– Вы говорите об его отце? – Она понижает голос: – Может быть, мне стоит назначить вам встречу с директором? – Она поворачивается к экрану и открывает ежедневный календарь.

– Нет! С отцом все в порядке. – Ее брови взлетают вверх. – Я не имею в виду родственников.

Она издает вздох.

– Миссис Паркер, я могу вас заверить, мы не позволим… – Она замолкает лишь на долю секунды, но я успеваю отметить, что она не может точно вспомнить, какой из детей – мой сын. – Мы не позволим, чтобы Генри отправился домой с кем-то, кроме его собственных родителей. Няня или кто-нибудь из ваших хороших знакомых могут забрать его только по вашему разрешению.

У меня нет другого выхода, кроме как удовлетвориться ее ответом, но ухожу я с тяжелым сердцем. Я бы желала держать Генри около себя все время. Когда его нет рядом, я испытываю физическую боль от тревоги, как будто меня рассекают мечом.

Однако я не могу избежать сегодняшней встречи в Норвиче. Я очень долго и целенаправленно изолировала себя от окружающего мира, создавала новую жизнь в Лондоне, но прошлое не оставляет меня в покое, оно притягивает меня, как магнит, силе которого я не могу противостоять. Где-то в недрах стоящего перед моим мысленным взором здания со стеклянным фасадом меня ждет детектив-инспектор Рейнолдс. О чем она думает? Подозревает ли меня в чем-то, или я для нее – одна из многих свидетельниц, которых ей надо опросить; последняя в списке? А может, у нее совсем другой образ мышления и ее учили исходить из того, что любой свидетель может владеть важной для следствия информацией. Или, того пуще, она почувствовала во мне нечто: определенную неуверенность или осторожность. И она планирует неожиданно наехать на меня, избрав какой-то изощренный способ допроса. Я должна быть наготове. Я должна быть настолько убедительна в своей истории, чтобы она не сумела заманить меня в ловушку.

Девушка в форме провожает меня в комнату для допросов, всю дорогу она болтает о чем-то малозначительном. Мы успеваем обсудить множество типично британских тем: погоду, пробки на дорогах, преимущества и недостатки одностороннего движения. Никак не могу просчитать: это такой способ расслабить меня перед боем или она по жизни зануда?

Я усаживаюсь на краешек пластикового стула под фосфоресцирующим светом неоновых ламп и передвигаю по коричневой столешнице картонный стаканчик. Украдкой высматриваю тайное двухстороннее зеркало, но потом решаю, что его роль играет камера видеонаблюдения на стене.

Открывая дверь, детектив-инспектор Рейнолдс говорит по мобильному, но быстро заканчивает беседу и одаривает меня улыбкой. Она крупнее, чем мне запомнилось с первой встречи, хотя в малюсенькой комнате все кажется больше, чем есть на самом деле. Я замечаю у нее на щеке родинку и красные пятна на веках.

– Луиза. Как вы поживаете?

– Спасибо, нормально. – «Очень хорошо» было бы перебором.

– Это детектив-сержант Стеббингс. – Она указывает на высокого мужчину лет пятидесяти, который вошел вслед за ней и тоже сел напротив меня.

Я узнаю в нем мужчину, который сопровождал Рейнолдс в тот день, когда они приезжали, чтобы забрать Пита около офиса «Фостер и Лайм».

Рейнолдс сразу же начинает задавать вопросы. Никакой светской болтовни про погоду. Мы еще раз проговариваем то, о чем уже говорили ранее, но только на этот раз я готова ответить на возможные вопросы про Пита. Да, я общалась с ним во время вечера. Он мне показался абсолютно нормальным, в хорошем настроении. Я видела, как они ссорились, но не думаю, что видела его после этого; он, должно быть, уехал. Она определенно пытается прояснить эту линию допроса, но, поняв, что это никуда ее не приведет, сдается и переключается на другую тему.

– Хорошо. У нас есть свидетель, который утверждает, что Софи довольно долго общалась с Сэмом Паркером и Мэттом Льюисом. Вы это подтверждаете?

– Да. В школе они были близкими друзьями с Софи.

– Вы думаете, они были больше, чем друзья? Или кто-то из них?

– Ну, Мэтт запал на нее тогда, но я не могу сказать, было ли что-нибудь между ними. Они флиртовали, но я думаю, дальше этого не пошло, по крайней мере, с ее стороны.

– А с Сэмом?

– Нет, – тут же реагирую я. – Только не с Сэмом.

Слишком быстро. Рейнолдс начеку, она проявляет интерес.

– Почему вы так уверены?

– Не знаю, вы уже в курсе, что мы с Сэмом были женаты? Два года назад мы расстались.

– То есть у вас была подростковая любовь?

– Нет. – Какое отвратительное определение. Похоже, она тоже так считает, потому что эти слова даются ей с усилием. – Я встретила его через много лет после окончания школы. Мы столкнулись случайно в Лондоне десять лет спустя, в 1999 году.

– А почему вы думаете, что у них с Софи никогда не было романа?

– Ну, я… – А с чего я в этом так уверена? Потому что она знала, что он мне нравится? Неужели я верю в то, что это могло ее остановить? Потому что Сэм никогда об этом не рассказывал? Может, он и рассказал бы, ведь ко времени нашей встречи это все уже быльем поросло.

По мнению Рейнолдс, молчание мое красноречиво. Она продолжает:

– А что после школы – Софи поддерживала связь с Мэттом или Сэмом или еще с кем-то из одноклассников?

– Думаю, она поддерживала отношения с некоторыми людьми. Она говорила мне, когда мы виделись накануне вечера выпускников. Она общалась с Клэр Барнс и с Мэттом Льюисом. Может быть, еще с кем-нибудь.

– Могли у Софи быть сексуальные отношения с Мэттом после окончания школы?

– Нет, она ничего не говорила об этом. Просто они встречались время от времени.

– А с Сэмом? Она виделась с ним после учебы?

– Насколько я знаю, пока мы были вместе, Сэм с ней не встречался. Но я не могу сказать, что было в последние два года. Мы общаемся только из-за Генри, нашего сына.

При упоминании имени Генри у меня сдавливает грудь. Из-за меня он может оказаться в опасности. У меня возникает желание прекратить сопротивление, рассказать все Рейнолдс, умолять ее защитить сына. Но я стараюсь мыслить рационально. Что угрожает Генри? После вчерашнего я не спущу с него глаз. В школе ему ничего не грозит. Сегодня его забирает Сэм. Утром я спросила у него, не собирается ли он повести Генри куда-нибудь, но он написал, что планирует зайти за ним и сразу отправиться домой. Генри четыре года, и он всегда под присмотром. Я могу его защитить.

Рейнолдс все еще вопросительно смотрит на меня.

– Все закончилось не очень хорошо, – говорю я. – Между мной и Сэмом.

– Что произошло?

– Он бросил меня ради другой женщины. – Я до сих пор ненавижу эти слова, ненавижу саму жесткую, голую правду, стоящую за ними. Меня одной ему не хватило, хотя я и отдавала ему все, что у меня было. – Послушайте, это не имеет отношения к тому, что случилось с Софи.

Она пожимает плечами, как бы говоря, что не мне судить об этом.

– Хорошо. Какой показалась вам Софи на вечере? В свете того, что произошло впоследствии, может быть, что-нибудь показалось вам необычным?

– Она чувствовала себя отлично. Довольная, если не считать разборку с Питом, хотя я не могу представить, что послужило причиной их ссоры. Но, честно говоря, я бы не поняла, будь что-то не так. Как я вам уже сказала, мы с Софи не встречались больше двадцати пяти лет, за исключением того вечера пару недель назад.

– А вы, вы встречались с бывшими одноклассниками? Кроме Сэма.

– Нет. Это были не самые счастливые годы моей жизни.

– А Сэм? Вы говорили, что он контактировал с Софи. Что насчет других ваших школьных друзей? Он с кем-нибудь из них встречался?

– Иногда он общался с Мэттом Льюисом, но не часто. Боюсь, я этим не интересовалась. Счастливые воспоминания и тому подобное.

Я слукавила. Не то чтобы я не интересовалась их общением, скорее не хотела иметь ничего общего с Шарн-Бей и учебой в школе. И мне было непонятно, почему Сэм не разрывал эти связи. Когда он возвращался после своих встреч с Мэттом, я прикидывалась спящей и бормотала, что выслушаю его утром. А наутро находила повод уйти из дома пораньше.

– А другие гости? Мы опросили барменов и уборщиков, но ведь на вечере был учитель, мистер Дженкинс?

– Да, был.

– Я правильно понимаю, он преподавал у вас?

– Да, это так. – В самом деле, не подозревают же они его?

– Вы с ним разговаривали? Вы видели его в процессе вечера?

– Мистера Дженкинса? Только, когда я входила в зал. Он стоял в дверях. А что, кто-то что-то сказал?

– Что вы имеете в виду? – Ее лицо остается непроницаемым.

– Ну… когда мы учились, по школе ходили всякие слухи про него. Что он якобы… как сказать… извращенец. Любил подглядывать за девочками в раздевалках, такого рода слухи.

– Понимаю. – Она ничем себя не выдает.

– Но я не представляю, есть ли под этим основания. Мне он ничего не сделал, и я никогда не слышала жалоб из первых уст. Всегда кто-нибудь рассказывал со слов других людей. Вы же знаете подростков и как рождаются слухи. Я бы не стала утверждать, что он… вы понимаете…

– Разумеется.

Рейнолдс пристально смотрит на меня, ее руки лежат на столе ладонями вниз.

– Я могу понять, что вы много лет не общались с Софи, что вы почти ничего не знаете о ее взрослой жизни, но мы расследуем различные версии, – поясняет она. – И мы не можем снять со счетов тот факт, что убийство произошло во время встречи выпускников, имеющей отношение к прошлому. Может быть, в ваши школьные годы случилось что-то, что могло быть связано с этим событием?

Я думаю о том, с каким вызовом смотрела на меня Мария со снимка в моем компьютере; о том, как Софи прислонилась к витражу, готовясь к предстоящему; о Тиме, стоящем на дорожке и отчитывающем фигуру в черном пальто; о золотом кулончике-сердечке, зажатом пальцами шестнадцатилетней девушки целую вечность тому назад.

– Нет, – отвечаю я. – Ничего не было.

Глава 30
2016

Выйдя из участка, я стараюсь идти ровным шагом на средней скорости, на случай если Рейнолдс наблюдает за мной сверху из окна. Моя машина припаркована на многоуровневой стоянке по соседству, но я прохожу мимо входа, успокаиваясь под стук своих каблуков об асфальт. С гипнотическим постоянством мимо меня проезжают машины, создавая фон моим мятущимся мыслям.

Как получилось, что я снова солгала полиции? Я вспомнила другого детектива, приятного мужчину. Не имею представления, что рассказала ему обо мне мать Марии, Бриджит, но, кажется, он так и не заподозрил никакого злого умысла. Ему было достаточно показаний Эстер, сказавшей, что Мария пила алкоголь в течение вечера, чтобы вывести самое вероятное заключение – трагическая случайность. Когда мы уходили домой в тот вечер, дождь уже начался и продолжался всю ночь; этот безжалостный поток смыл всякую надежду найти улики. И только Софи, Сэм, Мэтт и я точно знали, до какой степени трагизма придется растянуть значение термина «несчастный случай», чтобы считать верной официальную версию следствия. По крайней мере, я считала, что знали об этом лишь мы.

Я уже далеко отошла от полицейского участка, но меня не покидает ощущение, что кто-то следит за мной. Затылком чувствую чей-то взгляд, он печет, как солнечный луч – с виду неопасный, но на самом деле чреватый ожогом. Я ускоряю шаг, оставаясь настороже, стараясь делать вид, что просто тороплюсь, как человек, который боится пропустить поезд или опаздывает на встречу. Достигнув центра города, я пристраиваюсь к толпе туристов и ныряю в «Маркс и Спенсер», в его успокаивающую атмосферу. Как им удается добиться того, чтобы во всех их магазинах пахло одинаково? В секторе питания, невидящим взором уставившись на сэндвичи с тунцом и кукурузой и салатом из курицы, я снова чувствую, что кто-то на меня смотрит. Стараюсь не отводить взгляда от сэндвичей, но щеки помимо воли заливаются краской. Справа от меня – замученная женщина с двумя маленькими детьми, которые клянчат у нее сладости. За ней стоит седеющий мужчина в видавшем виды костюме и тоскливо глядит на прилавок с обезжиренными блюдами. Мой взгляд скользит дальше и упирается в Тима Вестона. Он улыбается и машет мне рукой, обходя бизнесмена и женщину с детьми.

– Луиза, привет. Что ты тут делаешь?

– Покупаю сэндвич, – натянуто усмехаюсь я, чтобы скрыть свою нервозность. Он что, следит за мной?

– Так-так. Значит, ты приехала в Норвич, чтобы купить сэндвич? А ты в курсе, что в Лондоне тоже есть магазины «Маркс и Спенсер»? – Тон у него насмешливый, но я слышу обвинительные нотки.

Я сдаюсь.

– Я только что была в полицейском участке. Меня вызывали насчет Софи Хэннигам. – Нет смысла избегать этой темы.

– О боже, ну конечно. Я слышал об этом, – упавшим голосом говорит он. – Это так ужасно. Ты знаешь… есть новые подробности?

– Да нет. Понимаешь, они хотели поговорить со мной, потому что я была на вечере. Разговаривала с ней. – И почему я стараюсь оправдаться перед ним?

– Понимаю, понимаю. Просто то, что случилось, так ужасно.

Мы неловко замолкаем.

– Ты какой берешь? – наконец спрашивает он.

Я смотрю на сэндвичи в обеих руках, затем засовываю один из них обратно в холодильник, и мы вместе идем к кассам. Мы молча расплачиваемся и, выйдя из магазина, шагаем по тротуару.

– Тебе в какую сторону? – спрашивает он.

– Обратно к машине. Я припарковалась около полицейского участка. – Я машу рукой в направлении Бетел-стрит.

– Я тебя провожу, если ты не против.

Вообще-то я против. Между нами столько всего невысказанного, и не только с моей стороны, с его тоже. Мне неуютно при мысли о том, как мало, в сущности, я знаю о нем, и не имею понятия, что он знает обо мне. Мы останавливаемся на тротуаре, чтобы перейти улицу с односторонним движением. Я плохо знаю здешние улицы, поэтому смотрю не в ту сторону, и, когда выхожу на проезжую часть, прямо на меня летит автомобиль. Мой мозг реагирует не так быстро, как едет машина, и, высунувшись на дорогу, я лишь успеваю почувствовать, как Тим вцепляется мне в плечо и оттаскивает назад.

– Прости, – говорит он, видя, как я растираю плечо. – Тебе больно?

– Ничего, нормально. – Я нервно смеюсь. – Думаю, было бы хуже, если бы ты не схватил меня.

– Да они безумные, эти местные водители. Носятся, как по гоночной трассе.

Мы осторожно переходим улицу и продолжаем путь в молчании. Я не могу не думать о той фигуре, которую видела рядом с ним на школьной дорожке.

– Значит, ты все-таки решил не ходить на встречу выпускников? – наконец спрашиваю я.

Я вспоминаю, как Тим размахивает руками и кричит, а после уводит, обняв, неизвестную фигуру в черной куртке. Тим замыкается в себе.

– Да, я пришел к выводу, что это плохая идея. У меня теперь своя жизнь. Лучше оставить прошлое в покое.

Так вот чем он занимался на школьной дорожке. А кто с ним там был?

– Вся эта суета на «Фейсбуке», – продолжает он. – Какие-то люди из прошлого находят тебя… Так просто в этом увязнуть. Но к чему все это, ну правда? Лучше сосредоточиться на настоящей жизни, той, которой ты живешь. После того, что произошло… с Марией, наша семья навсегда изменилась.

– Угу. – Я так боюсь себя выдать, что мне страшно ему отвечать.

– Я почувствовал, что если приду на встречу, то потащу за собой этот груз. А мне это надо? Так ты… ты не представляешь, что именно произошло с Софи?

– Ни малейшего представления.

– Я слышал, она привела на встречу какого-то малого? Она была с ним едва знакома.

– Да, Софи была не одна. Я не уверена, что они хорошо друг друга знали. – Что-то в расспросах Тима вызывает у меня стойкое нежелание делиться с ним информацией.

– Прости, я не хочу, чтобы ты подумала, будто я сплетничаю или осуждаю подобные отношения, – говорит он, явно уловив мой настрой. – Я не знал, что вы с Софи по-прежнему близки.

– Мы не близки. Я имею в виду, мы не были близки. Мы не виделись со школы.

– О, ладно. Какая ирония: я не пошел на вечер выпускников, потому что не хотел копаться в прошлом, но, похоже, прошлое все равно залепило мне звонкую пощечину.

– Мне знакомо это чувство, – говорю я.

Чем бы ни разрешилась эта история, я все равно буду испытывать те же чувства, что и сейчас. Я таскала этот груз на своих плечах всю жизнь. Он ворочался, порой становился тяжелее, но никогда не покидал меня, и я не вижу возможности избавиться от него.

– Я понимаю свою мать, – говорит Тим. – Но я никогда не верил в то, что Мария покончила с собой. Знаешь, она была сильнее этого. Даже когда начались все эти неприятности в ее старой школе в Лондоне, я ни на минуту не верил, что она сдастся.

На один жуткий миг мне кажется: он намекает на то, что кто-то другой приложил руку к ее гибели, но он продолжает:

– Я уверен, полиция была права. Должно быть, она выпила больше своей обычной нормы и заблудилась, или пошла на скалы, чтобы уединиться, побыть подальше от всех. А потом она могла оступиться или… ну, я не знаю. Я уже думал, что перестал переживать из-за этого, как тут происходит такое с Софи, и все снова вылезает наружу.

– А что случилось в Лондоне? – Мне же так никогда и не рассказали. Может быть, настал момент все узнать.

– А она что, тебе не рассказывала?

– Да нет. – Она пыталась, да я ей не дала. Я понимала, что если подпущу ее к себе слишком близко, никогда не смогу оттолкнуть, если возникнет надобность.

– С ней вместе учился парень, с которым она дружила. Но в какой-то момент он захотел большего и признался ей в любви. Она ответила, что ей это неинтересно, предложила остаться друзьями. Однако после этого ей стало некомфортно с ним общаться, и она перестала с ним встречаться, стала меньше проводить с ним времени. И тут началось.

– Что именно?

– Сначала он подбрасывал ей в портфель записки типа: «Почему ты больше не хочешь со мной встречаться?», «Я знаю, нам суждено быть вместе». Потом стал поджидать ее по утрам около дома, чтобы проводить в школу, а когда она отказывалась, шел в нескольких метрах позади нас.

– Вы кому-нибудь говорили об этом? Родителям?

– Сначала нет. Понимаешь, когда все это началось, мы просто смеялись. И потом, в восьмидесятые подростки не жаловались родителям. Не так, как сегодня. Считалось, что мы сами должны решать свои проблемы. Надеюсь, моя дочь не будет такой, когда подрастет.

Как я его понимаю! Генри еще мал, он рассказывает мне обо всем, что с ним происходит. Его жизнь для меня – открытая книга, но даже дочери Полли намного откровенней с ней, чем я была со своими родителями. Когда я была подростком, даже до исчезновения Марии, та жизнь, которую я вела при родителях, была абсолютно параллельна остальному существованию – моей настоящей жизни, как я это понимала тогда. Если Полли спрашивает своих девочек, как прошел их день, они выкладывают ей все: про соперничества и разногласия, про хорошие и плохие поступки. Она все знает. Мои же родители до сих пор знакомы лишь с сильно отредактированной версией меня, некой совокупностью меня в детстве и того, что я позволила им увидеть, когда становилась взрослой.

– Но когда он этим ничего не добился, – продолжает Тим, – он пошел в наступление. Пару раз она видела его рядом с нашим домом в ночи, он подсматривал в ее окно. Она ничего об этом не рассказала родителям, чтобы они не подумали, будто она поощряет его ухаживания. А потом пошли слухи…

Мария намекала мне на это, но я не захотела слушать ее. Уже в который раз за последнее время меня охватывает желание вернуться в прошлое и все изменить. По крайней мере, повести себя совсем по-другому. Я стала достойным человеком. Плачу налоги и регулярно посещаю стоматолога. Сортирую свой мусор. Забочусь о друзьях и об окружающей среде. Но как мне расквитаться за то, что я сделала в шестнадцать лет? Я ведь не другой человек, а тот же самый.

– Какого рода слухи?

Тим сникает.

– Ужасные вещи. Имеющие отношение к сексу. Что она спала не только с парнями. Он утверждал, что она спала и с девушками. Знаю, нынче это прямо-таки модно, но тогда обвинение в лесбиянстве было равносильно тому, что тебя назвали детоубийцей. Девочки стали ее избегать, даже те, кто с ней дружил. Парни, которые раньше и внимания на нее не обращали, начали ее домогаться. Затем пошел слух, что она спала с тремя парнями одновременно. По одному… – он замолкает, чтобы унять дрожь в голосе, кусает нижнюю губу и наконец выпаливает: – По одному на каждую дырку!

– Почему ему поверили? Ведь они же знали, что она не способна на такое!

– Если достаточно много народу что-то обсуждает, слух начинает обретать силу. И эта истина, что нет дыма без огня, – очень мощный фактор. Взять знаменитых мужиков, которых обвинили в сексуальных домогательствах. Даже если их потом полностью оправдали, и обвинение было снято из-за недостатка улик, даже если пострадавшая забрала назад свое заявление. Что тебе первым приходит в голову, когда ты видишь подобные истории по телевизору или слышишь их по радио? «А может, он и правда сделал это?» – вот что мы думаем всякий раз.

– Поэтому ваши родители решили переехать? Вы все же рассказали им? – Я помню тот первый обед с Марией в школьной столовой, как она объяснила их переезд небольшими неприятностями в старой школе. Она так хотела забыть об этом.

– Не совсем. Он сделал это за нас. Он написал родителям анонимное письмо от «неравнодушного доброжелателя». Расписал про слухи, про эти… гадости, которые про нее говорили. Ты можешь представить, что они испытали, когда услышали такое о собственной дочери?

Нет, я не могу представить, насколько это должно быть больно, и ужасно, и печально. Я вспоминаю, как Полли, сидя за кухонным столом, с плохо скрываемой ненавистью говорила о нападавшей на ее дочь девочке. Как Бриджит, когда в конце бала выпускников оказалось, что Мария пропала, смотрела на меня, не мигая, обвиняя в совершении неведомого ей преступления.

– А как звали того парня? Ты помнишь?

– Помню ли я? Конечно. Его звали Натан Дринкуотер.

Я останавливаюсь как вкопанная посреди улицы, и мамаша с двойной коляской наезжает мне на ноги. Объезжая меня, она громко выражает свою досаду.

– Натан Дринкуотер? Ты уверен? – Не считая Софи и меня, это единственный друг Марии на «Фейсбуке».

– Вряд ли я его забуду, как ты думаешь? А в чем, собственно, дело?

– А кто-нибудь еще знал его имя? Кто-нибудь из Шарн-Бей?

– Да куча народу знала. У двоюродного брата Мэтта Льюиса были знакомые в нашей старой школе. Я просто кипел, когда узнал, что он всем разболтал про Марию. Мы уехали в такую даль, чтобы положить конец этой истории, но этого не произошло. Она преследовала нас и в Норфолке. Я думаю, мы нигде не смогли бы от нее избавиться.

– А что было потом с этим Натаном? Он искал Марию, после того как вы переехали?

– Нет. Я слышал, что он умер несколько лет назад. Узнал об этом через третьи руки. Не знаю, правда ли это.

Натан Дринкуотер умер? Если нет, то он не похож на человека, для которого расстояние может стать помехой. Может ли быть, что он вошел в группу друзей Марии на «Фейсбуке»? Может, он не потерял связи с Марией, когда она переехала, она просто никому об этом не говорила. Более того, действительно ли он умер? А если не умер, то где он сейчас?