Текст книги "С утра шёл снег (СИ)"

Автор книги: Лолита Моро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

Глава 27. Единственный

В конце аллеи Гуров разговаривал с высокой, худой, как жердь, заведующей отделением. Профессор и какие-то звезды на плечах. Госпиталь. Она вещала. Он кивал. Две недели я здесь. Первая – в реанимации. Вторая – в одиночной палате. Капельницы, попытки питаться самостоятельно, рвота и сны. Пожар, Олег, что-то еще, Аля, огонь, снова по кругу. Тошнотворный запах гари во всем. Я стояла под грушей возле перекрестья больничных троп. Ждала, когда генерал и доктор закончат обсуждать мою персону. Мерзла в белом свитере и толстых спортивных штанах. Завтра первое августа. На улице плюс тридцать. Курить хотелось зверски.

– Главное, начать набирать вес. Никаких нагрузок, никаких волнений. Есть, спать, радоваться жизни. Через пять дней мы закончим курс и сможете забрать домой, – они медленно шли по цветным плиткам дорожки. Врач смотрела в пространство. Гуров улыбался мне.

Я села на удобную лавочку. Нога на ноге. Руки крестом на груди. Дама в белом халате попрощалась с генералом, не дойдя до меня пары шагов. Он опустил свой зад рядом на дерево скамьи.

– Привет. Как дела? – Гуров взял мою руку с плеча. Гладил теплой сухой ладонью пальцы.

– Курить хочу, – сказала я, не глядя.

– Нельзя. Доктор не разрешает, – мягко возразил Гуров.

Я не стала спорить. Свалит, сама дойду до магазина. Деньги есть на карте. Я же не в тюрьме. Только бы дойти.

– Ты никого не хочешь видеть. Твои друзья ушли расстроенными. Особенно англичанин, – негромко говорил Гуров. Руки не отпускал.

Я едва заметно пожала плечами. Я не хочу ни с кем встречаться. Честно. Что еще надо?

– Отпусти мою руку. Мне неприятно, – проговорила. Смотрела на душный красно-коричневый куст. Розы. Воняют.

Гуров послушно убрал пальцы. Отодвинулся на пару сантиметров. Разумница доктор ему как-то объяснила. Что нельзя меня трогать. Не надо прикасаться.

– Я принес разные вкусные вещи. Попробуешь?

Я кивнула. Белый пакет на скамейке неприятно толстым нутром развалился рядом.

– Я бы хотел, – он завис в своей вечно нудной манере. Собрался. – Я бы хотел, что бы мы уехали вместе. Туда, куда ты захочешь…

– Че ты ко мне привязался, Гуров? Я же не тот человек! Ты же ошибся! Че надо! Отвали! Оставь меня в покое! – я подорвалась с места и побежала. Голова пошла кругом, и колючий куст мерзким запахом цветов влетел в лицо.

– Все-все-все, – бормотал он, неся меня на руках в палату. – Все-все-все.

– Не приходи, – шептала я в сильную шею.

– Ладно-ладно. Успокойся. Как скажешь. Так и будет.

– Классный мужик к тебе приходил. Зря не вышла, – мой здешний приятель Тимка полез в гуровский пакет. Вытащил жестянку с датским печеньем, открыл с треском. – Никогда не думал, что рыжие мужики бывают такими обалденными.

– Он священник из Лондона– похвасталась я, протянула руку к крендельку в белом гофре бумажки. Передумала.

– Да ты че! Класс! Он тебя исповедовал? – румяный Тимофей приканчивал второй столбик сухих бисквитов.

– Ага. В архиерейской позе, в основном. Мы с ним прелюбодействовали. Седьмую заповедь нарушали, – мой подбородок предательски задрожал.

– Эй, прекрати! Печенюху зажуй, – Тимка быстро сунул мне в рот свой надкусанный кругляш. – Английский священник. Викарий, что ли? Как у Агаты Кристи? А к мужикам он как?

Тимофей косил здесь под какую-то невыговариваемую болезнь и от армии заодно. Сильный пол явно заводил его вернее слабого. Он не слишком это скрывал, хотя меня шлепнуть по костлявой попе случай не упускал. Забавный, рыхловатый и не злой. Мы дружили.

– Ты воображаешь, что если он британец, то обязательно гей? – засмеялась я и чуть не подавилась сухим печеньем. Парень сунул мне бутылку с соком.

– Да. Он ведь еще и поп, полный набор для сериала, – заржал вместе со мной Тимка. Подсунул мне под шумок колхозный кусок зефира. Я проглотила.

Мы засели под поспевающей грушей за трансформаторной будкой в дальнем углу больничного парка. Устроили пикник на травке. Что бы я могла курить запрещенные сигареты, а Тимка уничтожать деликатесы, что таскал мне Гуров. Генерал не подходил, только издали улыбался. Никто не смел приближаться ко мне, кроме местных, больничных. Красота. Катерина вчера приходила с детьми. Попрощаться хотела, отпуск закончился. Я не вышла. Видела из окна, как ревела Наташка на груди преподобного Честера. Как по покойнику. Но я жива. Точно. Письмо их, самое настоящее, на бумаге и в конверте, спрятала на дно рюкзака. Потом прочитаю. Когда-нибудь.

– Я его обманула, – сказала я, глядя, как Тимка ест пальцем черную икру из банки. Психологиня велела мне валить вслух все, что приходит на ум. Доставалось это все бедолаге напротив, как расплата за еду. – Он сказал мне, что трахаться без взаимной любви не может. Потому как это плотский грех. Я и наврала ему, что сердце мое свободно… он поверил и влюбился. А я ему все наврала…Разбила сердце и мечты преподобного…

– А ты что, замужем? – парень сунул мне в рот галету, обмазанную редкими икринками со дна банки. Я похрустела. Тошнота подкатила.

– Дыши! Дыши носом, давай! Сбереги в себе еду, не отдавай природе, – он откровенно болел за меня, словно деньги поставил на мой вес. Хотя, кто его знает? Все может быть.

– Я не замужем. С чего ты взял? – я упрямо вернулась к разговору о себе. Сидела не шевелясь, хранила в себе еду. Кусочек печенья, зефирка и галета. Пару глотков сока. Остальное только капельницы. Не могу есть. Все выносит из меня проклятая тошнота. Я к стеклам оконным не приближалась, зеркал тут, слава богу, нет. Сама на себя не смотрела. Жуть.

– Кто тебя знает? Я с твоими мужиками запутался в конец. Если бы я их хоть в натуре видел. Какие-то армяне, хирурги, циркачи и немцы. Коты и официанты. Знаю генерала и викария. Поздравляю, кстати. Коллекция охерительная! – ржал надо мной Тимка. Лопал арахисовую пасту, намазывая ее на шоколад. Я посмотрела заинтересованно. В ответ он вывернул мне здоровенный кукиш. Я мстительно наклонилась и откусила прямо от плитки в его руке. Вкусно.

– Это просто гранд-жратва! Выблюешь, убью на месте, – заявил парень, облизывая пальцы. – Че там, дальше? Свободна, не свободна.

– Есть один на свете морячок. Женатый и беременный. И хрен с ним! – я полезла в карман за сигаретами, вспомнила, что их нет, и разозлилась.

– Беременный морячок. Что-то новенькое. Гони свою брехню дальше, – милостиво кивнул мой приятель. Развалился на травке, мешок, еще полный всякой заковыристой еды, под голову засунул. Вытащил из нагрудного кармана электронную сигарету. Я потянулась.

– Дай хоть эту дрянь пососать, – брякнула я.

– Пососать я тебе могу дать хоть сейчас, но курева не получишь, – ухмыльнулся Тимка. Уклонился от моей руки.

– Не хочу я ничего сосать. Лебеда моя засохла и отвалилась. Месячных нет с мая. Я даже забеременеть не могу. Я больше не женщина. Скелет, – подтянула острые коленки к груди, обнялась с ними, как с родными.

– Ну, сиськи у тебя еще остались. Я бы за них подержался, ей-богу, – усмехнулся парень. – Ты бы перестала хренью всякой заниматься. Наела бы десяток килосов. Ты же красавица! Даже сейчас. Девушка-смерть. Красиво?

Я кивнула.

– Зае…сь! Как красиво, – неясно высказался он. Спрятал вейп, так и не задымив. Полез снова в пакет за едой. Вытащил круглый в полоску леденец на палочке. – Вот, пососи на здоровье. Ври дальше, мне нравится.

– Я не вру. Правда все. Самое ужасное, что я ему верила.

Он мне в любви признавался, с собой звал. Я бы не пошла с ним никогда. Но я ему верила. Как-то он умел со мной так, не знаю. Сказал: «люблю» и я поверила. А у нее уже его маленький ребеночек в животе рос. Крошечный, как зернышко…

– Эй! Не влезай в эту тему! Может быть, он не знал, – живо возразил мне Тимофей.

– Как хрен свой без резинки совать он знал. А то, что от этого дети бывают, не догадывался, – я машинально сунула конфету в рот. Кисленькая клюква. Прикольно.

– А вдруг она презики втихую иголкой прокалывала? Бабы, знаешь, какие ушлые бывают, если хотят мужика захомутать! – выступил Тимоха.

Я заржала в голос. Искренне, чуть не до слез. Давно так не смеялась.

– Ты где такую фигню подцепил? Женские романы почитываешь ночью, под одеялом?

– Ночью, под одеялом я другие романы читаю своей правой руке, – ухмыльнулся парень. – Ты как насчет дружеского секса? Я бы тебя белком подкормил.

– Мне показалось, что у душки-викария ты бы сам подпитался. Белком! Знаешь, какая она у него? Вку-у-сная, – я веселилась.

Тимка дотянулся и ткнул меня кулаком в плечо. Шутя. Не сильно. Самую малость. Но я упала. Он сразу посадил меня обратно. Глядел в лицо испугано.

– Ты как, малышка? Больно? Я не хотел.

– Все вы не хотите! Синяк теперь будет. И так страшна, как смертный грех, а ты меня еще больше украшаешь, – я все-таки разревелась. Но леденец из рук не выпустила. Посасывала сквозь соленые слезы. Приятное ощущение.

– Ты красивая, только худенькая очень. Скелетюлечка, – Тимка легонько поцеловал меня в щеку.

– Что? Как ты меня назвал? – слезы высохли. Внутри стало чуточку теплее. Даже рукава свитера захотелось поддернуть.

– Скелетюлечка, – он тихо подбирался к моим губам.

Я просунула ладошку между нашими лицами:

– Мне нравится слово. Давай лучше что-нибудь съедим.

Тимка что-то просопел себе под нос и полез в пакет с продуктами. Гуров. Мысль о нем впервые не вызвала приступа тошноты.

– Лола!

Я подняла голову. Давид сидел верхом на кирпичном заборе.

– Привет! Ты зачем туда забрался? Калитка же есть, – я обрадовалась страшно.

– Привет, дорогая! Далеко обходить, – он спрыгнул вниз на траву в высокую крапиву. – Ай!

Я подошла. Он обнял меня, как родную, ткнулся губами в щеку. Горячее солнце, соленое море, далекий дым, машинное масло и пот. Мужчина.

– Какая ты худая! Ох. еть! Ой, прости! Поехали домой, Кристина тебя откормит. Это она умеет! Или нельзя? Ты заболела? Мы за тобой приехали. Криста откуда-то узнала, что ты в беде. Наладила нас по-быстрому сюда. Айк идет через ворота, а я так, через забор, здесь короче.

Я слушала его болтовню, прижавшись ребрами под толстым свитером к твердой груди. Там громко стучало сердце. Дружеское и верное. Как же я соскучилась, боже мой!

Айк шел по дорожке. Длинная дама-врач что-то говорила ему. Я увидела, как сползла вежливая улыбка с его лица, когда напоролся на меня взглядом. Испугался, потом справился, помахал мне рукой. Они остановились. Видно их разговор не годился для моих ушей. Курс лечения заканчивается только послезавтра. Генерал Гуров должен приехать. Не отпустит меня никуда профессорша.

– Я дам вам препараты с собой, распишу обязательную схему лечения, – сказала женщина, внимательно вглядываясь в мое счастливое лицо. – Обещайте, что выполните все назначения.

– Я присмотрю, будьте покойны. Привет, дорогая! Как дела? – Айк обнял меня осторожно, как стеклянную. Я коснулась губами его колкой щеки доверчиво. Безопасно. Уеду с ребятами. Можно. Пора.

Я написала Гурову записку. В больнице этот древний способ общения процветал. На клетчатой бумаге, казенной шариковой ручкой. «Я уехала к своим. Спасибо тебе огромное. Прости меня за все. Будь счастлив».

– Добро пожаловать, дорогая! – Кристина обняла меня полными руками. Прижала крепко к мягкой груди. Я опустила лицо в ее пышные волосы. Запах пирожков, болгарского шампуня, чистоты и вечной еды. Стелла из дверей своего магазинчика помахала мне дружески рукой. Соседи вышли на площадь посмотреть на прибытие. Все как всегда. Тепло разливалось по мне. Захотелось снять свитер. Рановато пока, боюсь, испугаются люди красивую меня.

Пепа лаяла не переставая, закрытая зачем-то в комнате Кирюши.

– Где Кирилл? – я огляделась.

Криста показала молча мне глазами на дверь, за которой заходилась истошным визгом собака.

– Кирка! Выпусти собаку и сам выходи! – громко приказал Давид. Бросил мой рюкзак на диван у входа. Подергал ручку двери. – Выходи, я сказал! Лола приехала.

Давид пожал плечами. Я подошла к глухо запертому полотну. Пепа завыла.

– Открывай, Кирюша. Я вернулась, – призналась я светлому дереву створки. – Обними меня. Я соскучилась. Выходи.

Дверь открылась, наконец. Пепа вырвалась на свободу. Плакала, лаяла, визжала и задыхалась. Все сразу. Забралась по мне, как мартышка, цепляясь отросшими когтями за трикотаж штанов. Вылизала моментом нос, рот и уши. Привела в собачий порядок. Мальчик остался в комнате. Я вошла.

– Привет, Кирюша, – я присела перед ним на корточки. Хотела поцеловать. Он увернулся. Я знала, настаивать нельзя. – Я рада тебя видеть. Ты здорово вырос, молодец.

Кирилл не издал ни звука. Смотрел на меня исподлобья светлыми отцовскими глазами. Я выпрямилась и отвернулась. Кирилл обнял меня сзади. Крепко, что было сил. Какой он сильный. Больно!

– Ай! – вскрикнула я. Притворно, но только наполовину. – Больно-больно-больно!

– Ты что творишь, пацан! – кинулся на мою защиту Давид. – Руки убери от моей девушки!

Он подмигнул мне мимоходом, пытаясь отцепить от меня мальчишку.

– Это моя Лола, пацан! Сам руки убери! – бился, как бешеный Кир. Выворачивался отчаянно, зло. Сражался.

– Все-все-все, – я изловчилась и подхватила ребенка на руки. Осела тут же под тяжестью на кровать. Вспомнила почему-то, как нес меня по больничным дорожкам Гуров. Прижала к себе, дождалась, когда успокоится. – Можно я тебя поцелую?

– Можно, – снисходительный ответ. И дальше тихо, на ухо, только мне. – Правда, что ты заболела от того, что скучала по мне? Мне так Кристина сказала.

– Правда, – я улыбнулась сквозь слезы. Мудрость, тепло и верность. Как же мне повезло, боже мой.

Пепка тихо попискивала, зажатая между мной и Кирюшей. Успевала пролезать горячим языком по нашим счастливым лицам.

Глава 28

– При какой болезни так худеют? Это заразно? У тебя наверняка рак, просто врачи скрывают, – рассуждала добрая душа Лариса, сидя на диванчике в холле лучшей гостиницы земли. По моей личной версии. Ее поразительно острый сегодня мозг не смог остановиться на достигнутом. – Слушай, может быть, это инфекция? Плюнь в мой стакан, я хочу заразиться. Нажрала еще два кила, ни в одно платье не влезаю.

– Какая инфекция? Ни одна бактерия в тебе не выживет. Отравится винищем, которое у тебя давно вместо крови бултыхается. Оставь девочку в покое. Зачем явилась? – Кристина поставила передо мной на стол ресепшена стакан молока и булочку с творогом. Кормит меня шесть раз в день строго по часам. Два килограмма в плюсе на весах. Как у моей чуткой родственницы. На одежде это пока никак не отражается. И в зеркале тоже.

– Андрюха звонил с каких-то островов. Сказал, что бабки для Кирки перевел. Правда или пи…т? – Лариса, не раздумывая, протянула руку к моей булке. Я быстро отодвинула тарелку, чуть не пролив молоко. Противно.

– Тебе-то, что за печаль? – Криста жестко смотрела на нее, уставив руки в бока.

– Интересно. Он ведь так и не доехал бумажки на Кирюху оформлять. Что-то его задержало…

– Может быть, трое детей, а может быть, директор школы, – пробормотала я слова известной песенки.

– Все у нас с ним в порядке. Тебя не касается. Тебе-то он зачем звонил? – Кристина отвернулась и стала собирать забытые постояльцами вещи. Полотенца, резиновые тапки и детские игрушки. Складывала в большую низкую корзину у входа. Найдут там завтра утром, что кто потерял. Ответ мамаши Кирилла ее мало занимал.

– Я сама удивилась, когда голос его в трубке услышала. Сказал, что вернется из похода и навестит Кирку. Привет моей сеструхе передал. С чего бы? Никогда у него с Ленкой ничего не было. Только со мной. Ну, еще с Катькой, соседкой. Или с Галкой? Или с обеими? Не помню.

Это да. Кто ж всех его подружек упомнить в состоянии? Я жевала мягчайше-свежайшую булочку, проталкивая в горло прохладным молоком. Надо есть.

Прибежал Кирюша из соседнего заведения. Сразу залез ко мне на колени. Обнял. Пепа давно и безотрывно сидела в моем кресле у бедра. Стерегла, не уставая ни на миг. Я дома.

– Папаша твой обещался приехать, – сообщила Лариса. Глядела на сына и радовалась. Обнимать не пыталась. Знала, что в руки к ней не пойдет.

Потрясающая дура! Парень ждет его каждый день, чуть на дорогу не выскакивает. Месяц назад еще грозился нарисоваться, морячок. Кинул ребенка, гад. И эта не лучше: промолчала бы, шалава.

– Ура! – мальчик спрыгнул с меня. – Когда? Он сказал, когда?

Я ушла от них в кухню. Якобы налить еще молока. Меня никто там не тревожил. Боялись спугнуть.

– Стелла передала для тебя домашнего кролика. Я приготовила его в сметане. Сьешь кусочек? – Криста подошла ко мне сзади и обняла.

Я уже перестала кутать себя в теплые вещи в жарком воздухе щедрого августа, но чужие прикосновения выносила с трудом. Терпела. Даже любимые руки. Только ребенок и собака не тяготили. Пахли хорошо. Кивнула. Кристина ведь старалась. Для меня. Профессорская химия держала надежно. Айк беспощадно следил всякий раз, чтобы я честно глотала таблетки. Как обещал. Я слушалась, старалась есть еду и не реветь. По странным иногда поводам. Как сейчас, например.

– Лолочка, хорошая моя. Можно я расскажу? – добрая женщина аккуратно поставила передо мной тарелку с кусочком мяса в белом соусе. Еще одну рядом с запеченным в кожуре картофелем. Дым и хмели-сунели. Нет. Я не смогу это проглотить. Села честно за стол. Кивнула без интереса.

– Тебе звонили. Я не стала звать, ты только заснула днем. Наверное, надо было? – Криста села напротив, подперев рукой доброе лицо. Снова серовато-осунувшееся. Красотки мы с ней, ничего не скажешь.

– Ну, их всех, дорогая, к известной матери, – улыбнулась я, беря в руку вилку и нож, как минер провода. Красный или синий? Есть или нет? Или взорвется?

– Звонил Георгий Аркадьевич. Справлялся о нашем здоровье. Моем и твоем. Спрашивал, не надо ли чего. Я ответила, что у нас все есть…

– Про меня он откуда узнал? – перебила я. Видеть его не хотела. Но интересно.

– Не знаю. Ребята, наверное, рассказали. Он наезжал в караоке пару раз, когда ты ушла от нас. И на этой неделе тоже. Давид сказал ему, что ты болеешь и никого не хочешь видеть, – Криста встала со стула, подошла к плите. Там что-то готовилось. Какая-то еда. Вечный кавказский мотив.

Молодец, Давидик. Прикрывает меня всегда и всюду. Его братья тоже на страже.

– Звонил Лев Иванович, – Женщина сделала паузу. Спина застыла, но не повернулась.

– Кто? – я придурилась, будто не знаю. Кто это и зачем.

– Это он позвонил мне две недели назад и все рассказал о тебе. Сказал, что ты заболела. Просто сообщил, где ты. Я сразу поняла по его тону, что надо ехать, выручать. Он хотел узнать, как твое здоровье. Хороший голос, мужской, – Криста вдруг обернулась и посмотрела на меня. Лукаво и остро.

– Не смотри на меня так, – я смутилась и даже руку подняла, прикрывая лицо.

– Ты бы телефон себе завела, что ли. Сделала из меня секретаршу, – засмеялась женщина.

Я слопала кусок кролика, не заметив. И картошку, почти всю. Вкусно. Видеть Гурова мне не хотелось. Не готова пока. Но его настойчивая забота прошлась знакомым теплом по отмирающей мне. Ну, вот и дождалась. Мое личное животное явно вспомнило, что оно живо. Кушать тоже хочет. Или жрать?

Гроза. Грохочет беспардонно, пугая Пепу кривыми линейками вспышек и резким, близким ударом. Словно в крышу дома метит. Для второй половины августа – это нормально.

Падал инжир с мягким шлепом, сдаваясь под сильными струями. Огромное дерево, соперничая с высоченным грецким орехом, перекрывало рыдающее небо над короткой площадкой двора. Завтра Кристина станет варить варенье. Инжирное, с беловатыми половинками грецких ядер, похожими на человеческий микро-мозг. Душистое и необычное. Поставит здоровенный чан на камни очага в защищенном от всех ветров углу дворика. Разожжет суковатые поленья, что Давид напилил из старой, прошлогодней, умершей вишни. Запах проплывет по округе потрясающий. Первый, неясный еще, намек на близкую осень. Дым, смола и память. Можно, понятное дело, сделать все проще и короче на электричестве плиты в кухне. А традиция? А волшебство? А маркетинг? Никому даже предлагать варенье не придется. Сами придут и все дадут, написал классик по совсем другому поводу. Северные люди охотно купят эту сладкую южную экзотику. Увезут небольшие банки с собой в холодные края, как память о растаявшем лете.

Стук уверенный в запертую дверь. Кому не спится в глухую, промокшую ночь? Пепа забухала выучено в сомкнутую пасть. Ух-ух. Подбежала к двери, принюхалась и завертела радостно хвостом. Кто там? Второй час ночи. Я удивилась и открыла.

Андрей. Промокший до последней нитки. Белая рубашка, синие джинсы прилипли к телу в ноль. Дорожная, черная сумка блестит водой в левой руке.

– Привет. Нежданных гостей принимаете?

– Входи.

Я уже шесть килограммов в плюсе. Как выгляжу? Айк сказал, что отлично. И Давид. И Гарик. И Криста. А вдруг врут?

– Мне бы полотенце. И переодеться. Мокрый, как рыба. Прямо с корабля на бал.

Какой бал? Все спят давно. Я пошла вперед по короткому коридору к душевой. Ни слова еще не сказала. Не могла. Не верила. Что это наяву. Он поймал меня в темноте. Обнял. Так, как мечтала всегда. Как ждала все это гребаное время. Я нашла его губы. Поцелуй. Провидец Климт, всем известным принтом на китайской кружке. Тягучее золото, и время провалилось. Мелкими, яркими, ненужными подробностями. Стекло куда-то мимо нас.

– Я, – он зачем-то хотел говорить. Запах дождя, соленого моря, острого желания. Андрей.

– Нет, – ответила я и засмеялась своему всегдашнему ответу. Стягивала упрямую мокрую рубаху. Потом жесткие, сопротивляющиеся, снова мокрые штаны.

Его руки везде. Мои губы всегда. В моей комнате спит Кирюша. Туда нельзя. Мы занимались любовью на кухне, забыв даже свет погасить. На столе, на полу. Где придется. Мы соскучились. Наверное, шумно. Наверняка. Никто не пришел нам помешать. Никто и не мог. Мы бы не заметили.

– Я, – снова начал Андрей, когда пауза нас все-таки остановила. Я закрыла его рот ладонью. Села рядом на линолеуме пола. Оперлась спиной о теплую плиту. Колени, еще слишком костлявые, притянула к груди. Ребра торчат. Да, красавица я еще та. Он убрал лицо в сторону от моей руки и тоже сел. Смотрел неясно в свете лампочки под потолком. Голый, сильный. Долгожданный. Большие плечи, грудь в редких темных волосах. Татуировка. Как там его стальное колечко? Не попалось сегодня мне в руки. Не успело. Слишком быстро владелец спрятал его в силикон.

– Я могу сказать?

– Говори, – я отвернулась. Стала искать глазами свое платье. Прикрыть надо поскорее мое уродское тело.

– Я не ожидал, – сказал он.

Я пожала плечами. Я тоже. От себя точно. Хотела спрятать себя от навязчивой лампы на потолке и его внимательных глаз.

– Обернись, – попросил он.

Я обернулась. Он улыбался своей знаменитой, лихой мальчишеской улыбкой. Новая вертикальная морщинка появилась между бровей. Губы обветрились и наверняка саднили, зацелованные мной. Провел рукой по моим волосам, убирая их с лица. Коснулся рта. Я поцеловала сухие, шершавые пальцы.

– Я, – начал он и замолчал. Нет слов. Кончились, не начавшись. Убрал ладонь. На безымянном пальце тонким ободом светилось под холодным равнодушным электричеством золотое кольцо. Я не удивилась. Знала о нем. Вопрос: «Ты чей?» больше не существует. Только кольца везде.

– Надевай штаны. Я положу тебя спать в свободной комнате на втором этаже, – сказала я. Платье нашлось. Я натянула его через голову. Спрятала белье в карман.

Андрей разглядывал свою мокрую, скомканную одежду рядом. Фиг натянешь такое. Я протянула ему кухонное полотенце. Мы не смотрели друг на друга. Это было опасно. Мы могли снова. И снова. И снова…

– Я люблю тебя, – сказал он тихо. Взял меня за руку. Сказал. – Веди.

Я люблю тебя. Я говорила это тысячу раз его поцелуям. Его рукам. Его плечам. Бедрам. Дальше. Стальному колечку, о котором так мечтала. Я люблю тебя. Я признавалась его телу каждой клеткой своего. Внутри. Зачем снаружи? Что это изменит? Только добавит ненужных вопросов. Или сомнений. Или, не приведи господь, страданий. Нет. Зачем? Я знаю это. Пусть думает, что хочет. Как ему проще. Я люблю тебя, мой единственный. Какое счастье, что ты есть. Спасибо.

– Я женился. Она ждет ребенка, – Андрей все-таки высказался. Сидел ко мне спиной на узкой кровати и вертел яростно кольцо на пальце. Холодновато-умытое утро осторожно заглядывало в окно.

– Я знаю, – я улыбнулась. Смотрела на него без страха. Я счастлива и свободна. Что-то вырвалось из меня. На волю и навсегда. Расковало застывшую в невозможном ожидании невозможного душу. Я выздоровела.

– Я женат уже в третий раз! И снова… – он резко обернулся. Напоролся на мою улыбку. – Ты! Где ты, блядь, была все это время! Я искал тебя! Я тебя звал! Ты всегда молчала и уходила!

На секунду мне показалось, что он меня ударит. Я зажмурилась. Он навалился на меня всем телом и стал целовать. Словно не было этой сумасшедшей ночи.

– Я люблю тебя! С первой секунды, как увидел в коридоре. Этой зимой. В общаге. Помнишь?

– Я помню. Я тоже… – я чуть не проговорилась. Нет. Зачем? Не надо.

– Ты тоже? Да? Говори! Я чувствую. Повторяй за мной: я люблю тебя! – он уже не целовал. Вжимал меня в себя. Больно и отчаянно.

– Перестань. Рассвело. Мне надо идти. Скоро Кристина проснется и Кирилл, – я аккуратно выбралась из-под его тяжелого тела. Еле оторвала себя.

– Вот ты стерва! Всегда только пользуешься мной и уходишь. Каждый раз одно и то же. Плевать тебе на меня. Убирайся. Пошла вон, – он сказал это уже спокойно. Выверенными, давно обдуманными словами. Отвернулся. Гордый и правый.

– Эй! – промолчала я в спину правильного мужчины. Натянула платье и скользнула за дверь. Многое могла бы сказать. Вроде горького и совсем не нового: «Это ты женат в третий раз, мой единственный. Это у тебя бабы и дети везде, где надо и не надо. Это ты суешь свой член в каждую подряд. Я в чем перед тобой виновата? В том, что не хочу в эту очередь бесконечную вставать? А потом ждать, когда крайняя твоя подружка в подоле принесет? Или предыдущая? Приглядывай за собой получше! Презервативы купи, придурок. Или телевизор!»

– Поехали, – сказал хмуро Андрей после завтрака.

Никто, казалось, не заметил того, что мы с ним теперь чужие люди. Посторонние. Еще пять секунд и враги.

Кирюша, Кристина, неистребимая Лариса щебетали радостно-счастливо. Смотрели только на него. Мужчина тер периодически лоб сильной рукой и выглядел усталым.

– Куда? – я вдруг испугалась. Документы на ребенка оформлять?

– Нет, – ответил моим мыслям Андрей. Всегда умел это фокус со мной. – Поедем в Город. Прогуляемся. Сегодня же суббота. Проводите меня заодно.

– Я не хочу, – сразу отозвалась я. Встала на ноги. Хотела сбежать из кухни подальше.

– Я не сомневался, – Андрей грубо, ногой, захлопнул дверь, перерезав мне выход. – У меня всего один день. Мы, я и Кирилл, хотим, чтобы ты поехала вместе с нами. Не от-ка-жи нам, по-жа-луй-ста, – он по слогам, не скрывая злости, закончил. Говорил вперед, ни на кого не глядя.

Кристина удивленно посмотрела на нас. Уловила очевидный напряг. Переводила блестящие глаза с одного на другого. Не понимала. Собирала грязную посуду со стола. Остатки рисовой каши, пирожки с мясом и абрикосами.

– Хорошо, – быстренько согласилась я. Расстраивать добрую женщину мне хотелось меньше всего на свете.

– И я! Можно я тоже поеду? – вылезла вперед невозможной простотой Лариска. Ненормальная.

– Нет! – отрезал Андрей.

– Я хочу сделать тебе подарок, – сказал он мне на широкой детской площадке большого магазина. Кирюша, заваленный пакетами с одеждой и игрушками, сидел, болтая ножками на ярком диване Лучшей забегаловки. Есть пора.

– Нет, – я сама не заметила, как сказала.

– Почему я не удивлен? Других ведь слов у тебя для меня нет. Выбирай, не зли меня, – ничего сегодня не смогло заставить его сменить тон. Ни радость ребенка при виде игрушек и прочего. Ни наша с мальчишкой суета и беготня за веселым, звонким поездом, когда Кирюше захотелось прокатиться. Ничего. Смотрел глухо-серо, платил без интереса и редко открывал рот.

– Мне ничего не надо, – я отвернулась. По иронии судьбы за стеклом витрин рядом светились предметы женского белья, золотые с камушками заманихи и прочие ловушки для доверчивого мужского кармана.

– Я хочу сделать тебе подарок, – упрямо повторил Андрей. В мое, отраженное в лифчиках и трусах-чулках лицо не смотрел. Продавщица, смазливая блондинка и моя ровесница, пялилась на его сердитую фигуру с заметным интересом. Я ее понимала. Он, без дураков, красивый парень. Морячок.

– Так делай, – я пожала плечами. Взяла Кирюшу за руку и ушла к стойке электронного меню выбирать картошку, гамбургеры и колу.

Достал, ей-богу, своей злостью. Настроение мое, против всякой логики, улучшалось с каждой минутой. Хотелось провести пальцами по его напряженным плечам. Расслабить. Может быть, поцеловать упрямый, сжатый в красивую линию рот. Нельзя. Он не оценит. Решит, что вру и подлизываюсь. Не поверит. Нет. Жалко.

– Наелись? – сурово, как монах в Великий пост, Андрей смотрел на бумажные пустые коробки и стаканы. Мы с Кирюшей, как два сытых клопа, откинулись на спинку желтого дивана. Остался бы с нами на недельку. Я бы точно прибавила в весе долгожданные килограммы. Аппетит мой сегодня шкалил, как никогда. Кирюша согласно кивнул за нас обоих. – Пошли.

Оригинальность никогда не была сильной стороной мужчин вокруг меня. Только Гуров изредка удивлял. Ювелирный сиял на синем бархате известным блеском предложений. Я стояла в центре магазина, держа терпеливую ручку Кирюши.

– Что вас интересует? Кольца, серьги? Сегодня акция… – милая барышня честно отрабатывала номер.

– Подойди, – приказал холодный голос. Андрей стоял возле витрины. Сколько можно злиться? Кирюша, празднуя мужскую солидарность, потянул меня к отцу.

Суммы под украшениями чернели неприличными нулями. Зачем? Что он хочет доказать? Видала я в этих приблудах разные кренделя.

– Не нравится? – жестко и презрительно. Словно я выпрашивала презент долго и нудно сама, а теперь кобенюсь. Хотела бы я взглянуть на его лицо, окажись он на моем месте. В подобной ситуации и тоне.

– Нет, – я улыбнулась в светлые глаза.

Андрей опустил веки и отвернулся. Провел пальцами правой руки по темно-русым волосам. Золотой ободок обязательства на безымянном подмигнул мне нахально в зеркале витрины. Я усмехнулась в ответ.

– Может быть, вашей супруге понравятся украшения с изумрудами? Они, безусловно, подойдут к редкому цвету глаз вашей жены! Это уральские камни, они, конечно, дороже индийских, но зато их тон гораздо чище и глубже, чем привычные… – барышня-консультант испуганно заткнулась.

Я хохотала. Тупо ржала до слез. Как она вовремя выступила! Вытащила все наше на белый электрический свет магазина. Красавица.