Текст книги "Все, о чем мечтала (ЛП)"

Автор книги: Лиз Дюрано

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

– А как же я? Тебе не приходило в голову спросить меня, что я думаю на счет того, чтобы стать отцом? Я для тебя очередной донор спермы, предоставленный к твоим услугам, когда бы тебе этого ни захотелось? Вот почему тебя так беспокоит то, что я намного моложе тебя, потому что ты не веришь, что я могу думать самостоятельно? Что мне не хватит мозгов?

– Это не правда! Мне не наплевать на тебя, Дэкс. Я…

– Не наплевать на меня? Тебе не наплевать на меня, когда нужно потрахаться, но наплевать, когда речь заходит о том, чтобы сказать мне правду? Это так? Потому что именно так все это выглядит сейчас.

– Я такого не говорила.

– Ты права, не говорила. Но ситуация говорит сама за себя, Златовласка, и сейчас, я услышал достаточно, ― произношу я, понимая, что мне нужно остыть, пока я не врезал по стеклянной двери и не порезал себе руку.

– Дэкс, прошу, давай поговорим.

– Нет, нам не о чем говорить, но ты можешь поговорить. Только не со мной, ― отвечаю я, в последний раз взглянув на нее. ― Обратись за помощью, Харлоу. Что бы ты ни делала, просто обратись за помощью. Пожалуйста.

Я не оборачиваюсь назад, даже когда чувствую, как Харлоу хватает меня за руку. Я сердито стряхиваю ее руку, и радуюсь тому, что она не пытается этого повторить. Слава богу, Златовласка понимает, когда ей не рады, сейчас я не хочу иметь с ней ничего общего.

Но когда я отъезжаю от «Жемчужины», не заботясь о том, насколько сильно разбрасываю камни позади себя, я задаюсь вопросом, почему чувствую боль в своей груди? Почему у меня такое чувство, словно я повернулся спиной к чему-то, что могло длиться всю мою жизнь?

Я решаю не ехать сразу домой. У братьев Виллер горит свет, и я направляюсь к ним. Я мог бы позвонить Гейбу, но не хочу, чтобы разговор постепенно перешел на Харлоу, даже упоминания про нее слышать не желаю. В данный момент мне хочется начать забывать о ней, и если это означает зависнуть с братьями Виллер, болтая о видеоиграх или последних приключениях в производстве пива, тогда меня это устраивает.

Когда я подъезжаю к их дому, меня встречает Тодд, держа в руках открытую банку с пивом. Через оконное стекло я вижу, как его брат Сойер, с густой бородой на поллица, сидит перед телевизором, играя в видеоигру. Хотя оба брата пользуются довольно большой популярностью среди местных дам, Тодд – общительный парень, а вот Сойер – сам себе на уме. Сойер производит впечатление человека, которого ничего не заботит, но, после того как умерла мама, я воочию убедился, что ему не наплевать на окружающих, и я по гроб жизни обязан этому парню.

– Здорово, здорово, Большой Д. Как поживаешь? ― кричит Тодд, крепко пожимая мою руку. ― Давно тебя не было видно, чувак!

– Что ты несешь? Я здесь, ― отвечаю я, заставляя себя улыбаться, когда выхожу из грузовика. ― У тебя еще есть то, что я тебе оставил?

Лицо Тодда темнеет, но он кивает и делает знак следовать за ним внутрь. Это то, что я завез ему, отправившись обратно в Таос, сразу после того, как впервые увидел Харлоу, спящую в моей кровати. Терпеть не могу то, как быстро я умею закрывать на все глаза, особенно, как в этот раз я абстрагировался от того чертова пистолета, надеясь, что она сама мне что-нибудь скажет о нем, пока сегодня я сам не выдержал и не сказал это.

Когда мы с Тоддом проходим мимо гостиной, Сойер отрывается от игры и кивает мне, прежде чем замочить навороченной пушкой каких-то плохих парней на плоском экране. У братьев такой же, как и «Жемчужина», экодом с тремя спальнями, только, на мой взгляд, более органичный, с наклонными линиями и скульптурными акцентами. Как и в «Жемчужине», он оснащен хранилищем и фильтром для воды, комнатой управления всеми солнечными батареями, а также теплицей. Моя теплица кажется заросшим лесом по сравнению с их, но они делают лучшее из того, что имеют, выращивая каждый год овощи, фруктовые деревья, авокадо и лимоны. Здесь даже где-то есть банановое дерево и кустарник австралийского ореха, а еще посажены семена, привезенные с Гавайских островов и тщательно взращиваемые последние пять лет, может и дольше.

– Видели что-нибудь интересненькое за последнее время? ― спрашиваю я, кивая в сторону телескопа у окна, когда мы с Тоддом стоим перед одной из его книжных полок.

Он проводит указательным пальцем по книгам, пока не останавливается на той, на которой написано «Дракула», и вытаскивает ее. Эта книга в твердом переплете, поэтому Тодд превратил ее в тайник, в котором прячут ключи и прочие ценности в отверстии, вырезанном в страницах. Обычно он прячет там лекарственную марихуану, но не в этот раз.

– Не-а, только какую-то женщину... и мужика, который никак не может оторвать от нее свои руки. О, подожди, это же ты.

Я пристально смотрю на него, а потом говорю:

– Заткнись, и перестаньте подглядывать за людьми.

– Эй! Кто подглядывает? ― ворчит Сойер, хотя он все еще сосредоточен на экране, когда я опускаю руки в отверстие внутри книги. ― Я, вообще-то, смотрю на звезды, Дэкс. Тодд, вот о ком тебе нужно беспокоиться.

– Так ты хочешь их забрать? ― спрашивает Тодд, когда я большим и указательным пальцами беру пулю, все еще находящуюся в гильзе. ― Потому что мы могли бы использовать их, практикуясь в стрельбе. Все равно хочешь забрать этих малышек?

– Нет, если хочешь их оставить, отлично. Если нет, я отдам их Нилу.

Нил – это друг-полицейский из Альбукерки. Конечно, если я их передам ему, то он обязательно задаст мне намного больше вопросов, и главным будет: «А где чертова пушка, мужик?»

– Знаешь, достаточно одной пули, ― произносит вдруг Тодд, забирая у меня патрон. ― Патрон 22-го калибра просто вонзится тебе в череп и превратит твой мозг в месиво. А эта пуля просто вышибет тебе мозги наружу…

– Это не смешно, приятель, ― сердито говорит Сойер, он все еще следит за игрой, хотя, очевидно, что параллельно он вслушивается в мою беседу с его братом.

Сойер служил в Афганистане и был одним из двух членов своей команды, кто остался в живых, поэтому он отдалился ото всех. Однажды Нана застала его, роющимся в мусоре позади дома, и пригласила его зайти. Вот так я впервые и увидел Сойера, сидящего за моим столом, словно дикий охотник, наслаждающийся стряпней Наны. Вскоре после этого Сойер присоединился к общине экопоселений, помогая в строительстве и учась всему, чему только возможно. Он поглощал все знания, которые ему были предложены.

А Тодд бросил работу телевизионного сценариста в Голливуде, чтобы жить здесь со своим братом. Он по-прежнему пишет и даже публикует свои книги, но живет здесь, чтобы следить за тем, чтобы Сойер ничего не натворил. Не то чтобы Сойер мог что-то сделать. На самом деле он работает в частной охранной фирме и на несколько недель в год уезжает из города, чтобы охранять какую-то рок-звезду или какого-то мажора, о котором он ничего не рассказывает.

Тодд пожимает плечами, возвращая пулю в тайник и закрывая книгу.

– Эй, это ты принес их сюда, верно? И я доверяю тебе, когда ты говоришь, что ничего и никого не подстрелил непонятно откуда взявшейся пушкой. Кроме того, ты больше любовник, чем боец, дружище…

– Заткнись, – перебиваю я его.

– Так, где ты их взял? – не унимается он.

Я не могу ответить на этот вопрос, только не сейчас. Той ночью, когда я нашел Харлоу, я не просто ворвался в частные владения, пока она лежала в отключке у меня на кровати, спустя несколько часов после того, как решила покончить жизнь самоубийством. Я еще совершил кражу. Но я бы ни за что не оставил заряженный пистолет внутри «Жемчужины», в компании женщины с суицидальными наклонностями, явно не после того, как прочел ту чертову записку. Тот факт, что Харлоу ничего мне не рассказала, говорит о том, что она не в курсе, что ее пушка пуста, либо она забыла, что не доставала пули; я не знаю. Я просто надеюсь, что у нее не завалялись где-нибудь лишние патроны.

– Какая разница, где я их взял? ― бормочу я.

Тодд задумывается на несколько секунд, после чего отрицательно качает головой.

– Не, мне без разницы. На самом деле, приятель, мне не хочется знать, где был этот пистолет, или у кого.

– Нет, не хочешь.

– Понял.

Он усмехается, заталкивая книгу обратно на полку и кивая в сторону гостиной.

– Пива хочешь? У меня есть парочка австралийских орехов, они сами свалились с растения. Оказывается, они падают на землю, и именно так их можно собрать.

– Только это занимает вечность, ― бормочет Сойер, когда я сажусь рядом с ним и открываю пиво, которое мне кинул Тодд. Смотря в окно, я вижу сияющие, как маяк в ночи, солнечные панели «Жемчужины», только в этот раз, это не приносит мне никакого умиротворения, зная, как я ушел оттуда и что оставил там человека одного. Я делаю большой глоток и устраиваюсь на диване поудобнее, наблюдая, как Тодд подносит молоток к одному из австралийских орехов, который все еще в кожуре, и пытается разбить его на кофейном столике. Орех откатывается от него, но он хватает его и кладет в трещину на деревянной столешнице. Слава богу, что этот стол они раздобыли во время одного из своих походов на свалки, находящиеся неподалеку от Санта Фе. Если бы это был один из моих столов, я бы врезал Тодду за то, что он посмел испортить дерево.

Орех трещит, разбрасывая кусочки скорлупы, которые летят на нас, словно осколки. Когда Сойер возмущается, напоминая брату посмотреть в интернете щипцы для орехов, я чувствую, как мой гнев рассеивается. С братьями Виллер нет никаких заморочек. Они такие, какие есть. Они забавные, простые, и они как раз именно то, что мне нужно, чтобы хотя бы на одну ночь забыть о Златовласке, если не навсегда.

Уже под утро я возвращаюсь в дом Наны. Все спят, и я этому рад. Даже несмотря на то, что сумасшедшие выходки братьев Виллер помогли мне забыть о Харлоу на некоторое время, я опять скучаю по ней больше, чем когда-либо, и как только закрывается дверь моей спальни, на меня накатывают воспоминания о последних двух ночах.

Мне потребовалась каждая унция моей воли, чтобы не развернуть грузовик в сторону «Жемчужины», когда я покидал дом братьев. В доме все еще горел свет, и хотя я не мог хорошо рассмотреть Харлоу, я видел движение в гостиной, прямо напротив цитрусового дерева. Интересно, о чем она в это время думала, чем занималась? Теперь я задаюсь вопросом, правильно ли сделал, что ушел от нее, поклявшись никогда не оглядываться назад? Хотел бы я вернуть время вспять и забрать свои слова обратно.

Тем не менее, Харлоу солгала, глядя мне в глаза, дважды солгала.

Когда я встаю под душ, словно обухом по голове, меня поражает мысль о том, чтобы стать отцом. Конечно, шансы малы. То есть, очень малы. Но что если она забеременеет? Скажет ли мне об этом Харлоу?

Глава 21

Харлоу

Мне требуется несколько часов, чтобы оправиться от гнева Дэкса, мишенью которого я стала. Я бы сказала, что он слишком бурно отреагировал, но, с другой стороны, я ведь задела больную тему, когда спросила его о матери, а после призналась, что чуть ли не совершила самоубийство в том самом месте, которое Дэкс построил в память о ней. Более того, я обманула его, сказав, что принимаю противозачаточные таблетки.

Наблюдая, как на небе появляются звезды, я прихожу к выводу, что он имеет полное право на меня злиться. Мне даже в голову не приходило, пока Дэкс не сказал мне об этом, но это оказалось правдой. «А как же он? Думала ли я о том, чтобы спросить Дэкса, как он относится к тому, чтобы стать отцом? Я вообще учитывала его чувства? Что если бы я и правда забеременела? Что бы тогда было?»

Но, конечно, я даже не учла его интересы, я была слишком ослеплена своей горечью, чтобы видеть что-то, помимо моих собственных потребностей. И Дэкс также прав в том, что я – эгоистка. Так или иначе, в моей голове проскальзывали мысли, что из-за всех моих лишений и неудач – выкидышей, смерти Маркуса, крушения брака и даже необходимости забросить свою карьеру, которой я посвятила большую часть своей жизни, – мир что-то мне должен. Только потому, что спасла столько детских жизней, я взрастила в себе эгоистичное суждение, что имею право на нечто большее, чем гонорары, которые я получала за свою работу. Кто, черт возьми, я такая, чтобы взымать плату с людей, которые совершенно не причастны к моим нью-йоркским проблемам? Почему Анита, Сара, Диами, Бенни... и, особенно, Дэкс должны отвечать за мои проступки?

Мне должно быть стыдно за себя, и мне стыдно.

Я рада, что не топлю свой стыд в вине, как делала это одиннадцать ночей назад. Я усмехаюсь в темноте своим мыслям. Трудно поверить, но прошло уже одиннадцать дней с тех пор, как я чуть не нажала на курок, покончив со всем. И из-за кого? Из-за мужчины, которому я позволила полностью стереть мое чувство собственного достоинства, потому что ему нужно было кого-то подавлять. «Недоросток Джефф». Я снова смеюсь. До этого момента я даже не думала о нем, была слишком занята, проживая насыщенную жизнь с Дэксом и узнавая о себе столько нового: о том, чего желаю, о том, что я имею, и о том, кем я являюсь, помимо всех этих профессиональных титулов, которыми обладаю. Возможно, мне стоит отпраздновать это новое развитие бокальчиком вина.

Но это не единственное, чем мне нужно гордиться. Разве я оставила бы позади ту женщину, которая вышла через входные двери с пистолетом в руках, решив вышибить себе мозги, если бы не рациональная часть ее мозга, которая наконец-то достучалась до нее? Я даже могу сказать, что теперь едва узнаю ту отчаянную дамочку, и, возможно, поэтому мне стоит навсегда остаться здесь, в «Жемчужине», чтобы, в каком-то смысле, похоронить ту часть себя, не спуская курок по-настоящему. Но также я понимаю, что сейчас я нахожусь здесь из-за Дэкса, который так сильно пытался быть для меня мужчиной, даже, несмотря на то, что в итоге он сорвался, назвав меня стервой и сказав, что мне стоило прикончить себя в Хэмптонсе.

Сказано было жестко, но Дэкс прав. Джефф даже не обратил бы внимания на тот беспорядок, который я бы оставила после себя. Он бы просто перенес свадьбу куда-нибудь в другое место. Тем более, в таком случае Джефф бы получил все, чего когда-либо желал получить от меня – недвижимость в Хэмптонсе и все остальное имущество, что было в моем распоряжении. Официально он до сих пор является моим мужем, имея, таким образом, право на половину моего имущества, но, видит Бог, я уже отдала намного больше, чем та часть недвижимости, которую Джефф так желает получить.

Размышляя обо всем этом, я начинаю собирать вещи, радуясь тому, что не взяла слишком много для этой поездки. Если я останусь здесь, то боюсь, что буду искать Дэкса и снова выпрашивать у него прощения. Но я не могу позволить себе такого, я уже это делала, а он ушел от меня. И он имел полное право уйти. Мне так сильно хотелось забеременеть, что я солгала о своей контрацепции первому идеальному донору спермы, с которым переспала. «Донор спермы». Грубо называть его так, потому что Дэкс намного больше, чем просто носитель члена, имеющий к тому же большое сердце, которое не сразу разглядишь, но только из-за этих, сказанных им слов я могу оправдать его уход.

Я знаю, что сбегаю, точно также как сбежала после того, как Джефф подал на развод, и после того, как Оскар Палетьер, генеральный директор Общественной больницы Миллера, сообщил, что совет директоров собирается уволить меня, потому что они опасаются за мое психическое здоровье после смерти Маркуса. Я даже не придала значения тому, что они не потрудились подтвердить доказательствами свое заявление. До тех пор, я безо всяких затруднений выполняла все свои обязанности в качестве хирурга-трансплантолога. Но Джефф пригрозил, если я останусь, то он уйдет из Совета и перейдет в другую больницу.

Оскар, как друг, сообщил мне об его угрозе, в конце концов, все мы крутились в одном коллективе, и еще, я часто обедала с его женой, Дианой. Но я знаю правду. Оскар рассказал мне обо всем, потому что был другом Джеффу. Он даже не собирался заступаться за меня, сказав Совету о моих достижениях, или о том, что Сенатор Кингстон отдал свое предпочтение мне, а не Джеффу. Как и все наши общие друзья и знакомые, он выбрал, на чей стороне ему лучше остаться, когда Джефф подал на развод. Не то, чтобы из-за меня это решение было сложным. У Джеффа есть обаяние, которое у меня почти отсутствует, и поэтому мой муж решил показать миру, какая я отчужденная, поскольку в душе я до сих пор еще неуклюжий приемный ребенок, который везде чувствует себя лишним.

Но теперь я понимаю, что я и не должна чувствовать себя везде как в своей тарелке. Я еду домой, хотя точно не знаю, где именно теперь мой дом, не после того, как нашла его здесь, в «Жемчужине»... и в объятиях Дэкса.

Но это говорит мое глупое сердце, а не разум, который точно знает, что мне нужно заняться разводом, побороться за свою карьеру и сдержать обещание, данное маленькой девочке, которая хочет увидеть меня на своем десятом дне рождения, которое будет меньше, чем через две недели.

К пяти часам утра моя машина загружена, и я готова выезжать. Последний час я провожу, убирая дом и выгружая из холодильника продукты, которые купила, пока жила здесь. Я решила оставить «Жемчужину» в том виде, в котором она была, когда я въезжала, ради Аниты. Эта уборка дает мне больше времени для раздумий.

Теперь я понимаю, что Дэкс был в «Жемчужине» в ту ночь, когда я едва не убила себя, и это меня злит. Он видел меня в самый уязвимый момент, и ничего об этом не сказал. Дэкс все знал. Все это время он знал об этом. Когда я достаю свой спрятанный в вещах пистолет, я понимаю, что он не заряжен. Даже патронник пуст. Должно быть, я была слишком отвлечена, чтобы заметить, насколько он стал легче, когда прятала его.

Это означает только одно. Дэкс видел пистолет и забрал пули, просто чтобы убедиться, что я не причиню себе вреда. Теперь становиться понятным, почему он тогда пришел с, так называемым, измененным соглашением об аренде, рассказывая что-то о непредвиденных обстоятельствах. Это все было связано. Дэкс пришел только потому, что хотел удостовериться, что я не наврежу себе в его доме. Хуже того, это означает, что он прочитал мою записку. «Мою чертову предсмертную записку».

Дэкс знал обо всем.

Поразившая меня правда стирает все теплые воспоминания о нем. Он был со мной из жалости? Все эти поездки, парк Бандельера, горячие источники, и даже общение со мной – все это просто жалость с его стороны? Конечно, я дала ему множество причин, чтобы сочувствовать мне: мои суицидальные наклонности, мой развод, моя неспособность иметь детей, но разве ему стоило заходить в наших отношениях так далеко, заставляя меня поверить, что я ему не безразлична? Знает ли его семья обо всем этом?

«Разве это важно, Харлоу. Ты уезжаешь».

Слава Богу, что есть разумная сторона Харлоу, или же я никогда не перестала бы задаваться вопросами. Когда я кладу на столик ключи от «Жемчужины», то слышу, как где-то в сумочке звонит мой телефон. Я не отвечаю на звонок, я не могу сейчас разговаривать с кем-либо, только не с таким чувством уязвимости, которое ощущаю. Но я все равно достаю телефон, интересуясь, может, это звонит Дэкс, чтобы попросить прощения, потому что если это так, я точно не отвечу. Но это не он.

«Черт, нет».

Я выключаю телефон и возвращаю его в свою сумочку, надевая ее на плечо, когда в последний раз окидываю взглядом свой дом вдали от дома. Я буду скучать по этому месту, независимо от того, насколько оно причудливое с этими солнечными батареями, теплицами и красочной стеной из бутылок, которые рассеивают свет. И как бы я не сердилась сейчас на Дэкса, я не смогу забыть то время, которое мы провели вместе, занимаясь любовью на кровати королевских размеров и пробуя те позы, которые мне даже в голову не приходили. Да, я буду скучать по этому месту, и как бы мне не была невыносима эта мысль, я буду скучать даже по Дэксу Дрекселу.

Я приближаюсь к входной двери, ненавидя каждый шаг, который отдаляет меня от этого места, принесшего мне столько счастья, когда я в этом больше всего нуждалась. Может быть, призрак Пёрл Анайи Дрексел как-то присматривал за мной, удержав от нажатия на курок в ту ночь. Я не верю в призраков, но я верю в предназначение, может это оно и есть. Это место пронизано всем, что олицетворяет для Дэкса его мать: покоем, любовью и исцелением, даже если оно находится в такой глуши, как эта.

Словно маяк в темноте.

– Спасибо тебе, – шепчу я, перед тем как открыть замок и выйти наружу.

Затем я закрываю за собой дверь и направляюсь к машине, сажусь за руль и завожу двигатель. Когда запотевшее за ночь стекло становится чистым, я смотрю на открывшийся передо мной Таос, не обращая внимания на бегущие по моему лицу слезы до тех пор, пока это не становится невыносимым. Я вытираю слезы тыльной стороной ладони, переключаю передачу и отправляюсь в долгий путь обратно домой.

Глава 22

Дэкс

Когда я подъезжаю к «Жемчужине», после посещения с Наной, Сарой и Диами церкви, я не вижу машину Харлоу на месте. Мне буквально пришлось умолять Нану отпустить меня с бранча (прим. в США и Европе прием пищи, объединяющий завтрак и ланч, подается между 11 часами утра и 16 часами дня), и поэтому я знаю, что она уже поняла, что что-то было не так. Наверное, в церкви я сводил всех с ума, постукивая ногой всю службу. Но так как служба была посвящена маме, я ни за что бы в жизни ее не пропустил, даже несмотря на то, что часть меня хотела поскорее вернуться к Харлоу, как только за окном снова взошло солнце.

Я не религиозный человек, но достаточно духовный. Я молюсь через свои руки, создавая красивые вещи из обычных и экзотических пород древесины, соединяя ее с кованой сталью, медью и бронзой. Я начинаю создавать, когда трехсотлетний могучий вяз нужно срубить из-за голландской болезни вяза (прим. грибковая болезнь), чтобы потом своими руками с помощью инструментов дать дереву новую жизнь. Процесс создания мебели может занять годы, часть из которых идет на сушку древесины, но мои клиенты ждут изделия так же, как они ждали, когда Такеши-сан делал для них обычную мебель.

Некоторые говорят, что я, как и мой наставник, с уважением отношусь к природе и к тому, что она мне дает, и это правда. Но в моем поведении и разговоре с Харлоу вчера вечером не было никакого уважения, и это то, что я собираюсь сейчас исправить, независимо от того, что мне придется для этого сделать. Поэтому я прощаюсь с Наной и остальными, извиняясь за то, что пропускаю бранч, и спешу к своему грузовику. Отвезти домой Нану сможет и Сара.

Сейчас мне нужно проверить, как там Харлоу. Мне нужно знать, что с ней все в порядке, после того как я по полной облажался, закатив сцену. Ведь я назвал ее стервой и сказал, что ей стоило свести счеты с жизнью в Хэмптонс, а не в «Жемчужине». Нана, наверное, влепила бы мне пощечину, если бы узнала об этом, хотя она совершенно не жестокий человек. Бабушка наверняка до жути рассердится, когда узнает о случившемся.

Нана не для того растила меня, чтобы я однажды назвал женщину стервой, и не важно, что та сделала. Конечно, женщины могут называть меня как угодно – закоренелым придурком, швалью, бездушным ублюдком – но в таком случае, я этого заслуживаю. Закоренелым придурком называют, когда я полностью погружаюсь в работу, и тогда ничего не может оторвать меня от того, что мне нужно сделать, ведь клиенты платят мне тысячи долларов за простой обеденный стол, под заказ изготовленную дверь, ванну или, черт возьми, замысловатую лестницу, которая требует таких идеальных измерений, чтобы полностью соответствовать месту, где она будет установлена с первого раза. Швалью называют тогда, когда я веду себя как мужчина-шлюха, бабник, когда все, чего я хочу, – это перепих на одну ночь, а не какие-нибудь долбанные обязательства. Бездушным ублюдком я был, когда Мэдисон чуть не истекла кровью после аборта, о котором она не удосужилась мне рассказать. В тот момент я оставался с ней все время, пока она находилась в больнице и шла на поправку, а неделей позже я вернулся на работу, словно ничего такого не произошло, словно это был не мой ребенок, от которого избавились. Вот тогда я и бросил ее, а она назвала меня бездушным ублюдком, помимо прочих оскорблений, наподобие «тупоголовый» и «дебил». В конце концов, я все-таки дислексик (прим. избирательное нарушение способностей к чтению и письму), и это не перерастают.

Но есть одна вещь, которую я точно должен перерасти – это мой гнев. Мне стоило сдерживать свое дерьмо. Мне следовало сделать глубокий вдох, посчитать до десяти или двадцати, или ста. Мне следовало обернуться и поговорить с ней, как взрослому человеку, каким я себя называю. Но нет, я повел себя как мудак, и вот теперь, я стою здесь, уставившись на место, где обычно стоит машина Харлоу, ведь сейчас оно пусто.

Может, она уехала позавтракать в город или за покупками? Может, она наконец-то решила воспользоваться гаражом и припарковать свою машину там? Я знаю, что у нее еще есть неделя, прежде чем ей нужно будет вернуться в Нью-Йорк. Для меня эта неделя – время, предназначенное для того, чтобы попросить у нее прощения и убедить ее, что между нами все может сложиться, даже несмотря на то, что мы всего лишь недавно познакомились.

Но в первую очередь, я должен извиниться.

Пару минут я сижу в машине, наблюдая, как солнце освещает ландшафт передо мной. Вдалеке я вижу дом братьев Виллер, и я знаю, что они, скорее всего, еще спят. Я выбираюсь из своего грузовика и спешу к входной двери. Я стучу, но на мой стук никто не отвечает. Тогда я иду к передней части «Жемчужины», по пути всматриваясь в застекленные окна, и я вижу, что дом пуст. Я возвращаюсь к входной двери, и на этот раз достаю ключи. К черту приличия. Мне плевать, если я, таким образом, вторгнусь в личное пространство, я все равно войду.

Моя рука дрожит, пока я вставляю ключ в замок и поворачиваю его. Сколько раз за последнюю неделю я переступал через этот порог с чувством, словно был на седьмом небе от счастья, поскольку знал, что за этой дверью меня ждет Харлоу?

Но когда я захожу в «Жемчужину» в этот раз, мое сердце разбивается. Харлоу здесь нет. Я словно ощущаю это в пространстве. Дом кажется пустым и заброшенным, но я все равно иду прямиком в спальню, хотя уже знаю, что там увижу. В комнате нет ее вещей и безделушек, которые лежали на столе у телевизора – вроде тех маленьких камушков и веточек, которые она собрала во время похода в парк Бандельера и к горячим источникам. Нет и той кучи медицинских журналов – у нее была ужасная привычка читать в постели, делая пометки маркером, вместо того, чтобы просто там расслабляться.

Я рассеяно смотрю на идеально заправленную постель, но едва замечаю детали, так как все, что я могу видеть, – это мы, лежащие в этой самой кровати со смятыми простынями у наших ног, и как мы смеемся, болтаем, занимаемся любовью или просто смотрим друг на друга. Как же я обожал, когда Харлоу изучала меня, проводила пальцами по моему торсу, одновременно называя каждую мышцу и проговаривая функцию, за которую та отвечает. Иногда она, торжественно посмеиваясь, находила на моем теле чувствительное место и щекотала его, а я зажимал ее руку, чтобы Харлоу перестала мучить меня. Я вижу те моменты, когда пробовал каждый ее дюйм, вдыхал аромат, похожий на амброзию и имеющий уникальный химический состав, созданный исключительно для меня. И, о, Боги, я слышу смех Харлоу, вижу ее улыбку, ее глаза. Я скучаю по ней.

Когда я поворачиваюсь обратно к выходу, то улавливаю взглядом лист бумаги, лежащий на подушке. С колотящимся сердцем я поднимаю его.

Дорогой, Дэкс.

Мне жаль, что я уезжаю без предупреждения, но, думаю, для нас обоих так будет лучше. Лучше, если мы закончим наши отношения, прежде чем между нами все станет плохо. Хочу, чтобы ты знал, я никогда не была такой счастливой, какой была здесь, с тобой, и не важно, что все это было кратковременно. Я прошу прощения за то, что соврала тебе на счет таблеток, но не думаю, что должна объясняться перед тобой за то, что у меня есть пистолет. Что бы я с ним ни сделала – это бы был мой выбор, даже если я планировала в ту ночь совершить самоубийство, но я этого не сделала, а остальное не имеет значения. Я не покончила со своей жизнью. Вместо этого, я выбрала жизнь, потом встретила тебя, и, может быть, такова и была моя судьба. Но наше время подходит к концу, мы всегда знали, что это закончится. У тебя своя жизнь, у меня – своя, и сейчас я должна вернуться к своей жизни и жить дальше. Если я беременна, хотя я знаю, что этого не случилось, обещаю, обязательно дам тебе знать об этом, и тогда мы обсудим опеку над ребенком и то, что для него будет лучше. Если я не беременна, тогда ты больше не услышишь обо мне. Дэкс, ты молод, и у тебя еще вся жизнь впереди. Проживи ее пополной. Не позволяй мне удерживать тебя.

Люблю, Харлоу.

Меня начинает наполнять гнев, когда я читаю последние строки, мое зрение затуманивается. «Опека? Она уже думает об опеке?» Я достаю свой телефон, больше всего на свете желая позвонить ей и высказать все, что я думаю на счет того, что она устроила. И еще мне хотелось бы уточнить, что Харлоу имела в виду под «думаю, для нас обоих так будет лучше»? А как же я? Только из-за того, что мне всего двадцать семь лет, она думает, что у меня нет собственной головы на плечах? Конечно, вчера я облажался, когда вспылил, но все же…

Мой звонок тут же переходит на голосовую почту, и это означает, что ее телефон выключен. Я слушаю голос Харлоу, который просит оставить ей сообщение:

«Пожалуйста, оставьте свое сообщение после сигнала, и я перезвоню вам, как только смогу».

Ее голос звучит холодно и безразлично, словно у диктора.

– Харлоу, я только что прочел твою записку… – начинаю я, как вдруг слышу, что хлопает входная дверь.

– Харлоу, детка, ты здесь?

«Отлично. А это еще кто?»

Я так зол, что едва могу четко видеть и вежливо говорить. Если я заставлю себя сейчас что-нибудь произнести, то уверен, что потом об этом пожалею. Я складываю ее записку и сбрасываю вызов, заталкивая телефон обратно в карман джинсов, когда выхожу из спальни.

Посреди гостиной стоит мужчина среднего роста и оглядывается по сторонам, на его лице читается удовольствие и, одновременно, озадаченность. Когда он снимает свои солнечные очки и, прищуриваясь, смотрит на меня, я вижу, что у него голубые глаза. В его светлых волосах прослеживается седина, что придает ему авторитетный вид. На его челюсти – легкая щетина, а сам он одет в легкий пиджак поверх голубой рубашки на пуговицах и коричневые брюки, подчеркивающие подтянутое тело, что говорит мне о том, что он заботится о себе. Я совершенно не умею определять возраст людей, но на вид ему где-то за сорок или, даже, чуть больше пятидесяти, и сейчас этот мужчина выглядит растерянным.