Текст книги "Дизайн мечты"

Автор книги: Линн Мессина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Услышав это, Ханна восторженно показала мне оба больших пальца. У меня был строгий приказ тянуть до победного. Не испытывая особых угрызений совести, Ханна почему-то не спешила подписывать контракты. Ее не покидало смутное подозрение, что обещание превратится в обязательство сразу после подписания официального документа. А Ханна не теряла надежды провернуть свою киноавантюру без отбывания тюремного заключения.

Хайди вздохнула, но смирилась: герцогиня есть герцогиня.

– Хорошо, но утро понедельника – крайний срок. И пожалуйста, учтите, что Джильда будет недовольна.

Хайди в шутку стращала нас Джильдой, не подозревая, что я каждый раз холодела от ужаса. За несколько недель продюсерша стала воплощением моих детских ночных кошмаров, страшилищем, привидением, скрипящим и стучащим по ночам, чудовищем, затаившимся под кроватью. Одно утешение: когда неминуемый скандал разразится, пострадает только «герцогиня». «Мишка Петрович» исчезнет. Однажды (в Москве конца восьмидесятых) ей это уже удалось. Значит, вспомнит старые навыки.

– Отлично, – похвалила Ханна, когда я положила трубку. – Понедельник подходит идеально – к тому времени они уже займутся получением разрешения на съемку в парке Ред-Рокс.

– Почему?

Ханна открыла дверцу духовки и извлекла свежий каравай. Я ни разу не видела, как она месит тесто или ставит опару, но каждые три дня Ханна вынимала хлеб из духовки, как фокусник кролика из шляпы. Отрезав ломоть, Ханна протянула его мне.

– По их мнению, рельеф Аризоны напоминает поверхность Марса, – объяснила она.

– Спасибо. – Хлеб был горячим, с хрустящей корочкой, и я уписывала ломоть без масла и джема. – Нет, я спрашиваю: почему они хотят снимать здесь, а не в Англии?

– Адаму понравился мой сценарий, и он почти уже готов бросить к чертям проект о герцогине и похитителе драгоценностей. – Намазав хлеб арахисовым маслом, Ханна принялась за «открытый сандвич». – Студийные боссы талдычат всякую фигню насчет исправлений и доработки – им, видите ли, хочется осовременить язык и персонажей, и Адам уже устал защищать собственное творческое видение. Он еще об этом не знает, но я-то вижу. А у меня сценарий современного боевика, им практически не к чему будет придраться.

– Ты написала сценарий? – удивилась я. Обычно Ханна ограничивалась синопсисами, не желая открывать идею, не заручившись поддержкой крупной киностудии.

– Да, – отозвалась она с набитым ртом.

– Когда ты же успела?

– На прошлой неделе, пока ты продавала дорогущие чеснокодавилки. – Глядя прямо в мои вытаращенные глаза, Ханна беззаботно пожала плечами: – Подумаешь, большое дело. По грубой эмпирической прикидке, на экранную минуту приходится одна страница сценария, значит, для стандартного фильма необходим сценарий примерно в девяносто страниц. Для пущего надувательства полстраницы нередко оставляют пустыми. Если убрать пустые строки и сделать сценарий сплошным текстом, он займет двадцать страниц. Да у меня хлеб дольше печется!

Тем не менее создание настоящего киносценария показалось мне значительным достижением.

– Круто! – восхитилась я, присаживаясь на одинокую кухонную табуретку. Ханна отрезала новый ломоть хлеба и подала мне; я, не вставая, наклонилась вперед и приняла угощение. – А о чем?

– О женщине-полицейском, которая борется с преступностью в будущем после Апокалипсиса, – отозвалась Ханна. – Дрезден спасает мир, попутно устраивает множество взрывов, и в нее влюбляется красивый мужчина. Не вижу причин, чтобы мой сценарий не приняли.

Я не удивилась, что подруга сваяла подобный шедевр. Ханна балансировала на грани фола, но играла наверняка. Сейчас не то время, чтобы завлекать зрителя возвышенной недосказанностью авторского кино.

– При чем тут Дрезден?

– Дрезден Куинн – так зовут героиню.

Я засмеялась, не удержавшись. Так и знала, что Ханна придумает что-нибудь подобное.

– Мне нравится.

– Подожди, ты еще не все слышала. Название – «Бомбардировка Дрезден», – гордо улыбнулась Ханна и пустилась описывать сюжет о женщине-полицейском, которая находит больше, чем искала, когда берется за расследование, казалось бы, банального убийства.

Ханна некоторое время описывала вылазки революционной экологической группы, пытающейся спасти Землю от собственного безрассудства.

– А незачем было свозить мусор на Марс! В конце концов огромный вес образовавшихся мусорных свалок привел к отклонению планеты от привычной орбиты, и Марс заметался по Солнечной системе без руля и ветрил. Ученые судорожно пытались найти новый способ утилизации отходов, не дожидаясь, пока подключатся политиканы и предложат возить мусор на Венеру.

– Да, поучительная история.

Наклонив голову, Ханна несколько секунд обдумывала мою фразу.

– Скорее, крутой зрелищный боевик на чистом тестостероне, с массовыми разборками, взрывами, стрельбой… и небольшой долей поучений.

После хлеба захотелось пить. Я встала с табуретки достать стакан из шкафчика над раковиной. Под руку попался высокий бокал с потертой эмблемой «Пепси». Я редко им пользуюсь, но он очень удобно стоял. Благодаря закону гостеприимства мои стаканы, тарелки и кастрюли расположились по ранжиру, уложенные друг в друга правильными пирамидами соответственно размеру.

– Ну ты разогналась!

– Ага, – подтвердила Ханна, протягивая свой бокал. – В одной из ранних версий сценария подробно описывалось, как сорок триллионов использованных подгузников, которыми земляне ежегодно засоряли Марс, вызвали изменение его орбиты. Я даже затронула тему сверхакриловокислотных полимеров, но это слишком утяжеляло сюжет, поэтому вместо встречи с Дрезден и подробным рассказом об этой проблеме представитель ДЗИМП будет застрелен ракетой с тепловым наведением.

– Представитель Дзинь? Китаец, что ли?

– ДЗИМП – Движение за использование многоразовых подгузников, – пояснила Ханна для незнакомых с аббревиатурами двадцать четвертого века. Сюжет показался мне сложным, запутанным и полным неоправданных поворотов: всякий раз, загнав повествование в тупик, Ханна взрывала кого-нибудь или что-нибудь. – Взять сцену в кони-айлендском Аквариуме [19]19
  Крупнейший в мире открытый аквариум на Кони-Айленде, Нью-Йорк, емкостью 2 миллиона литров, с акулами и другой морской живностью.


[Закрыть]. – Подруга привела пример трудностей творческого процесса. – Каким-то образом лидеры радикальных групп самого разного толка очутились в бассейне с акулами и наставили друг на друга реактивные гранатометы. Я долго ломала голову, как извлечь оттуда хоть одного живого, но в конце концов пришлось взорвать весь аквапарк. Размороженный незадолго до этого Уолт Дисней спасся, но остался ужасно изуродован.

Мне не хотелось вникать в тонкости взаимоотношений Уолта Диснея с памперсами двадцать четвертого века, но после теплого хлеба я подобрела.

– При чем тут Уолт Дисней?

– А это неожиданный поворот сюжета в самом конце. Вскроется масштабный заговор «левых», имевший целью свержение демократического правительства на Земле и установление диктатуры диснеизма – социоэкономической системы, пропагандирующей уничтожение аутентичного личного опыта, – сообщила Ханна, довольная верностью формуле. У каждого уважающего себя автора голливудских боевиков в сюжете присутствует масштабный заговор, с самого начала угадывающийся в движениях каждого персонажа.

Я не знала, стоит ли хвалить Ханну за попытку скормить пустейшую дребедень американскому зрителю, но решила все же поддержать подругу. Американский зритель позаботится о себе сам.

– Интересная задумка. Обязательно пойду смотреть.

Ханна засмеялась:

– Не пойдешь. Но я ценю твой вотум доверия.

Я просто промолчала. Для того и существуют друзья, которых мы не гоним от себя и миримся с их абсурдными поступками: ведь никто больше не поддержит наши собственные сумасбродные идеи.

– Как я уже сказала, Адам устал спорить с руководителями студии, настаивающими на переработке сценария. Думаю, брошенное вскользь замечание о неограниченном потенциале фантастических фильмов попадет в цель. Ну отчего, в самом деле, не перенести действие в двадцать четвертый век? Солнце можно заменить золотыми арками, и никто не станет жаловаться. А при съемке фильма о викторианской эпохе какие возможности? «Барберри» [20]20
  Британская компания по производству одежды, основанная в 1856 г.


[Закрыть]и Оксфордский университет, это и ежу ясно. Адам умный, он поймет.

– Прекрасно, – сказала я, удивляясь простоте и беспроигрышности плана. Я по-прежнему ожидала сбоев и хаоса и в глубине души не сомневалась в неизбежной и близкой развязке с участием адвокатов и полицейских, но напряжение и нервозность понемногу отпускали. Что бы ни случилось, Ханна справится. Я в нее верила. – Надеюсь, для роли в новом фильме тебе не придется приобретать лицензию на вывоз мусора на Марс?

– Нет, и в этом красота нового плана. Кстати, я уже подумываю сбыть кому-нибудь герцогство. Ты не представляешь, как трудно жить в соответствии с представлениями родителей моего бедного покойного супруга о поведении, приличествующем молодой герцогине! Мамочка и папочка Чартерсмит отличаются редкой щепетильностью в вопросах этикета. «Говори шепотом, дорогая», «Сходи на котильон в следующую пятницу, дорогая», «Не кушай на людях, дорогая». «Приседая в реверансе, держи голову выше, дорогая». А тут еще душка Хилли, обнищавший виконт, двоюродный брат моего мужа, со своими одиннадцатью отпрысками, – надежный парень, фамильное серебро не разбазарит. К счастью, меня не интересуют деньги, я и так австралийское национальное достояние и все такое.

– Оно бы и к лучшему, – согласилась я. – Первым делом избавься от риелторши. Она начинает действовать мне на нервы.

Ханна щелкнула пальцами:

– Сделано.

Я отнесла стакан в раковину и открыла кран. Раньше я оставила бы стакан в раковине надень или два, громоздя вокруг и сверху другие стаканы и тарелки, но сейчас Ханна немедленно кинется его отмывать. Очень приятно иметь чистые вилки, тарелки и бокалы, но закон гостеприимства начинал давить мне на виски. Не выношу, когда за мной по пятам ходят со шваброй, затирая мои следы. Может, мне нравится оставлять знаки своего присутствия.

– Кстати, я наконец разобралась в твоих бумажных залежах, – заметила Ханна, наблюдая, как я мою стакан. Естественно, я делала это неправильно – всегда нужно сначала нанести моющее средство на губку, даже если губка и так мыльная, – но Ханна удержалась от замечаний. Через пять недель совместного проживания она научилась незаметно гнуть свою линию, притворяясь, что смирилась с моей неряшливостью, и тайком исправляя огрехи, когда я в другой комнате. – Все теперь сложено в три стопки. Левая – извещения о подписке, банковские выписки, почта и газетные объявления. Средняя стопка – рисунки, распечатки и скетчи. В правой – все, что не подходит в две другие стопки. Бумаги сложены в гостиной.

Закрыв кран, я поставила стакан на сушку.

– Ты не обязана была это делать, – сказала я, вытирая руки о желтое клетчатое полотенце. Ханна подождала, пока я положу его у раковины, и сразу заменила чистым из пакета, принесенного из прачечной.

– Да, но так твои бумаги хотя бы рассортированы. Может, тебе купить шкаф-картотеку и хранить документы по-человечески, а то в разных углах квартиры я нашла уйму банковских выписок – за три года. Аннулированные чеки я сложила по порядку. Поразительно, что ни один не затерялся, учитывая условия хранения.

Мне хотелось оправдаться, заверить подругу, что мой способ хранения документов только кажется бессистемным и неорганизованным, но, приведя в порядок мой бедлам, Ханна знала правду. Она видела, что почта, наброски и газетные вырезки понемногу скапливаются на кухонном столе, а когда не остается свободного места, я сгребаю все в кучу и выравниваю в аккуратную стопку, которую убираю с глаз долой, чтобы не давила на психику. Я четыре года не подводила баланс в чековой книжке, оно и к лучшему: кредитный остаток оказался превышен всего три раза.

Три внушительные стопки заняли весь диван. Значит, если мне захочется присесть и спокойно посмотреть телевизор, не избежать бумажных разборок. Тяжело вздохнув, я принялась за дело. Взявшись за первую стопку, услышала, как в кухне зажурчала вода. Ханна мыла форму, в которой выпекался хлеб, отскребая со дна налет масла «Крис-ко», смывала мелкие крошки с хлебной доски, а заодно наверняка перемывала мой стакан – можно было не проверять.

Я начала с банковских выписок, которые ненавидела всей душой, – нудные, неинтересные, они не сообщали ничего нового, только подчеркивали мою бедность, как преподаватель английского анализирует «Оду к греческой урне» для группы первокурсников. Мне не нужно было клочка бумаги, чтобы помнить об отсутствии солидного состояния: об этом я напоминаю себе всякий раз, переступая порог «Старка».

Первым импульсом было побросать все квитанции с логотипом «Ситибанка» в корзину и поджечь, но я удержалась и тщательно собрала банковские уведомления за последние двенадцать месяцев, словно дань богам аккуратности и организованности. Но я не читала бумаги, не просматривала суммы, не проверяла даты и даже не смотрела на имя и адрес получателя, чтобы убедиться, что выписка предназначена мне.

На разбор первой кучи ушло почти два часа. Я без колебаний выбросила счета, бланки на возобновление подписки и агитационные листовки местных политиканов, но помедлила над истрепанными газетными вырезками о делах, которые когда-то намеревалась сделать. Это были доказательства существования другой Таллулы, способной не только регулярно готовить себе обед, но и посещать лекции в библиотеке, ходить на ретросеансы в «Форум-фильм» и семинары на Девяносто второй улице [21]21
  Девяносто вторая улица Манхэттена – известный культурный и общественный центр, предлагающий различные культурные, социальные и учебные программы.


[Закрыть]и поддерживать начинающие студии Ист-Виллиджа. Другая Таллула хорошо питается, культурно подкована и живет полноценной духовной жизнью.

Правда, та Таллула всего лишь плод воображения, призрачная тень, запечатленная на снимках из Парижа. Реальная Таллула работала в «Старке», скорбела по матери и не желала общаться с отцом.

С чувством грусти и странной обездоленности я приступила ко второй стопке, разбирать которую оказалось намного легче. Здесь были сплошь ранние эскизы дизайнов, над которыми я работаю – точнее, работала до того, как десятичасовой рабочий день в «Старке» высосал из меня остатки вдохновения. Я оставила все рисунки до единого. К огорчению Ханны, перевязала стопку широкой черной лентой и отнесла назад в кухню, на полку с кулинарными книгами, так недолго радовавшую глаз приятной пустотой. Это исторические хроники, заметки на полях, которые мои биографы будут скрупулезно разбирать. Даже если остаток дней мне суждено продавать непомерно дорогую кухонную утварь представителям элиты Верхнего Ист-Сайда и никогда не делать прекрасные столы и меланхолические стулья, я сохраню эскизы хотя бы в качестве наскальной живописи на стенах собственной пещеры.

Взглянув на третью стопку, я тяжело вздохнула. Не хотелось ею заниматься. Было уже поздно, хотелось есть, да и достаточно уже прогресса на один вечер! Наведенный порядок по-любому долго не продержится: банк не перестанет присылать мне выписки, чужие люди не прекратят совершенствовать мои дизайны…

– Сегодня мне попались полусладкие «Нестле», – похвасталась Ханна. – Батончики нашлись в нижнем ящике, под арахисом.

Она стояла в дверях, наблюдая за мной из кухни. В течение всего процесса я чувствовала пристальный взгляд подруги. Ханна, как антрополог, изучала новый подвид неряхи домашней, domestocus messimus, не понимая, как подобные индивидуумы выживают в бытовом хаосе.

Я подняла глаза. Не знаю, что общего у меня и «Нестле» с арахисом, но рада была отвлечься от своего занятия – третья стопка выглядела внушительно.

– Если закончишь сегодня, я сделаю тебе печенье с шоколадной стружкой, – посулила Ханна.

Мне давно хотелось перекусить, но я была настороже и почуяла хитрость.

– Все, что нужно для шоколадного печенья, находится в квартире?

– Да.

– Все-все? – переспросила я с вполне оправданным сомнением: в этой квартире я редко могу отыскать нужную вещь.

– Ванильный экстракт закончился, – призналась Ханна. – Но у тебя где-то была ваниль в стручках, так что я обязательно что-нибудь придумаю.

В этом я не сомневалась, поэтому пошла на сделку.

– Тогда начинай делать печенье. Я разделаюсь с этой кучей через час.

Тут уже Ханна почуяла подвох.

– Надеюсь, ты не собираешься просто обвязать стопку лентой и отнести назад в кухню?

Меня подмывало поступить именно так, но я отрицательно покачала головой:

– Нет, обещаю прошерстить мелким гребнем.

Ханна улыбнулась, довольная бархатной перчаткой своей последней фразы на руке с железной хваткой. Оставалось лишь возмущаться нелепостью сложившейся ситуации. Это была моя квартира, где мне полагалось жить по своим правилам, однако уже который день я плясала под дудку Ханны.

Я приступила к третьей стопке, откладывая в сторону журналы, каталоги, счета, буклеты музеев и желтые страницы из «Нью-Йорк таймс». Я не барахольщица, хранящая каждую газету, попавшую в дом, но третья стопка почти убедила меня в обратном. Эта гора копилась несколько лет, и временами мне казалось, что я ни разу в жизни не выбросила ни одной вещи.

Примерно на половине бумажной горы стали попадаться старые истрепанные письма. Я совершенно забыла о них и на минуту застыла, неотрывно глядя на почерк матери, такой знакомый, узнаваемый, настолько плотно вплетенный в память, что он казался живым существом. Как мамино дыхание на моей щеке. Как прикосновение ее губ к моему лбу…

Девяносто один: через столько дней после маминой смерти отец заставил меня освободить ее шкаф. В ненастный ноябрьский день я несколько часов разбирала мамины вещи. Никогда не знаешь, что оставлять – хочется сохранить все, поэтому сразу устанавливаешь критерии и строго им подчиняешься. Визитки сохраняем только с личными пометками. Выбрасываем письма, которые выцвели настолько, что их нельзя прочесть. Оставляем мамины шелковые блузки – возможно, когда-нибудь я буду их носить. Выбрасываем мамину обувь – в ее туфли мне никогда не влезть.

Незадолго до смерти мама предлагала вместе разобрать шкаф, но я отказалась: это было бы слишком болезненно, нестерпимо грустно и невыносимо реально. Тело мамы уже пропиталось болью, печалью и страшной реальностью, и все, что ей хотелось, – знать, какие из ее вещей обретут вторую жизнь, перейдя ко мне. Умирающая женщина желала взглянуть на собственную эпитафию, и я ей в этом отказала. Сейчас я в этом горько раскаивалась. Я осталась с вещами с неизвестной историей: неотправленные, оставшиеся без ответа любовные письма мужчине по имени Билл Диксон, фотографии бунгало в Майами, коллекция спичек из парижских ресторанов. Эти вещи были загадочны, как иероглифы, а мама казалась Розеттским камнем. Я всегда буду гадать, что они означают. И никогда не перестану думать, почему мама не рассказала мне о них.

Слезы подступили к горлу, когда я смотрела на письма Биллу Диксону. Так бывало всякий раз, стоило мне взять их в руки: пожелтевшие листки действовали на мои слезные железы как свежеочищенные луковицы, поэтому я предпочитала хранить их подальше, чтобы не наткнуться случайно. Не знаю, где они скрывались последние четыре года, но это хорошее место. Надежное. Пусть туда и возвращаются.

Я обвязала письма лентой, бережно обернув истрепанные края, и отнесла на кухню. Положила сверток на книжную полку, напротив моих рисунков. Это надписи на полях утраченного текста; тут им и место.

Ханна не заметила, как я проскользнула у нее за спиной, и не видела, как я отодвинула поваренную книгу «Лучший дом и сад», чтобы освободить место. Ханне было некогда: она наблюдала за тем, как в микроволновке размягчается масло.

Вернувшись в гостиную, я решила приналечь на остаток бумажной горы. Время было позднее, я положительно умирала от голода и от эмоционального опустошения. Оставался лишь пухлый белый конверт, которого я никогда раньше не видела. Вскрыв его, я начала читать.

– Чертовщина какая-то! – вырвалось у меня через несколько секунд.

Ханна, занятая приготовлением печенья, меня не услышала. Я повторила про чертовщину погромче, и подруга появилась в дверях, вытирая руки о дурацкий фартук с рюшами, – вылитая Донна Рид [22]22
  Американская актриса (1921–1986).


[Закрыть].

– Где чертовщина?

– По-моему, это документ о передаче права собственности на недвижимость в Северной Каролине. – Я подняла плотный лист бумаги с подписями. – Участок номер сорок шесть «эф».

Развернув приложенную карту, я расстелила ее на полу. Несколько сотен лотов были отмечены разными цветами, буквами и цифрами.

– Вот этот. – Ханна указала на участок в южной части земельного владения, выделенный ярко-желтым цветом. – Лейкфрант. – Она присвистнула негромко и одобрительно. – В районе Суонк.

У самой кромки карты рукой моей матери было написано: «Кэти Уитон, девять тридцать».

– Кто такая Кэти Уитон? – спросила Ханна, проследившая за моим взглядом.

Я поднялась и сняла трубку телефона.

– Не знаю.

– А кому ты звонишь?

– Отцу. Наверняка ему что-нибудь известно, – уверенно сказала я, молясь про себя, чтобы так оно и было. Мне очень хотелось услышать вразумительные объяснения, что все это значит. Участок сорок шесть «Ф» – это вам не Билл Диксон или маленькое бунгало на Южном пляже Майами, где женщина, впоследствии ставшая моей матерью, прожила около года. Это известная величина или по крайней мере должна быть таковой.