Текст книги "Дизайн мечты"
Автор книги: Линн Мессина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)
– Бар «Бауэри»? – уточнила я, легко распознав условный сигнал. Фиолетовая палитра предназначалась у Эбби исключительно для элитных заведений.
– Знатное местечко, – одобрительно отозвалась та, словно принимая приглашение, а не подтверждая мою догадку.
В последний раз проверив стол и компьютер на предмет забытых вещей и файлов, я подхватила коробку и пакет.
– Можем идти, если ты готова.
– Ой, дай я что-нибудь понесу, – сказала Эбби, забирая у меня пакет.
Мы ждали лифт, когда открылась дверь кабинета Марка. Бывший начальник вышел в холл и улыбнулся, рассеянно глядя в моем направлении. Он не сказал ни слова, но ощутимо излучал доброжелательность. У него было достаточно времени, чтобы восстановить душевное равновесие.
– Мне нужно ответить на звонки, – сообщил он Эбби. До бедняжки не сразу дошло. Сначала ее ошарашил тот факт, что с этим поручением начальник обратился к ней. Не дизайнерское это дело – ковыряться с чужими телефонными звонками! Затем она ощутила разочарование – не только потому, что зря потратила свои лучшие тени для век, но и оттого, что вместо бара «Бауэри» придется остаться и работать до вечера. И наконец истина открылась ей во всей красе. Как девятый вал, обрушившийся на пляж, на Эбби нахлынуло осознание того, как все отныне будет. Нужно ответить на телефонные звонки. Марк хочет, чтобы этим занималась Эбби.
Благожелательно кивнув в моем направлении – не «спасибо за долгий самоотверженный труд», но и не открытая неприязнь, – босс исчез за дверью кабинета. Эбби повернулась ко мне с неприкрытой паникой на лице. Это же не входило в ее рабочие обязанности! Она дипломированный дизайнер, а не служанка, чтобы записывать сообщения и заказывать конверты номер десять по каталогу «Стэплс».
Я не знала, что сказать, просто дружески стиснула ее плечо в знак молчаливой поддержки. Раздался мелодичный звон – прибыл лифт, через секунду двери открылись. Эбби протянула мне пакет, и я направилась домой, праздновать первый день новой жизни в одиночестве.
Глава 6
Когда через полчаса я вошла в квартиру, новоявленная соседка разбирала свои фотографии, сидя по-турецки на полу гостиной посреди моря черно-белых Ханн. Каждая взирала на меня серьезно и задумчиво, словно я только что поделилась своими тревогами и она твердо решила мне помочь. В классической позе Ханны – щека покоится на ладони – чувствовался апломб.
Я бросила пакет и обувную коробку на непривычно пустой кухонный стол – недельную почту Ханна сложила ровной стопкой. Потом движением плеча выбралась из-под лямки сумки с ноутбуком и опустила ее на пол.
– Привет, – сказала я, открывая холодильник, впервые за день ощутив желание поесть. К моему немалому удивлению, завтрак сослужил свою службу – успешно отогнал голод на несколько часов.
– Привет, – отозвалась Ханна, не удивившись моему раннему возвращению. Сначала я приписала такую реакцию обычной Ханна-центричности, но, поразмыслив, польстила подруге сомнением: Ханна недостаточно хорошо знала мое обычное расписание, чтобы беспокоиться. Может, я каждый день являюсь домой в три часа и пялюсь в холодильник, ожидая, что желанная еда свалится с неба. – На второй полке охлаждается гаспаччо.
– Что?! – воскликнула я, уставившись на большую суповую кастрюлю. Сняв крышку, я с шумом втянула воздух. От запаха потекли слюнки.
– В холодильнике есть гаспаччо, – повторила Ханна, приняв восклицание за вопрос. – Не знаю, успело ли достаточно охладиться.
– Для меня – успело, – заверила я, наливая половником хорошую порцию в глубокую желтую тарелку. Встав в дверях и прихлебывая суп, я смотрела на Ханну, удивляясь, что застала подругу дома. Ей вроде бы полагалось быть на улицах Нью-Йорка, выслеживать Адама Уэллера. – Что-нибудь случилось?
– Оповещаю местных обывателей о своем приезде, – объяснила она, опуская меланхолически-задумчивую Ханну в конверт и заклеивая клеящим карандашом. – Примерно через час закончу.
– Первый шаг? – поинтересовалась я, с трудом проглотив огромную ложку гаспаччо. – В смысле первый этап дьявольского плана попасть на пробы к Адаму Уэллеру? – Есть пришлось, прислонившись к стене. Я бы присела на диван, но он был завален конвертами и Ханнами. – Кстати, суп изумительный. В нем кинза, или мне показалось?
Ханна скромно пожала плечами, не отрываясь от фарширования конвертов.
– Чуть-чуть.
– Только не говори, что у меня в кладовой есть кинза!
Я знала, что мой жизненный путь усеян бесполезными ингредиентами, но ведь не потенциально опасными! У меня хватало здравого смысла держаться подальше от скоропортящихся продуктов.
– На подоконнике.
– Что?
– У тебя кинза растет на подоконнике.
Я посмотрела на окно, выходящее на Бликер-стрит. На подоконнике действительно стояли три терракотовых цветочных горшка с зелеными лиственными растениями.
– Ух ты, а я думала, это сорняки!
– Нет. Петрушка, базилик и кинза.
Новое открытие. Никогда не замечала в себе садово-огородных талантов. Выращивание зелени всегда казалось мне тайной за семью печатями, уделом немногих истинных энтузиастов вроде моей мамы. Интересный и достойный внимания факт. Когда, безработная, я истрачу скромные сбережения и, не найдя новой работы, начну медленно скатываться к нищете, смогу какое-то время продержаться на подножном корме. Разведу огород победы, с капустой свободы и маленькими храбрыми листиками мини-шпината.
– В любом случае, – продолжала Ханна, не подозревая о моей неожиданно открывшейся сельскохозяйственной жилке, – первый и второй этапы плана по Адаму Уэллеру, если хочешь так это называть, уже выполнены. И вовсе план не дьявольский, а честный и в высшей степени эффективный. Сейчас я всего лишь рассылаю резюме нью-йоркским агентам и ассистентам режиссеров, отвечающим за кинопробы.
– Первый и второй этапы? – переспросила я, отправляя в рот очередную ложку вкуснейшего гаспаччо. Все-таки здорово иметь личного повара.
– Я познакомилась с временной служащей офиса Уэллера и узнала, что в пятницу «Сахарный горошек» устраивает небольшую вечеринку для своих инвесторов.
– «Сахарный горошек»?
– Кинокомпания Уэллера, – объяснила Ханна. – Не знаю, почему он выбрал такое ужасное название. Когда я получу роль, первым делом изменю название на что-нибудь менее аграрное.
– Что-нибудь придумала?
Ханна пожала плечами.
– Не знаю, что-нибудь пафосное, вроде «Ханна Сильвер продакшн», – сказала она с улыбкой. Однако правды в этой шутке было куда больше, чем иронии.
– А, ну естественно…
– В общем, я узнала о вечеринке, обратилась в компанию, обслуживающую банкеты, и попросилась к ним на работу официанткой. Начинаю в пятницу.
– Справишься?
Ханна покачала головой:
– Раньше не пробовала, но ведь я подаю себе завтрак, обед и ужин почти тридцать лет! Значит, основные навыки у меня есть.
– Подавать с левой стороны, убирать – с правой?
Ханна уставилась на меня, словно я заговорила на другом языке.
– Принести еду и убрать со стола!
Хотя мне тоже не доводилось работать в ресторанном бизнесе, я знала: высокий уровень обслуживания гостей отнюдь не только умение приносить и уносить тарелки. Однако я промолчала. Ханна свято верила, что у нее все схвачено, и не расположена слушать возражения. У подруги замечательно избирательное внимание – она слышит лишь то, с чем готова согласиться.
– Ну ладно, – сказала я, подходя к холодильнику за добавкой. – А дальше?
– Как представитель обслуживающего персонала, прохожу мимо охраны. Оказавшись в клубе, спускаюсь в туалет, снимаю парик, лицевой эндо-протез, переодеваюсь в потрясающее алое платье и иду общаться с гостями.
Я уставилась на Ханну. На девяносто семь процентов я была уверена, что правильно расслышала «лицевой эндопротез», но мне требовалось подтверждение. Порой чужие перлы столь диковинны, что ими хочется любоваться снова и снова.
– У тебя есть лицевой протез?!
– Да, такая штука из пластика или латекса – в прошлом году я снималась в короткометражке о растолстевшей синхронной пловчихе, которая пытается вернуться в большой спорт. Маска не лучшего качества – двойной подбородок то и дело отклеивается, но на пленке выглядит как настоящая, – как всегда непринужденно объяснила Ханна. Она не видела в ситуации ничего необычного. По ее мнению, каждая актриса надевает толщинки по особым случаям. – Нет, это же не на всю фигуру! – поспешила заверить Ханна, когда я высказалась. – Бюджет не выдержал бы целого костюма. Меня снимали выше плеч.
– Но если бюджет был скромный, почему просто не пригласить толстую актрису?
Ханна засмеялась и попросила не задавать детских вопросов. Проигнорировав снисходительность, я сменила тему. Лицевыми протезами я была сыта по горло.
– Как это поможет тебе получить роль?
– А с кем, по-твоему, я собираюсь общаться?
Вопрос явно риторический, и я промолчала, но Ханна замерла в ожидании ответа. Она даже перестала укладывать фотографии в конверты и нетерпеливо ела меня глазами. Пришлось спрашивать:
– С Адамом Уэллером?
– С Адамом Уэллером, – ответила сама Ханна, не дав мне договорить. – Случайно наткнусь на него в баре, изображу шок и изумление, узнав, что он тоже в киноиндустрии. Заведу разговор о старых добрых временах: «Чем ты занимался после окончания школы? Неужели режиссурой? Не разыгрывай бедную девушку! И как успехи? Студенческий «Оскар»?! Этот банкет – в твою честь? Tres magnifique [12]12
Поразительно (фр.).
[Закрыть]. Ты извини, я немного отдалилась от событий массовой культуры. Почему? О, меня не было в городе и даже в стране!» – говорила Ханна манерным тоном светской львицы. – Упомяну, что произвела фурор в Австралии и стала герцогиней, и у Уэллера не останется выбора, кроме как пригласить меня в свой фильм.
Я улыбнулась: план казался нелепым, наивным и напоминал бородатую шутку.
– Фурор в Австралии?
– Я – их национальное достояние. Сейчас, пока мы говорим, знакомый репортер составляет обо мне рецензии, – сообщила Ханна.
– Но для чего тебе герцогский титул?
Ханна пожала плечами:
– Ну, это уже к Уэллеру. Адам собирается снимать натуралистическую комедию о герцогине, решившей, что она лесбиянка, так как не может противиться страсти к одной из своих фрейлин. Позже выясняется, что эта фрейлина – переодетый мужчина, проникший в ее свиту, чтобы без помех украсть драгоценности. Нет нужды говорить, что он влюбляется в герцогиню и становится герцогом. Но до того в картине множество шуток по поводу неправильной половой самоидентификации, смешные осечки и забавные недоразумения, когда герцогине приходится сталкиваться с общепринятыми условностями, – закончила Ханна с ноткой презрения, прозрачно намекавшей, что сценарий – второе, что Ханна намерена изменить, оказавшись у кормила «Сахарного горошка».
– И ты считаешь, что герцогский титул обеспечит тебе роль герцогини в фильме? – Доев суп, я поставила тарелку в раковину, хотя еще не наелась. Теперь я безработная и должна была экономить. С запасами, прежде безрассудно расточаемыми или пренебрегаемыми, ныне надлежало обращаться бережливо.
– Конечно. Я научилась говорить, как великосветская дама, и стоит мне небрежно уронить, что очень фотогеничная фамильная усадьба в Дербишире как раз стоит в забросе и забвении, Адам на коленях станет умолять меня взяться за роль.
– А что будет, когда съемочная группа приедет в Дербишир и не увидит никакой усадьбы? Ханну пустяки не беспокоили.
– Вот когда приедут, тогда и буду думать. Я как-то не привыкла ставить телегу впереди лошади.
– Не пойми меня превратно, Ханна, но это безумный план.
– Отчаянное положение требует отчаянных мер, – сказала она, вытянув ноги и выпрямив спину. Ковра из фотографий уже не было, и Ханна с удовольствием улеглась на деревянный пол. – Я уже по-всякому пробовала.
– Что ты имеешь в виду?
– Последние полгода я чуть не ежедневно моталась из Нью-Йорка в Вашингтон, пробовалась буквально на каждый спектакль, разослала фотографии всем до единого ответственным за кинопробы, агентам, авторам сценариев и директорам агентств по поиску талантов на восточном побережье. Ставила собственные этюды, была эстрадным комиком, двенадцать часов простояла в бикини возле «Мэдисон-Сквер-Гарден» для рекламы водного шоу – продюсер «Спасателей Малибу» собирался покупать яхту. Нахлебалась вдоволь.
Рассказывая, Ханна все больше оживлялась и, не в силах спокойно лежать, села по-турецки. В принципе в позе лотоса не изливают сплин и не перечисляют неудачи; лотосом рекомендуется притворяться в состоянии спокойствия и сосредоточенности. Однако у Ханны было свое мнение на этот счет.
– Побыла бы ты в моей шкуре! – почти кричала подруга, побагровев от натуги и эмоций. – Ты хоть представление имеешь, что значит желать чего-нибудь так исступленно, что это причиняет почти физическую боль? Ожидать каждую минуту, не иметь возможности расслабиться даже на долю секунды? Не могу больше! Меня измотали напряженное ожидание и отчаянная надежда. При каждом телефонном звонке мелькает мысль: вот наконец звонят от Роберта Альтмана с приглашением на кинопробу. Вижу горящий индикатор сообщений на автоответчике – сердце замирает: вот наконец Ай-си-эм выбрали меня. Долю секунды перед тем, как поднять трубку или нажать кнопку прослушивания сообщений, я чувствую, как все вокруг наполняется потенциальными возможностями и открывшимися перспективами и готово взлететь, словно мыльный пузырь. Но это звонит мама с потрясающей новостью – в «Костко» распродажа жареных кур, и абсурдность моих ожиданий становится до боли очевидной! Секунды словно сделаны из свинца, они пробивают меня насквозь, это длится бесконечно, а я покорно стою под свинцовым градом, как глупое дитя под ливнем. Нет, будь оно все проклято, с меня достаточно! Я заслуживаю большего, нежели уцененная курятина!
Страстный монолог закончился. Я молча смотрела на тяжело дышавшую подругу. Видела, что Ханна расстроена, готова пасть духом, устала биться головой о стенку, на которой не появилось ни трещины. Я понимала, поезд ее карьеры должен быть уже на следующей станции, но все равно не могла сдержать растущего глухого раздражения. Тоже мне мученица… Это еще не страдания, не настоящая боль. Это не то, что ощущаешь, стоя возле матери в реанимационном отделении, когда медсестра требует немедленно принять решение, или когда слышишь, как испуганная мама зовет своих мертвых родителей, или когда просыпаешься посреди ночи с уверенностью, что она здорова, жива и счастлива с твоим отцом в доме на Лонг-Айленде.
Я судила несправедливо, прекрасно сознавая, что это события разного порядка и их нельзя сравнивать, но у меня давно выработалась непроизвольная реакция каждый день в совершенно неожиданной связи вспоминать пережитое. Я не могла с этим справиться. Это было сильнее меня.
– Пойду к себе, полежу немного, – сказала я, пытаясь скрыть прилив острого раздражения по отношению к Ханне и себе самой. Подруга так и не спросила о причинах моего неурочного возвращения, и даже последняя фраза, совершенно несвойственная служащим в разгар рабочего дня, ее не насторожила.
Наслаждаясь собственной гибкостью и послушностью мышц, Ханна вытянула ноги.
– Хорошо.
Войдя к себе в комнату и закрыв дверь, я сбросила поношенные туфли, включила телевизор и свернулась калачиком под одеялом, расстроенная, чуть не плачущая, в полной растерянности перед будущим. Я ничуть не сожалела об унизительной должности, приносившей лишь неудовлетворенность и дружную снисходительность остальных сотрудников, но оказаться в свободном полете было ужасно. Надежность, при всех ее оковах, – самое желанное ощущение, узорный покров, наброшенный на поцарапанную крышку расшатанного стола. Люди вроде меня не способны устоять перед комфортным ощущением уверенности в завтрашнем дне. Мы не умеем уходить не оглядываясь.
В моем настроении была повинна Ханна, чей нелепый план, обещавший лопнуть с оглушительным треском, резко контрастировал с привычным мне чувством собственной неполноценности. Ханне был неведом страх. Она была Христофором Колумбом, а я – всем остальным населением Европы XV века. Мир казался плоским. Я боялась подойти к краю и сорваться. Куда разумнее, надежнее и легче сидеть на месте, нежели очертя голову прыгать в пропасть.
Я закрыла глаза, стараясь прогнать неприятные мысли. Только не в первооткрыватели. По крайней мере не сегодня. Сейчас у меня льготный период [13]13
Период отсрочки выплаты долгов (бухг.).
[Закрыть], и можно без помех искать утешения, или забвения, или спокойного места, где притупляется острое жало памяти. Не обязательно планировать жизнь прямо сейчас. Все впереди.
Глава 7
Когда я проснулась после краткого дневного отдыха, Ханна сидела на краешке кровати, свесив ноги, держа чашку заваренного для меня чая.
– Держи, – сказала она, подставляя подушку мне под спину движением опытной медсестры. – Выпей и расскажи обо всем.
Я поблагодарила подругу за предупредительность и схватила чашку, прежде чем Ханна успела закапать чаем чистые простыни. Фаянс оказался горячим, от чая кудрявыми струйками поднимался пар. Ожидая, пока чай остынет, я с суеверным опасением поглядывала на подругу. Наверняка в чашке не чай. Если Ханна смогла приготовить гаспаччо из сорняков на моем окне, значит, способна соорудить чай из плесени со стен в ванной. Благословенная непроницательность Ханны дала мне передышку. Лишь спустя несколько часов подруга осознала – у меня что-то случилось.
Поскольку я ответила не сразу, Ханна успокоительно накрыла мою руку ладонью:
– Нечего стесняться, дорогая. По крайней мере не передо мной. Меня сто раз увольняли, и, клянусь, абсолютно несправедливо. По опыту я знаю: начальству нужен козел отпущения, на которого можно свалить ответственность за неудовлетворительное качество работы и низкую производительность, и на том единственном основании, что ты иногда опаздываешь на пару часов, звонишь по межгороду с офисного телефона и изредка пользуешься цветным ксероксом, чтобы размножить свои фотографии и разослать их агентам, тебя увольняют для острастки коллектива. С начальства станется выбирать очередную жертву методом метания дротиков в дартс – такая у них «научная» методология. Это несправедливо, нечестно и, безусловно, неправильно, но так устроен мир, дорогая, наш безумный мир, и чем скорее ты это поймешь, тем легче станет штука под названием «жизнь», – На лице Ханны ярость так виртуозно сменялась зрелой мудростью, что спальня превратилась в театральные подмостки, а увольнение – в сюжет комедии дель арте.
Хотя я высоко оценила нравоучительную речь Ханны о том, что за битого двух небитых дают, с точки зрения ее развлекательной ценности сверхзадача монолога – подбодрить меня – осталась невыполненной. Но я не стала цепляться к мелочам.
– Я действительно не заслужила увольнения. Им просто нужно было сократить расходы. Чисто экономическое решение.
Ханна заключила меня в объятия, смяв подушку, которую только что так тщательно взбивала, и толкнув меня под руку, так что чай выплеснулся через край.
– Знаю, детка, – сказала она, словно успокаивая ребенка. – Знаю. Я так и вижу, как ты унылой поступью уходишь из этого вертепа, унося на себе все грехи офисных обывателей. – Я вздохнула, когда Ханна ободряюще похлопала меня по спине: – Не будем говорить, что тебя выгнали. Скажем – отпустили. Звучит гораздо безобиднее, правда? Намного лучше, чем ты-негодный-работник-который-ворует-степлеры-и-скотч-и-большие-конверты-с-мягкой-подложкой-когда-никто-не-видит. Какое же это воровство, когда тебе дают ключ от шкафа с канцтоварами и предлагают набрать всего, что нужно?
Клянусь вам, Ханна судила не по себе, – отказываюсь верить, что подруга способна на мелкие кражи, не важно, что она ляпнет для красного словца. Я не стала устраивать демонстрацию протеста и возмущенно заявлять о своей невиновности.
– Меня действительно не выгнали, а именно отпустили. Качество работы здесь ни при чем, – подтвердила я, пытаясь высвободиться из объятий без дальнейших чайных потерь. Напиток еще не остыл, но я решила осушить чашку одним глотком, как только представится возможность. Лучше обжечь горло, чем снова менять постельное белье – я постелила чистую смену два дня назад. – Знаешь, у них очень странная арифметика. Одна фирма «Марк Медичи и партнеры» минус одна Таллула Уэст равняется дизайнерской компании, в которую инвесторы дружно ринутся вкладывать деньги.
Расклад показался мне донельзя нелепым, как переделанная таблица умножения, и полученную формулу я сообщила Ханне с большим сарказмом. Правда, на улыбку меня не хватило.
Ханна отпрянула, предоставив мне долгожданную возможность выпить чай, но я побоялась отхлебнуть. От чашки еще поднимался пар, скручиваясь белесыми прядями, и мне вдруг расхотелось обваривать язык и горло. Должен быть способ избавиться от чая иначе, без вреда для здоровья. Секунду поразмыслив, я поставила чашку на пол и задвинула под кровать, подальше от покачивающихся ступней подруги.
– Значит, тебя не выгнали?
– Можешь не сомневаться, – ядовито сказала я. – По работе им не в чем меня упрекнуть.
– Ну, как скажешь, – с явным недоверием отозвалась Ханна. – К твоему сведению, Ник распускает слухи, что тебя выгнали. Может, прочистить ему мозги, пока он не всем растрепал? Репутация – это твоя визитная карточка, нельзя ее марать.
Хотя я мало верила в показную чистоту репутаций, но встала с кровати и пошла звонить Нику. Ханна шла следом с торжествующим видом.
– Все оказалось гораздо проще, – пробурчала она себе под нос, пока я кружила по гостиной в поисках телефона. Конверты с фотографиями аккуратной стопкой лежали в углу, рядом со сложенной постелью и сумками Ханны. Комната была вылизана до блеска. Кто-то даже ковер пропылесосил.
– Что оказалось проще? – спросила я. Телефон оказался там, где мне и в голову не пришло бы его искать: на своей базе.
– Подбодрить тебя. Ты с таким видом отправилась в постель, что я решила – у тебя нервное расстройство. Думала, что ты попросишь принести к тебе в спальню микроволновку, чтобы питаться готовыми обедами с индейкой «Хангри мэн». Слава Богу, ты в состоянии себя обслуживать. Я помогу всем, чем смогу, только не гоняй меня как горничную. Я не могу поступиться этическими принципами даже во имя закона гостеприимства.
Я хотела попросить Ханну не волноваться по поводу своих принципов, но в этот момент Ник поднял трубку. Из-за гнилого либерализма телефонных властей абоненты злостно пользуются определителями номера, поэтому Ник узнал, кто звонит, еще до того, как я произнесла хоть слово.
– Уже еду. – В его голосе звучало сдерживаемое бешенство. Суд я по всему, Ник был выжат, как лимон, раздражен пакостями сотрудников и вынужден держать в орбите внимания множество народа. Возможно, его и добивались целые толпы, но благодаря майоратному праву – не лидеры воюющих держав. Лишь старший сын в семье Таунсендов был обязан продолжать фамильное дипломатическое дело, младшим предоставлялась свобода выбора. Ник избрал веб-дизайн и компьютерное программирование. – Только допечатаю кое-что. Можешь подождать на трубке?
Не знаю, что он себе напридумывал, но это мало соответствовало реальной ситуации.
– Со мной все в порядке, Ник. Я всего лишь потеряла работу, а не свалилась с инфарктом.
– Это практически одно и то же, – отмахнулся он. Я слышала лихорадочный стук клавиш – Ник что-то в темпе печатал. Ровный, успокаивающий звук. – Небось сердечко-то екнуло, когда тебя поставили в известность?
– Постояло минутку и дальше пошло. Старый надежный орган, не волнуйся, – успокаивала я приятеля, хотя и понимала, что дело безнадежное: близким в таких случаях полагается поволноваться.
– Я скоро приеду. – Стук клавиш на секунду прекратился, как будто Ник глубоко вздохнул. – И привезу ужин.
– Я ни о чем не хочу говорить.
– Отлично, – сказал он. – Тогда просто выпьем вина, закусим сыром и молча уставимся в стену.
– Вино и сыр? – переспросила я. – Этими акридами предлагаешь мне питаться в черные дни?
– Ты не должна быть особенно голодна.
– Почему?
– Депрессия отбивает аппетит, – объяснил он. – Все, я уже сохраняю документ.
Я вытаращила глаза. Значит, всему виной проделки Ханны. Это она распускала слухи и марала мою репутацию!
– У меня нет депрессии!
– Ханна сказала, ты слегла от расстройства, – уточнил Ник таким тоном, словно опирался на достоверную информацию из надежного источника, хотя уж ему-то полагалось бы знать цену подобным заявлениям. Они познакомились на какой-то вечеринке в джорджтаунском подвальчике летом после окончания первого курса университета и некоторое время встречались. Роман быстро выдохся: и Ник, и Ханна – неисправимые лидеры, – но они остались друзьями. Позже, когда я вернулась в Нью-Йорк, Ханна дала мне телефон бывшего дружка с наказом перезваниваться, спихнув, таким образом, Ника со своего баланса на мой. Ханна обращалась с бойфрендами как со съемными квартирами, которые можно с рук на руки передавать любимым подругам. – Это дословная цитата.
– Вовсе я не слегла! – возмутилась я, обращаясь сразу к Ханне и Нику. Подруга печально покачала головой, видимо, отчаявшись искоренить мое упрямство даже отбойным молотком.
– Но ты же спала, когда я звонил!
– Просто прилегла. При чем тут нервное расстройство?
– Ну, как скажешь, – насмешливо хмыкнул Ник. В голосе не слышалось доверия, искренности или раскаяния в ошибке. – Я уже выключаю компьютер. Буду у тебя через тридцать пять минут.
– Купи по дороге суши, я умираю с голоду.
Не успела я положить трубку, как Ханна набросилась на меня, заключила в медвежьи объятия и крепко прижала к себе.
– Как я тобой горжусь! Ты потрясающе сильная духом. – В душе родился новый протест, но едва я открыла рот, как Ханна приложила к моим губам указательный палец: – Нет-нет, не благодари. Друзья должны помогать друг другу.
Все, что оставалось, – в свою очередь, обнять подругу, подавляя подступающий смех. Я не хотела показывать Ханне, что уже полностью пришла в себя.
