Текст книги "Дизайн мечты"
Автор книги: Линн Мессина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)
Официанты и официантки уже разносили тарелки со свадебным тортом, и гости начали возвращаться за столы. Я не хотела идти на свое место, садиться рядом с Кэмми, Сэмми и их кавалерами и поддерживать светскую беседу. Хватит с меня на сегодня отрицательных эмоций в виде праздничного банкета.
– Ты имеешь понятие об обязанностях генерального секретаря? – с сомнением спросил Ник.
– Он составляет различные планы, – отозвалась я, глядя, как усаживаются новобрачные. Улучить момент поговорить с папой тет-а-тет будет непросто – Кэрол не привыкла оставлять свои инвестиции без присмотра, но с помощью Ника задача станет посильной. Если Ник похвалит сверкающее белое платье новобрачной или приглашенный ансамбль, ему удастся отвлечь Кэрол на несколько минут.
– Как бы то ни было, – произнес Ник, не подозревая о своей неожиданной полезности, – нельзя отвлекать его просьбами о займе в разгар свадебного торжества.
– Но ведь это вроде бы было предусмотрено твоим планом, – возразила я. – Помнишь, ты советовал идти прямо к новобрачным, поздравить папу с прекрасным выбором – обрати внимание, я использую невидимые кавычки вокруг слова «прекрасный» из уважения к тетке Дороти, у которой глаза на затылке, – поцеловать новообретенную мачеху и попросить старого доброго папку о коммерческой ссуде – снова обращаю твое внимание на невидимые кавычки…
– Старого и доброго? Да, Лу, образцом дипломатии тебя не назовешь.
– Ну хорошо, просто доброго. Между прочим, он действительно не так уж молод.
Ник вздохнул:
– Признаю, это мой план, но ведь я только ставил задачу. Нельзя же отвлекать отца прямо сейчас. Нужно подождать до завтра, когда закончится бранч.
Я прищурилась:
– Какой еще бранч?
– Что значит – какой? – В голосе Ника послышались нотки раздражения. – Ты что, не читала приглашения?
Я округлила глаза:
– Ну ты и чудо! Да я выбросила его, не открыв. Именно ты достал открытку из мусорного ведра и настоял, чтобы мы пришли.
Наскоро прокрутив в памяти недавние события – мой отказ идти, наша безобразная ссора, коктейли в баре, дурацкое пари, – Ник сменил тему:
– Бранч завтра в одиннадцать.
Я попыталась придумать какое-нибудь срочное дело на завтра, но ничего не вышло: по воскресеньям в середине лета редко намечают срочные дела. По крайней мере в Нью-Йорке – по выходным все за городом.
– Значит, нужно снять номер в гостинице.
Хотя я и покорилась судьбе, причиной тому была отнюдь не природная снисходительность и кротость: меня, например, бесили дополнительные расходы и потраченное время. Не сказала бы, что бедствую, но мой бюджет с разболтанным балансом, позволяющий более-менее сводить концы с концами, затрещит по швам от цен спа-отелей Адирондака. В ближайший месяц ленч придется брать из дома, а о кафе забыть, чтобы компенсировать неожиданную расточительность.
– Я уже…
– Не продолжай, просто дай мне ключ.
Ник уже заказал нам номер, заблаговременно позвонив в отель и забронировав места на Четвертое июля. Нечеловечески предусмотрительный молодой человек. Даже когда я на пике формы своего репертуара генерального секретаря ООН, Ник все равно лидирует с большим опережением.
Он в картинном ужасе похлопал себя по карманам:
– Хм-м, куда я его дел?
Я еще больше сузила глаза, превратив их в настоящие щелочки.
– А ты погладь себя с любовью – ключик и найдется.
– Не стану возражать, – кивнул он, даже не попытавшись воспользоваться подсказкой. Ник из тех, от кого пощады не дождешься. Он непреклонен, глух к разумным доводам и был полон решимости продержать меня на банкете, пока музыканты не заиграют «Последний танец». – А пока иди, покушай тортика.
Я возражала не столько против торта, сколько против компании за столом: наши инопланетные адские кошечки уже слизывали шоколадную глазурь с серебряных вилочек. Даже во время поедания торта и смакования кофе губы близняшек были сложены в улыбочку.
– Лучше останемся здесь и поищем ключ! Минуту Ник молчал, обдумывая следующую фразу. Он собирался играть роль беззаботного завсегдатая венчаний, пока не опустится занавес, но в его намерения не входило доводить меня до крайности. Ник был слишком умен, чтобы жертвовать основной целью (налаживанием моих отношений с отцом) ради второстепенной (тщательного соблюдения свадебного протокола).
– Обещай мне посидеть за столом рядом с Кэмми и Сэмми десять минут – просто посидеть, не обязательно с ними общаться, а затем можешь сидеть в номере весь остаток вечера. Я не буду возражать.
– Пять минут. И дай мне ключ прямо сейчас.
Ник отрицательно покачал головой. С любым другим человеком он бы поторговался. Для остальных приятелей он, так и быть, напряг бы мозговую мышцу, отвечающую за размышления, и предложил компромисс. Но Нику было известно, что я и так сдамся – я традиционно выбирала путь наименьшего сопротивления.
– Десять минут. И ключ останется при мне.
Кавалеры Кэмми и Сэмми оказались довольно красивыми молодыми людьми, представителями интеллектуальных профессий – биржевые маклеры, юристы или бухгалтеры. Индивидуальность не просматривалась, зато манеры были отменными: когда я подошла, мужчины галантно привстали.
Хотя роман наших родителей длился почти четыре года, я никогда не общалась с близнецами Шелби – мы избегали друг друга и неизменно отклоняли приглашения, узнав, что на вечеринке будет «противная сторона». Но венчание стало событием непреодолимой силы, вроде валуна на дороге, и пришлось подчиниться силе с самой любезной миной, на которую хватило выдержки.
Едва я присела за стол, Кэмми переглянулась с сестрой, и они обменялись многозначительными улыбками. Блеснув, улыбки приувяли на краткий миг, но тут же вспыхнули вновь привычным оскалом мощностью в сто киловатт. Кэмми и Сэмми весь день вели себя примерно, отпустив всего лишь пару презрительных замечаний в мой адрес. Наиболее уязвимым местом являлась моя лакейская должность; в это мягкое брюхо и полетели стрелы. Но я распознала яд Кэрол: он оставлял следы, накапливаясь, как мышьяк в ногтевых лунках и волосяных луковицах.
Все вновь уселись, однако прерванный разговор не возобновился. Инопланетные кошечки-близнецы из ада ослепительно скалились и молчали. Кавалеры-брокеры, озадаченные внезапной немотой своих дам, посматривали на них, не зная, что предпринять.
– Твой тост был очень мил, – обратилась я к Кэмми, решив быть вежливой. Казалось, ни к чему усугублять бесконечность ближайших десяти минут тысячефунтовой тяжестью общего молчания за столом. Кэмми наклонила голову в знак признательности: – Спасибо. А твой был… – она помедлила мгновение, подыскивая нужное прилагательное, – коротким.
Слово медленно свесилось с ее поджатых губ, словно оскорбление. У Шелби краткость не находится в родственной связи с талантом. Повернувшись к второй сестричке, я попробовала другую тему:
– Сэмми, как тебе понравилась Франция? Ты была там две недели?
Я всего лишь пыталась быть любезной – начхать мне на ее вояжи по Европе, но у меня, оказывается, была неверная информация, и вместо рассказа о красотах заката над Средиземным морем пришлось выслушать снисходительное объяснение, почему незаменимый специалист вроде Сэмми не может покидать работу больше чем на пять дней кряду. Подробное описание сферы ответственности Сэмми (менеджер счетов компаний «Пепси» и «Сони», координатор рабочей группы по «Дженерал электрик» и «Ситибанку») не произвело, однако, на меня особого впечатления: список карьерных достижений напоминал газетный индекс «Стандарт энд Пур» [5]5
Индекс рейтингов ценных бумаг, устанавливаемый ведущей компанией «Стандарт энд Пур корпорейшн».
[Закрыть]и казался столь же бессмысленным.
– Я всегда завидовала людям с мелкими должностями: они могут позволить себе двухнедельный отдых, – заключила Сэмми. – Какое восхитительное облегчение знать, что твои обязанности может выполнять любой недоделанный из агентства, предоставляющего временных работников!
Сэмми обращалась к Нику, но выпад был направлен против меня. Под столом Ник передал мне карту-ключ. Худой мир и в наше время немаловажная вещь, а прозрачные намеки, мелочные уколы, оскорбления, мусор, брошенный исподтишка через заднюю изгородь соседей, связанных кровной враждой, не стоили его усилий. По крайней мере сейчас, когда предстояли исторические события. Взяв пластиковую карту, я сунула ее в сумочку. Освобожденная от договоренности, я тем не менее предпочла остаться: пребывание за столом превратилось в проверку на прочность.
Глава 2
Утро выдалось прекрасное – солнечное и теплое. Легкий свежий ветерок приносил аромат цветущей жимолости. Все приглашенные наслаждались пребыванием в Адирондаке и с удовольствием пили «Мимозу» за здоровье новобрачных, закусывая пересушенными французскими тостами с недожаренными «сопливыми» яйцами, – все, кроме меня. Полноценный ночной сон ничуть не улучшил настроения. Правда, отсрочка давала время генерально – и даже маршальски – отрепетировать предстоящий разговор с отцом, но ведь в решающий момент никто никогда не повторяет заранее заготовленных речей.
Завтрак подали на веранде. Мы с Ником сели за маленький столик на четверых, окруженный корзинами с огромными букетами сирени и азалий. Плети плюща, словно кудрявые пряди, оттеняли белизну шпалер. Столик папы и Кэрол находился в другой части веранды – за углом, вне поля зрения; идеальная дистанция, с моей точки зрения. Сто лет бы их не видеть, злилась я, но, будучи хорошо знакома с превратностями судьбы, прекрасно знала: року абсолютно начхать на мои вкусы. В любую секунду Кэрол могла подняться со стула и открыть новый раунд игры в хозяйку замка, то есть ходить от стола к столу, класть мужчинам руку на плечо и осведомляться, не нужно ли им чего. Обычное исполнение обязанностей, которые традиционно берет на себя новобрачная, для Кэрол стало знаковым. В глаза бросался ее до неприличия торжествующий вид: она стала светской дамой, женой всеми уважаемой знаменитости, человека, которого наперебой приглашают на открытие арт-галерей, кинопремьеры и сказочные пати на пятидесятифутовых яхтах (с морем спиртного). Папа стал для Кэрол средством многократно, как в фотоателье, увеличить значимость скромного существования в Массапеке, Лонг-Айленд. Моя мать никогда не ощущала потребности жить у всех на виду, но Кэрол была существом другой породы: она не для того выходила замуж за Джозефа Уэста, чтобы играть в маджонг в тихом пригороде.
– Как поживаешь, Таллула? Сто лет тебя не видела, – обратилась ко мне пятидесятипятилетняя Энн Харрис, жена Чарли, делового партнера моего отца. – Ты все еще учишься в Лондоне?
Я уже несколько лет не была в Лондоне. Когда заболела мама, я перевелась в манхэттенский Парсонс и ухаживала за ней до самого конца – возила на диализ по вторникам, давала маме кубики льда, когда ее мучила жажда, накрывала теплыми одеялами, когда ее знобило, и беспомощно стояла рядом, когда она корчилась от боли. Нэнси знала об этом – мы разговаривали на похоронах, но я не удивилась ее забывчивости – у людей короткая память на чужие несчастья.
– Нет, уже получила диплом магистра, – просто ответила я. – Теперь работаю в Нью-Йорке.
– Вот как? Чарли не упоминал, что видит тебя в офисе, – сказала Энн, делая, как и остальные, слишком очевидный, поспешный вывод. Я в свое время тоже самонадеянно поспешила.
– О, я работаю не у папы, а в одной итальянской компании, – пояснила я, зная, что Энн не спросит почему. Никто ни разу не спросил, почему я не работаю с отцом, полагая это слишком личной и болезненной темой, которую лучше оставить родственникам и психотерапевтам. Тут они были правы.
– Итальянской? – Энн не стала скрывать неодобрения. Вторая мировая закончилась более полувека назад, но Энн недолюбливала коллаборационистов. Кроме того, супруга Чарли в любом дизайнере, кроме Джозефа Уэста, видела потенциального конкурента. – Интересно! Что за компания?
– Маленькая фирма, – уклончиво ответила я, не желая называть Марка. Энн вспомнит, кто такой Медичи, и после секундного замешательства взглянет на меня уже другими глазами. Так было сотни раз, и я не уставала радоваться этому моменту. Словно эпизод из пьесы: неожиданное открытие, удивление и вежливая улыбка, чтобы сгладить неловкость ситуации. Но шутка неожиданно показалась мелкой, неудачной и слишком много открывающей постороннему человеку, особенно если мы не виделись со дня похорон моей матери. В свете вчерашнего озарения я вдруг перестала считать себя ходячим опрометчивым решением.
Энн вежливо кивнула и перевела разговор на другую тему. Она тонко чувствовала нюансы. После четвертьвекового опыта светских бесед с деловыми партнерами мужа Энн научилась вовремя замолкать. Наверняка дождется, пока мы с Ником встанем из-за стола, и вытянет из Чарли все о маленькой итальянской фирме, где работает Таллула Уэст.
– А где ты живешь?
Я назвала несколько улиц в Уэст-Виллидже, и Энн, вновь ощутив себя в своей тарелке, принялась перечислять свои любимые тамошние рестораны. Оживленной беседы не завязалось – мыслями я была далеко, – но разговор за столом тек непринужденно, без неловких пауз, и время пролетело незаметно. Не успела я оглянуться, как официанты начали собирать посуду со столов, предлагая желающим еще кофе. Моя чашка была пуста, и мне хотелось пить, но я воздержалась – и без искусственных стимуляторов чувствовала себя как на иголках.
Я метнула сердитый взгляд на Ника, тот не отреагировал. Ник не толстокож, он прекрасно замечает мои выразительные взгляды и нетерпеливые движения, но блокировать отвлекающие помехи – еще одно умение потомка дипломатов, у которых в порядке вещей поддерживать светскую беседу с главами государств, пока участники массовых беспорядков пикетируют улицы.
Официант прервал Чарли вопросом, не налить ли ему еще кофе. Воспользовавшись паузой, я наклонилась к Нику и тихо прошептала на ухо: – Давай-ка поскорее покончим с этим. Ник отреагировал немедленно – бросил салфетку на стол и встал. Несмотря на мучительное нетерпение, мне меньше всего на свете хотелось начинать, заканчивать и вообще иметь с этим что-нибудь общее. В душе я остро не хотела быть взрослой, практичной и ответственной девицей, глотающей горькое лекарство не поморщившись. Я предпочла бы посидеть в окружении пышных азалий и поболтать о теплом шоколадном торте, который подают у «Тартин». Мне немедленно захотелось пойти на попятную, но Ник уже поднялся из-за стола, извинился перед Харрисами и с готовностью отодвинул мой стул. Так вот ты какая, точка невозврата… Оставалось либо отправляться к папаше, либо стоять столбом.
Пройдя через всю веранду, уворачиваясь от попадавшихся на пути официантов и официанток, мы оказались у столика, где сидели новобрачные и неизвестная супружеская пара. Незнакомка решилась на широкополую желтую шляпу с сухими цветами, покачивавшимися при каждом движении, ее спутник был в брюках-милитари и синей рубашке-поло.
Как обычно, Ник взял на себя роль лидера, определив мне быть ведомой. Мое умение располагать к себе людей не является до блеска отточенным боевым искусством – это не те мышцы, которым я регулярно даю нагрузку, – поэтому я покорно побрела за Ником вокруг стола с широкой фальшивой улыбкой на лице. Ник извинился за вторжение, представился незнакомым гостям, похвалил смелый выбор леди в шляпе, одобрительно прокомментировал идиллическую обстановку и ловко выпросил дочери минуту общения с новобрачным папой. Поглощенная собственной нервотрепкой и переживаниями, я невольно отвлеклась, залюбовавшись, как Нику удается заставить всех плясать под свою дудку: он управлялся с присутствующими не хуже, чем гроссмейстер с шахматными фигурами. Не успели мы с отцом отойти, а Ник уже непринужденно расположился на освободившемся стуле, Кэрол заказала ему чашку кофе, а дама в желтой шляпе помахивала перед его носом круассаном.
В гостинице было много постояльцев, и в вестибюле нас встретил гул голосов и специфический шум: люди выписывались, прописывались, строили планы на день… Коридорные в синей униформе с золотыми пуговицами и галунами с кисточкам катили скрипучие тележки с горами багажа, а следом тащились родители, то и дело прикрикивая на какого-нибудь маленького Джонни, чтобы тот перестал таскать сестру за волосы. Спа-отель не был тихим уединенным местом в глуши, где я предпочла бы вести этот разговор, но ровный гул голосов и скрип багажных тележек неожиданно успокаивали. В толпе я вдруг почувствовала себя в полном одиночестве. Фоновый шум действует как фильтр – ничто не отвлекает.
Отыскав свободный диван, мы присели напротив молодой парочки, обсуждавшей, на что потратить чудесный день, – катание на яхте и шопинг. Диван не очень подходил для разговора: мне не нравилось сидеть так близко к отцу. Лучше бы он оказался подальше, на другом стуле. Глубоко вздохнув, я задалась вопросом, с чего начать. Слова вертелись на языке, и, пока я их не произнесла, дело казалось самым простым. Я хотела сказать: «Папа, мне давно пора заняться серьезным делом, достойным моего призвания. У меня есть эскизы дизайнов, я нашла место для студии. Все, что нужно, – небольшой стартовый капитал, чтобы открыть дело». Отец вынет чековую книжку, чудесным образом оказавшуюся в кармане пиджака утром после венчания, и щедрой рукой проставит сумму. Я сложу чек, суну в карман, поблагодарю папу за заботу, и после неловких изъявлений привязанности – лучше всего рукопожатия – мы вернемся к гостям как ни в чем не бывало.
Однако реальность – океан обломов, штормовое море со стофутовыми волнами, а не спокойные воды мечты. Деньги не могут сменить хозяина без подробной беседы, неудобных вопросов и даже инквизиторского допроса, ибо только неверные поклоняются искусству дизайна в студии другого творца.
В конце концов папа даст денег. Он всегда мечтал о преемнице, которая сделает фамилию Уэст чуть бессмертнее. Мне бы чувствовать себя польщенной таким доверием и радоваться высокой оценке моего таланта, но нет. Когда папа смотрелся в зеркало под названием Таллула, он видел лишь собственное прекрасное будущее в сияющей перспективе.
Молчание становилось неловким. Отец явно чувствовал себя некомфортно. Ему не хотелось здесь сидеть, даже по моей просьбе. Тет-а-тет папы с дочкой в вестибюле спа-отеля «Адирондак» его пугал. Наверное, папа побаивался, что я решила испортить ему праздник, – зальюсь слезами, начну кричать и оскорблю его неприязнью к Кэрол. Но он ошибался: колодец печали пересох, остались песок и галька.
– Таллула, ты хотела о чем-то поговорить?
– Да, я хотела попросить… – Я не договорила. Несмотря на твердую решимость, мой голос ослабел и угас.
Слова не шли с языка. Они уже не стояли красивыми, аккуратными предложениями, как солдаты в боевом порядке. Строй был безобразно нарушен, а в голову лезли разнообразные числа, ничего общего не имевшие с денежными суммами. Я уже не думала о стоимости студии в Нью-Йорке или ценах на анодированный алюминий у дистрибьютора в Миннесоте – в памяти живо воскресли старые обиды. Двадцать шесть: число дней после маминой смерти, когда папа отправился на первое свидание с Кэрол. Сто тридцать один: число дней после маминой смерти, когда на Рождество папа оставил меня одну в лонг-айлендском доме, чтобы переспать с Кэрол. Триста сорок восемь: папа отдал Кэрол мамину машину (мама завещала автомобиль мне, но папа оставил его себе).
Отец смотрел на меня нетерпеливо и смущенно. Я могла лишь закрыть глаза, чтобы отгородиться от него. С самого начала вся затея была ошибкой. Крупным просчетом. Я не могла просить у отца помощи. Я не могла просить его ни о чем. Я могла только смотреть на него и видеть предателя меня и мамы… или нет, только меня. Мертвых предать невозможно.
Лучше всего я помнила последний месяц жизни матери: вот мы сидим в кафетерии «Слоун-Кэттеринг» под мертвенным светом флуоресцентных ламп, пытаясь есть ленч. Мама бледна, а в неестественном освещении выглядит так, словно уже умерла. Она берет меня за руку и крепко сжимает – удивительное достижение, учитывая, что болезнь отобрала все ее силы, и убеждает, что со мной все будет в порядке и без нее. Мама говорит твердо и убедительно: я отлично проживу и без нее.
В памяти ожил мамин голос, любящий, успокаивающий и такой невыносимо эфемерный, что разрывалось сердце. Я открыла глаза и посмотрела на отца. В свои шестьдесят восемь он неплохо сохранился и по-прежнему был довольно красив: темные умные глаза, приятное круглое улыбчивое лицо. Во многих отношениях он прекрасный человек – щедрый с подчиненными, предупредительный с посторонними, всегда готовый бросить дела, чтобы помочь другу в беде. Но он никудышный отец. Двести девяносто три: число дней после маминой смерти, когда папа признался, что больше не тоскует по умершей жене.
Проживу и без него.
– Да так, пустяки, – небрежно сказала я. Деньги, принципиальный вопрос еще несколько секунд назад, перестали что-либо значить. У меня есть талант, необходимые навыки, желание упорно работать – люди и с меньшим добивались успеха. – Мне казалось, нужна помощь кое в чем, но я наверняка справлюсь сама. Можем возвращаться к гостям.
Другой родитель, возможно, проявил бы настойчивость и докопался до истины, не удовлетворился уклончивым ответом и засыпал вопросами, только не мой папа. Отец с облегчением встал и жестом предложил мне идти первой. Первым побуждением было остаться сидеть на диване под счастливый щебет парочки, обсуждавшей предстоящий день, но я быстрым шагом прошла мимо отца, который проследовал за мной на веранду.
Ник оказался там, где мы его оставили, с той разницей, что уже пил кофе и ел круассан. При нашем приближении он поднял глаза, в которых читался вопрос, и по изменившемуся взгляду я поняла: Ник догадался, что я не попросила взаймы. Я еще слова не сказала, а он уже все понял.
Резко отодвинув стул, Ник поднялся.
– Лу, не хочу показаться неучтивым, но нам пора ехать: у нас билеты в театр, – объяснил он наш поспешный уход моему отцу, новой мачехе и незнакомой паре за столом. Неправда – никаких билетов у нас не было, но я мысленно поблагодарила Ника за изобретательность и хороший предлог.
На автомобиле до Нью-Йорка ехать было пять часов. Мы коротали время, споря, какую волну слушать, и играя в двадцать вопросов. Ни он, ни я ни разу не затронули тему разговора с отцом: Ник еще раз проявил себя дипломатом, тонко чувствующим разницу между подталкиванием в правильном направлении и сталкиванием с обрыва в пропасть.
