Текст книги "Выходное пособие"

Автор книги: Лин Ма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Стажеры стали развозить тележки, доверху наполненные картонными коробками, похожими на обувные, и раздавать все эти коробки. На крышках были напечатаны название компании и ее логотип – призма. Мы сгрудились вокруг тележек.

Майкл завершил собрание:

– Вы можете задать дополнительные вопросы мне или Кэрол по электронной почте. Мы будем рассылать вам сообщения об изменении ситуации.

Получив коробки, мы быстро разошлись. Я тут же вскрыла свой набор. Там лежали два комплекта респираторов и резиновые перчатки с логотипом «Спектры». Кроме того, там были какие-то эзотерические травяные настойки. Я открыла брошюру. Это было описание расширенной программы медицинского страхования. Наконец, на самом дне коробки обнаружился набор батончиков от компании, для которой мы печатали книгу с рецептами, как делать из батончиков десерты.

Я развернула батончик. Я ведь еще не завтракала.

Из высоких, от пола до потолка, стеклянных окон город выглядел таким же, как раньше, совершенно таким же. Сияла и подмигивала реклама «Кока-Колы». Я подумала, не спуститься ли вниз и не взять ли капучино, прежде чем приняться за работу, но мне не хотелось еще раз встретиться с осуждающим взглядом Манни. Какие-то сотрудники разговаривали друг с другом, в шутку надев респираторы; их слова превращались в неразборчивый гул.

– Привет еще раз.

Я обернулась. Это была Блайз.

– Я уже к тебе заходила, – сказала она. – Мне позвонили из отделения в Гонконге по поводу Библии с каменьями. Сказали, что не смогли с тобой связаться.

Я напряглась. Вероятно, гонконгское отделение хотело сообщить мне о каких-то проблемах с производством. Скорее всего, Блайз они позвонили потому, что раньше она работала с Библиями.

– Я сегодня немножко опоздала, но сейчас проверю автоответчик, – наконец произнесла я.

Она посмотрела на меня с сомнением.

– Ну-ну. Знаешь, мы в художественном отделе назначаем на каждый проект двух координаторов – основного и запасного. Мы поняли, что это очень помогает в тех случаях, когда кто-то из нас отсутствует.

«Кто-то из нас» – полагаю, она имела в виду других девушек из художественного отдела. Художественные девицы – это были именно девицы, с ногами от ушей, белобрысые, около тридцати, обладательницы уцененных Miu Miu и Prada, дипломов по истории и теории искусства, завсегдатайки вернисажей, дегустаторы пино и поедательницы канапе, – эти девицы вели себя так, будто принадлежали к высшей породе, гарцуя по коридорам как благоухающее духами стадо. Они работали исключительно над самыми сложными и ответственными проектами – богато иллюстрированными альбомами для журнальных столиков и красочными каталогами выставок. Их клиентами были галереи, музеи, а самое главное – большие глянцевые художественные издательства. Phaidon, Rizzoli и Taschen. Лейн, Блайз и Делила. Все хотели стать художественными девицами. Я хотела стать художественной девицей.

– Я этим займусь, – бесполезно повторила я. – Они не сказали, что случилось?

Блайз посмотрела в сторону: она явно не ожидала, что я буду расспрашивать о деталях.

– Нет, не сказали. Но они подчеркнули, что хотели бы получить ответ из «Нью-Гейта» сегодня, если возможно.

С этими словами она повернулась и вышла.

Я вернулась в отдел Библий. Отперла дверь кабинета, вошла, закрыла за собой дверь, бросила на пол вещи и вздохнула с облегчением.

Кабинет у меня был маленький, почти как стенной шкаф, с крошечным окном. Если я закрывала дверь, то не могла больше смотреть на Таймс-сквер, хотя звуки извне все равно просачивались. Когда снимали TRL (в 2006-м, в первый год моей работы в «Спектре»), то от воплей малолетней шпаны около студии МТV дрожали стены. Мне до сих пор по вечерам порой чудятся их истерические крики.

Единственное окно в кабинете было круглым, как иллюминатор на подводной лодке. Если изогнуть шею определенным образом и скосить глаза, через него можно было увидеть Брайант-парк. Пока демонстрации мод не переехали в Линкольн-центр, я глазела на скопище белых палаток, торчащих в парке как зонтики. Весенние коллекции показывали в сентябре. Осенние коллекции показывали в феврале. Так прошло пять лет.

Я была старшим координатором производства в отделе Библий. Проработав столько лет с Библиями, нельзя было не проникнуться к ним некоторым уважением. Это норовистый, требовательный зверь: ее хрупкие страницы легко рвутся, ее переплет коробится, особенно во влажном воздухе Южной Азии в сезон дождей. Из всех книг Библия в наивысшей степени воплощает идею упаковки: одно и то же содержимое переупаковывается миллион раз бесконечным числом способов. Я регулярно ездила к нашим клиентам, чтобы поведать им о новых веяниях в области искусственной кожи, о последних разработках в сфере тиснения и позолоты. Я столько раз контролировала процесс производства Библий, что, глядя на какую-нибудь из них, сразу вижу все насквозь, до потрохов: качество бумаги, ленточку ляссе, форзац, марлю для переплета и сам переплет. Эта книга – бестселлер года, каждого года.

Я села за стол. Когда я берусь за работу, то могу полностью в нее погрузиться. Я закинулась парацетамолом, и все, что было утром, растворилось в тумане. Я отвечала на письма. Измеряла толщину корешка с точностью до миллиметра. Заказывала исправленные сигнальные экземпляры. Набросала спецификации для нового проекта и отправила в Гонконг на согласование. Измеряла объем и вес книг, чтобы оценить расходы на упаковку и транспортировку. Поговорила по телефону с издательством в Иллинойсе и заверила по громкой связи, что бумага для их молитвенников действительно делается из экологически чистого сырья и производство не наносит вреда тропическим лесам. Не помню, пообедала я или нет.

Весь день я откладывала то, что боялась сделать. Библия с каменьями, предназначенная для девочек младшего школьного возраста, должна была продаваться вместе с полудрагоценным камнем на серебряной цепочке. Сами Библии уже были напечатаны, но украшения еще не доставили, так что с выпуском готовой продукции получилась заминка. В тот день гонконгское отделение сообщило неприятные новости. Поставщик камней, с которым у «Спектры» был заключен контракт, внезапно закрылся. У них несколько рабочих заболели разными легочными болезнями. Они подали коллективный иск, в результате чего фабрика прекратила работу.

Я погуглила пневмокониоз и получила изображения легких в формальдегиде, рентгеновские снимки легких, фотографии легких, превратившиеся в какие-то сморчки. Такие картинки наконец-то подвигли меня позвонить в Атланту, в издательство «Нью-Гейт». Я набрала побольше воздуху и попыталась объяснить ситуацию.

– Что такое пневмокониоз? – спросила меня выпускающий редактор на том конце провода.

– Пневмокониоз – это общее название группы заболеваний легких, – ответила я. – Рабочие, которые гранят и шлифуют полудрагоценные камни, вдыхают их пыль, и на протяжении месяцев, а то и лет у них развивается болезнь легких, хотя они об этом и не подозревают. Очевидно, как сообщили мне из Гонконга, в иске утверждается, что рабочие работали в помещениях без вентиляции и без респираторов.

– Это ведь никак не связано с той лихорадкой Шэнь, о которой говорят в новостях?

– Совершенно разные вещи, – подтвердила я. – Это вопрос безопасности и прав рабочих. Частицы камней разрушают их легкие. Поэтому это жизненно важная проблема.

На том конце провода царила тишина.

– Я хочу сказать, они умирают, – пояснила я. – Поставщик заморозил выполнение всех своих контрактов. Алло?

Наконец она заговорила, медленно и церемонно:

– Мне бы не хотелось, чтобы вы думали, что нам все равно. Нам, разумеется, не все равно. Но это неутешительные известия.

– Я понимаю, – сказала я сочувственно, но потом не удержалась и повторила еще раз: – Но рабочие умирают.

(Хотя я на самом деле не знала, так ли это.)

– Вот что я хочу сказать. Библия с каменьями – это совершенно удивительный продукт, и мы полагаем, что он будет продаваться очень, очень хорошо. Так что теперь будьте любезны сказать, что мы можем предпринять? Сможет ваше гонконгское отделение найти другого поставщика?

– Мы можем попробовать, да, – сказала я дипломатично, – но это проблема всей индустрии. Это касается не только одного поставщика. В Гуандуне такое часто случается.

– Что еще за Гуандун? – голос ее звучал все более и более раздраженно.

– Провинция в Китае, где находится большинство поставщиков камней. Это не какой-то отдельный инцидент. Почти все поставщики столкнулись с теми же проблемами и сворачивают деятельность, чтобы избежать судебных исков.

– Почти все, – повторила она.

– Да, почти все, – подтвердила я, а потом решила сменить тактику: – Мы могли бы использовать имитацию драгоценных камней. Можем порекомендовать одного производителя пластмасс…

Я практически слышала, как она трясет головой.

– Нет. Нет. Мы придаем исключительно большое значение этому проекту. Именно поэтому мы заказали его у вас. И не собираемся все переделывать из-за проблем у какого-то поставщика. – Она говорила очень быстро, так что слова налезали одно на другое. – Из-за того, что вы неосмотрительно передали заказ какому-то левому поставщику.

– Мне очень жаль, – сказала я машинально. – Условия работы…

– Я знаю, – вздохнула она. – Все говорят, что работать с Китаем рискованно. Никаких правил, никаких законов. Но именно поэтому мы пользуемся услугами посредников, таких как «Спектра». Это ваша работа – устранять риски. В противном случае мы бы работали напрямую с поставщиками.

– Давайте попробуем… – начала я.

– Вот что вам нужно сделать, Кандейс, – прервала она меня. – Нужно найти другого поставщика камней. Вряд ли это так уж сложно. Дерните за все рычаги, приложите усилия. Потому что, честно говоря, если у вас не получится, мы обратимся к кому-нибудь другому, может даже в Индию. А может, станем работать с поставщиками напрямую.

Прежде чем я смогла что-то ответить, она бросила трубку.

Я не сразу положила свою. Потом снова подняла ее и снова положила, снова подняла и снова положила. Телефон издал громкие протестующие гудки. Я схватила его обеими руками, выдернула шнур из розетки и швырнула аппарат в мусорную корзину. Затем стала бить по корзине каблуком, пока не услышала треск пластика. Я убедилась, что каблук не сломался, вынула телефон из корзины, протерла антибактериальными салфетками, поставила на стол и воткнула в розетку.

Затем я позвонила в Гонконг. Там было шесть утра, но я знала, что кто-нибудь обязательно пришел в офис в такую рань. Там всегда кто-то есть. Я бывала в гонконгском офисе. Сквозь вымытые окна было видно, как солнце встает над магазинами Козуэй-Бея, Большим Буддой, Гонконгским крикетным клубом, парком Виктория, названным так в честь той самой королевы-завоевательницы, над горами и над морем – неудержимая сила, приносящая новый рабочий день.

2

– Давайте обратимся, как и подобает во дни скорби, к искусству – не только ради развлечения, но и ради утешения. К любому искусству. К музыке, поэзии, живописи, инсталляциям, кино и телевидению.

В первую очередь – к кино и телевидению.

– Кто-нибудь смотрел «Разорванный занавес»? – восклицал Боб. – Кто смотрел «Разорванный занавес»? Поднимите руку!

– Это тот, где Джимми Стюарт? – спросил Тодд.

– Нет, Пол Ньюман. – Боб огляделся. – Ну же, Хичкок, ребята. Азбука кинематографа.

Когда никто ничего не сказал, он вздохнул.

– Мне кажется, я зря тут разоряюсь.

Мы собрались в ночи вокруг огня. Мы сидели на бревнах, закутавшись в плащи и одеяла, в ожидании ужина, который варился в чугунке. Где-то в Пенсильвании.

Боб продолжал бухтеть про этот свой «Разорванный занавес». Шпионский триллер с Полом Ньюманом и Джули Эндрюс, выпущенный в 1966 году. Хотя обычно он считается не самой удачной работой Хичкока, в нем есть одна известная сцена, которая изображает длительный процесс убийства. Во время жестокой схватки человеку сворачивают шею, ударяют сначала ножом, потом лопатой, а под конец засовывают голову в духовку. Но ужас здесь вызывают не действия сами по себе – они по сути своей такие же, как и в любом другом изображении убийства, – а мучительная протяженность этой сцены.

– Все это должно выражать, – говорил Боб, – что человеческое существо убить очень трудно. Нужна определенная комбинация удушений и ударов, зажимов и бросков, рычагов и шкивов. Человеческое тело сопротивляется. Так что убийство – это скорее результат постепенного процесса, а не одного решительного действия.

– И к чему ты все это говоришь? – спросил Эван.

– Я имею в виду вот что, – ответил Боб. – Я имею в виду зараженных. На самом деле они не живые. И понимаем мы это не в последнюю очередь потому, что убить их легко.

Так оно и было, более или менее. По большей части зараженные, во всяком случае те, которых мы видели, были рабами привычки, повторяющими действия и операции, которые они, должно быть, выполняли годами, десятилетиями. Рептильный мозг – могучая вещь. Они могли двигать мышкой мертвого компьютера, переключать передачи в разбитой машине, могли включать пустую посудомойку, могли поливать мертвые цветы.

По ночам, совершая набеги на их дома, мы вторгались в их личное пространство, рассматривали их семейные альбомы. Зараженные оказались более подвержены ностальгии, чем мы думали. Их мозги были зациклены на том, чтобы протирать фамильный фарфор, переставлять до бесконечности тетушкины и бабушкины банки с огурцами, персиками, фасолью и вишней, слушать музыку, которая им раньше, надо полагать, нравилась. Знакомые мелодии звучали в странных местах. Bobby Womack – «California Dreamin’», The Righteous Brothers – «Unchained Melody», наверное, самая прекрасная, самая возвышенная песня, которую я когда-либо слышала. Но, как мы определили, они воспринимали не эмоциональное содержание песен, а только их ритм, проникающий к ним в мозг по проторенным дорожкам. Dolly Parton, Kenny Rogers – «Islands In The Stream». Слезы струились по их щекам. И, признавая, что в них сохранилось что-то человеческое, мы стреляли им в головы, но не в лица.

– Мы как будто в фильме ужасов, – сказал Тодд. – Типа про вампиров или зомби.

Боб задумался, потер перевязь. Нахмурился.

– Нет. Истории про зомби и про вампиров – это совершенно разные вещи.

– Почему это разные? – спросил Эван и подмигнул Джанель, которая шлепнула его по руке, чтобы он перестал подзуживать Боба.

Боб посмотрел на Эвана, потом на Джанель.

– Отличный вопрос, Эван. В историях про вампиров опасность заключается в намерениях персонажа, в его характере. Бывают хорошие вампиры, бывают плохие вампиры. Вспомните «Интервью с вампиром». Или даже «Сумерки». В таких историях есть герой.

Он продолжал:

– Теперь подумаем об историях про зомби. В них нет определенного отрицательного персонажа. Одного зомби убить легко, а вот сотня зомби – это совсем другое дело. Они представляют опасность только в большом количестве. Так что такие истории – не про какого-то конкретного индивидуума, а про некую силу, силу толпы, стадное чувство. Сейчас это обычно называется коллективным разумом. Его нельзя увидеть. Нельзя предвидеть. Он наносит удар когда угодно, где угодно, как природная катастрофа, как ураган или землетрясение.

А потом добавил:

– Давайте применим эти рассуждения к нашей ситуации. Познакомимся с зараженными поближе.

– Погодите, – прервала его я. – Что ты несешь? Начнем с того, что зараженные – не зомби. Они не нападают на нас и не пытаются нас съесть. Они вообще ничего нам не делают. Если уж на то пошло, мы представляем для них гораздо бо́льшую опасность, чем они для нас.

Я сама удивилась тому, что заговорила. Обычно я помалкивала. Но в тот же момент я почувствовала сильную тошноту. Все обернулись ко мне.

Боб посмотрел на меня со значением.

– Кандейс. Когда просыпаешься в вымышленном мире, единственное, на что можно опереться, – это вымысел.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросила Джанель.

Я побежала в лес, и тут, у ствола дерева, меня стало рвать. Фасоль с рисом, которую мы ели на обед, бутерброды с ореховой пастой и консервированной свеклой, которые были на ланч. Я оперлась обеими руками о ствол дерева, тяжело дыша. К горлу подступила новая волна тошноты. То, что еще оставалось внутри, просилось наружу. Клубничный батончик на завтрак, холодный растворимый кофе. Но это было еще не все. Кажется, меня тошнило месячным запасом еды. Тем, чем я питалась еще в последние дни в Нью-Йорке. Черствым хлебом, который я размачивала в минералке, чтобы он стал чуточку съедобнее. Сухой смесью для супа с кнейдлах (я ела ее ложкой прямо из коробки). Томатным супом из кетчупа и минералки. Заплесневелой клубникой, вываленной из лотка на тротуар.

Когда ничего не осталось, я вытерла кислый, едкий рот тыльной стороной кисти и размазала остаток о кору дерева. На минутку я прислонилась к стволу и уткнулась лицом в сгиб локтя.

– Кандейс.

Я обернулась. Позади стоял Боб.

– Вот, возьми.

В руке у него была бутылочка «Пепто-Бисмола».

– Все в порядке, – сказала я машинально.

– Давай. Тебе это необходимо.

Почувствовав мое сопротивление, он сам откупорил бутылку. C хрустом разорвал пластиковую обертку и выбросил ее.

Я посмотрела на клочок мусора, упавший на землю.

– Мусорить плохо, только когда мусорят все, – ухмыльнулся Боб.

Я взяла бутылку. Сделала глоток под пристальным взглядом Боба. Мы не были раньше знакомы. Я была последней, кто покинул Нью-Йорк, а потом быстро влилась в нашу группу. Прошла только неделя – точнее, десять дней – с тех пор, как они нашли меня.

– Получше? – спросил Боб, будто лекарство могло подействовать так быстро.

– Наверное, я просто устала, – ответила я.

Взгляд светло-серых глаз Боба смягчился.

– Сейчас нам всем тяжело. К счастью, мы скоро прибудем туда, куда нужно, станем вести оседлую жизнь и не будем больше кочевать.

Со стороны костра донесся взрыв смеха. Боб подождал, пока он стихнет, и продолжил:

– Но если говорить в целом о ситуации, в которой мы оказались, я бы сказал, что всем в той или иной форме нужна духовная поддержка.

Я вежливо кивнула.

– Что-то вроде книги из серии «Помоги себе сам».

– Что-то вроде этого, – помедлив, сказал Боб. – Ты исповедуешь какую-нибудь религию?

– Мои родители были религиозными, так что я ходила, ну, в воскресную школу. Но это было сто лет назад. Я уже давным-давно не бывала в церкви.

Боб помолчал. А потом сказал:

– Раньше я считал, что вовсе не религиозен. Но в последнее время стал находить в Библии большую поддержку. – Он откашлялся. – Как ты думаешь, что общего у членов нашей группы?

– Не знаю, – сказала я. – Первое, что приходит в голову, – это то, что все мы выжили.

Он улыбнулся как профессор.

– Я бы сформулировал это по-другому. Мы избраны. То, что мы оказались невосприимчивы к тому, что уничтожило бо́льшую часть населения, – не случайность. И то, что ты все еще здесь, тоже должно что-то значить.

– Ты хочешь сказать, как естественный отбор?

– Я говорю о богоизбранности.

Я почувствовала себя неуютно. Кто его знает, как оно было на самом деле. В Конце бесконечный поток информации и дезинформации, новостных статей, постов и перепостов на форумах, кликбейтов и истерических ретвитов привел к тому, что мы ничего уже не знали наверняка, беспомощные и невинные в своей глупости.

У всех нас в голове вертелся вопрос: почему мы не заразились? Мы точно так же должны были контактировать со спорами, заразившими остальных. Боб был фанатично уверен, что мы избраны. Это стало официальной доктриной нашей группы.

Я (как и Джанель, Эшли и Эван) считала, что для лихорадки не было никакой разницы. Тот факт, что выжили именно мы, не значил ровным счетом ничего.

До сих пор, когда я оказывалась наедине с Бобом, мне удавалось избегать бесед на религиозные темы. Теперь я чувствовала, что хочу спрятаться, избавиться от всех черт свой личности, чувств и предпочтений, чтобы он ничего обо мне не узнал. Я быстро глянула на привал, на костер, видимый среди деревьев. Оттуда доносился смех. Боб поймал мой взгляд.

– Как бы то ни было, я рада, что я здесь, – сказала я с вымученной улыбкой.

Но Боб продолжал настаивать:

– Тебе нравится быть здесь, я имею в виду, среди нас? Ты думаешь, мы тебе подходим?

Он спрашивал на полном серьезе, так, будто у меня был выбор.

– Пока что нравится, – наконец выдавила я. – Но нужно привыкнуть. Совместные обеды и все такое – это для меня ново. Я вообще не очень привыкла что-то делать вместе.

И, поколебавшись, добавила:

– Я долгое время была одна.

Он опустил взгляд.

– Я бы хотел, чтобы ты принимала большее участие в делах группы, по мере возможности. Раз ты теперь одна из нас, мы на тебя рассчитываем.

– Конечно, – сказала я.

– Это лекарство, которое у тебя в руках, – продолжал Боб, – было добыто во время одного из наших набегов. Мы составляем списки того, что нам нужно. И забираем это. У нас разделение труда. Мы должны сплотиться, чтобы выжить. Мы живем вместе. Это понятно?

Я кивнула.

– Ладно, нам надо возвращаться, – сказал он. – Наверное, все ждут ужина.

Когда мы вернулись к костру, я увидела, что все держат тарелки на коленях, но к еде никто не притронулся. У нас было такое правило: не начинать есть, пока кто-нибудь – обычно это был Боб – не прочтет молитву. Так что они пили натощак; бутылки Amstel Light и Corona уже наполовину опустели.

– Вот это да, – с одобрением сказал Боб Женевьеве.

Я села на бревно рядом с Джанель. Она протянула мне бутылку воды.

– У тебя все в порядке? – спросила она. – О чем вы разговаривали с Бобом?

Я пожала плечами. Откупорила бутылку и влила в себя воду, сглотнув остатки желчи во рту. Это была минералка: пузырьки щипали мне десны и язык. Я закрутила крышку.

Женевьева передала мне тарелку с едой – тушеная фасоль и горох. Есть мне не хотелось.

– Так у тебя все в порядке? – еще раз спросила Джанель. С тех пор, как я рассказала ей о своих обстоятельствах, она спрашивала меня о самочувствии так часто, что я стала опасаться, что и все остальные догадаются.

– Да, – наконец ответила я. – У меня все в порядке.

Боб улыбнулся мне с другой стороны костра, как будто мы двое знали какую-то тайную шутку. И громко сказал, так, чтобы все слышали:

– Кандейс, не прочтешь сегодня молитву перед едой?

Я посмотрела на него. Выражение его лица не изменилось.

Я склонила голову и стала произносить слова молитвы.