Выходное пособие

Текст добавлен: 1 июля 2025, 23:51

Текст книги "Выходное пособие"

Автор книги: Лин Ма

Жанр:

Современная проза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)

Назад к карточке книги

25

Пора.

Я вылезаю из постели. Начинаю снимать фланелевую пижаму, но останавливаюсь. Если меня поймают в уличной одежде, все сразу станет понятно. Так что я просто набрасываю парку Marmot. Я просто вышла прогуляться. Потому что волнуюсь и не могу спать. Ведь все знают, как плохо беременность влияет на сон.

Но кроссовки мне все-таки приходится надеть. Пол холодный.

Мое сердце бьется так сильно, что я чувствую пульс в кончиках пальцев: тук, тук. Луна ворочается во мне, неожиданно резвая этим утром. Ее движения похожи на бешено взрывающийся попкорн. Она тоже нервничает.

– Не волнуйся, – говорю я ей.

Убеди саму себя. Поверь сама в свою историю, пока не придет время. Ты просто вышла прогуляться в пять утра. На тебе пижама, а кроссовки ты надела, потому что тебе нужно зайти в биотуалет на парковке. Кто же идет на парковку без обуви? Ты не могла заснуть, и тебе нужно в туалет.

Чтобы добраться от Sephora до Hot Topic, нужно пересечь половину второго этажа, миновать два эскалатора и с десяток магазинов. Снег на световом люке растаял, так что через него пробивается рассвет. Я осматриваю второй этаж: никого нет, никакой опасности. Я чувствую себя почти глупо.

Мне хочется побежать, но я этого не делаю. Я иду размеренно, не слишком быстро, не слишком медленно, походкой человека, которому нечего скрывать, у которого нет никаких тайных мотивов. Перегнувшись через парапет, я осматриваю первый этаж – он тоже пуст. Может быть, я скрыла свои намерения от самой себя. Я удивляюсь своему спокойствию.

Вот и Hot Topic, огромный черный магазин справа.

Издалека я ничего не вижу на полу. Сердце мое падает. Я стараюсь не паниковать. Может быть, ключ там, но с такого расстояния его не видно. Это маленький ключ, и он, наверное, сливается с бежевой плиткой. Я найду его. Я найду его, наклонюсь и схвачу его – и в этот момент мои намерения станут очевидны.

Затаив дыхание, я приближаюсь. Но, подойдя прямо к самому Hot Topic, я вижу, что ключа на полу нет. Нет ключа. Ничего нет.

Звяканье.

О боже. Я поднимаю глаза.

Из магазина выходит Боб.

Я сглатываю.

– Боб, – говорю я, когда он идет ко мне с бесстрастным лицом.

Я смотрю на него, готовая врать, готовая все отрицать. Я видела разные выражения его лица. Я видела его злым, довольным, авторитарным. Я бывала у него на хорошем счету и на плохом. Я всегда пыталась понять это лицо, пыталась взывать к нему, пыталась капитулировать перед ним, пыталась притворяться перед ним. Я всегда подстраивалась к нему, думая, что могу ходить по струнке, думая, что все будет хорошо, если я просто буду сотрудничать, думая, что я могу еще немножко прижаться.

Но такого выражения лица, как сейчас, я у него никогда не видела. Оно пустое: не злое, не разочарованное и не расстроенное. На нем ничего не отражается.

Он подходит все ближе и ближе. Я машинально отступаю. А он просто проходит мимо.

Может быть, он ходит во сне? Может быть, мне повезло?

Я поворачиваюсь и смотрю на него в недоумении. Он ни единым жестом не выдает, что заметил меня. Я наблюдаю за тем, как он уходит, как спускается по эскалатору; движения его плавные и бессознательные.

Луч утреннего солнца пробивается через световой люк и отражается от связки ключей, прицепленной к шлевке алюминиевым карабином. Ключи блестят и манят меня.

Я глубоко выдыхаю. Я иду за ним. Я крадусь за ним, быстро спускаясь по эскалатору, чтобы сократить расстояние между нами. Какой-то своей частью я боюсь, что он выйдет из этого состояния, что он проснется, поэтому я иду совершенно беззвучно.

Когда я спускаюсь на первый этаж, Боб всего в нескольких шагах передо мной. Он проходит мимо Old Navy. На его белой футболке пятно кофе. Вообще-то, я никогда не видела Боба в футболке. Перед нами он всегда носит более парадную одежду. Футболка тонкая, через нее просвечивает розовая кожа.

Ключи звенят и звякают.

Я подхожу все ближе и ближе. Я вижу его затылок, вижу пучки волос, торчащие из-под воротника. Его мускулистые плечи. Я чувствую запах у него изо рта, кислый и едкий. Я представляю его подростком, как он бесцельно бродил по этому торговому центру, чтобы не видеть, как ругаются дома родители. И думаю о его ночных прогулках, которых, по его словам, нет.

Ключи звенят и звякают. Тут меня осеняет.

Я забегаю перед Бобом и смотрю ему в лицо. Он приближается ко мне, не замечая; в его глазах не мелькает даже искры узнавания. Его взгляд не направлен ни на что конкретное, он смотрит куда-то вдаль, будто тайно смотрит кино на скрытом экране. Когда он подходит еще ближе, у меня не остается никаких сомнений. Это взгляд зараженного. Я помнила этот взгляд у Эшли в ту ночь, когда мы забрались в ее дом, когда я видела ее в последний раз, и когда я в последний раз видела Джанель.

Кровь приливает к моей голове. Пульс становится оглушительным. Слышен какой-то неровный звук, и я не сразу понимаю, что это мое собственное дрожащее, злое дыхание. Я сама удивляюсь своей ярости.

– Вы потрясающе много сделали, – говорит Майкл Райтман.

Я толкаю Боба и отпихиваю его назад. И еще, и еще, пока он не падает навзничь и не растягивается на полу, как жук; руки его хватают воздух. Надо быстро схватить ключи, но вместо этого я бью его ногой по ребрам, по животу, в пах, по лицу, по всем мягким частям тела. Яростные удары следуют все быстрее, и он не успевает среагировать, да и не может. Потому что даже не закрывается руками. От этого я удваиваю усилия. Я плюю ему в лицо, в глаза, которые даже не моргают. Удары обрушиваются с хлюпаньем и хрустом, как в компьютерной игре.

– Кандейс!

Я поднимаю голову. Неподалеку стоит Адам. Он появился из ниоткуда. Недоверчивое выражение на его лице быстро становится властным, авторитарным.

– Кандейс. Остановись, пока ты не сделала чего-то, о чем будешь потом жалеть, – говорит Адам громко, тщательно выговаривая каждое слово, будто говорит с ребенком. – Мы всё исправим, если ты сейчас остановишься.

Его слова кажутся ему самому, надо полагать, очень смешными, потому что я слышу дрожащий смех. Но его лицо не меняется, даже рот все еще закрыт. Кто-то смеется. Знакомый смешок, похожий на звук сыплющегося гравия, на звук камней в стиральной машине, смешок, который не имел успеха на офисных вечеринках. Это я. Это же я смеюсь. Я смеюсь потому, что за все это время ни разу не разговаривала с Адамом один на один, а теперь он указывает мне, что делать. Это довольно забавно.

Прямо под носом у Адама я наклоняюсь к Бобу и отцепляю карабин с ключами от его джинсов. На полу пятна крови.

Потом я не спеша иду в сторону парковки, притворяясь победительницей. Потом раздаются недоуменные крики, и я пускаюсь бежать. Из своей кельи выходит Рейчел; на ее лице отражается только отчаяние.

– Идем со мной! – кричу я ей.

Она отшатывается, когда я подбегаю ближе, и прячется внутрь. А я неистово несусь к выходу, распахиваю двери – может быть, я слышу, как они захлопываются за мной, а может, это стук толкателя – и выбегаю на парковку.

В нескольких шагах от меня, на месте для инвалидов, рядом с остальными машинами припаркован «Ниссан-Максима». Я подскакиваю к нему, увлекаемая инерцией своего тела. Попутно меня дважды тошнит на грязный асфальт. Дверца не заперта. Я забираюсь внутрь и вставляю ключ в зажигание. Мотор заводится.

Я оглядываюсь в надежде, что, может быть, Рейчел последует за мной, что она тоже искала способ сбежать. Но никого нет. Дверь не открывается.

Я выруливаю с парковки и съебываю.

26

Долгое время я просто еду и еду, не зная куда. Я лишь хочу оказаться как можно дальше от Комплекса.

Только когда я сворачиваю на трассу «Иллинойс 21», я наконец начинаю задумываться над тем, куда еду. Это восьмиполосная магистраль, я спокойно могу ехать по ней. Она на удивление чистая, брошенных машин почти нет. Я следую в сторону Чикаго по указателям. Свет танцует на кронах деревьев, которые закрывают набережную реки. Джонатан когда-то рассказывал мне о реках Иллинойса, что территория рядом с Великими озерами испещрена реками. По правую руку территория усеяна бизнес-парками, магазинами запчастей, новыми застройками с домами в колониальном стиле, общественными складами, ресторанами Benihana, блинными и закусочными.

Время от времени я смотрю в зеркало заднего вида, боясь увидеть позади фары. Но вскоре фары перестают быть нужны. Солнце постепенно всходит, а потом внезапно показывается целиком, ослепляя меня. Порывшись в бардачке, я нахожу солнечные очки. Это поддельные Chanel из Чайна-тауна, которые принадлежали Эшли. Я с усилием открываю окно и окунаюсь в холодный свежий воздух. Мои волосы развеваются и лезут повсюду.

Какое-то время не видно ни одного здания. Я начинаю думать, что еду не в ту сторону, от города, а не к нему. Но тут «Иллинойс 21» сужается и превращается в четырехполосную Милуоки-авеню. И я знаю, я чувствую, что еду в правильную сторону. Из рассказов Джонатана я помню, что это большая улица, которая по диагонали пересекает город и некоторые пригороды, проходя по нескольким районам.

Гленвью, Найлз. Я вычисляю называния пригородов по вывескам автосалонов, мебельных, банков, булочных и свадебных бутиков, которые мелькают за окном. Почти целую милю я еду мимо чего-то, что приняла за гольф-клуб-переросток, но это оказалось кладбище, в середине которого по необъяснимым причинам торчал покинутый палаточный городок.

Мои руки на руле перестают дрожать. Дыхание замедляется. Сердцебиение замедляется.

Проезжая под виадуком, я с изумлением замечаю импровизированные католические часовни с образами Святой Девы и святых, перед которыми разбросаны огарки свечей. Рядом брошенные спальные мешки и пластиковая садовая мебель. Потом я встречаю такие же лагеря – с образами, спальными мешками и мебелью – под каждым мостом. Очевидно, во время пешего исхода из города люди временно тут обустраивались. Они молились и спали под мостами.

Солнце скрывается. Небо заволакивают темные тучи. Вот-вот пойдет дождь. Бак наполовину опустел. Далеко я не уеду. Я доберусь до Чикаго, отдохну там как следует, пополню запасы, а потом придумаю, что делать. В городе полно щелей, в которые можно забиться.

На подступах к Чикаго на дороге скапливается все больше и больше пустых, покинутых автомобилей, так что мне приходится ехать по правой полосе. На каждом перекрестке я думаю, не свернуть ли на другую дорогу, но каждый раз инстинктивно удерживаюсь от поворота, продолжая ехать по полосе. Я не могу оставить Милуоки-авеню. Это единственная знакомая мне здесь вещь.

Знакомство из вторых рук все равно знакомство. Как будто все истории, которые мне рассказывал Джонатан о жизни в Чикаго, пока мы дремали в постели, стали частью моих собственных воспоминаний. Перед сном, когда мозг как губка впитывает в себя все без разбора, я глубоко погружалась в его замысловатую, кружевную память. Я была здесь в другой жизни.

Звуки Милуоки-авеню ночью в его квартире: ночные автобусы, которые останавливались под его окном; гудящие пожарные машины; бандитская перестрелка. И, разумеется, резкая сирена скорой помощи. Уличный транспорт постоянно был беспокоен, нервно рассыпаясь и перестраиваясь, чтобы пропустить аварийные службы, проносящиеся по всей ее невообразимой, грандиозной длине. Он прожил в этой квартире три года, во время которых отдалился от семьи в Южном Иллинойсе, не отвечал на их пьяные звонки и не желал приезжать на Рождество. Он считал Чикаго своим настоящим домом, и, как всякий город, тот менялся. Район постепенно благоустраивался, бандитские разборки переместились на другие улицы, дальше к западу, стрельба доносилась все слабее и через несколько лет вообще пропала. К этому моменту мексиканские забегаловки, куда он часто ходил, где продавали манго, свинину по-мексикански и трубочки с кремом, которые выглядели как рог изобилия, закрылись. Ночью стали раздаваться другие звуки: успокаивающее гудение стиральных машин и сушилок из автоматической прачечной внизу. Вибрация чувствовалась через пол, и наконец он засыпал.

Первое место, в котором ты живешь один, отделившись от семьи, говорил он, – это именно то место, где ты становишься личностью, становишься самим собой.

Я так долго была сиротой, что устала от этого, устала от постоянных поисков чего-то, что все равно меня не успокоит. Я хочу для Луны другого. Дитя двух родителей без корней, она родится, не связанная ни с кем, кроме меня. У нее не будет родного города, родного места. Но я хочу, чтобы мы жили в одном месте. Может быть, Чикаго, который любил ее отец, где он когда-то жил, подойдет.

Небо морщится; начинается дождь. На ветровом стекле расплываются капли. Я включаю дворники, но они сломаны, так что мне приходится пробираться через расплывающийся пейзаж.

Я не замечаю, как оказываюсь в самом Чикаго, – линия горизонта не меняется, но в какой-то момент я это чувствую. Ощущение теперь другое. И улица выглядит по-другому: плотное скопление торговых центров и кирпичных домов с полинявшими навесами. Повсюду автобусные остановки. Я проезжаю мимо старых иммигрантских лавок, оптовых центров, пунктов MoneyGram, дисконтных магазинов матрасов, мимо автомойки с броской старой вывеской, мимо магазинов европейских деликатесов и кондитерских, в нетронутых витринах которых соответственно висят колбасы и стоит многоуровневый свадебный торт.

«Динь-динь-динь-динь» – мигает индикатор топлива, показывая, что бензин почти закончился.

Но я все равно остаюсь на Милуоки-авеню. Она такая прямая и гладкая, по ней так легко ехать. Она редко делает непредсказуемые повороты, хотя на ней встречаются запутанные Т-образные перекрестки. Чем дальше на юг я еду, тем более благоустроенными становятся районы. Офисы Western Union сменяются банками, кабаки – изысканными коктейль-барами, столовые – японскими ресторанами, хиропрактики – студиями йоги, обувные Payless и аутлеты Gap – бутиками одежды, булочные – кофейнями. Появляются новые дома, все еще в лесах. Справа я замечаю поезд метро на эстакаде, замерший между двумя станциями высоко над домами.

Вдалеке появляются еле заметные контуры зданий. Сквозь пелену дождя, сквозь закапанное лобовое стекло я могу различить Сирс-тауэр, Центр Хэнкока, и только в этот момент окончательно осознаю, что я действительно в Чикаго.

Я была здесь давным-давно, в детстве, в тот год, когда мы с мамой сопровождали папу в его командировках (для нас это был отдых). Так мы попали в Нью-Йорк, но Чикаго был раньше. Мне было, наверное, восемь. Мы приехали самое большее на два дня. Я не так много помню, кроме того, что все время с перерывами моросил дождь и небо было все в тучах, так что мое впечатление от Чикаго было такое, будто я побывала внутри потного серого облака. Центр города, по которому мы шлялись, пока папа был на конференции, представлял собой переплетение черных зданий. Время от времени, когда опять начинал лить дождь, мы ныряли в рестораны, гостиницы и магазины.

Должно быть, была весна. Мы с мамой забежали в вестибюль офисного здания, который состоял из черных блестящих поверхностей, а в середине виднелось сезонное украшение: белая дощатая клетка, обвитая пастельными лентами. Мы подошли к клетке и заглянули внутрь. Там сидело множество белых кроликов, копошившихся в опилках. Над клеткой висел плакат с надписью: «Светлой Пасхи!»

Подошла секретарша.

– Кролики в честь Пасхи, – объяснила она громко и четко. Затем, посмотрев на маму, спросила: – А она знает, что такое Пасха?

Мама напряглась:

– Да.

– Можешь подержать одного, если хочешь, – она выбрала кролика, белого с серыми пятнами, достала его из клетки и попыталась всунуть мне в руки.

– Нет, спасибо, – вежливо отказалась за меня мама, потом взяла меня за плечо и вывела через вертящуюся дверь. Потом мы стояли под козырьком здания, наблюдая, как пешеходы идут по мосту, закрываясь от дождя зонтиками или газетами над головами.

– Как думаешь, каково это – жить здесь? – спросила мама, переходя на китайский. – Я могла бы работать, а ты бы что делала?

– Ты бы работала, а я бы играла, – ответила я.

– Я бы работала, а ты бы готовила, – решила она. – Готовила и убиралась. Ты знаешь, как готовить рис в рисоварке?

– Да. Кладешь рис, наливаешь воду и нажимаешь кнопку.

– Нет, сначала рис надо промыть. Тогда у него не будет затхлого привкуса. Надо промывать рис под холодной водой не меньше минуты. Если ты научишься это делать, а еще готовить на пару рыбу с имбирем и луком, я смогу пойти работать.

– Кем ты будешь работать?

Она помолчала. И наконец сказала:

– Персональным финансовым консультантом. – Она твердо сказала это по-английски, будто готовясь к собеседованию. – Я бы занималась деньгами других людей. Помогала бы им копить на дома, откладывать на старость. Я бы работала в таком здании.

Она посмотрела на меня неожиданно сурово, будто это я ей мешала.

– Но тогда тебе пришлось бы сидеть дома. Ты бы сидела дома, а я ходила на работу. Хорошо?

– Хорошо, – согласилась я.

По всей длине улицы, по которой я еду, виднеются остановки пятьдесят шестого автобуса. В другой жизни, в альтернативной жизни моей мамы, я бы садилась на пятьдесят шестой автобус и доезжала прямо до центра города, до одного из офисных зданий и всех сопутствующих удовольствий: кофе Lavazza, уличных забегаловок, обшитых деревянными панелями, магазинов на Стейт-стрит. Я сидела бы позади в солнечных очках и наблюдала за другими пассажирами. Я шла бы утром на работу. Возвращалась вечером домой.

Жить в городе – значит жить той жизнью, для которой он был построен, приспосабливаться к его распорядкам и ритмам, перемещаться по разработанных схемам во время часа пик, продираться через толпы таких же жителей. Жить в городе – значит принимать его предложения. Есть в его ресторанах. Пить в его барах. Ходить в его магазины. Платить налоги. Подавать его бездомным.

Жить в городе – значит участвовать в его невозможных системах, двигать их. Просыпаться. Идти утром на работу. В этих системах есть свое удовольствие, потому что иначе кто бы согласился повторять одно и то же из года в год?

Выкурить первую теплую сигарету за день, прислонившись к стене здания около вращающихся дверей. Почувствовать холод зимнего утра, и запах выхлопных газов от всех этих машин и грузовиков на Лейк-Шор-Драйв, и ветер с озера.

Я приближаюсь к центру, и Милуоки-авеню становится все более забитой ржавеющими автомобилями, такси и автобусами, которые так никогда и не доехали до конечной остановки; наконец ехать дальше становится трудно. Словно они все бросили свои машины в час пик. Мне приходится ехать по тротуару, объезжая скопления машин. Затор тянется на милю. «Ниссан» рычит. Индикатор топлива яростно мигает.

Но я все равно ползу вперед. Впереди на перекрестке лежит упавший кран, раздавив фонари и машины, перекрыв несколько дорог. Вот отчего такая пробка. Я пытаюсь объехать его и сворачиваю на единственную улицу, куда можно проехать. Теперь я уже не на Милуоки-авеню. «Ниссан» проезжает еще несколько домов и наконец, накренившись, останавливается. Я жму на газ, но машина только протестующе фыркает, и все. Мотор заглох.

Тишина. Она умерла.

Впереди я вижу большую замусоренную реку, через которую переброшен изящный красный мост из кованого железа. За мостом еще здания, еще город.

Я выхожу из машины и иду дальше.