Текст книги "Выходное пособие"

Автор книги: Лин Ма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Я опустила маску.

– Да, хорошая погода, – отозвалась я осторожно. Ведь солнце сияло на моих руках, деревья стали бурыми, багряными и шафрановыми, и хотя стояла осень, воздух был теплым и благоухающим.

– Вы не возражаете, если мы поедем через Бруклинский мост? Вильямсбургский ближе, но я слышал, что город его закрыл. Они не собираются поддерживать его в рабочем состоянии.

Я кивнула.

– Давайте. Делайте так, как считаете нужным.

– Я думаю, что раз так, то сохранять нужно именно Бруклинский мост, – сказал он, скорее сам себе.

– У вас еще много пассажиров из Бруклина? – вежливо поинтересовалась я, подумав, что «Нью-Йоркский призрак» может написать о такси.

– Честно говоря, не очень. Сегодня вы моя первая пассажирка. Но иногда, особенно в такие хорошие дни, я все равно сажусь в машину. Нельзя упускать такую красоту. Я езжу с открытыми окнами, смотрю на город. Бензин дорогой, но водителям такси полагается субсидия, и, знаете, не так все плохо. Надо же что-то делать, правда?

– Да, я люблю ходить по городу и фотографировать, – согласилась я. – А потом публикую фотографии в своем блоге.

– А как он называется? Может, я как-нибудь на него зайду.

– «Нью-Йоркский призрак». В основном просто…

Он обернулся.

– Ну надо же. Я его читал. – Он повернулся обратно. – Правильно, что вы это делаете, держите людей в курсе. Вы пишете о таких местах, о которых бы я и не подумал. Вот, например, метро. Даже спрашивать не хочу, как вы туда попали.

Мы проехали по Бруклинскому мосту, величественному и сияющему на солнце. До меня вдруг дошло, что за все то время, что я жила в Нью-Йорке, я ни разу не прошла по нему и даже не проехала – ни на велосипеде, ни на машине. Как это вообще возможно?

– Из-за вашего блога я стал еще больше ценить Нью-Йорк. И я вам сейчас расскажу. Я только что, на прошлой неделе, вернулся из Массачусетса. У меня там двоюродный брат. Он входит в группу – они называют себя колонией, ну да дело не в названии, – и они поселились в таком заброшенном богатом старом доме. Выращивают овощи, рисуют и поют песни у костра. Я должен был жить с ними.

– Хм. Отчего же вы вернулись?

– Я им не понравился! – он разразился смехом. – Нет, я что хочу сказать – я всю жизнь прожил в Нью-Йорке. Я жил в Испанском Гарлеме, в Морнингсайде, в Бронксе. Это мой дом. Что мне там делать, под парусом ходить у Мартас-Винъярда? – Он снова засмеялся, на этот раз с некоторым смущением. – И потом, раз все белые наконец-то покинули Нью-Йорк, черта с два я теперь уеду.

Я улыбнулась.

– Вам нужно написать в вашем блоге о том, что Нью-Йорк принадлежит иммигрантам, как раньше, когда он был воротами для иностранцев. В таком историческом ключе, знаете ли.

– Я хотела написать про остров Эллис, но паромы туда уже не ходят.

– Ну, я думаю, удивляться не приходится. Туристического бизнеса больше нет. Здесь остались только глубокие старики, зараженные и случайные одиночки вроде нас. Ну, я так думаю, прошу прощения, – он посмотрел на меня в зеркало заднего вида, – если я ошибаюсь на ваш счет.

– Здесь не так плохо для того, кто может оставаться в одиночестве, – подтвердила я.

Некоторое время мы ехали в тишине. Когда мы добрались до деловых кварталов, он сказал:

– Кое-что мне нравится в деловой части Манхэттена. Иногда я приезжаю сюда, чтобы напомнить себе.

– Напомнить о?..

– О том, что цивилизация еще существует. Здесь сохранилась инфраструктура. Тут охранники Sentinel, караулящие наши драгоценные конторы. Здесь меньше преступности. Все еще есть свет. Вайфай работает. И сотовая связь тоже. Здесь я чувствую стабильность, даже когда думаю, что все разваливается.

– Да, здесь есть что-то ободряющее.

– Так вам на Таймс-сквер? Идете сегодня вечером смотреть мюзикл? – Он засмеялся собственной шутке.

– Да, собираюсь посмотреть «Злую». Ужин и шоу.

– Так и надо жить, – сказал он и больше не стал расспрашивать о моих планах. – Ладно. Высажу вас прямо перед входом.

Когда мы подъехали к «Спектре», он сказал с сомнением:

– Вообще-то с вас семьдесят два пятьдесят, но, если угодно, могу скинуть долларов двадцать. Тарифы у нас взвинтили.

– Да ладно. – Я достала кошелек и протянула ему стодолларовую купюру. – Сдачи не надо.

– Ага. Меня зовут Эдди.

Я пожала ему руку, кончики пальцев, через перегородку.

– Я Кандейс. Рада была встрече, Эдди. Может, я вам еще позвоню, если мне будет нужно такси.

– Конечно. Увидимся, Кандейс. – И он уехал.

К ноябрю я переехала в офис «Спектры». Я могла это сделать и раньше, когда уехали Блайз и Делила, потому что офис был в моем полном распоряжении, но я, как выяснилось, раба привычки. Только когда безо всяких предупреждений перестали ходить челночные автобусы, я решилась. Однажды утром в понедельник я упаковала одежду, туалетные принадлежности, память о маме и все остальное, что смогла уместить в один чемодан. Я позвонила Эдди, чтобы он меня отвез, но он не снял трубку. Тогда я снова позвонила в диспетчерскую и нашла другого водителя. Когда приехала машина, я заперла квартиру до лучших времен.

Я залезла с чемоданом на заднее сиденье и спросила:

– А вы случайно не знаете таксиста по имени Эдди? Как у него дела?

– Никогда не слышал. – Водитель повернулся ко мне. Его голос звучал глухо из-под грязной маски. – Знаете, из того, что мы все водим машины, не следует, что мы друг друга знаем.

– Извините, – сказала я, и всю дорогу мы ехали молча.

Меня встретил пустой офис. Остаток дня я провела, занимаясь инвентаризацией.

В кладовке оказался изрядный запас кофе, бутылей воды для кулера, сливок для кофе, из которых, если их смешать с водой, получится заменитель молока. Нашлись и всякие хозяйственные принадлежности, два пылесоса Dyson, рулоны туалетной бумаги и бутылки розового жидкого мыла для рук, которым я смогу умываться по вечерам.

В комнате отдыха для сотрудников стояли автоматы, полные полезной еды. Там был жареный арахис, разные цукаты, батончики, чипсы со вкусом йогурта, чечевичные крекеры. Я взяла из копировальной дырокол и несколько раз бросила его в стекло, которое постепенно покрывалось трещинами и наконец разбилось. Я забрала из автомата всю еду, как лиса, которая крадет яйца. Я пошарила по столам сотрудников, отыскав шоколадки, пасту быстрого приготовления Kraft, лапшу со вкусом креветок Maruchan, соленые крекеры, пакетики кетчупа Heinz и, неожиданно, пакет сухой смеси для супа с кнейдлах Manischewitz. Я расставила всю еду на полках в комнате отдыха, рассортировав ее по дате окончания срока годности. В столе Блайз я нашла полупустые бутылочки очищающего лосьона и увлажняющего крема для лица Kiehl’s, а также спрей для лица Mario Badescu. Я поставила их в ванной комнате, чтобы ежедневно ухаживать за лицом.

День переезда выдался длинным и трудным. К вечеру я выдохлась.

Я взяла дырокол и кинула его в стеклянную стену запертого кабинета Майкла Райтмана. С третьей или четвертой попытки стекло разлетелось вдребезги. Я собрала пылесосом осколки, которые блестели на ковре, хрустя под ногами. Я смахнула стекло с его огромного стола, который теперь стал моим огромным столом, и с его прекрасной кушетки, которая теперь была моей прекрасной кушеткой. Погуглив, я узнала, что такая кушетка называется диваном «Барселона» и придумал ее Мис ван дер Роэ. Порывшись в столе, я нашла часы Braun, которые собиралась использовать как будильник. Таким образом, я устроила себе настоящую спальню.

Я и не заметила, как стемнело. Я выключила свет.

Я сняла офисную одежду и надела ночную рубашку. Пока я не собиралась спать. Но мне хотелось почувствовать, каково это – лежать в моей новой комнате.

Надо мной в потолке был световой люк. За все те годы, что я здесь проработала, я никогда его не замечала, и теперь, когда город больше не залит электрическим светом, я могла видеть звезды. Они такие ясные и яркие, что от их вида я ощутила резь в глазах. Перед тем как заснуть, я первый раз почувствовала, как внутри меня шевелится ребенок.

23

Переместившись в Sephora, я рассказываю Бобу о последних днях в Нью-Йорке. Мы сидим друг напротив друга за маленьким столиком, попивая чай из сервиза, как старые друзья, которые вместе прошли через многие испытания. В темноте светодиодная лампа на батарейках светит холодным, неярким светом. Мы говорим тихо, потому что наши голоса эхом раздаются в просторном помещении, не заставленном мебелью.

– Так что в конце ты жила в офисе, – подводит итог Боб.

– И работала там же.

– Правильно. «Нью-Йоркский призрак». Все сходится. Но, – продолжает он, ставя чашку на стол, – я не понимаю, почему ты оставалась в городе так долго, когда жить там уже было невозможно.

– Я могла там жить.

– А эта лестница, по который ты ходила? Сколько там было, тридцать пролетов каждый день? Все равно что бегать марафон по утрам. – Он загадочно улыбнулся.

– Да, это была моя зарядка, – иронизирую я. – Мне пришлось бы уйти рано или поздно, хотя бы из-за лестницы. Ну и потом, некому стало читать блог, знаешь ли, когда все заразились.

– Так вот почему ты ушла, из-за того, что у блога не осталось читателей, – произносит он, на сей раз несомненно с насмешкой в голосе – а еще с презрением и негодованием.

– Я ушла, потому что я беременна, – отвечаю я, что не совсем правда, но, кажется, это поднимает Бобу настроение.

– Ты жалеешь о том, что ушла? – спрашивает он, но потом спохватывается: – Можешь не отвечать. Думаю, что жалеешь.

– В Нью-Йорке невозможно было оставаться до бесконечности, – говорю я, не касаясь всего того, что произошло с тех пор, как я присоединилась к группе. – Досказать тебе историю? Осталось немного.

– Нет, давай оставим на завтра. Будешь держать меня в напряжении.

Он делает глоток чая.

– Боб, – неуверенно спрашиваю я, – а каково это – вернуться?

– Вернуться, – повторяет он. – Ты имеешь в виду, в родные места? Или в этот конкретный торговый комплекс?

– Не знаю. И то, и другое, наверное. Но в первую очередь в этот комплекс, где ты столько времени проводил в детстве. Ты не разочарован? Он остался таким же?

Он смотрит на меня.

– Веришь или нет, остался. Он даже пахнет точно так же, как в детстве.

– Можно спросить, а зачем ты ходишь по нему ночью? Я всегда тебя слышу.

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – говорит он, допивая остывший чай.

Прежде чем я могу продолжить допрос, в комнату заходит Тодд.

– Привет, Боб.

Боб бросает на него сердитый взгляд.

– Я что говорил? Стучаться надо.

– Извини, – бормочет Тодд. Он возвращается ко входу, где стоит Адам, и стучит костяшками пальцев по стене. Боб смотрит на меня.

– Войдите! – выкрикиваю я.

На этот раз заходит Адам и обращается к Бобу:

– Нам нужны ключи от машины. Мы едем за батарейками.

– Правильно, – кивает Боб. – Вам не нужна большая машина, поэтому я выдам вам «ниссан». – Он отстегивает ключ от цепочки, прицепленной к джинсам. – В следующий раз постарайся взять все запасы за один раз.

– Прекрасно, – говорит Адам. – Мы, может быть, вернемся поздно. Как вернуть тебе ключи?

– Я буду уже спать. Просто оставь их у двери, когда вернешься.

– Хорошо. – Адам кивает Бобу, потом мне. – Спокойной ночи.

Возможно, из-за их присутствия Боб опять становится неприветливым, властным.

– Ты принимала сегодня фолиевую кислоту? – спрашивает он, хмурясь. – Рейчел должна была проследить за тем, чтобы ты это сделала. Я специально ее об этом просил.

– Она мне напомнила.

– Но она должна была не напоминать, а убедиться, что ты это сделала. Фолиевая кислота предотвращает патологию плода, помогает твоему телу создавать новые клетки.

«Ну надо же. Как интересно. Ты тоже прочитал „Все, что вы должны знать о беременности“», – хочу я ему сказать. Но не говорю. Сейчас спорить с Бобом слишком рискованно. Я просто встаю и иду к шкафу, где хранится флакон с фолиевой кислотой, а также пачки подгузников, влажные салфетки, молочная смесь и детская одежда.

Sephora уставлена мебелью из IKEA, спешно собранной Тоддом и Адамом. Они принесли мне каталог, а я выбрала все, что хотела. Теперь у меня двуспальная кровать с ортопедическим матрасом Tempur-Pedic. И хотя рожать мне еще не скоро, вся детская мебель тоже уже собрана: желтая кроватка с музыкальной подвеской, желтый же пеленальный столик, маленькие качели. Лучше всего, конечно, массивный книжный шкаф, в который помещаются все книги, которые я хочу прочесть. А если ни одна из них не подойдет, теперь мне разрешается свободно перемещаться по торговому центру, ходить в комнату отдыха (Old Navy), в библиотеку (Barnes & Noble, в котором остались какие-никакие книги).

Недавно я читала «Тысячу и одну ночь», в которой рассказчица, Шахерезада, чтобы избежать казни, рассказывает царю Шахрияру истории, а окончание каждой истории откладывает на следующую ночь.

Я снова сажусь за стол. На глазах у Боба я кладу таблетку в рот и запиваю ее остывшими остатками чая.

– Спасибо, что напомнил, – говорю я ему.

Он кивает.

– Давай помолимся, пока я не ушел. Я буду молиться за тебя.

Я киваю. Сидя на стульях, мы склоняем головы и складываем ладони, как на занятиях в воскресной школе.

– Господи, – начинает Боб, – наши молитвы к Тебе – это выражение смирения. Когда мы просим Тебя, мы тем самым признаем пределы собственных возможностей. Посему помоги нам сделать так, чтобы это дитя было невредимым и здоровым. Мы от всей души надеемся, что оно родится в срок, невзирая на оплошности матери. Помоги Кандейс и дальше видеть свои заблуждения, помоги ей понять, что ее новообретенные свободы – это привилегии. Помоги нам вывести ее с кривого пути и сделать ее полноправным членом нашей группы. Аминь.

– Аминь, – механически повторяю я.

Когда Боб уходит, я несколько мгновений жду, потом гашу свет и ложусь в постель. Довольно долго я просто лежу. Мое сердце бьется так сильно, что я чувствую пульс в кончиках пальцев.

Вскоре приходит мама. Кровать прогибается, когда она на нее садится. Она ничего не говорит.

– Я знаю, что ты скажешь, – говорю я, – но мне надо все обдумать.

– Тебе нужно достать ключ, – настаивает она. – Получишь ключ – получишь машину, получишь свободу.

– Ты думаешь, это так легко?

– Я думаю, что это возможность, а возможностей у тебя не так много.

– Сегодня? Это надо сделать сегодня?

Она говорит саркастически:

– Ай-йя! Это надо было сделать вчера. На прошлой неделе. В прошлом месяце. Когда ты родишь, все изменится.

Она подробно мне все рассказывает.

Не спать. Дождаться, пока вернутся Адам и Тодд. Тодд положит ключ от машины на пол перед входом в Hot Topic. Я заберу его. Нужно правильно рассчитать время. Если я сделаю это слишком рано, Боб может поймать меня во время своей прогулки или заметит, что ключа нет. Нужно быть осторожной: даже если я смогу завладеть ключом и доберусь до машины, будет, скорее всего, еще темно, так что мне придется зажечь фары. Если они увидят, что меня нет, то легко смогут выследить меня на дороге.

Значит, лучше подождать до раннего утра, когда станет достаточно светло и фары станут уже не нужны. Солнце едва поднимется над горизонтом. И все еще будут спать, когда я заведу мотор и тихо выеду с парковки. Где-то там будут другие выжившие.

– Но что, если меня поймают? – спрашиваю я.

Мамин голос становится неприветливым.

– Ты просто прогуливаешься по комплексу, как Боб иногда по ночам. Ты не можешь заснуть, потому что ребенок ворочается и тебе надо размять ноги. Это правдоподобное отрицание. Что?

– Просто я никогда не слышала, чтобы ты употребляла термин «правдоподобное отрицание» в реальной жизни.

– Надеюсь, ты проживешь достаточно долго, чтобы узнать, какого невысокого мнения о тебе твои дети.

– Я не то имела в виду. Странно, что теперь ты говоришь на идеальном английском.

– Я не могу общаться с тобой на твоем ужасном китайском, – парирует она. – Как бы то ни было, – она встает, – будь осторожна.

Она уже почти уходит, как вдруг оборачивается и говорит:

– Если тебе удастся сбежать, мы теперь долго не увидимся.

– Вот так? – спрашиваю я.

– Вот так, – отвечает она и уходит.

Я просыпаюсь. Так тихо. В трещины этой тишины можно провалиться. Теперь остается только ждать. И ждать. И ждать.

Я не знаю, чем мне заняться. Поэтому закрываю глаза и начинаю молиться.

24

Однажды утром я вышла из офиса в то же время, что и обычно, чтобы пофотографировать. Как только дверь закрылась, я поняла, что забыла внутри пропуск. Я схватилась за ручку, но было поздно. Дверь со щелчком захлопнулась.

– Вот блин, – пробормотала я. Я еще раз проверила карманы пальто, чтобы убедиться, что действительно его забыла. Я старалась на себя не злиться. Удивительно, что этого не случилось раньше, учитывая, сколько раз я забывала айфон или кошелек. Но все равно это было потрясением.

Я стояла у входа в офис, оценивая ситуацию. Мне давным-давно надо было поставить на дверь упор, как я и собиралась.

Дверь и перегородка были стеклянными. Можно было выйти на улицу, найти что-нибудь большое, что можно бросить, может кусок бетона или еще что-то. Не самое изящное решение, но сработает. Однако будет нелегко. Я подумала, что можно поискать что-то тяжелое на других этажах, хотя было очевидно, что они или пусты, или заперты.

Я пошла вниз. В районе семнадцатого этажа у меня начала кружиться голова, и мне пришлось сесть на ступеньки. Потом все прошло; я подумала, что это связано с беременностью. Я сидела на лестнице под жужжащими лампами и думала, что долго так продолжаться не может. На бо́льших сроках я уже не смогу каждый день подниматься и спускаться на такую высоту.

Я встала. Спустилась.

Снаружи светило дружелюбное низкое солнце. Было холоднее, чем я ожидала, так что я прибавила шаг. У меня было много работы.

Я отправилась на север, к Центральному парку, думая найти подходящий камень. Я прошла мимо тех мест, в которые часто раньше заходила, ныне закрытых. Мимо Starbucks, где одним отвратительным летом каждый день покупала фраппучино. Мимо заведения, в котором обычно обедала, где каждый день проходило праздничное пиршество, включавшее цыплят гриль, зеленую фасоль и глазированные булочки, и все было украшено изящными розочками из моркови и кабачков. От этих воспоминаний в животе у меня заурчало.

В этот момент я заметила редкость – ларек с кофе и выпечкой, куда обычно захаживали охранники Sentinel, чтобы перекусить. Он стоял в двух домах от меня. Налички у меня не было, но на углу есть отделение Chase Bank. Я перепробовала пять банкоматов в вестибюле, пока не нашла работающий.

Я сняла сто долларов купюрами по двадцать долларов. Банкомат спросил, хочу ли я чек, и я машинально нажала «Да». Печатался он долго. Я сложила его и убрала в кошелек рядом с деньгами.

Я уже собралась уходить, но что-то меня остановило. Я снова открыла кошелек, развернула чек и попыталась прочесть едва заметные цифры. Остаток на счете, указанный там, был безумен, громаден – больше, чем у меня когда-либо было. Тут какая-то ошибка, какой-то сбой в системе. Я искала на чеке дату, что-то, связанное с датой. 30 ноября 2011 года. 30 ноября 2011 года. Я повторяла эту дату в уме снова и снова. Сердце начало биться быстрее – тело уже все поняло, а ум еще нет.

30 ноября 2011 года. В этот день истекал срок моего контракта.

– Вот блин, – пробормотала я.

Погодите, это правда? Я вынула айфон. Кэрол из HR прислала мне контракт в PDF на почту. Я открыла его.

«Спектра» выплатит X после окончания соглашения 30 ноября 2011 года. Сумма будет переведена напрямую на выбранный Вами счет в указанную дату.

Это правда. Сегодня последний день работы.

Я вышла из банка на пустую улицу так осторожно, будто в меня мог попасть метеорит. Меня поглотила обширная долина делового центра. Ветер свистел в разбитых окнах небоскребов. Впервые мне стало страшно. Я не думала, что буду делать, когда контракт закончится. Я так далеко не загадывала. Зачем я вообще снимала наличку? Ах да, ларек. Он прямо передо мной. Я машинально подошла к нему. Кофе и выпечка. Я собиралась купить кофе и выпечку.

Может, я и пропуск забыла, потому что подсознательно знала, что сегодня последний рабочий день. Может, я пыталась донести до самой себя, что пора остановиться? Но даже если я больше не работаю на «Спектру», какое это имеет значение? Мой отец говорил: работа – сама по себе награда. И сама по себе утешение.

Дойдя до ларька, я сказала:

– Дайте, пожалуйста, кофе и булочку, какую угодно, только свежую.

Я вынула двадцать долларов и положила их на прилавок, и тут до меня дошло. В витрине лежали почерневшие, высохшие бананы. Летали мухи. Выпечка: маффины, круассаны, слойки в целлофановой упаковке – покрылась плесенью, сгнила, растаяла. Я заглянула внутрь ларька. Там никого не было.

– Вот блин, – пробормотала я.

Я ушла. Я шагала потрясенная, забыв, что собиралась в Центральный парк. Я слыхала где-то, что снять шок можно, пожевав лимон или лайм. И, конечно, мне нужны камни. Вот зачем я иду. Камни, лимоны и лаймы. Мне нужны камни, лимоны и лаймы.

Я бормотала это вслух, пока не заставила себя замолчать. Я шла дальше.

В какой-то момент я посмотрела по сторонам и поняла, что стою перед магазином Henri Bendel. Я заглянула внутрь: он был разгромлен и разграблен, по полу раскиданы косметика, духи от Анник Гуталь, сумочки.

Я была в этом магазине один-единственный раз, когда пыталась уволиться из «Спектры». Тогда я проработала там чуть больше года и тщательно обдумала свое решение. Я понимала, что не могу всю жизнь работать координатором производства, рассылать по фабрикам в Юго-Восточной Азии заказы на Библии, бритвенные лезвия, кроссовки Nike и тому подобное. Из того, что ты что-то умеешь делать достаточно хорошо, не следует, что ты должен делать именно это.

Перед уходом с работы в тот день я вручила Майклу Райтману заявление по собственному желанию. Он был озадачен: мы никогда раньше об этом не говорили, и я никак не показывала, что собираюсь увольняться.

– Вы уже придумали, чем будете заниматься дальше? – спросил он.

– Нет, – ответила я, – но не думаю, что смогу дольше заниматься тем, чем сейчас.

– Когда же вы приняли решение? – поинтересовался он, изучая мое заявление, словно улику.

– Только сегодня ночью, – сказала я. И добавила: – Извините.

– Вам не за что извиняться, – ответил он так спокойно, что я подумала, что внутри он, наверное, весь кипит. – Но мне очень жаль, что вы уходите. Вы были прекрасным координатором производства.

– Я приняла решение прошлой ночью, но думала об этом уже довольно давно.

– Вы быстро учитесь, – продолжал он, – и справляетесь со все более и более сложными проектами. Команда в Гонконге очень хорошо о вас отзывается. Мы отметили то, как вы решали проблемы на многих проектах, и ваша способность успешно завершать важные, масштабные заказы очень ценна для нашей компании.

– Спасибо.

Дальше он стал говорить более осторожно.

– Но вы молоды. Вы проработали здесь немногим больше года.

– Год и три месяца, – сказала я.

– Вы молоды, – повторил он. – Возможно, вы думаете, что все могут заработать на жизнь, делая то, что им интересно.

– Я… – тут я сбилась, подыскивая нужные слова, – я не хочу, чтобы моя жизнь вошла в колею так быстро. Это нормальная работа. Но не думаю, что смогу заниматься ею вечно.

Он сложил заявление и положил обратно в конверт.

– Это ваш выбор, но я хочу, чтобы вы были в нем уверены. Раз вам посчастливилось найти работу, которая у вас получается, на которой вас ценят, – не презирайте ее. Если дело в зарплате или соцпакете, давайте обсудим это. – Он вернул мне конверт. – Подождите до понедельника. Возьмите в пятницу отгул. Подумайте на выходных. Вы должны быть уверены.

– Я уверена, – поспешно сказала я.

– Очень уверены.

Я быстро покинула офис и принялась бродить по городу, чтобы в голове прояснилось. Был холодный вечер. Четверг. Столкнувшись с рассуждениями Майкла, я стала сомневаться в своем решении. Уговаривать себя бросить работу – это все равно что пытаться оправдать экстравагантную покупку, которая тебе не по карману. Он так ловко выбил у меня почву из-под ног всего-то за несколько минут.

В какой-то момент я зашла в Henri Bendel и зачем-то, поднявшись по винтовой лестнице, оказалась в отделе нижнего белья, где на полках лежали комплекты, ночнушки, бюстгальтеры, трусики. Теперь, когда я фактически стала безработной, я старалась не попадаться на глаза продавцам. Но все же остановилась, дивясь на эти инопланетные изысканные вещи, ряды тончайших тканей, ненормально разросшиеся кружева, бахрому, стеганую кожу. Я задумалась над их производственным процессом. Конечно, такую фривольную красоту могли сделать только лучшие мастера итальянских предгорий, которых кормили мягким сыром и цветочным медом.

Я потрогала лавандовый комплект в викторианском стиле и посмотрела на ярлычок. Сделано в Китае. Ну еще бы. Я посмотрела на нежно-голубой лифчик с колокольчиками. Сделано в Бангладеш. Набор трусиков. Сделано в Пакистане.

Куда бы ты ни пошел, ты не сбежишь от реалий этого мира.

В понедельник я вернулась в «Спектру».

К этому моменту солнце уже низко стояло над горизонтом. Я бродила бесцельно, нарезая круги по деловым кварталам и не выходя за их пределы, и никого не встречала, даже охранников Sentinel около культурных центров и других достопримечательностей. На самом деле я уже и не помнила, когда в последний раз видела охранника на посту. Они все ушли, что ли?

Я глубже зарылась в воротник пальто. Зубы у меня стучали. Я держала руки в карманах.

На другой стороне улицы виднелся Juicy Couture. Он уже перестал быть нетронутой шкатулкой, которую я видела и запечатлела для «Нью-Йоркского призрака». Стекло витрины было разбито, и я заметила, что этот магазин, как и Henri Bendel, тоже разграблен. Внутри был беспорядок, велюровые и махровые вещи разных цветов валялись на полу вперемешку, а сверху на них были накиданы солнечные очки, сумочки и чехлы для смартфонов. Я заглянула внутрь через дырку в стекле. Почти сразу я увидела продавщицу. Она лежала на полу. Вещи вокруг нее были все в засохшей крови. У нее был проломлен череп.

– Боже, – сказала я.

И тут я упала. Точнее, отступила назад, споткнулась о край тротуара и неуклюже приземлилась на копчик. Меня немедленно до кончика носа пронзила резкая боль. Какое-то время я не могла двигаться, просто оставалась одной ногой на тротуаре, другой – на проезжей части. Я почувствовала в воздухе металлический запах крови. Поднесла руку к носу и убедилась, что кровь текла из него.

Ребенок внутри меня яростно заворочался.

И тут на меня снизошло озарение: нужно уходить. Не из этого места, не из центра города, а вообще из Нью-Йорка. Мне нужно покинуть Нью-Йорк. Сегодня. Сейчас.

Я обнаружила, что стою у тоннеля Линкольна, будто телепортировавшись туда.

Я робко вошла в туннель и пошла справа по проходу с металлическим ограждением. Но я отважилась пройти только несколько ярдов, самое большее – милю, а потом вернулась по своим следам. Тьма подавляла. Большинство лампочек перегорело, другие все еще мигали, освещая заброшенные машины. Я старалась не думать, что там внутри.

В раздражении я попыталась собрать волю в кулак и зайти в тоннель снова.

У въезда в тоннель всех приезжающих в город встречал щит с рекламой какой-то страховой компании, «Нью-Йоркская жизнь». На рекламе был изображен дедушка, обнимающий двух внуков. Надпись гласила: «Мы знаем, для чего вы живете».

В этот момент я заметила вдалеке на улице одинокое такси. Оно ехало очень медленно, как около школы, и виляло с одной полосы на другую. Весь этот день был так похож на сон, так наполнен знаками, что я подумала, что у меня начались галлюцинации.

Однако я подняла руку, чтобы тормознуть его.

Чудесным образом такси вроде как остановилось. Я заглянула внутрь.

– Эдди?

Он не смотрел на меня. Он продолжал глядеть вперед. Машина ехала со скоростью улитки. Я открыла дверцу водителя – до меня донесся сильный запах пота, – дотянулась до ручного тормоза и остановила машину.

– Эдди, – снова сказала я. Это был он, я уверена, хотя в прошлый раз у него было не такое изможденное лицо. Маски на нем не было. Я тронула его за плечо, но он не отреагировал, просто бессмысленно смотрел перед собой. Его нога все еще жала на педаль газа. Я уже достаточно повидала зараженных, чтобы знать, как они выглядят.

Так что, может быть, это оправдывает то, что я вытащила Эдди из его собственного такси, из его собственной жизни. Он не сопротивлялся.

Я забралась в старый, трясущийся «форд» и уехала.

Вот подлинная история того, как я покинула Нью-Йорк.

И тем не менее. Может быть, есть и другая история, не менее подлинная. Может быть, он тоже хотел уехать из города, как и я. Может быть, несмотря на слабость, он остановился, чтобы помочь мне, помочь знакомой, которую узнал на тротуаре. А я по ошибке сочла его зараженным. Возможно. Я не уверена. Я была не очень внимательна тогда. Я думала только о себе. И я попала туда, куда мне надо было попасть.