Текст книги "Хитклиф"
Автор книги: Лин Хэйр-Серджент
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)
– Полагаю, ваш дядя рассудит иначе. Вы же хотите ему угодить? Вас интересует его имение, не так ли? Дэнт-хауз будет отличным дополнением к Мызе Скворцов.
– Вы не имеете права…
– Абсолютно никаких прав. Я знаю. Не имею права любить Кэти. Не имею права вести себя как джентльмен. Не имею права вести себя как джентльмен. Не имею права замечать ничего к вам относящегося. Я верно изложил вашу позицию? Отвечайте же!
Я снова ущипнул его безжизненную руку.
– Нет! Да! Оставьте меня в покое!
– Именно этого я делать не намерен. Я не оставлю вас в покое – особенно завтра.
– Завтра?
– Не тревожьтесь о завтрашнем дне. Что бы ни случилось, я буду рядом, буду следить за каждым вашим движением, чтобы вам не расшибиться насмерть.
– Насмерть!.. Но…
– Кэти бы не хотела, чтобы вы расшиблись насмерть, а мы оба – рабы её желаний, не так ли?
Лицо Линтона стало совсем серым, на лбу снова выступил пот. Я потрепал его по щеке и поднялся.
– Доброй ночи, – сказал я. – Пусть ваши сновидения будут столь же приятны, как и будущее, которое я вам уготовил.
И я вышел.
11
– Не трогай шнур!
Полутьма, окутавшая спальню мистера Эра, сгущалась вокруг кровати с бархатным пологом, откуда и прозвучал голос. Джон вызвал меня сюда спозаранку, а когда я спросил зачем, только головой тряхнул и, как всегда, проговорил:
– Затевает что-то.
Лицо хозяина неясным пятном белело на подушке. В комнате было темно; лишь сквозь щёлочку между тяжёлыми гардинами, которые я хотел было отдёрнуть, пробивался солнечный свет.
Я опустил руку.
– Что стряслось? Вы больны? – спросил я. Прежде меня никогда не вызывали в спальню мистера Эра.
– Нет, – ответил он. – В общем-то…
Он умолк. Я снова протянулся к гардинам и дёрнул шнур что есть сил. Слепящие лучи солнца, пронзив комнату, ворвались под мягкий полог кровати.
– Будь ты неладен! – взревел её обитатель, закрыв глаза ладонями. – Строптивец неблагодарный!
– Вы больны! – воскликнул я.
В резком утреннем свете стало видно, как осунулось лицо мистера Эра, как растрёпаны волосы. Я приблизился на пару шагов; скомканная под правой рукой простыня – в крови.
– Что с вами? – Положив руку на его плечо, я нагнулся поближе. Мистер Эр раздражённо оттолкнул меня.
– Что со мной? Со мной? Спроси лучше, что с тобой! Пьёшь, гуляешь всю ночь, дуешься в карты, – вот воспитал лоботряса на свою голову!
– У вас кровь, – не обращая внимания на его ворчание, сказал я. – Что случилось? Где рана?
В ответ он выпростал из-под простыни руку. Она оказалась туго замотана носовым платком; поморщившись, я развернул платок. Засохшая на ладони буроватая корка лопнула, из трещины сочилась кровь. Я осмотрел пораненную руку. Кожа была сухой и горячей.
– Порезана чем-то острым; основание большого пальца рассечено почти насквозь, будь удар чуть сильнее – остались бы без пальца. – Мне вспомнилась загадочная ночная гостья. – Кто на вас напал?
– Почему ты думаешь, что на меня напали?
– Кто-то же держал поранивший вас нож, и не думаю, что это были вы сами.
Глаза мистера Эра вспыхнули.
– Что ты видел?
– Женщину в белом, говоришь. Женщину в белом, а то как же! Призраки мерещатся с пьяных глаз.
– Призрак был вполне материальный – настолько материальный, что сбил мисс Ингрэм с ног.
И тут он улыбнулся.
– Так мисс Ингрэм досталось? Этой подробности я не слышал.
Я вдруг вышел из себя.
– Как угодно, но прошлой ночью здесь была живая женщина, которая ненавидит вас и стремится причинить вам вред, и уже причинила! Она напала на вас, она хотела вас изувечить, если не хуже!
– Попридержи язык! – вдруг приподнявшись с подушки, прикрикнул мистер Эр и тут же без сил рухнул на кровать. – Никто на меня не нападал, – почти прошептал он.
– На вас напали, сэр, но сейчас это неважно. Надо привести врача.
– Нет, нет! – Здоровой рукой он остановил меня. – Нет, моим врачом будешь ты.
Решив что он бредит, я снова поднялся, но он потянул меня обратно.
– Я серьёзно, Хитклиф. У меня есть причины – и весьма основательные – к тому, чтобы никто об этом и не узнал. Даже Джон – я не впущу его в комнату нынче утром. Нет, приходить ко мне будешь только ты – и, что бы ты ни увидел, никому не слова. Обещаешь?
– Давайте не будем больше тратить время на разговоры. Позвольте мне привести Картера.
– Сначала обещай.
– Ну хорошо, обещаю. Можно идти?
– Вот упёрся. Я же сказал, хирургом будешь ты. Ты помогал Дэниелу оперировать лошадей, так ведь?
– Да.
– И кое-чему научился?
– Немного.
– Хмм. Дэниел говорит, ты превзошёл его. Во всяком случае, наложишь мне швы. Нет, ты не ослышался. Ты же сам видел – мой большой палец совсем отбился от своих приятелей; вот и соберёшь всю компанию вместе. Давай, мой мальчик, – зашьёшь человеческую рану не хуже лошадиной. Иди возьми свои орудия пыток; ещё только рассветает, тебя никто не увидит, а если увидят, подумают, что ты возвращаешься после любовных похождений – ведь комната мисс Ингрэм рядом с моей.
Видно, не так уж он был плох – хватало сил язвить.
Наскоро забинтовав его руку, я вышел. Спустя десять минут, когда я вернулся с инструментами, он дремал, но, заслышав мои шаги, сразу проснулся.
– Никого не встретил?
– Нет, всё спокойно. – Я выбрал самую маленькую иглу и зажим. – Будет больно. Принести из столовой бренди?
– Есть средство получше. Открой средний ящик туалетного стола – да, здесь, – достань флакон и стакан.
Я вытащил то и другое. Во флаконе плескалась тёмная жидкость, и когда я повернул его к свету – жидкость вспыхнула рубиновым огнём.
– Хорошо. Теперь полстакана воды; потом – до метки – эликсира.
– Опиат? – спросил я, отмерив дозу.
– Нет, впрочем, не знаю; может, в нём опиум, а может, мышиное ухо или крыло летучей мыши, из которых, мне кажется, его в основном и делают. Я получил это от одного травника в Италии; для дуэли, ради которой я добывал его, он мне не понадобился, но я суеверно храню эликсир до сих пор. Он одновременно снимает боль и укрепляет сердце; мне кажется, я всегда ощущаю его действие.
Он с трудом сел и решительно положил на стол руку.
– Начинай!
Я очистил тампоном рану и приступил к операции. Разрез оказался глубоким; соединив края мышц, я стал сшивать кожу. Легко представить, что даже для человека, находящегося под воздействием волшебного итальянского снадобья, этот процесс должен был оказаться достаточно мучительным, так что я решил отвлечь моего пациента наиболее доступным мне способом – разозлить его.
– Скверная рана, – рассуждал я, – вонзив нож, его ещё и повернули, как только кость выдержала! Что же это за женщина в маске, почему она на вас напала?
Стрела достигла цели. Щёки его вспыхнули, брови насупились.
– Я же сказал: никто на меня не нападал!
– Чушь!
– По крайней мере, никто, кому можно было бы предъявить претензии с точки зрения закона и морали. Выкинь это из головы; а если не получится, то хотя бы запри там наглухо; намекнёшь хоть одной живой душе – и я пропал. Но постой; ты сказал, она была в маске?
Я подробно изложил обстоятельства ночной встречи, приведя длину своей повести в соответствие с длиной накладываемого шва. Рассказывал о мошенничестве Ингрэма, о появлении мисс Ингрэм, об обвинении Линтона – опустив, разумеется, подробности о моём неожиданно открывшемся даре и подоплёку наших с Линтоном отношений.
Пока я говорил, лицо мистера Эра прояснилось – что-то в моём рассказе развеяло, видно, терзавшую его тревогу. К концу он уже искренне посмеивался. Пока я упаковывал инструменты, он разговорился даже больше обычного, очевидно под действием снадобья.
– Ей-Богу, Хитклиф, ты околпачил их всех! Твоя снисходительность к Ингрэму – как любезно и вместе с тем расчётливо; а он-то – такой щёголь – и всего лишь жалкая марионетка, своей глупой выходкой отдал себя в твои руки, можешь теперь дёргать его за ниточки как только пожелаешь. А по отношению к Линтону ты был великодушен и осмотрителен; должен сказать, он удивил меня: с его-то манерами – так разозлиться и выйти из себя ни с того ни с сего. А мисс Ингрэм – ай да Хитклиф, заарканил! Но будь осторожен; твоя добыча не так уж безропотна; того и гляди, тебя самого приберёт к рукам!
Я пожал плечами.
– Да мне дела нет до неё.
– Само собой; ты верен своей безымянной даме. Но у мисс Ингрэм есть одно преимущество: она реальна – и весьма соблазнительна, а её соперница – лишь бесплотная тень.
Такое направление разговора мне было не по душе.
– Слышите? Внизу какой-то шум, – сказал я. – Если хотите сохранить в тайне мой визит, я должен идти. – И двинулся к двери.
– Нет… тсс… секунду – шаги за дверью.
– Есть ещё один выход. – Я указал на окно.
– Молодец. Заметил – оно выходит на крышу галереи. Лет двадцать назад, когда мы с братом были в твоём возрасте, этим путём частенько пользовались. Я сверну эти окровавленные тряпки – сунь их в свой чемоданчик, потом сожжёшь. Ах да, Хитклиф, тебе придётся взять на себя все обязанности хозяина, по крайней мере сегодня. Скажи им, что я нездоров: вчерашние подозрения на ангину оправдались; эта сказочка вдвойне правдоподобна: во-первых, со мной и раньше это случалось, а во-вторых, сбывается диагноз леди Ингрэм – она будет вполне удовлетворена. Но я, возможно, подпорчу ей удовольствие – попозже присоединюсь к вам.
Поклонившись, я сбросил чемоданчик с инструментами на обвитую плющом крышу. Потом перекинул ногу через подоконник, но тут мистер Эр снова задержал меня.
– Кстати, Хитклиф, ты слышал? – как бы между прочим обронил он. – Ночью в доме был посторонний.
Я уразумел, что мой опекун уже сформулировал официальную версию ночного происшествия и в этакой лукавой манере намерен преподнести её мне.
– Что за посторонний?
– Женщина в белом – ряженая, гадалка, цыганка, судя по всему. Показавшись на вашей пирушке, потом она прошла на кухню, а оттуда, столкнувшись с кухаркой ускользнула.
– Ничего не украдено?
– Пыталась взять игрушку лорда Ингрэма, маску, но, убегая, бросила.
– Хорошо, что не случилось ничего посерьёзнее, ведь, по вашему мнению (и по моим наблюдениям – мы одни, сэр, нет нужды притворяться), у неё отчаянный нрав, она вне себя от гнева или боли – не знаю от чего именно, – но ярость настолько застилала ей глаза, что вместо горла она перерезала вам палец.
Секунду мистер Эр сверлил меня глазами, а потом, вдруг отбросив приличия, закричал:
– Убирайся! Убирайся! Уселся тут на подоконнике, как чёрный ворон, и кличет беду. Не нужно мне твоё зловещее карканье; или смени его на что-то более радужное, или… – И вдруг он с неожиданной силой вскочил с кровати, будто собирался меня столкнуть, но я спрыгнул на крышу галереи и вовремя убрался.
Два часа спустя, подходя к столовой, я услышал возбуждённый гул голосов – обсуждали события предыдущей ночи. Я отворил дверь. Леди Ингрэм, Мэри и миссис Дэнт сгрудились вокруг Ингрэма. Он взглянул на меня поверх голов.
– Потрясающая новость, Хитклиф! Наша вчерашняя загадочна гостья – цыганка; похоже, из табора, что стоял до нынешнего утра на Хэйском лугу, а сегодня, когда их обнаружили, они снялись с места и исчезли.
Леди Ингрэм воздела руки.
– Эта ведьма могла нас всех убить прямо в постелях!
Полковник Дэнт, оторвавшись от кофе, назидательно поднял палец над скрюченным подагрой коленом:
– Сама она не представляла для вас опасности, леди Ингрэм. Мне хорошо знакомы все трюки, на которые пускаются эти люди. Эта мерзавка всего лишь заслана на разведку, а остальные ждали на улице. Она должна была, затаившись, разнюхать, какие ценности есть в доме, где они находятся, и рассказать главным – тем, что прятались в кустах, а они потом напали бы на дом.
– Таилась она довольно странно, – заметила Бланш Ингрэм, с чашечкой кофе стоявшая у открытого окна, в стороне ото всех, – появилась среди нас с душераздирающим воплем. И интересовали её не побрякушки, а мистер Хитклиф.
Леди Ингрэм подняла лорнет.
– Милая, не хочешь ли ты сказать, что была здесь? Среди ночи, с джентльменами, играющими в карты?
– А почему бы нет, мама? Здесь был Тедо; он вполне мог сойти за дуэнью. И даже наш младший хозяин, образчик благопристойности, счёл вполне приемлемым пригласить меня. – И она не без лукавства отвесила мне поклон.
Мне пришлось (оставив без внимания подмигивания Теодора Ингрэма) подтвердить, что всё было в рамках приличия, а потом я сменил тему – поведал им о недомогании мистера Эра, что, как и предполагалось, вызвало большой интерес. Потом я предложил поехать на прогулку, закончив рассуждениями, кто в каком экипаже поедет. Моё предложение направило тревоги леди Ингрэм в новое русло; достопочтенной мисс Бланш не терпелось поехать верхом, но вдова предпочитала не выпускать неугомонную дочь из поля зрения. В конце концов компромисс был найден: им предоставят небольшую открытую двуколку; Бланш сама отвезёт матушку в аббатство.
– Но, мистер Хитклиф, тогда вам и мистеру Линтону не останется места, – сказала Мэри Ингрэм.
– Мы с Линтоном поедем верхом, – ответил я, – мистер Эр дал ему Вельзевула.
– Ей-Богу, – вступил не без горячности полковник Дэнт, – если бы не проклятое колено – поехал бы с вами!
– О нет, – обратилась ко мне миссис Дэнт, – боюсь, это невозможно. Эдгару сегодня с утра неможется; он сказал, что останется дома.
– Неможется? – побагровев лицом, прорычал полковник. – Неможется? Щенок! Это он наше общество переносить не может, а пять – шесть книг проглотить – очень даже может! – С ворчанием он пытался высвободиться из кресла. Я подал ему руку; поднявшись, он потянулся за палкой. – Я его быстро в чувство приведу!
– Пожалуйста, Гарольд, не будь таким напористым! – забеспокоилась его жена. – Эдгара так огорчили ночные события! Эта цыганка…
– Так вот в чём дело? Разнюнился и прячется от женщины? И вы ещё хотите, чтобы такого я сделал наследником Дэнтов? Посмотрим!
Миссис Дэнт стиснула руки. Полковник вышел из комнаты. Из холла послышался тяжёлый стук его трости – он направлялся к лестнице, ведущей к спальням.
Вот так случилось, что, как я и предполагал двумя днями раньше, мы с Эдгаром Линтоном отправились верхом во главе нашей маленькой процессии. Но мы не говорили о тебе – мало того, мы вообще ни о чём не говорили, – Эдгар был молчалив и замкнут. Ссылаясь на нездоровье, он, вероятно, не солгал; минувшей ночью он изрядно нагрузился – столько вина и быка бы свалило; а в довершение ко всему – наш последний разговор. Не знаю, много ли из него он помнил, но что-то помнил наверняка – судя по тому, что старался не слишком приближаться ко мне или не исчезать из поля зрения сидящих в экипажах.
Зато мне представился прекрасный случай полюбоваться, как Линтон ездит верхом. Он оказался слабым наездником: напряжённые колени ударялись о седло, ноги застыли в стременах, руки отчаянно стиснули повод – так, что костяшки пальцев побелели. Вельзевул прядал ушами и косился на меня, будто спрашивая: «Что это за деревяшка у меня на спине?» Его седок позволил ему идти лишь умеренным шагом, и за Линтоном вся процессия ползла к аббатству со скоростью улитки.
Впрочем, меня это не волновало; прошлой ночью я понял – это судьба ведёт меня, и поступь её так же тверда, как шаг моей верной гнедой кобылы. Что проку спешить, ведь чему быть – того не миновать.
Мисс Ингрэм, однако, была не столь терпелива; да и с какой стати? От удовольствия нестись галопом пришлось отказаться, и она мирилась с черепашьим шагом в полной уверенности, что ей за это положено вознаграждение. И вот, несмотря на предостережения Линтона и сопротивление матери, она решила его получить. Не обращая внимания на призывы леди Ингрэм, она изо всех сил хлестнула лошадь, та рванула, увлекая за собой двуколку и оставляя позади двух верховых, вниз, туда, где дорога расширялась. Возможно, мисс Ингрэм рассчитывала вовлечь в эту гонку и меня.
Но я медлил, её мать готова была впасть в истерику – и Бланш оставила эти игры; пришлось ей искать более мирных развлечений. Сначала она попыталась хлыстом сбить с Линтона шляпу; это оказалось слишком просто – никакого удовольствия. Тогда, пристроившись рядом со мной, она затеяла кидаться фруктами (для этой пасторальной поездки она нарядилась пастушкой, и, как у всякой истинной пастушки, у неё была хорошенькая корзинка с фруктами в одной руке и посох – в другой). Я принял игру, но ненадолго, вскоре мне наскучило перекидывать фрукты, стараясь не задеть колени леди Ингрэм, и я, пустив Минерву в галоп, оставил всех позади под предлогом, что надо разведать дорогу. Впрочем, это и не было предлогом, – дороги я действительно не знал. В своих одиноких прогулках я всегда добирался до аббатства другой тропинкой, слишком узкой даже для двух верховых.
День был из тех, что ты любила когда-то, Кэти. Свежий ветерок теребил кроны деревьев, взметал нежную листву, налетал острыми, сладостными порывами, под которыми – ты видишь? – стелется по земле трава, раскачиваются ветви, будто лесная фея или дух сзывает всех на праздник. А в сияющем небе мчались белые облачка, лишь на мгновение затеняя лучи солнца. В такие дни – помнишь? – ещё детьми мы валялись в траве на вершине крутого склона, а потом скатывались вниз (как сердилась Нелли, увидев твой испачканный передник!); или, когда подросли, с того же холма галопом спускались на пони.
Всё это вспомнилось мне, когда, оставив всех далеко позади, я добрался до крутого откоса, у подножия которого лежал мостик, ведущий в аббатство. А оно уже виднелось над верхушками деревьев на холме, по ту сторону оврага. Наша развесёлая процессия ещё не показалась, и я решил спуститься и проверить, пройдут ли по мостику экипажи.
Миновав первый же поворот, я вдруг почувствовал, что всё здесь другое, даже, пожалуй, и климат. Стволы деревьев тянулись почти параллельно склону – так он был крут. Склон порос деревьями, и, ступив под их сень, я оказался в полутьме. Казалось, в этом всепроникающем мраке не только видеть – дышать трудно, воздух будто сгустился, напоенный неведомыми испарениями, губительными для всего живого. Волосы у меня зашевелились. Я резко стегнул Минерву.
Ни ветерка; стих игривый шелест листвы, что сопровождал меня весь день. Вот эта неожиданная тишина, верно, и встревожила меня; а причина её была, по здравом размышлении, очевидна: крутые склоны оврага и густой лес гасили любое движение воздуха, кроме, может быть, сокрушительной бури. Глубокое безмолвие висело в мёртвом здешнем мире – ни ветерка, ни птичьего пения, лишь далёкое журчание: по дну расселины бежал ручей.
Я отпустил поводья, гнедая перешла на шаг; мы продолжали спускаться. В воздухе поплыл влажный, зловещий запах; мы спускались – и он усиливался.
Миновав последний поворот и увидев верхушку огромного камня над ведущим к аббатству мостом через невидимый пока ручей, я вспомнил старую легенду, что слышал когда-то про эти места. Говорили, что здесь появлялся призрак – и не какой-нибудь сумасшедший монах, а удивительное существо, которое прозвали Красным Повелителем холма, хотя был он скорее чёрный, чем красный, – весь покрыт гладкой чёрной шерстью, и только лицо бурое. И, ну да, вместо ног у него были узкие раздвоенные копыта ослепительно красного цвета.
Красный Повелитель жил здесь с незапамятных времён – ещё до того, как одни христиане возвели аббатство, а другие христиане – разрушили. Это каменное здание выросло и пало на крыше его дома – ведь он жил в чреве этого холма.
Рассказывали, что изнутри холм был полый, потолки и стены гигантской пещеры выложены огромными хрустальными зеркалами, в которых множились отражения шёлковой и атласной позолоченной мебели, безымянных сочных плодов, грудами лежащих среди сверкающего колотого льда. Пещера громадна – как самый невообразимый дворец, но всё в ней недвижимо, лишь в зеркалах отражались нелепые ужимки её Повелителя, от одиночества и желчности предающегося веселью и пороку.
Как гласит легенда, Красный Повелитель любил заманивать людей в свои хоромы, обещая им вечную жизнь, бесконечный праздник, безудержные наслаждения, исполнение любых желаний – при одном условии: отрицать всё, что бы он ни сказал. Условие, казалось бы, совсем простое; большинство гостей, попивая нектар из чудесных плодов, первые полчаса разгадывали загадки и обходили ловушки. Но стоило несчастному произнести «да» или хотя бы утвердительно кивнуть (какое из двух утверждений ошибочно – мир, в котором мы живём, не более чем видение спящего исполина; или мир вокруг нас реален, но сами мы – иллюзии), так вот, стоило гостю с чем-нибудь согласиться, как тотчас увядали чудесные плоды, мутнели зеркала, а бедный простофиля, снедаемый голодом и жаждой, оказывался в кромешной тьме, и лишь торжествующий хохот Повелителя холма да искры от его копыт скрашивали его одиночество.
Говорили ещё, что, вопреки возможным предположениям, аббатство построили здесь из-за Красного Повелителя; в те времена верующие особенно стремились в святые места, и здесь, пройдя через искушения и (как считали некоторые) даже муки и выстояв, можно было найти путь к блаженству. Но многие, те, что не устояли перед дьявольским обольщением, нашли здесь путь совсем в другие края.
Здесь ли он ещё? Назови я его имя – явится ли он из скал, потащит ли меня в подземелье?
Тихонько заржала Минерва, я очнулся и увидел, что мы уже добрались до подножия холма. Отбросив дурные мысли, я спешился и пошёл через мост, прикидывая, пройдёт ли здесь экипаж.
Древние каменные опоры, установленные, как полагали, ещё римлянами, выглядели не хуже, чем в день постройки – будто не пролетело с тех пор две тысячи лет. А вот довольно новый дубовый настил никуда не годился. С южной стороны дерево совсем прогнило; в одном месте, ближе к середине, зияла дыра, в которую мог провалиться целый экипаж.
Подойдя поближе, я заглянул в пролом. Высота головокружительная – футов пятьдесят, а то и больше, внизу камни и бурлящий поток. В моей руке всё ещё была груша, которую кинула мне мисс Ингрэм; повинуясь внезапному порыву, я бросил её вниз. Отскочив от края каменной опоры, она полетела отвесно вниз, очень медленно, как показалось мне, и, наткнувшись на валун, превратилась в зеленоватое месиво.
Экипаж здесь не пройдёт, это ясно. Но я проверил и северный край моста – по всей ширине он был в прекрасном состоянии. Мы с Эдгаром без труда перевезём на лошадях корзины, остальным придётся пройтись – если не для удовольствия, то ради безопасности.
Я вновь сел на лошадь, дрожа от холода. Отвратительный запах из оврага усилился. Обратно по склону я поднимался, может быть, даже быстрее, чем требовалось для выполнения моей миссии.
Оставив экипажи у ручья и перейдя через мост, мы по одному выходили из зловонной тени оврага на вершину склона, в сияющий день. А когда нашему взору открылись развалины, вся компания просто задохнулась от восторга. И ландшафтному архитектору не под силу было бы так картинно развалить аббатство, как удалось это войскам Кромвеля. Крыша почти полностью обрушилась, обломки лежали живописными грудами (лишь один случайно уцелевший свод стоял как призрак былого) – но поджог увенчался успехом лишь наполовину. Провидение, должно быть в образе ливня, хлынувшего во время пожара, сохранило большую часть стен. От некоторых, правда, остались лишь руины не выше человеческого роста, но это делало развалины ещё живописнее, придавая чарующую неправильность их облику, заставляя блуждающих по этим лабиринтам людей вдруг сталкиваться друг с другом – глаза в глаза.
Эти стены так давно лежали в руинах, что сделались уже частью естественного пейзажа: где некогда склоняли колени облачённые в рясы фигуры – выросли дикие розы; где возносились молитвы – воздух дрожал от птичьего гомона. Земля покрыла каменные плиты пола; залы и комнаты поросли мягкой травой – настоящее пиршество для пасущегося здесь небольшого стада овец. И лишь островки мозаики, тут и там виднеющиеся среди зелёного ковра – то очерченная нимбом голова, то сияющий крест, – напоминали пришельцу, где он.
Пожар не пощадил и большую часовню – её крыша тоже обрушилась в пламени; уцелели лишь западная и восточная стены, а в западной стене – огромное витражное окно. Мы были у часовни, когда нас окликнула убежавшая вперёд мисс Ингрэм.
– Тедо, мистер Хитклиф! Несите корзины сюда; я нашла подходящее место. Смотрите, вот и подданные приветствуют нас!
– Пали ниц, как и положено, не так ли? – пробормотал Ингрэм. – Давненько же они нас поджидают.
Яркое солнце освещало фантастическую картину. Несколько человеческих фигур неподвижно лежали в траве, будто дремали – глаза закрыты, руки сложены на груди. Но это был не сон – ничто не заставило бы дрогнуть и открыться эти сомкнутые веки – ни наш приход, ни даже трубный глас; ни мёртвые и ни живые – они не встанут никогда – даже тогда, когда ангел снимет седьмую печать и камни рассыплются в прах.
Потому что они и были камни. Это спали в замшелых гробах мраморные статуи древних рыцарей и дам. Сами гробы, однако, поднятые некогда на высоту человеческого роста, давно покрылись землёй и обломками, и теперь эти белые фигуры спали, казалось, прямо на дёрне.
– Я нашла банкетный стол! – воскликнула Бланш, постучав пастушьим посохом по огромному круглому щиту, покрывавшему героическую каменную грудь самого доблестного рыцаря.
– Сэр Уилфрид де Пармели! – Она прочла надпись и присела в реверансе. – С удовольствием отобедаем с вами! – И подвесила корзинку с фруктами на носок закованной в доспехи ноги сэра Уилфрида.
В роли официанта выступал я (Джону и остальным слугам мисс Ингрэм велела остаться у экипажей – хотя бы на полдня ей не терпелось избавиться от их несносных взглядов). Я расстилал скатерть и раскладывал угощение, когда прибежала миссис Дэнт, раскрасневшаяся и запыхавшаяся.
– Там темница! Точно, как вы рассказывали! Дыба, «железная дева» – вы только представьте! К стене прикован скелет!
Новость взбудоражила притомившуюся компанию. Даже леди Ингрэм встала с облюбованного ветхого епископского кресла и отправилась вслед за миссис Дэнт по тропинке, ведущей, как я знал, к камере пыток. Монахи устроили её под алтарным выступом, возможно, из возвышенных соображений.
Вид груды костей, вызвавший всеобщие восклицания, для меня был не нов, и я пропустил всех вперёд, мне нужно было продолжить начатое. Бланш Ингрэм тоже осталась.
Кэти, я подхожу к той части моего повествования, которая поразит тебя, которая, быть может, заставит с яростью отшвырнуть исписанные страницы, порвать их в клочья, растоптать; но молю – не спеши, – помни: я задумал всё это из-за тебя, ради тебя, тебя одной.
Я говорил уже, что в траве на вершине холма то тут то там встречалась полевые цветы. Здесь, среди каменных статуй, их было особенно много – чудные летние цветы: дикие розы, гвоздики, фиалки, лапчатки, – здесь, у подножия полуразрушенных стен, в сгибах локтей рыцарей, между их лодыжками до цветов не могли добраться овцы. Собрав чудные букеты, Бланш Ингрэм усыпала цветами середину нашего импровизированного стола, а по его краям я расставил тарелки и разложил приборы. Неподалёку стоял одинокий дуб, жёлуди приятно похрустывали под ногами.
Я усмехнулся сам себе. Колесо раскручивалось; я властен над судьбою.
– Улыбаетесь, – Бланш присела у стола с охапкой цветов в переднике, – сэр Уилфрид шепнул вам что-нибудь забавное? (В этот момент я прятал от солнца вино под голову доброго рыцаря.)
– Не то чтобы забавное; он шепнул мне (и я с удовольствием с ним соглашусь), что наконец-то я наедине с самой очаровательной дамой Англии.
Я преклонил перед ней колено.
– Вот как, сэр! Ну и что же? Поведал ли дерзкий рыцарь, как вам поступить в таком случае? – Мисс Ингрэм бросила на меня лукавый взгляд, потом опять повернулась к цветам.
– Нет. Он промолчал, а вот моё сердце не молчит. – Схватив её руку, я прижал её к губам.
Она отдёрнула руку.
– Фи, сэр! Вот вам наказание за вашу наглость – вы укололись, у вас кровь идёт.
– Я же говорил, что уязвим для ваших стрел. Как вы меня вылечите? – Я протянул ей ладонь. Она взяла её обеими руками и задержала на мгновение. Потом торжественно поднесла к губам и легонько поцеловала ссадину.
– Ну вот! Я обработала рану. Вам больше не на что жаловаться.
Капелька крови дрожала на её нижней губе; я смахнул её пальцем, чтобы не упала на белый лиф, и склонился ниже. Наше дыхание смешалось, губы готовы были соприкоснуться, но тут она отвернулась.
– Мистер Хитклиф! А что сказала бы мама?
– Совсем простой вопрос. Думаю, она сразу же пожелала бы узнать о величине и размещении моего состояния.
– И каков был бы ваш ответ? – подчёркнуто легкомысленно прощебетала мисс Ингрэм.
– Тоже простой вопрос. Я сказал бы, что моё состояние неизмеримо.
– О?
– Да. Измерить его невозможно, потому что в настоящее время оно состоит из намерений и ожиданий.
Она вытряхнула цветы из передника.
– Не думаю, что маме понравился бы такой ответ.
– А я не думаю, что вам есть хоть какое-то дело до того, что нравится вашей маме.
Ещё один цветок упал с передника на стол.
– Может, это, конечно, и бессовестно, но надо думать о том, что нравится тебе самому.
– Верно. – Взяв цветок из её передника, я стал обрывать лепестки.
– Но что делать, – продолжала она, – если то, что тебе нравится, вовсе не в твоих интересах?
– Сравнить одно с другим; получить то, что тебе очень нравится, – уже само по себе достаточно интересно. – Я отбросил оборванный стебель и, поддев пальцем кружево корсета пастушки, повернул мисс Ингрэм к себе.
– Но как узнать?
– Никак, только по опыту. – Я коснулся губами её щеки.
– По опыту?
– Приходите ко мне в комнату сегодня вечером, когда все уснут.
Она чуть отшатнулась.
– В вашу комнату в конюшне? И что я там буду делать, скажите на милость? Среди ночи кататься на Вельзевуле?
– Если хотите. – Я поцеловал её.
– Не могу, – вздохнула она, – за мной следят.
– Кто? Ваша мама?
– Да. Она думает, что вы и я…
Я успокоил её, снова поцеловав.
– Надо сбить её с толку, – предложил я.
– А как?
– Она думает, что я имею на вас виды; каково моё состояние – никто не знает; естественно, она настороже. Но Эдгар Линтон, безусловно, богат и станет, возможно, ещё богаче, когда умрёт его дядя Дэнт. Переключите её на Линтона; его она не сможет не одобрить, да и не такой он пылкий поклонник, чтобы напугать родительницу; её тревоги улягутся, ну и бдительность ослабнет по всем направлениям.
Бланш рассмеялась. План, как я и предполагал, ей очень понравился.
– Понятно. Я буду вовсю conter fleurettes[17]17
Флиртовать (фр.).
[Закрыть] с мистером Линтоном, чтобы заметила мама, а потом смогу делать, что хочу.
– А я смогу делать, что я хочу. Но я должен вас оставить; если не ошибаюсь, сюда идёт ваш невольный cavaliere servente[18]18
Галантный кавалер (фр.).
[Закрыть].
Спустя несколько секунд из-за угла аббатства показался Линтон. Он вёл в поводу Вельзевула, верхом на котором сидел полковник Дэнт. Мисс Ингрэм отпрянула и, подмигнув, осыпала меня лепестками из передника. Потом, протянув руку, поздоровалась с Эдгаром и его дядей и вскоре уже сидела между ними в кресле епископа, любезничая напропалую с обоими – к полному удовольствию полковника и не меньшему замешательству его племянника.
