Текст книги "Хитклиф"

Автор книги: Лин Хэйр-Серджент

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

За круглым столом в середине комнаты сидели две женщины. На плече той, что повыше, – красный попугай. Круглая лампа в центре стола освещала свёрнутые в трубку рукописи, склянки чернил, разбросанные вокруг испачканные перья, но на лице повернувшейся ко мне женщины лежала глубокая тень.

Другая женщина, очень изящная, с приветливым взглядом, сказала:

– Сегодня она спокойна. Совсем не жалуется. Удивительно стойко переносит страдания.

– Это её сестра, – пояснил мистер Эр sotto voce[23]23
  Вполголоса (ит.).


[Закрыть], – недавно приехала из Вест-Индии, чтобы заменить уехавшую служанку.

– Почему вы говорите о Вест-Индии? – спросила та, что в тени. – Я никогда там не жила. Почему вы на этом настаиваете? И почему держите меня здесь взаперти? Я хочу вернуться домой. Слышите вы? Монстр! Тюремщик! Отвечайте!

Отмахнувшись, мистер Эр закрыл руками уши.

– Ужасно! Ужасно! Такой ум помутился! Погибла такая красота!

Женщина вдруг бросилась вперёд и бешено вцепилась в горло мистера Эра. Мгновение они отчаянно боролись, попугай носился вокруг, плеща крыльями. Потом, после того как сестра подскочила к ней и коснулась её плеча, она упала в кресло. Попугай водворился на прежнее место.

– Перед тобой Берта Мэзон Эр, креолка, распутница, – выдохнул мистер Эр. – Меня обманом заставили жениться на ней, когда я был моложе тебя, и открылась моя ошибка слишком поздно. Весь её род поражён безумием, безумием, которое кажется разумом, но они воспринимают мир иным, чем он есть, и пытаются и другим навязать свою манию. Хитклиф, перед тобой твоя мать!

Мистер Эр повернул лампу, и она осветила наконец лицо женщины. Это было зеркало, глубокий омут, посмотри в него – и отразишься в нём, и он поглотит тебя.

– Мать? Я не мать, – недоумевающе возразила женщина, – и это не мой сын. А впрочем… – Она протянула руку к моей щеке. – Впрочем…

– Не давай ей прикасаться к себе! – предупредил мистер Эр, рукой ограждая меня от неё. – Она тут же набросится на тебя, как на меня.

– Я лишь пытаюсь освободиться, – надменно выпрямившись, объявила она. – Первое, единственное стремление узника – обмануть тюремщика и вновь обрести мир. Предупреждаю – вас обоих, – чтобы это сделать, я пойду на любую дикость, любое насилие. Какими всемогущими вы бы себя ни считали, удержать меня вы не в силах!

– Упрямая дерзкая дрянь! Хоть и такая жалкая. На вид вполне разумная, безупречная. А оскверняет само слово «женщина». Но она не убежит. Держать её здесь – мой долг. Спутанная по рукам и ногам, она терзает одного меня. А освободившись, на всех накличет несчастья!

– Самовлюблённый дурак! – обратилась она к нему. – Кроме дверей и окон, есть и другие пути для побега. Запирай меня, если хочешь; но я свободна – назло тебе!

– Беснуйся, беснуйся, дорогая жёнушка! Можешь быть счастлива тем, что погубила меня. – И мистер Эр повернулся ко мне. – Ну что, Хитклиф? Может, от тёплых чувств при виде матери растаяли твои голосовые связки? Это сияние её любящих глаз так на тебя подействовало? Или, может быть, проявление материнской заботы с её стороны? Счастлив иметь такую мать? Рад, что увидел её?

Я сел в кресло у стола.

– Оставьте нас, – попросил я мистера Эра.

Он горько рассмеялся.

– Ты не можешь…

– Могу. Оставьте нас вдвоём. Я поговорю с ней с глазу на глаз.

– Я этого не сделаю. Ты сам не знаешь, о чём просишь. Она тебя растерзает.

– Ерунда. Она спокойна. Она бросается только на вас.

– Это всё уловки. Стоит мне выйти из комнаты, как она попытается одолеть тебя.

– Тьфу! Одолеть меня? Да я могу переломить её, как тростинку. Кроме того, вы сказали, что я её сын. А стало быть, могу потягаться с ней в хитрости и жестокости.

Он упирался долго, не хотел уступать, но в конце концов согласился. После многочисленных предостережений и оговорок он вышел из комнаты. За ним последовала женщина с приветливым лицом.

– Но помни, я рядом. Только крикни – и я вернусь.

Мы остались одни.

Теперь я мог разглядеть лицо моей матери. И если сначала меня поразило в нём лишь наше с ней сходство, то теперь я увидел, каким оно было измождённым, осунувшимся, призрачным. Неужели на моих глазах она так ослабела?

– Почему вы сказали, что вы не мать мне? – спросил я.

– Уже очень давно, почти сколько я себя помню, меня держат взаперти в этих комнатах. Здесь нечего делать – лишь замышлять побег и писать на бумаге, которую приносит мне мой тюремщик. И я пишу. Пишу день и ночь. Пишу очень мало – чтобы дольше хватило бумаги.

– Что вы пишете?

– Иногда – о тюрьмах, подобных этой, и о жестоких людях, подобных Эру. Иногда – о чудесных дальних странах, что лежат за океанами. Там я свободна, в мире, созданном мной, я свободна, и могу стать другой женщиной, или мужчиной.

– Где вы жили до того, как попасть сюда?

– Эр будет говорить вам, что я из тропических стран, но он лжёт. Я с севера, где ветры свежее и холоднее, чем тут. Помню пустоши – солнечный свет над вереском, куда ни глянь – открытое пространство, сколько хватает взгляда. Помню лошадей в конюшне, лай собак, хлебную опару на кухне…

– Похоже на мой прежний дом.

– Странно. И вид у вас странно знакомый. Может, вы и правда мой сын.

Она снова потянулась к моей щеке. На этот раз я позволил ей коснуться меня. Я нашёл её. Я закрыл глаза.

Мозг вдруг взорвался слепящим светом. Глаза залила кровь. Смутно, словно издалека, я видел, как моя мать схватила одну из скрученных в рулон рукописей, что-то вроде железной палки выглядывало из конца свитка. Она ударила меня им, и лишь то, что я уже был оглушён и не мог помешать ей, удержало её от того, чтобы ударить меня ещё.

Я обмяк в кресле, понимая, что случилось, но не в силах противостоять.

Потом, скомкав бумагу, она запихнула её мне в рот, наверно, чтобы не закричал, хотя вряд ли мне удалось бы сейчас выдавить из себя даже слабое подобие звука.

На кресле у двери мистер Эр забыл связку ключей; перепробовав всё, она подобрала тот, что открывал тяжёлое обитое свинцом окно. Распахнула его настежь, потом стащила с плеча попугая и выкинула его в ночь; я услышал клёкот и плеск крыльев. В комнату ворвался сильный ветер – и она упивалась им, танцевала, размахивая широкой юбкой, хохотала.

Я чувствовал, как уходит сознание, но из всех сил цеплялся за него. Временами меркло в глазах.

Из тёмных глубин огромной чернильницы моя мать извлекла крошечный кинжал – самодельный на вид, но убийственно острый – и сунула в карман.

А потом стала комкать лежащие на столе листы. Я понял! Берегись, Торнфилд! Но не мог двинуться, не мог крикнуть, даже пробормотать ничего не мог; горло окаменело, как и всё тело. Я увидел, как от лампы она подожгла скомканную бумагу. В восторге подпалила занавеси… потом полог над кроватью… потом скатерть…

Резко распахнулась дверь. Она была наготове, бросилась в сторону, надеясь улизнуть незамеченной, пока мистер Эр кинется гасить огонь. Но он увидел её, бросился к ней, сбил с ног. Они поднимались, падали, боролись, вновь поднимались, сцепившись в страшном танце у самого окна – а оно пылало. Снаружи послышались крики.

Моё сердце пронзила боль; я приходил в чувство! Возвращалась сила. Я выплюнул бумажный ком, шатаясь, побрёл к слившейся в тесных объятиях сражающейся паре, корчившейся на низком подоконнике у открытого окна.

– Отец! – крикнул я.

Он обернулся через плечо; женщина вынырнула из-под его руки. Но не для того, чтобы сбежать. Она достала кинжал и обеими руками вонзила его в спину моего отца, пока он поворачивался, медленно, слишком медленно поворачивался. Я кинулся к ней.

Всё произошло мгновенно. Вот она уже там, за окном, падает, летит. Её сверкающая юбка плещется на ветру – она летела, плыла, цвела, как огромный цветок в ночи.

Ужасающий крик потряс двор. Я выбросил в окно свою мать. Она разбилась о каменные плиты.

А вокруг всё пылало и рушилось. Горящая балка свалилась на распростёртого на полу отца. Я задыхался. Нечеловеческим усилием я оттащил в сторону огненную громаду, поднял обуглившееся окровавленное тело и понёс – не зная куда, но спустился по проклятой лестнице, и Джон освободил меня от бесчувственной моей ноши. Я посмотрел на то, что лежало на плитах двора. Мать. Голова размозжена, но лицо – моё лицо – не мигая смотрело на меня.

С тех пор прошла неделя. Говорят, мистер Эр будет жить, но ослеп и искалечен – пришлось отнять руку. Я отделался раной на голове и небольшими ожогами. Торнфилд разрушен полностью.

Вчера, придя в чувство, мистер Эр послал за своим адвокатом и отписал мне сразу тридцать тысяч фунтов. Я посидел немного у его кровати, но в конце концов сжал пальцы его руки – он ощупью искал мою – и вышел. Пусть узнает, каково это – быть покинутым, жить взаперти.

Кэти, я заказал места на корабле, отплывающем из Ливерпуля в Новый Свет. Поедем со мной в Америку, подальше от всех, кто притеснял нас. Там мы будем счастливы и свободны – свободны, как коренные жители этого огромного прекрасного континента, свободны, как ветер наших родных пустошей и равнин, где будет теперь наш дом.

Пришли мне словечко или приди сама – я послал мальчишку из трактира, он отведёт тебя к моему экипажу. Я жду тебя, любовь моя! Если я до сих пор жив, дай мне умереть в твоих объятиях! На меньшее я не согласен.

Твой X.

Ниже подписи Хитклифа рукой миссис Дин была сделана приписка. Она гласила:

«Пока мальчик в соседней комнате ел яблоко и крутил волчок, я пробежала глазами эти страницы и возблагодарила Бога за своё благоразумие. В довершение к прочим грехам Хитклиф убил мать и бросил отца в беде. Каким бы богатым и лощёным он к нам ни заявился (а я, не видя его воочию, всерьёз сомневалась и в том, и в другом), он остался всё тем же исчадием ада и мог принести лишь горе моей хозяйке и её близким.

Поэтому я бросила письмо в рабочую шкатулку и вернулась к мальчику. Я сказала, что мисс Эрншо обвенчалась вчера с Эдгаром Линтоном и что молодые несколько минут назад отбыли в свадебное путешествие; а я будто бы выбегала с чёрного хода в надежде перехватить экипаж на повороте к Болоту Чёрной Лошади, потому-то и заставила его ждать.

Непонятливый мальчишка только пялил на меня глаза. Страшась, как бы мисс Кэти не вернулась с Мызы, я указала на свадебное платье. «Смотри, в этом платье она вчера венчалась. Я как раз убираю его, – соврала я, – так что уходи, не мешай мне заниматься делами». Он отстал от меня и побежал прочь. За всё золото мира не хотела бы я оказаться на его месте.

Мистер Локвуд, остальное Вам известно. Хитклиф объявился через полгода – Вы слышали о его возвращении и обо всём, что было дальше.

Меня часто мучает мысль, что я могла предотвратить эти несчастья, если бы передала Кэтрин письмо. Уверена, что из любви к Хитклифу она отказалась бы от брака с мистером Линтоном, а возможно, и уехала бы в поджидающем экипаже. Но какие худшие несчастья воспоследовали бы? Ответ на этот вопрос покрыт завесой мглы; я не могу приподнять её.

Обязательно сообщите мне Ваше решение.

Н. Д.

* * *

Завтра я стану невестой, он выйдет мне навстречу, цветущий от счастья.

Но как мне цвести без тебя? Он – чужак, пришедший за мной, золочёный красавчик с картинки, поцелуи его – бумага, а не пламя, как твои, мой сокол, мой орёл.

Не мой. Ты бросил меня.

Я стираю тебя с небес. Ты ничто для меня. Никогда тебе не перепрыгивать через стену поутру, в лучах восходящего солнца, никогда не тянуться ко мне в темноте сарая, никогда не нашёптывать тайного слова в мою подушку.

Никогда не переехать через холм.

Я открыла глаза. Яркое зимнее солнце, незамутнённое облаками или снегом, косыми лучами проникало в купе. Штора была поднята, наверно, опять отскочила сама собой, поскольку мистер Локвуд, как и я, изумлённо моргал на искристое великолепие нового утра.

У меня захватило дух. Я не только заснула в поезде, чего со мной никогда прежде не случалось, я ещё и выпустила из рук манускрипт, и он рассыпался по складкам моего одеяла. Я тут же наклонилась собрать листки и сделала только хуже – листки полетели на пол.

В отчаянии я нагнулась за ними. В тот же миг мистер Локвуд наклонился с аналогичной целью. Мы оба вспомнили столкновение лбами, положившее начало нашему знакомству, и разом выпрямились, чтобы избежать повторения. Наши испуганные взгляды встретились.

В эту занятную минуту дверь открылась.

– Станция «Лидс через пять минут, – сообщил проводник и снова закрыл дверь.

Мистер Локвуд улыбнулся и поднял руку.

– Позвольте мне, – сказал он и начал собирать листки. – Успели дочитать? – поинтересовался он.

– Да. – Я замолчала. В голове вихрем пронеслось множество вопросов. Помирился ли Хитклиф с мистером Эром? Удалось ли бедняге соединиться со своей беглянкой? Что побудило Хитклифа и Кэти примириться перед её смертью? Осуществил ли Хитклиф свою угрозу в отношении Эдгара Линтона? Каким образом Хитклиф расстался с жизнью – если расстался? И что именно сказал мистеру Локвуду призрак, который, по слухам, до сих пор обитает в пустом доме?

Но не успела я ничего спросить, как проводник вошёл забрать одеяла. Времени на разговоры не оставалось; я должна была застегнуть тальму, надеть макинтош, повязать шали и собраться с мыслями. Поезд остановился. Не успели мы глазом моргнуть, как оказались на перроне.

Мой спутник героически шёл впереди меня, словно водорез рассекая толпу на платформе (при моём хрупком сложении такая помощь была как нельзя кстати). Вдруг он остановился и посмотрел на меня. На мгновение мы оказались неподвижным островком в движущемся людском потоке. Левой рукой мой попутчик держал трость и прижимал к груди пачку мятых листов. Правой он сжал мою ладонь. На лице его было написано напряжённое ожидание.

– Мисс Бронте, ваш приговор? Что я скажу Нелли?

Я колебалась. Что ответить? Что сказать старой женщине у её смертного одра?

Через плечо мистера Локвуда я увидела, как сквозь толпу пробираются несколько человек. Они оглядывались по сторонам и указывали руками в нашу сторону. Среди них была высокая дама, очень красивая черноглазая блондинка. Каким-то образом я сразу поняла, что это дочь Эдгара и Кэти и что встречает она моего собеседника. Надо было отвечать сейчас – или уже никогда.

– Скажите миссис Дин, что она не могла поступить иначе, – выпалила я. – Скажите, что у неё не было выбора. Она должна была следовать закону.

Мои последние слова утонули в гудке встречного поезда. Кто-то окликнул мистера Локвуда; тот обернулся. Последнее рукопожатие, и мы расстались.

Я пересела на поезд до Кейли и к полудню была дома.

16

Стоял тёплый мартовский полдень. Я сидела у постели старой леди. Лицо у неё было сморщенное и дряблое, как зимнее яблоко, но старческая рука сжимала мою с молодой силой. В комнате, просторной, светлой, хорошо обставленной, мы были не одни. Чуть поодаль, в тёмном уголке, сидела моя сестра Эмили. Через полуоткрытую дверь доносились приглушённые голоса.

Старушку звали Нелли Дин, комната находилась на Мызе Скворцов, а голоса в соседней комнате принадлежали миссис Кэтрин Эрншо (вдове Гэртона Эрншо и дочери той самой Кэти, чья история так поразила меня) и мистеру Чарльзу Локвуду, недавнему моему попутчику. На столике у кровати прямо передо мной лежала знакомая пачка пожелтелых листков.

Читатель, ты спросишь, наверно, какими бурными происшествиями, потрясающими открытиями, какими душещипательными речами были наполнены три месяца между январским днём, когда я распрощалась с мистером Локвудом на перроне, и тихой сценой, которая теперь предлагается твоему вниманию.

Ответ прост и лаконичен: никакими! Ничего, похожего на происшествия, не скрашивало скуку пасторского дома; никто, кроме неотёсанного папиного младшего священника и нашей экономки Табби, не сказал мне за это время больше двух фраз подряд. Хуже того, Учитель Эже не откликался и не отвечал на мои письма, хотя, боюсь, его молчание само по себе – красноречивейший из ответов.

Молчание воцарилось и между мной и Эмили. По приезде я, конечно, не удержалась и задала ей несколько вопросов о Хитклифе; результатом стало необычное и продолжительное отчуждение. Мы почти не разговаривали, разве что о болезни отца или о домашних делах. Но даже и в этих привычных хлопотах мы были разобщены – Эмили вместе с Табби хозяйничала на кухне, а я в одиночестве убирала постели и вытирала пыль.

До последнего времени молчал и мистер Локвуд. Хотя, спешно покидая поезд, мы и не условились о встрече, в глубине души я ждала от него весточки, – после нашего вынужденного, но искреннего сближения; тем более что от Мызы Скворцов до Хоуорта рукой подать.

Однако он долго не давал о себе знать. И вот вчера к нам постучал нарочный и сообщил, что у него для меня письмо. Сердце моё забилось: Учитель Эже – мой возлюбленный maitre[24]24
  Учитель (фр.).


[Закрыть]!Увы! Я надела очки и различила гиммертонский штемпель; однако любое письмо было приятным разнообразием в нашей пресной жизни. Я вскрыла конверт.

Содержимое повергло меня в изумление. Со всей торжественностью, подкреплённой белоснежной тиснёной бумагой и восковыми печатями, хозяйка Мызы Скворцов просила «мисс Бронте и её сестру (то есть Эмили, поскольку Энн была в отъезде) посетить их скромное жилище». Приглашение было сделано по настоятельной просьбе миссис Эллен Дин, которая желала переговорить с обеими (именно обеими) сёстрами. Сама миссис Эрншо и мистер Локвуд, с которым мисс Бронте познакомилась в поезде, будут глубоко признательны обеим мисс Бронте, если те согласятся их навестить. Экипаж заедет в одиннадцать.

Разумеется, я готова была ехать хоть сию минуту. Разговор с миссис Дин мог пролить свет на некоторые вопросы, которые возникли у меня после чтения Хитклифовой рукописи и остались без ответа. К моему удивлению, Эмили охотно согласилась меня сопровождать. Экипаж прибыл, как и было обещано.

Как бы ни томилась я в своём заточении последние три месяца, жизнь шла своим чередом. В этом я с горечью убедилась, когда мистер Локвуд встретил нас в прихожей Мызы Скворцов. Мой попутчик явно преобразился в обществе статной женщины, коей он нас и представил. Мрачная напряжённость, подмеченная мною в поезде, испарилась, сменившись пышущим довольством, которое передалось мне через его дружеское пожатие и через ту радость, с которой он смотрел на меня, на миссис Эрншо и вообще на всё вокруг. По большей части он довольствовался тем, что смотрел, предоставив миссис Эрншо говорить.

Любезная хозяйка торопливо обратилась к нам в прихожей и с извинениями просила подняться к миссис Дин сразу, ещё до чаю, поскольку престарелая дама ждёт нас с нетерпением и мучить её было бы жестоко.

– Она сильно сдала за последние дни, – прошептала миссис Эрншо на лестнице. – Однако временами сознание у неё проясняется, и тогда она спрашивает о вас. Существует некий манускрипт, или письмо, – она сжала мою руку, – вы знаете, о чём я говорю, – Нелли в последнее время одержима мыслью кому-нибудь его передать и, похоже, выбрала вас. – Миссис Эрншо провела нас по широкому коридору к открытой двери. – Мы положили её в бывшей спальне моей матери. Здесь ей лучше всего. Она хотела поговорить с вами с глазу на глаз. Мы с Чарльзом подождём в соседней комнате.

Она провела нас в спальню, представила лежащей на постели сухонькой старушке и вышла. Мы остались с миссис Дин.

С первого взгляда я не поверила, что сознание ещё живёт в этом иссохшем теле, однако вскоре убедилась в своей ошибке – едва старая экономка нас увидела, глаза её ожили, выдавая живой и деятельный рассудок.

Она завладела моей рукой и на милый сельский манер принялась без всяких предисловий выспрашивать про мою семью, ища какую-нибудь связь с собой или со своими друзьями. На Эмили она не обращала внимания.

Наконец поток вопросов достиг цели; выяснилось, что наша экономка Табита в давние времена частенько сплетничала с миссис Дин. Я приготовилась подробно отвечать, как поживает Табби, когда старушка внезапно промолвила:

– Ладно, мисс! Я многое от вас узнала, и вы терпеливо отвечали на старушечьи расспросы. Постараюсь отплатить вам тем же. О чём бы вы хотели меня спросить?

Вопрос застал меня врасплох. Я открыла рот, да так ничего и не сказала. Миссис Дин решила меня подбодрить:

– Ну, мисс, у вас есть вопросы. Я же вижу, они вертятся у вас на языке. Последние четверть часа вы глядите на Хитклифово письмо, будто хотите его съесть!

Я принуждённо рассмеялась.

– Вы правы, миссис Дин. Я умираю от любопытства и жажду выслушать настоящее окончание истории.

Она вздрогнула и выпустила мою руку.

– Истории Хитклифа? Окончание? Настоящее окончание? – Для человека, который сам предложил задавать вопросы, она выглядела странно напуганной. Глаза её затуманились, пальцы теребили край покрывала. – Окончания нет… только кольца… как вьюнок… вокруг и вокруг…

Я попыталась вернуть её внимание к конкретным событиям.

– Но письмо, миссис Дин, письмо – что было после того, как вы его получили?

– Мистер Локвуд знает; разве он вам не сказал? Я спрятала письмо, мисс Кэти так его и не увидела. Она вышла за мистера Линтона.

– Да, знаю, но ведь мистер Хитклиф снова объявился после того, как вы перехватили письмо, и после свадьбы?

Скрюченные пальцы продолжали мусолить покрывало, но голос окреп:

– Да, он вернулся; этот человек всегда появлялся там, где ему меньше всего следовало быть. «Нелли, – окликнул он меня как-то вечером, – это я. Не признала?» Он стоял, как огромный поджарый волк в лунном свете, полудьявол, получеловек. Я не решилась оставить его в прихожей, потому что с хозяйкой от ожидания сделался бы припадок, поэтому сразу прошла в гостиную, где они с хозяином и мисс Изабеллой мирно попивали чаёк, и объявила, что к ним мистер Хитклиф.

– И что потом?

– Ох, мисс Кэти ополоумела от счастья, но ради мистера Эдгара, который стоял рядом, спокойный и молчаливый, удержалась почти в рамках приличий, только ухватила названого братца за руки, охала, ахала, но не бросилась целовать его, по крайней мере, на глазах у мужа. Хитклиф тоже держался чинно-благородно и за час отколол столько вежливых штучек, что иному лондонскому джентльмену хватило бы на целый день! Но я видела, что он притворяется; поджидает случая.

– Случая для чего?

– Случая остаться с ней наедине и склонить к побегу. Но я разгадала его игру и присутствовала при всех их встречах, хотя пощёчин мне за это перепало! К тому же я боялась, что, дай им поговорить с глазу на глаз, выплыла бы история с письмом.

– Она не выплыла?

– Нет. Они были похожи – зеркальные отражения – глядятся друг в друга, как в зеркало, и видят одно и то же – любовь и ненависть. Ой, какие же они были самовлюблённые, какие гордые и какие своенравные! Они так и не сумели простить обид, которые каждый числил за другим. Так что в разговоре они ходили вокруг да около, никогда напрямик, до дня её смерти, так что правда о письме так и не выяснилась.

– А что мистер Линтон? Он не рассказал жене о встречах с Хитклифом?

– Ох нет, мисс, он никогда о них не упоминал, тем более при миссис Линтон. Она была злая, капризная, она бы только рассмеялась, узнав, как обошёлся Хитклиф с моим бедным хозяином, да ещё и рассердилась бы не на шутку, что мистер Эдгар скрывал от неё местопребывание пропавшего дружка. И хозяин это понимал. Ещё как!

– Наверно, он очень сильно любил её, если прощал такие выходки. И ещё, по-моему, большой смелостью было жениться на ней после жутких угроз Хитклифа.

– Я тоже много думала об этом и гадала, с чего бы он так осмелел и через два года возобновил свои ухаживания. Наверное, узнал от своих тётки и дяди Дэнтов о странных событиях в Торнфилде. Может быть, услышав, что после скандала Хитклиф вместе с опекуном удалились от общества, он счёл себя в безопасности. Да, взвесив всё, я думаю, так оно и было.

– И всё равно он очень её любил. Она отвечала ему взаимностью?

– Не тут-то было. Я уже говорила, мисс Кэти любила только себя и своё отражение в Хитклифе.

– Зачем же она вышла за Линтона?

– После любви к себе её главным грехом было тщеславие. Она хотела быть знатной леди, иметь богатого и красивого мужа. И так она ошиблась, и так за это поплатилась. Она умерла, умерла в этой самой комнате.

Спальня, за минуту до того светлая и радостная вдруг потемнела. Я невольно обвела её глазами, словно ожидая увидеть в кресле под окном труп.

– Да, в этой самой комнате она умерла, дав жизнь моей хозяйке, чей голос вы слышите сейчас в соседней комнате. Я несколько недель дежурила здесь по ночам; сидела на стуле в углу, там, где сидит сейчас ваша сестра. Был такой же погожий мартовский денёк, из окна так же пахло землёю с вересковых пустошей, да, и окно было открыто так же, как сейчас. Она говорила, воздух с пустошей прибавляет ей сил. Хозяин ушёл в церковь, и я пустила его.

– Его?

– Хитклифа. Это была последняя возможность, и поэтому я его пустила. Я знала, что она умрёт. Она очень тяжело носила ребёнка и разрывалась между двумя мужчинами, и теперь оба бросили её в трудную минуту. Хитклиф назло женился на мисс Изабелле, а мистер Эдгар заперся со своими книжками. На её лице была печать смерти.

– И вы впустили его сюда.

– Один-единственный раз. Они обнялись, на этой постели. И я могу засвидетельствовать, что они уладили-таки свою вражду и поняли друг друга наконец. Они даже простили друг другу – на свой манер, – ибо то, что они называли любовью, обычным людям показалось бы убийством. На её предплечье, которое он нежно сжимал, остались синяки с куриное яйцо! Но и она убила бы его, если бы смогла, чтобы утащить за собой. Так она и сказала в ночь своей смерти.

– Они встретились. И что потом?

– Потом? Что могло быть потом? Она разрешилась девочкой и умерла ещё до зари.

Тут Эмили подалась вперёд и начала было говорить, потом еле заметно улыбнулась и тряхнула головой.

– А, вы подумали о мистере Эдгаре. Да, он ужасно убивался. Сидел у тела покойницы день и ночь, пока её не закопали на кладбище. Не в склепе – она просила похоронить её так, чтобы ветер с пустошей колыхал над нею траву.

– А Хитклиф?

– Ну, двадцать лет он мучился сам и мучил других. Он как мог мстил обеим семьям и под конец всеми правдами и неправдами завладел обоими имениями. Он чуть не помешал моей хозяйке выйти за Гэртона, сына Хиндли – этот злодей не мог примириться с тем, что дети его старых врагов будут счастливы. Но он умер раньше, чем сумел осуществить свой замысел. Мисс Кэти являлась ему после смерти (мистер Локвуд свидетель) и сжила-таки его со свету, и теперь они лежат в одной могиле. А другие говорят, якобы они и не в могиле вовсе, а по-прежнему бродят в пустошах. Миссис Дин покачала головой и тронула уголок глаза, словно смахивая слезу.

– И всё?

– Всё. Кроме того, что мистер Локвуд вернулся и собирается жениться на моей хозяйке, так что, слава Богу, она не останется одна-одинёшенька после моей смерти.

Вдруг старушка изменилась в лице и повернула голову набок, поближе ко мне. На этот раз слёзы и впрямь текли по её щекам.

– Мистер Локвуд меня простил. А вы?

Я ждала подобного вопроса (хотя и не в такой форме), поэтому ответ приготовила заранее.

– Мне нечего вам прощать. Меня эти события не затронули. Но я могу высказать своё мнение, особенно теперь, когда вы рассказали всю историю до конца. – Я похлопала старушку по руке. – Я уверена, что вы поступили правильно.

Она с усилием приподнялась над подушкой и сощурилась на Эмили.

– А вы, мисс? Такая мрачная и молчаливая в углу? Что думаете вы?

Эмили без улыбки ответила:

– Извините, но я не думаю, чтобы вас в самом деле интересовало моё мнение.

Миссис Дин направила на Эмили указующий перст.

– Выйдите на свет, чтобы мне вас рассмотреть.

Эмили без колебаний встала и придвинула стул к кровати, напротив меня, так что свет из окна теперь падал прямо ей в лицо.

Несколько секунд миссис Дин молча её изучала.

– Ах, ах! – воскликнула она наконец и выразительно прищёлкнула языком. – Возможно, вы правы. Может быть, мне и впрямь не стоит выслушивать ваше мнение. Иногда молчание лучше. – Покачав головой, она закрыла глаза.

Она больше не открывала их и не говорила. Через минуту-другую я встревожилась и посмотрела на Эмили.

Та безучастно пожала плечами. В комнату вошла миссис Эрншо и ласково похлопала миссис Дин по плечу. Старушка приподняла веки, но не проронила ни слова.

– Вы утомлены, Нелли? Она устала, – тихо обратилась к нам хозяйка Скворцов. – Оставим её одну. Сейчас она, скорее всего, начнёт заговариваться. Позвольте пригласить вас вниз и предложить чаю.

– Это кто начнёт заговариваться, барышня? Я? – резкий голос заставил нас вздрогнуть. – Да у меня сегодня утром больше разумения, чем у вас в лучший ваш день!

Миссис Эрншо улыбнулась нам.

– Ладно, так в чём дело, Эллен?

– Только в том, что я должна ещё передать письмо.

– Мисс Бронте здесь; они ждут.

Миссис Дин положила руку на пачку жёлтых листков. Дрожащим, но уверенным жестом она протянула её вперёд.

– Вот, – сказала она, – по справедливости оно должно достаться вам.

Эмили взглянула на меня и слегка улыбнулась моему нескрываемому изумлению, потом поклонилась и взяла протянутую ей рукопись.

– Да, – сказала она. – Я возьму. Спасибо. Она свернула рукопись в трубку, положила в карман и застегнула на пуговицу.

Не глядя больше на Эмили, миссис Дин откинулась на подушку и закрыла глаза.

За чаем мы узнали, что свадьба действительно не за горами, и смогли поздравить участников. Счастливая пара уговаривала нас погостить подольше, потом, отчаявшись, предложила воспользоваться экипажем, но мы отклонили оба предложения, сказав, что погода замечательная и мы предпочтём прогуляться – отсюда до нашего дома, если идти через поля, не более трёх миль.

Мы долго оборачивались и улыбались новым друзьям, которые стояли на пороге и махали нам. Но когда наконец они скрылись из глаз, я не сдержалась и выплеснула наружу переполняющие меня чувства. Мои отношения с сестрой в последнее время безнадёжно испортились, повредить им уже ничто не могло, поэтому я позволила себе удовольствие высказать всё, что накипело в моей душе. Впрочем, как ни остры были мои уколы, они не могли уязвить сестру.

– Эмили, я отказываюсь простить или хотя бы понять твоё поведение! Как ты могла оставить письмо Хитклифа у себя? Ладно бы из вежливости притворилась, что берёшь его у миссис Дин, но потом! Это возмутительно! Ты должна была вернуть его миссис Эрншо или хотя бы предложить; я видела, она этого ждала!

– Вернуть? Разве оно когда-нибудь ей принадлежало? Какое ей дело до Хитклифова письма?

– Спроси лучше, какое дело тебе! Это семейный документ, и должен остаться в семье.

– Разве Эрншо приняли Хитклифа в свою семью? Что-то я о таком не слышала. По-моему, даже после его смерти дело обстоит совсем наоборот. К тому же письмо отдала мне женщина, владевшая им на протяжении последних шестидесяти лет; она единственная из живущих имеет право им распоряжаться.