Текст книги "Планета-мечта"

Автор книги: Лилия Баимбетова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

– Интересный человек этот хранитель, – сказал Михаил Александрович, – Энтузиаст.

– Они все такие.

– Н-да…. А вы хотите послушать новое сказание, Кристина? Хоть вы им скажите, а то меня ведь Эмма не слушает. Она уговорит-таки Стэнли на «Марию». Она, знаете ли, ее собирает, разные варианты, а вариантов этих немереное количество. В каждой деревне свое исполнение.

– "Марию из Серых гор"?

– Да. Печальная история, правда? В сущности, мне всегда было интересно, почему они похищают девушек. Я слышал даже, что среди воронов совсем нет женщин.

– Да, так говорят, – сказала я тупо. Обсуждать воронов, даже с Кавериным, в первый момент мне показалось невозможным. Иногда даже думать странно о том, как в жизни все просто: они были, и их – нет.

– …и интересно еще, почему таких молоденьких или совсем даже детей. Зачем ворону дите пяти лет?

– Ну, это я вам скажу, – усмехнулась я вдруг, – это я вам объясню, – говорила я, с неожиданной ясностью вспомнив мою Элизу, ее печальные глаза и полный тоски голос, когда она говорила про Альверден, про свой Альверден. Почти все, что я знаю о воронах, рассказала мне она – вечерами, укладывая меня спать, и я слушала, как сказки, эти безумные, странные, пронизанные нечеловеческим колдовством истории.

– Это я вам объясню, – сказала я, – Это просто. Что будет, если украсть взрослую девушку? Она уже привыкла к определенной жизни и мышление ее уже устоялось, все понятия о жизни. И тосковать она будет. А ребенка можно переучить. А ребенок будет считать своим домом Серые горы. Да и воспитать себе жену – в этом есть своя мудрость. В мудрости воронам не откажешь, их представления о жизни на наш, человеческий взгляд, странные, но на проверку, пожалуй, более мудрые и верные…. Хотя и взрослых похищают конечно. Похищали, – прибавила я, вспомнив, о ком говорю.

– Жалко их, конечно. И Альверден…. Ах, какой красивый был город! Опять же, университеты. Но, знаете, Кристина, я, например, не замечал никакой неприязни. Ведь это уже не первая колонизация планеты, да и колонизацией-то это не назовешь, нас здесь так мало и больше, пожалуй, не будет. Ведь это же настоящее космическое захолустье.

Тихо я пересказала ему свою версию случившегося. Михаил Александрович покрутил головой.

– Что ж, это не так уж и глупо. И вороны! Очень может быть, что вы правы, Кристина. Каких только версий мы не строили! Но этот тонкий момент о продолжительности жизни воронов…. Никому и в голову не пришло, что они могли задумать это еще тогда, никто и не подумал, что у них совсем иная психология, ведь для них прошедшие годы – это так…. Конечно же. Но какая интрига! Как они терпели нас все эти годы, делали приветливое лицо! Кстати, я могу сказать вам кое-что, что подкрепит вашу версию. До последнего времени здесь было не меньше десяти звездолетов, ну, и персонала соответственно. А сейчас такой момент.

– Да, – сказала я, – да.

– Что-то вы погрустнели, Кристина. Я вот иногда думаю, каким же могуществом должна обладать раса, способная к космическим перелетам, так сказать, вживую.

– А вы в это верите? – живо спросила я.

– Верю – не верю. Я, Кристина, фольклорист, так что я уж и сам не могу сказать, во что я верю, а во что нет. Мышление у меня такое, испорченное мифологией. Я, может, и не верю, да только принужден брать в расчет, и потому часто не могу отличить, что действительно реально, в реальности чего я убежден, а что нереально. Понимаете?

– Н-не совсем, – сказала я, несколько ошарашенная.

– Так я объясню. Видите ли, кроме того, что я собираю фольклор, я ведь анализирую, выявляю, так сказать, систему, ищу связи, сопоставляю с мифологическими системами других планет. Понимаете? Я привык оперировать мифологическими понятиями не со ссылкой на их недостоверность, а с полным признанием их реальности. Я так привык, у меня такая работа, а ведь вера или неверие суть принятие и непринятие.

Я улыбнулась. Небо сплошь уже было белесым, в серину, хотя десять минут назад ярко светило солнце. Только слева открывалось размытое окно голубоватого бледного оттенка, и по нему веером расходились полосы перистых облаков. Воздух был теплым, но ветерок поостыл и задувал по-осеннему, холодными порывами.

– А странно, вам не кажется, Кристина, что здесь нет художественной литературы?

– Отчего же? – вяло сказала я, – Так бывает.

– И вовсе нет. Вы подумайте, прекрасные университеты, масса образованных людей, Дома Сказаний в каждой деревне. Но никому даже в Альвердене не пришло в голову собрать хотя бы эти сказания воедино, записать их на бумаге. И это при том, что иная, научная литература процветает во множестве. А художественная – только устная.

– Ну, вам виднее, – сказала я, – здесь мне с вами спорить трудно.

– А со мной, Кристина, спорить не надо, меня надо слушаться. А впрочем, кому же спорить, как не вам, хоть я и сижу здесь десять лет. Вы ж у нас княжна Севера!

– Михаил Александрович! – воскликнула я, задетая его насмешливым тоном.

– А что? – невозмутимо отозвался Каверин, – Все так и есть, разве нет? Кстати, а у торонов есть сказки?

– Да как вам сказать…

– Как есть.

– Они ведь не говорят так, как мы. Но, пожалуй, есть. Но не сказки, а легенды…. Это у всех, наверное, есть, – продолжала я задумчиво, – легенды о прошлом, о том, откуда они появились, о богах и героях.

– А у них есть боги? – спросил Михаил Александрович тоже тихо, невольно, видно, подстраиваясь под мой тон.

Я мотнула головой так, что челка упала мне на глаза. Поправляя ее рукой, я сказала:

– Нет, богов у них нет. В обычном смысле. Но они все одушевляют – воду, траву, ветер, дождь. Они живут в мире, где обитают мириады существ, существование которых мы не признаем. Тороны считают, что могут говорить и с деревом, и с ветром, и с мельчайшими песчинками бытия. Считают, что они способны понимать все, что не может изъясниться звуком. Может, так и есть, я не знаю.

Тут вышли Стэнли и Эмма Яновна. Мне пришлось встать со ступеньки и посторониться. О торонах Михаил Александрович больше не вспоминал.

…Вечером мы собрались в Доме Сказаний. Читали «Историю о Марии из Серых гор». На сцене сидели две женщины и говорили по очереди, тихо и нараспев. Этот вариант я уже слышала, как мне кажется, только тогда его пели. У легенды о Марии столько разных вариантов, и песенных, и прозаических, что просто диву даешься. Кажется порой, что все художественные таланты Алатороа заняты лишь обработкой этой легенды; во всяком случае, это исполнение было великолепно, его хорошо было бы запустить в центральный информаторий. Зрителей было очень много, не только сидели, но и стояли вдоль стен. Посреди исполнения вдруг распахнулась дверь, и на пороге появился наш проводник.

В полутемное помещение хлынул сноп солнечного света. Тонкая высокая фигура стояла в этих лучах, темная, лица не рассмотреть. Он стоял неподвижно, выпрямившись, натянутый, как струна. И в этот миг я действительно поверила в то, что он и впрямь из дивного народа. Словно сиянием его окружал солнечный свет, и тонкая напряженная фигура и впрямь казалась фигурой файна.

8. История Марии из Серых гор. Фрагмент диктофонной записи.

Она была лишь нелюбимое десятое дитя.

Ее ждала нужда. Ей предрешен был тяжкий труд.

И всем казалось, ей дано судьбой

Лишь стать крестьянкой, сгорбленной трудами.

Но в этом всем судьба дала урок:

Не предрекай, не зная.

Она была совсем дитя,

Носила жалкие обноски

И коз пасла на берегу реки.

На этого несчастного ребенка

Никто не посмотрел бы с умиленьем —

Уж больно был ребенок неказист

И жалок, с растрепанными космами волос.

Родная мать, и та не привечала

Десятую, ненужную ей дочь.

И в жаркий полдень бедная малышка

Заснула вдруг среди цветущих трав.

Все коза разбежались кто куда….

Она спала, и верят все, что это был не сон,

Не просто сон усталого ребенка,

Но посланный судьбою….

И некто проходил по той поляне.

Он встал над человеческим ребенком

И усмехнулся. И готовился уйти.

Но взгляд его остановился вдруг,

Прикованный неодолимой силой:

Из-под запачканной косынки выбивались

На шейку пряди золотых волос.

То был не просто путник, то был Ворон,

По волшебству принявший этот облик.

Все издавна познали – девочку,

Родившуюся златовласой, надо прятать,

Не оставлять ее одну в лесу и поле,

А лучше вовсе и не выпускать из дома,

Иначе Воронам достанется она.

Лишь золотые косы смертных дев

Имеют власть над ними, и они

Всегда берут светловолосых в жены.

Малютку в пол не нашли

(Как не нашли и коз),

Но вот о козах горевали больше.

И скоро даже мать забыла свою меньшую дочь,

И имя, что дала ей.

А впрочем, проживи она среди людей

Всю жизнь и нарожай детей,

Ее забыли бы едва ли не скорее.

Но судьба

Ей уготовила иное.

И Марию,

И жизнь ее,

Наполненную мукой

И величьем той,

Что жизнь свою с Великими связала,

Мы помним до сих пор

И будем вспоминать,

Покуда снова в звездные глубины

Не унесется это племя,

С которым

Ее судьба объединила.

Она проснулась в комнате,

Открытой всем ветрам,

В вершинах высочайших гор.

И тот, кто стал ей мужем,

Смотрел, как пробуждается она.

Она была еще ребенком – острый меч

Их разделял во время сна.

Но в остальном она была женой.

Так с детства приучалася она

Жить, любить и соблюдать обычаи этого народа,

Что отныне был ей родным.

Но много времени прошло, пока

Ей не открылось, что она

Жена не просто воина и мага,

Но Короля….

Она росла.

И полюбила мужа своей душой.

Она ждала лишь дня,

Когда он, наконец, коснется ее тела.

Она была так счастлива любовью —

Прекрасное невинное дитя. Пятнадцать лет.

Беда пришла нежданно.

Война, где нелюдь шел на человека,

А человек на нелюдя…

И Вороны должны были решать,

Им, существующим как птицы и как люди,

Была дана от мира эта власть.

Но и они не избежали тех ошибок,

Что каждый должен совершить.

Людей им было не за что любить, и Вороны желали

Встать на иную сторону, и лишь Король противился.

Был среди Воронов старик, что ненавидел Короля,

Он выступил вперед и объявил,

Что обвиняет Короля,

И произнес такое заклинанье:

Ничья тень да не падет на тебя,

Травы выдернут корни свои и отступят пред тобой,

Воды текучие побегут от тебя,

Воды стоячие в землю впитаются, чтобы не питать тебя,

Капли дождя обойдут тебя стороной,

Все живое отвратиться от тебя,

Все мертвое рассыплется в прах перед тобой,

Ибо ты отныне изгой и во веки веков изгой.

Прочь от мира пусть уведет тебя тропа.

То было заклинание изгнания.

Такая власть над миром Воронам дана,

Что мир их слушается, и отныне

Изгнаннику лишь смерть была уделом…

9. Из сборника космофольклора под редакцией М. Каверина. Литературная обработка Э. Саровской. История Марии из Серых гор.

Когда эта девчонка, Мария, родилась, никто этому, понятно, не обрадовался. В семье было уже девять детей, да семеро – девки, куда еще одну-то? В год ее рождения у них и вовсе пожар случился, да так, что не только добра не вытащили, но и двоих детишек не уберегли. Отец ее продал землю и купил развалюху на краю деревни. Там-то Мария и росла, пока жила со своими. Да только жила она там недолго, всего-то шесть годков.

Когда девочка пропала, никто особо не опечалился. Мария была светленькая, и хоть ребенком она была нескладным, худеньким и некрасивым, все сочли, что ее похитили вороны – демоны, поселившиеся в Серых горах с незапамятных времен. Они только тем и занимались, что похищали девочек и молоденьких девушек, и преимущественно светленьких. Если б семья жила хорошо, родители пожалели бы о своей младшенькой, а нынче только рады были, что одним ртом стало меньше. Отец даже сходил в Храм Света в благодарность за то, что эта участь постигла младшую – самую некрасивую, а не вторую дочь Веру, которую можно было при удаче выгодно выдать замуж (она и вправду стала женой бургомистра Альвердена и важной дамой).

Мария же, уснувшая на опушке леса в жаркий и душный полдень, проснулась в просторной комнате с каменными стенами, на широкой кровати под серым балдахином. Во все глаза смотрела девочка вокруг, и не сразу она поняла, что на кровати с краю сидит кто-то и смотрит на нее. Этот кто-то сидел так неподвижно, что девочка не замечала его, прежде чем не наткнулась несколько раз на него взглядом. Но так же, как прежде она не замечала его, довольно долго она не видела, какие у него глаза. Прежде Мария увидела всю его внешность целиком: худое сухое лицо с определенными красивыми чертами, короткие черные волосы, черные свободные одежды, странная металлическая узорчатая палка на поясе. И только потом она увидела его глаза.

Разрез глаз у того, кто сидел перед ней, был человеческий, но под веками таилась абсолютная тьма. Эта была чернота ночного неба или вод глубокого колодца. В сущности, это были глаза птицы или собаки, в общем, того существа, у которого радужка настолько велика, что белка не видно. Но из-за того, что глаз эти были не просто темные, а именно черные, нельзя было понять их выражения, и они производили странное и страшное впечатление. Мария и впрямь испугалась, но после того первого мгновенного страха она больше никогда не боялась его.

Тот, кто показался девочке человеком, пусть и со странными глазами, был Царь-ворон и один из величайших магов, что когда-либо рождались среди этого народа. До него никто не сумел овладеть Жезлом Тысячелетий, который всегда был знаком Царя и в котором была сосредоточена вся магия воронов, этого чудесного народа, пришедшего из космических далей. Жезл этот в незапамятные времена был сотворен Кордом-магом, и до недавнего времени его сила была неподвластна никому. И теперь Мария должна была стать его женой. Она, конечно, была слишком мала еще, потому, пока ей не исполниться восемнадцати лет, они должны были спать, разделенные мечом.

Девочка выросла под присмотром Эльмы, жены старика Тэра. Именно от Эльмы Мария, с раннего детства страстно полюбившая мужа, узнала достоверно, что он за создание. О том, что он существует в двух ипостасях, она знала давно, и это не смущала ее так, как то, что ему уже было больше шестисот лет и что он еще много проживет после того, как она состариться и умрет. Марию это открытие страшно разозлило, она ревновала его к тем женщинам, которое – шесть веков! – были у него до нее и которые будут после. Два дня она ходила красная и злая и ссорилась с мужем, пока Эльма не допыталась, в чем дело, и не объяснила ей, что вороны женятся лишь однажды и что ни одной женщины, кроме нее, в его жизни не было и не будет. Другой мукой было для Марии то, что он женился на человеке, и оттого все будут плохо о нем думать. Но она выяснила – к немалому своему удивлению, – что среди воронов есть только мужчины, и они испокон века женились на человеческих дочерях, у которых при этом рождались только мальчики и только вороны.

Никто не знает, отчего разгорелась война людей с остальными народами. Как и у всякой войны, у нее не было очевидных причин. Вороны встали, конечно, на сторону нечеловеческих народов. Один лишь Царь-ворон не хотел войны. И власть его была так велика, что он мог бы и остановить конфликт, но Совет старейшин, куда входили все уважаемые и старые вороны, хотел войны и считал, что Царь предает интересы своего народа.

И вот однажды старая Эльма, вбежав к комнату к заболевшей Марии, закричала, что Тэр сошел с ума и что Совет хочет изгнать Царя. Наспех одевшись, Мария побежала на площадку Совета, но она опоздала. Над ее мужем уже произнесено было Большое заклятье изгнания. И хуже того: изгнанника, закованного в цепи, похоронили заживо в расщелине между скал. Бог знает, сколько он умирал бы там, ибо вороны обладают очень большой жизненной силой. Там, в своей могиле он вряд ли умер бы скорее, чем умирает просто обреченный на изгнание. Этой не имеющей смысла жестокостью Совет как бы признавал свою вину в изгнании Царя.

Марию никто не тронул. Она должна была остаться среди вороньего народа и жить по-прежнему. А Царем стал Тэр.

Мария не была настоящей женой изгнаннику, и когда через два месяца Роден Свистопляс захотел на ней жениться, никто этому не воспрепятствовал. Это произошло на площадке Совета. При свидетелях Роден хотел надеть на девушку золотую цепочку, хоть у нее на шее уже была одна такая: ту никто не посмел снять с нее. Мария отступала, пригибая голову, но ни слезинки не появилось в ее глазах. Вдруг сильнейший магический удар разметал тех, кто выламывал девушке руки. Узник, которого считали надежно погребенным, стоял перед воронами. Он исхудал, и одежда его превратилась в лохмотья, но тем явственней ощущалась в нем безудержная колдовская мощь. Мария кинулась к мужу. Вместе они покинули Серые горы.

Мария думала, что худшее уже позади, но худшее только начиналось. Лишь сейчас она осознала, что слова Большого заклятья были не только словами:

Ничья тень да не падет на тебя,

Травы выдернут корни свои и отступят пред тобой,

Воды текучие побегут от тебя,

Воды стоячие в землю впитаются, чтобы не питать тебя,

Капли дождя обойдут тебя стороной,

Все живое отвратиться от тебя,

Все мертвое рассыплется в прах перед тобой…

Мария думала, что это слова. Но так было на самом деле. Трава вяла под его ногами, листва деревьев отворачивалась, чтобы не бросать на него своей тени. Не еды, ни питья не было ему больше в мире. Он жил лишь своей – немалой – жизненной силой, но обречен был умереть так же верно, как и погребенный в той могиле, из которой сумел выбраться. Он мог прожить еще год или два, но он уже сейчас умирал – у нее на глазах.

Так прошел год. Война все длилась, и в этой войне вороны терпели поражение. И настал день, когда Мария, отошедшая от песчаной отмели, где уснул ее муж, вернулась и увидела ужасную сцену. На мокром пляже под ненастным небом, по которому ветер гнал лохматые тучи, друг против друга стояли ее муж и старик Тэр.

– Ты виноват в том, что происходит, только ты! – кричал Тэр, и вид его при этом был столь странен, что Мария подумала: уж не безумен ли он?

Магический поединок, произошедший между ними, Мария не воспринимала никак. Она чувствовала лишь дуновение сил и понимала, что происходит между ними, но не понимала, как складывается этот поединок и на чьей стороне перевес. Кончилось же все тем, что Тэр сам кинулся на противника. Они катались по мокрому песку, но скоро изгнанник, хоть он и был истощен до крайности, начал брать верх. Он душил старика, уже не руководствуясь разумом, но лишь гневом и болью – ведь это был тот, кто читал над ним заклятье изгнания! Мария, вскрикнув, бросилась к мужу и стала разжимать его пальцы.

Изгнанник зло глянул на нее. В ее растерянных серых глазах он увидел все: он увидел, что она молода, что она устала от его боли и не хочет больше так жить. Ее юная любовь не выдержала испытание болью и отчужденностью, ибо ее муж весь этот год был холоден и безразличен с ней, она, слишком юная и слабая духом, не могла ничем поддержать его. Изгнанник протянул руку и оборвал тоненькую золотую цепочку, которую Мария носила с пятилетнего возраста. Он исчез, черная птица взмыла в небо и полетела, и Мария следила за его полетом и плакала, сама не замечая этого.

Она догнала его на перевале Трети. Была страшная вьюжная ночь. Измученная, девушка уже не шла, а брела между скал, когда увидала вдруг мужа. Она села рядом с ним и, взяв его иззябшие руки, стала целовать их.

– Тебе не нужно было приходить, – холодно и устало сказал он, но девушка лишь рассмеялась.

В ту ночь она стала его женой.

Утром, проснувшись, Мария увидела, что ее муж сидит и смотрит на нее. Такого усталого, странного и обреченного взгляда ей еще не доводилось видеть у него.

– Я умираю, – сказал он, и холод прозвучал в его голосе.

– Нет… – пробормотала она, глядя в его глаза – уже мертвые.

– Помолчи и послушай меня, – откликнулся он нетерпеливо, – иначе я не успею тебе всего сказать. В тебе – мое семя. У тебя будет два сына…

– Ты не можешь этого знать, – машинально сказала Мария, вглядываясь в его лицо и все больше убеждаясь в том, что он действительно умирает. Ужас перед его смертью вдруг нашел на нее, не раз желавшую этой смерти, желавшую освобождения. И вот ее освобождение было близко.

– Я – знаю, – сказал он, – Один из них будет великим магом, но он умрет очень рано, не успев проявить себя. Другой не будет представлять из себя ничего особенного. Но пока ты носишь этого ребенка, наделенного магической силой, часть этой силы принадлежит тебе. И этой части хватит на то, чтобы ты могла воспользоваться жезлом. Ты понимаешь?

Мария смотрела на мужа. О да, она вполне понимала, что он хотел сказать: спасение Серых гор теперь зависит от нее.

– Ты простил им? – спросила она.

Ворон зло рассмеялся. Мария часто потом вспоминала этот смех, и то, как он взглянул на нее. Они не смогли бы понять друг друга, слишком много столетий стояла между ними.

Он умер в тот же день. Мария вернулась в Серые горы, где нашла лишь руины. К тому времени из полумиллионного народа в живых оставалась лишь сотня воронов. Но Мария переломила ход войны. Все силы творения Корда были обрушены на людей, и вороны победили. Через девять месяцев после смерти мужа Мария родила близнецов, один из которых умер спустя две недели, другой же дожил до глубокой старости. Мария тоже прожила долгую жизнь – по человеческим меркам, конечно. Она умерла, оставив своего сына семидесятилетним мальчишкой, совсем еще юным и неопытным.

10. Дневник-отчет К. Михайловой.

Алатороа, Иллирийские леса, день пятый.

Лагерь наш расположен на берегу Белой. Здесь она совсем неширока, всего метров пять в самом широком месте, в иных – два, три. Белая делает в этом месте плавный поворот, и на повороте в нее впадает маленький, но довольно энергичный ручей. Между Белой и этим ручьем образовался неровный широкий клин, в остром углу которого растут деревья, а на удалении от него расположен наш лагерь.

Вокруг леса, но здесь, на этом пространстве, где расположен наш лагерь, леса нет, а есть отдельно стоящие сосны, и их скопление похоже немного на редкую рощу, если б пространство это, поросшее соснами, было бы больше, то его точно называли бы рощей, хотя, кажется, так только лиственный лес называют. Не знаю. Земля здесь усыпана пожелтевшей хвоей и шишками, сплошь, ковер шишек под ногами; когда ходишь, на каждом шаге раздается хруст – это шишки. Я люблю сосны, отчего-то ужасно люблю, но когда я села здесь на бревно, то испачкалась в смоле, и шишки эти тоже меня достали. Шишки я тоже люблю, но не в таком количестве.

За соснами начинается галечный пляж, ниже по течению он шире, там река заворачивает и на повороте намыло много песка и гальки. Другой берег обрывистый, но невысокий, там лес, а на самой кромке берега кусты. Здесь близко горы, дно у реки каменистое, пестрое, красивое.

Красные и оранжевые палатки расположились меж сосен очень художественно. Студенты настроили что-то, то ли радиофон приспособили, я не поняла, в общем, у нас теперь музыка. Воду мы берем в ручье, вода там неожиданно чистая и прозрачная, но когда наберешь в ведро, видно, что она слегка белесоватая, это от известняка. Ручей небольшой, но течет в глубоком рву; через него перекинут добротный деревянный мост, хотя поблизости жилья нет. Может, сюда ездят на покосы, не знаю. Вода в ручье такая чистая, что ясно видны крупные белесые булыжники на дне. За ручьем начинается лес, и склон идет немного вверх. Леса здесь вовсе не сосновые, а обычные, широколиственные из дуба, липы с черемухой и березой в подлеске. Перед береговым пляжем растет полоса невысокого кустарника. Местность неровная, понижения, повышения. Белая петляет здесь как обычная равнинная речка, на поворотах ее нередко почти пересекают песчаные отмели, она то разливается, то сужается так, что скорее напоминает широкий ручей.

Студенты лазают в темной воде реки, замеряют глубины и скорости течения. Хоть у них и есть у каждого какая-то специализация, они обычно всем занимаются вместе. День сегодня ясный и жаркий, приятно, наверное, поплескаться в холодной воде. Впрочем, в открытых водоемах я купаться не привыкла. С реки долетают смех и крики; студенты зовут Сонечку купаться, она отказывается, откликаясь низким и веселым голосом. Честно говоря, вся эта суета уже достала меня; мне скучно с этими людьми. Координаторы, вообще, наверное, народ необщительный, ибо часто или нельзя говорить или не с кем. Мы, конечно, мастера игры, но когда играть не нужно, то вовсе и не хочется изображать из себя общительного и веселого человека. А исследователи все наслаждаются. Они-то в большинстве своем люди компанейские, работа, видно, способствует. Только Харрис сидит в стороне и, когда кто-то подходит к нему и заговаривает, поддерживает разговор, но улыбается немного беззащитной улыбкой. А эти все собрались у костра и смеются и болтают. Михаил Александрович все хочет приобнять Эмму Яновну, она отмахивается и продолжает говорить с Часветом. А за ними, возле понижения к ручью, сидит наш проводник и смотрит – поверх костра и голов смеющихся людей – на меня.

…Мне кажется, что мы находимся недалеко от того места, где был лагерь экспедиции моего отца. Я сказала об этом Стэнли, он подумал, потом достал карту. Мы сидели рядом на бревне и рассматривали карту. Стэнли водил по ней пальцем:

– Смотрите, вот мы, а вот здесь был ваш лагерь. По прямой всего двадцать километров. Как это вы почувствовали?

Я смущенно улыбнулась. На самом деле я не почувствовала, а увидела – в кустах на том берегу реки, когда ходила умываться. Белый проблеск в зарослях – угрюмчики очень осторожны, и их почти невозможно увидеть, но я все же разглядела сливово-синие круглые глаза и белоснежные уши. И узнала сразу – как же, я не могла забыть своим белых дружков, первых моих знакомых на этой планете. Значит, совсем недалеко отсюда течет темноводная Дэ, и Серебряная Ива шумит под порывами ветра, отражается в ручье Духов…. Ах, боже мой!

– У вас такой мечтательный вид, – сказал Стэнли.

– Я кое-что вспомнила. Одну детскую сказку про маленьких пушистых существ, живущих на деревьях и в подземелье под большой ивой….

Я увидела, как при этих словах наш проводник, сидевший неподалеку, поднял голову. Слух у него неплохой, и он знал, о ком я говорю.

При взгляде на него мое солнце словно померкло. Я так и не верю. Неужели файн, золотоносный файн мог дойти до такого?

Какой он все-таки странный.

Я подумываю о том, чтобы сходить к Серебряной Иве. Угрюмчики, конечно, не слишком разумный народец, но все же первый из нечеловеческих народов, попавшихся нам на пути. И мне просто хочется повидать их. Я сказала об этом Стэнли, он снова достал карту и расстелил на коленях:

– Я не слышал о такой реке. Как вы сказали – Дэ?

Я взяла у него карту и аккуратно сложила ее.

– Мы все равно задержимся здесь на несколько дней, – сказала я, – Часвет ведь настаивал. А мне здесь делать совершенно нечего. И я не думаю, что заблужусь, Стэнли, – сказала я, накрывая его руку своей рукой.

Он улыбнулся и забрал у меня карту.

– Ну, одну-то я вас все равно не отпущу, – сказал он.

– Наш проводник, – сказала я тихо, – Ему тоже нечего здесь делать, Стэнли.

– Я ему не очень-то и верю, – так же тихо отозвался Стэнли.

Я заметила, как блеснули глаза проводника сквозь завесу из грязных волос. Слух у него хороший, что и говорить. Я и сама не очень-то ему верила, но сама я Серебряную Иву ни за что не найду, да и потом мне интересно побыть с ним наедине. Я никак не могу понять, кто он такой.

– Вы пойдете со мной? – обратилась я прямо к проводнику.

Он молчал.

– Пойдете?

– Сейчас период варки, – наконец, сказал он, – Вы их спугнете.

По-моему, я впервые услышала его голос. Низкий голос, довольно приятный, но на сорти – с удивлением я заметила – он говорил с каким-то акцентом, мне отчего-то знакомым. Правда, вспомнить, кто так говорит, я так и не смогла.

– Во время варки они собираются у Дерева, а я сегодня видела одного.

– Может быть, они еще не поймали аульва.

Он слегка проглатывал «у», «аульва» сказал почти как «альва».

– Вы меня проводите?

– Хорошо, – сказал он с явной неохотой.

Поднявшись гибким движением, он ушел в сторону леса. Я проводила его взглядом.

– Не думаю, что вам стоит с ним идти одной, Кристина, – сказал Стэнли.

– Зачем же вы его взяли в проводники? – сказала я со смехом, – Стэнли, будет вам, не думаете же вы, что он меня убьет и расчленит труп? Я вовсе не маленькая девочка, Стэнли, хоть, может быть, мне и хотелось бы ею быть.

Стэнли тоже посмеялся.

– Но он все-таки странный, Кристина, – сказал Стэнли, отсмеявшись.

– Да, – сказала я, – Вот мне и любопытно.

– Не боитесь?

– Не-ет, – сказала я невесело, – чего уж мне бояться. Знаете, кем я была на И-16?

– Корнилов рассказывал что-то, да я не помню. Отшельницей вроде какой-то. В горах Вельда?..

– Отшельницей священной ярости, – сказала я.

– О-о!

– Ко мне не то что люди, ко мне звери подходить боялись, а вы меня боитесь с каким-то бродягой отпустить. Вам самому не смешно, Стэнли?

– Смешно, – пробормотал он, – А вы что-то можете?.. Ну, я, в смысле….

– Да, – просто сказала я, – Чего бы и не мочь, могу. Если меня напугать, я такого наворочу, мало не покажется.

Стэнли расхохотался.

– Да это все, наверно, так.

– Все-то все, – возразила я, улыбаясь, – Разница вся в масштабах. Координаторов, например, лучше вообще не пугать. И не тревожить. Знаете, анекдот есть такой: что общего между координатором и сумасшедшим? С ними нужно разговаривать тихо и поддакивать, – Стэнли вежливо улыбнулся, – А то нас злить – себе дороже выйдет.

Стэнли кивнул.

– Но я не о том спрашивал.

– О священной ярости? Да, – сказала я со смехом, который мне самой не понравился, – где мое копье? Я могу даже показать, только ведь всех перепугаю. Ведь боятся, хотя я не знаю, чего боятся.

– Что ж, – сказал Стэнли, – Я видел как-то, и это действительно страшно. Я не удивляюсь, что от вас и звери шарахались. От человека в трансе священной ярости просто волна какая-то идет, не хуже гамма-излучения, отпугивает всех на расстоянии километра. Но я что хотел сказать, разве без галлюциногенов вы можете войти в транс?

– Могу, – сказала я, опуская взгляд на свои руки, сложенные на коленях. Пальцами правой руки я теребила штанину, – Галлюциногены мне уж и не нужны, я ведь не начинающая, я год там плясала. Так-то. Пойду-ка я с проводником поболтаю, – сказала я с кривой улыбкой, – А то энтузиазма у него что-то не наблюдается. Наемные работники так себя не ведут! – провозгласила я, поднимая палец, и поспешно ретировалась. Слишком напряженно и странно начал смотреть на меня Стэнли; я была уверена, что, когда я вернусь, он уже обо всем забудет.

Я перешла по мосту через ручей и вошла в лес. Он был не густой, но с буреломом, с сухим кустарником, так что идти здесь было нелегко. Далеко наш проводник не ушел. Метров через десять я увидала его: он сидел подле сухостойного дерева, прислонившись спиной к сероватому отбеленному стволу, обняв колени руками и опустив по обыкновению голову со свисающими на лицо космами нечесаных черных волос. Я подошла, осторожно переступая через наваленные на земле сухие ветки, и остановилась рядом.