Текст книги "Планета-мечта"

Автор книги: Лилия Баимбетова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

В одной деревне жила молодая вдова, и было у нее три дочери. Однажды старшая девочка пошла собирать хворост на продажу, ведь надо было им чем-то кормиться, да день был жаркий, и заснула девочка на опушке леса. Проснулась поздно, смотрит, солнце уже к западу клониться, а хворост не набран, вот и пошла в чащу, чтоб побыстрее набрать. Вот идет она и слышит вдалеке тихую музыку. Шаг за шагом приближалась девочка, музыка становилась все громче, и хотя мать предупреждала ее, что нельзя заходить далеко в лес, девочка шла и шла, такой красивой показалась ей музыка.

Наконец, вышла девочка на поляну. Поляна была огромной и очень красивой, и там, среди ромашек и мазалий, стоял самый прекрасный на свете человек. У него были золотые волосы и удивительные желтые глаза, и одежды его были словно радуга. Протягивая руки, он сказал:

– Здравствуй, девочка, я давно жду тебя здесь. Помнишь, как ты хотела танцевать на прошлой ярмарке, но мама не пустила тебя, потому что ты была еще слишком мала? Теперь ты подросла, и тебе уже можно танцевать. Пойдем.

А музыка звучала все громче, и девочка взяла кавалера за руку, и они понеслись в стремительном танце. Ромашки и мазалии слились у девочки перед глазами. Это был прекрасный танец, небо и земля замерли, птицы перестали петь, все живое смотрело на них и восхищалось. Когда же танец окончился, и танцующие остановились, девочка упала замертво.

Долго искала ее мать и все жители деревни, наконец, они нашли девочку в густом лесу. В волосах ее была вплетена мазалия, и девочка была прекрасней, чем была при жизни. Так люди поняли, что ее погубил файн.

С тех пор этот лес прослыл дурным местом. В семье молодой вдовы жизнь стала еще тяжелее, две оставшиеся дочери были еще малы, и помощь от них была невелика. Вдова старалась изо всех сил. Она нанималась теперь на уборку урожая в дальние селения, и надолго оставляла детей одних. Всю осень прожили девочки одни в маленьком доме на краю деревни, пока их мать работала в горах, собирая чужой урожай. Но вот пришла пора ей возвращаться домой.

Путь был неблизкий. Пока вдова шла, выпал снег и стало холодно. Чтобы побыстрее добраться домой, пошла она через тот самый лес, где некогда нашли ее дочь мертвой. Вдова спешила домой, ведь она была очень бедна, и одежда ее не согревала в такую погоду. И вдруг ей послышалась музыка. Конечно, никакой музыки и в помине не было, ведь была зима, а лесные духи не танцуют зимой, когда леса умирают до весны. Вдова остановилась, и тут же музыка замолкла. В лесу было темно и тихо, падал редкий снег. Было так холодно, что вдове пришлось приплясывать, иначе ноги у нее примерзли бы к тропинке. И вдруг музыка зазвучала – все громче и громче. Прекраснее этой музыки вдова еще не слышала. И ей показалось, что она видит в просветы между деревьями, как ее умершая доченька танцует в заснеженном лесу, и вдова с криком побежала туда. А музыка все отдалялась, отдалялась и танцующая девушка.

Вдова бежала что было сил. Ветви хлестали ее по лицу, корни хватали за ноги, но она все бежала, протягивая руки и крича имя своей дочери. Но музыка все удалялась, и, конечно, вдов никогда не смогла бы догнать ее.

Долго ждали девочки свою мать, но она так и не вернулась с заработков. Зима в том году была суровая, чтобы не умереть с голоду, девочкам пришлось пойти в батрачки. Избушка их на краю деревни совсем разрушилась, ведь теперь никто не жил в ней.

Девочки были еще малы. Они работали изо всех сил, но хозяева все равно были недовольны. Зиму они держали девочек у себя, потому что даже самый жестокий человек не выгонит детей в такую лютую зиму, но весной их рассчитали. Вот идут девочки по дороге и плачут…

Так шли они долго. Когда им хотелось есть, они просили милостыню или воровали яблоки и репу, но однажды хозяин сада погнался за ними. Младшая успела убежать, а у старшей подвернулась нога, и она упала.

– Воровка! – закричал хозяин сада.

На его крик прибежали работники, они связали девочку и посадили в погреб. Всю ночь просидела девочка в холодном и сыром погребе, плача и сетуя на свою судьбу. На утро ее посадили на телегу и отвезли в город, где привели к судье.

Судья был очень важный и толстый. За утро он уже приговорил к повешению трех разбойников и одного портного, который убил жену портновскими ножницами, и слегка утомился. Сейчас он как раз собирался обедать. С презрением он взглянул на грязную оборванную девочку и велел выпороть ее кнутом на площади, а после посадить в тюрьму.

Стражники отвели девочку на площадь, привязали к столбу и стали пороть. Она молила не трогать ее, потом молила, чтобы ее убили и не мучили, потом, видя, что они глухи к ее мольбам, закричала:

– Вы забрали мою сестру, заберите же и меня!

А если кто-то добровольно хочет уйти с лесными духами в их заколдованную страну, они всегда забирают его. Вжих – и девочка исчезла на глазах у изумленных стражников.

Она проснулась в чудесном месте, называемом Лориндол, Бесконечная роща. Деревья, ах, какие там были деревья – словно живые. Цветы, ах, какие там были цветы – словно драгоценные камни. Девочка проснулась на ложе из мха, мягче этого мха не было у нее в жизни постели. Все вокруг было наполнено музыкой и прекрасным ароматом. На девочке было прекраснейшее платье, похожее на кисею дождя с проблесками солнца. В волосы ее, расчесанные и красиво уложенные, была вплетена мазалия. Она была так красива, что один из файнов взял ее в жены, и с тех пор девочка больше никогда не вспомнила ни о своих сестрах, ни о своей матери.

Между тем мать ее не умерла. Долго бежала она по лесу. Она изорвала свои старые башмаки, карабкаясь по кручам. Одежда ее порвалась, волосы растрепались, и тело все было в синяках и царапинах, но она все бежала. В темноте она сорвалась с обрыва и потеряла сознание.

Долго пролежала там вдова и очнулась от жестокого холода. Ни музыки, ни танцующей девушки уже не было. Вдова вспомнила о своих дочерях и заторопилась домой, но, вот беда, где ее дом, она не знала. Так долго бежала она по лесу, что забрела в совершенно незнакомые места.

Но делать было нечего, и она пошла, куда глаза глядят. Она все шла и шла, пила воду из не замерших источников, ела сохранившиеся кое-где ягоды. Башками ее развалились, одежда превратилась в лохмотья. Долго ли, коротко ли, но вот вышла она к человеческому жилью, но крестьяне испугались, когда увидели безумную женщину в разорванной одежде, и прогнали ее. Плача, пошла вдова по дороге. Навстречу ей попались бродячие торговцы, но они тоже испугались и избили ее и оставили умирать в канаве, сорвав с нее одежду. После побоев повредилась вдова в уме. Нагая, бродила она по дорогам, и иногда люди кидали ей корку хлеба, но случалось и гнали ее от себя или били. Кто она и откуда идет, она уж и не помнила, только иногда бормотала что-то о своих дочерях, да только никто ее не слушал.

Так прошла много времени. Вдова поседела и стала худой как смерть. Дети боялись ее, крестьяне гнали и травили собаками. Однажды она упала на дороге, и у нее уже не было сил подняться. Так она и лежала, призывая к себе смерть.

Мимо ехал один богач, недавно потерявший жену. Едет он и видит, что на дороге лежит женщина, и, видно, так дорога была ему жена, что с горя почудилось ему, что это она лежит, умирающая, здесь, на дороге. Вдову подняли и отвезли в замок. Там ее умыли, накормили и одели, и богач увидел, что она совсем не так страшна, разве что седая, и вовсе еще не стара. И почудилось ему, что в этой женщине воплотилась душа его жены, и он женился на вдове, а так как имени своего она не помнила, стал звать ее именем своей умершей жены. Так они и жили, и родились у них двое прекрасных сыновей, и не было семьи счастливее, чем эта.

Однажды, решив повеселить свою жену, богач повез ее в долину Флоссы, где в туманные ночи лесные духи приглашают всех в свой хоровод. Стоял период туманов. Веселье в долине Флоссы было в самом разгаре. Жена богача танцевала и смеялась, и он был доволен, и тоже смеялся, держа ее за руку. Но вдруг уже немолодой файн подошел к ней и протянул руку, приглашаю на танец. Волосы его уже поседели и были не золотыми, а серебряными, но глаза сияли прекрасным золотистым светом. Словно завороженная, выпустила она руку мужа и коснулась руки файна, забыв о том, что идет на верную смерть. Муж вскрикнул, но было уже поздно, они уже унеслись в танце.

Она танцевала, как никогда в жизни. Казалось, все вокруг, цветы и травы, небо и земля, все танцует вместе с ней. И вдруг она вспомнила все, что было с ней в жизни, вспомнила свою погибшую дочь и двух своих девочек, которые остались без нее, вспомнила своего умершего мужа и его могилу. А танец все длился, и файн сжимал ее в объятиях.

– Отпусти меня! – взмолилась она, – Я потеряла своих дочерей, но у меня снова есть муж и дети, не отбирай меня у них!

Но файн не ответил ей. Она танцевала и словно грезила наяву. Ей виделись чудесные деревья, и тропинки, залитые солнечным сетом, ей грезился шепот листвы и пение птиц. Словно кто-то говорил ей: зачем тебе эта земная жизнь, пойдем со мной, и ты снова будешь молода и прекрасна, и ничто, никакое горе больше не будет мучить тебя. И ее воскресшая память стала затухать, гаснуть, и она снова все забыла, и наутро проснулась среди файнов и стала считать себя одной из них.

Младшая же дочь вдовы, оставшись совершенно одна, шла по дороге и горько плакала. На дороге ей повстречались разбойники, а девочка она была хорошенькая, и они взяли ее с собой. Разбойники научили ее воровать в толпе кошельки, залезать в чужые дома, и она стала одной из их банды. Шла время, девочка росла и превратилась в настоящую красавицу. Атаман банды полюбил ее, и они вместе планировали налеты и грабежи. Раз, ограбив почтовый фургон, разбойники, убегая от погони, заехали далеко в лес.

Лес был густым и темным. Разбойники ехали, и постепенно страх овладевал их сердцами. Становилось все темнее и темнее, хотя лишь недавно миновал полдень. И вдруг музыка, страшная музыка окружила их. Музыка эта была прекрасна, но навевала ужас, разбойники еле сдерживались, чтобы не броситься кто куда.

– Лесные духи, лесные духи!.. – бормотали они.

И лесные духи напали на них. Они были прекрасны и убивали без жалости, ибо разбойники непрошеными гостями забрели в заповедный лес. Мало кто из разбойников смел сопротивляться, красота файнов поразила их; некоторые разбойники пытались убежать, но никто не поднял руку на файна, только атаман и его подруга. Атаман разбойников не боялся ничего и никого, даже гибельная красота файнов не могла испугать его; его подруга же помнила свою старшую сестру, убитую файном, и жаждала расплатиться за ее смерть. Они сражались и убивали, и деревья стонали вокруг, провожая в царство смерти своих властителей, но тут перед ними явилась прекраснейшая девушка в серо-золотом наряде. И застыла подруга атамана, ибо узнала она свою потерянную некогда сестру, пойманную в саду за воровство.

– Майра! – вскрикнула разбойница, потягивая к ней руки, но острый кинжал вонзился в ее грудь, ибо Майра не помнила ни младшую сестру свою, ни свое прежнее имя.

Разъярился атаман, увидев смерть своей подруги. Он закричал и бросился на девушку-файна. В мгновение ока он убил ее, но и сам не ушел от ответа. Лесные духи, обозленные смертями своих сородичей, не убили его сразу, но отдали на растерзание деревьям, и говорят, что смерть атамана разбойников была долгой и мучительной.

20. Дневник-отчет К. Михайловой.

Алатороа, долина р. Флосса, день десятый.

Нельзя сказать, что я действительно спокойно спала. Я вообще не спала, я думала. Лежала и смотрела в темноту над своей головой. В палатке было душно. Посреди ночи пошел дождь. Он шуршал по тенту, а внутри было так душно и так темно, что у меня разыгралась клаустрофобия. Я расстегнула полог и вышла на улицу. Было самое темное время летней ночи. В лагере все спали. Обняв себя руками, я ходила перед палаткой взад и вперед, осторожно ступая по мокрой траве. Дождь был тихий, почти незаметный. Потом дождь кончился.

Небо на востоке посветлело. Верхушки деревьев вырисовывались на сером фоне. Я вернулась в палатку и легла поверх спального мешка, укрывшись курткой. Пахло так – водой, влагой, висевшей в воздухе, и мокрой землей, и мокрой зеленью. Неуловимые, чудные, тихие запахи. Я думала о том, что со мной твориться. Почему я чувствую, что мы здесь и впрямь – захватчики? Всем сердцем я с Кэрроном – не потому, что я люблю его, а потому, что я… я хочу, что бы Алатороа была такой, какая она есть, что бы она не стала очередной колонией землян. Да, я хочу – этого. Я хочу, чтобы нас здесь не было.

Светало. Лагерь начал постепенно просыпаться. Я лежала с откинутым пологом и смотрела. Первым из своей палатки вылез Стэнли и с полотенцем на шее отправился к реке умываться. Он помахал мне рукой, и я помахала в ответ.

Кэррон появился часа через два, когда мы уже сворачивали лагерь. Я собирала палатку, он присел рядом и стал наблюдать за моими действиями черными глазами, в которых не отражался солнечный свет. Становилось жарко, парило.

– Ты видела Тэя? – наконец, сказал Кэррон.

– Да, в Торже.

– О чем вы говорили?

Я взглянула на него. Кэррон подобрал камешек и перекатывал его в ладони.

– О тебе, – сказала я. Я и не заметила, как снова перешла на «ты». Но теперь мне и в голову не пришло бы говорить ему «вы»: передо мной был Кэррон, прежний Кэррон, усталый, похудевший, невеселый, но все же это был он.

– И что он рассказал тебе, Ра?

– Что готовилась война, – сказала я тихо, – Что ты был против. И что тебя изгнали из-за этого.

Я виновато глянула на него.

– Так он знает, – сказал Кэррон.

Я бросила штыри на землю и повернулась к нему совсем.

– Он знает, – повторил он невесело, – Значит, он знает.

– Кэр, – сказала я растеряно.

– Нет, ничего, детка.

Я не сводила глаз с его лица.

– И я не думал, что ты – знаешь, – прибавил он.

– Знаю, – сказала я.

Кэррон медленно кивнул. Лицо у него было угрюмое и странно тоскливое. Я едва не плакала, смотреть на него было невыносимо.

– Кэр… – сказала я, – Кэр…

Он отвел взгляд. Я сердито вытерла глаза и тронула его за руку.

– Я могу чем-нибудь помочь тебе? – сказала я тихо. Глупо, конечно, но я не успела прикусить язык. На лице Кэррона мелькнула улыбка и погасла. Он бросил камушек и потер этой рукой лицо.

– Улетай, – сказал он, – Когда эта экспедиция вернется в Торже?

– Через неделю.

– Улетай, Ра. Я подожду месяц, даже два. Улетай, детка, прошу тебя.

– Но я не хочу.

– А чего ты хочешь? – тихо и зло сказал он, – Усмирять Алатороа? Или меня усмирять? Не сложно ли будет? Может, я и изгнанник, но сила моя при мне…. Прости, детка…. Ра, не плачь!.. Ра!..

– Я не плачу.

– Ра…

– Я не улечу, – сказала я, – Я хотела, но – нет. Лучше я, чем кто-то другой. Понимаешь, Кэр, лучше – я, чем кто-то другой. Я сумею остановиться. Я смогу… проиграть. Другой не сможет, а я, может быть, смогу. И я, по крайней мере, не наврежу планете. Понимаешь?

Он посмотрел на меня и улыбнулся.

– Ну, что же, – сказал он, – Пусть будет так, как есть.

Угольно-черные глаза смотрели на меня с легкой грустью. Он протянул руку. Я коснулась на миг его пальцев, он сжал мою руку и тут же выпустил ее. Казалось, мы заключили какое-то соглашение – так это выглядело.

– Ты права, – сказал Кэррон тихо, – Конечно. Ты знаешь Алатороа. Ты пожалеешь ее…. А мне… хуже уже не будет.

– Кэр!.. – сказала я, едва не плача.

Он только покачал головой. Мельком улыбнувшись мне, он поднялся и отошел к другому краю поляны. А я осталась со своей палаткой. Кроме всего прочего, что между нами произошло, меня озадачил один довольно странный факт. Каждый раз, когда Кэррон до меня дотрагивался, у меня возникало странное ощущение, похожее на очень слабый электрический разряд. Нет, даже… не знаю, как его описать. Ничего подобного из детства я не помню.

Больше мы с ним не говорили. Через два часа пути мы вышли к Флоссе. Это неширокая, правда, больше, чем моя Дэ, тихая река с белесоватой известковой водой. В заводях ее растут кувшинки, кое-где в воде стоят камыши и рогоз. Долина ее очень широка, не менее пяти километров, и почти во всю ее ширь Флосса разливается в начале лета, когда ледники тают на вершинах гор Лоравэя. Сейчас, наверное, максимум половодья. Травы цветут в прозрачной воде. Вода теплая, не смотря на ночной дождь, и в самых глубоких местах едва доходит мне до колена. На другом берегу, вдалеке виднелся темный лес – Лориндол, Бесконечная роща. И за ним далеко-далеко, за высокими зеленеющими холмами Иставэда вставали голубые вершины Лоравэй. Все это – до самого Поозерья – земли файнов.

И вдруг Кэррон крикнул что-то гортанным голосом, останавливаясь. Я кинула на него быстрый испуганный взгляд: по голосу чувствовалось, что он не просто зол, он взбешен.

И в тот же миг я поняла, почему. Одного не хватало в этом пейзаже – Семи Светлых Источников. Вода источника бьет обычно на высоту пятнадцати метров, их видно отовсюду в этой долине. Но их не было.

Я побежала со всех ног туда, где были некогда Семь Светлых Источников. Я буквально не соображала, что делаю. Я бежала по воде, и сверкающие на солнце брызги заслонили от меня весь мир. Сзади вдруг раздался дружный вопль, и хлопанье крыльев пронеслось надо мной. Не я одна потеряла над собой контроль.

Я неслась изо всех сил, задыхаясь, но добежала туда, наверное, минут на десять позже Кэррона. Все же ноги мои с его крыльями не сравнить, да я и никогда не претендовала на роль хорошей бегуньи. Когда я добежала, Кэррон стоял на коленях над карстовым провалом, из которого, видимо, некогда и била вода. Голова Кэррон была опущена, и он не пошевелился, когда я подбежала.

– Что… что здесь случилось? – выговорила я, с трудом переводя дыхание.

Он не ответил. Осторожно, казалось, ласково он дотронулся до земли, погладил ее открытой ладонью. Видно было, что Кэррон не слышит и не замечает меня. Да я и сама была ошеломлена и испугана. Как зачарованная, смотрела я, как тихо Кэррон гладит землю, словно успокаивая ее. А потом я услышала, как идут все остальные.

Я обернулась. Сейчас я думаю, что всех занимало перевоплощение Кэррона, это, и правда, зрелище незабываемое, когда видишь его впервые, и если ты, к тому же, скептик, не верящий ни в какую магию, ни в воронью, ни в человеческую. Я-то была все же в лучшем положении, мне-то пришлось с самого начала принять это как должное, как данность бытия. И меня занимало совсем иное. Я была страшно зла, ибо начинала уже понимать, что произошло со святыней файнов.

– Что случилось здесь? – крикнула я, наступая на людей, словно вот эти самые люди и были повинны в случившемся, – Что здесь случилось?

– Напорный слой осушили, – сказал Стэнли с легким удивлением, – Слой подземных вод. Вода была сильно радиоактивна.

Я смотрела на Стэнли широко раскрытыми глазами. Казалось, я не поняла, что он сказал. Я вдруг почувствовала, как в воздухе сгущается странное напряжение, словно я внезапно оказалась способной ощущать электрическое поле. Я оглянулась, я знала – кто причина этому. Кэррон все еще стоял на коленях, склонив голову. Ни звука не сорвалось с его губ, но вдруг струи прозрачной воды взметнулись над нами – выше и выше, рассыпаясь в вышине брызгами и каплями и падая на землю. И на меня.

Кто-то охнул. Люди шарахнулись от воды, а я стояла, только подняла голову и посмотрела вверх. Солнце блистало в каплях. Вода, холодная и сверкающая, падала на мое лицо, и я вовсе не думала о том, что вода эта радиоактивна.

– Кристина! – крикнул Стэнли, – Кристина, да не стойте же там!

Кэррон поднялся гибким движением и повернулся, и только тогда я увидела, что на него не упало ни капли. Вода разбивалась над его головой и огибала его, словно его защищало силовое поле. Сердце мое сжалось.

– Да, – сказал Кэррон тихо и просто, – эту воду лучше было не пить. И не касаться ее. И трава, что растет здесь, не годиться в пищу. Но так же, как живете вы и дорожите своим правом на жизнь, эта вода имеет право течь в земных глубинах и бить в небо. Вам этого не понять. За те годы, что вы здесь, я это понял. Но вы отсюда уйдете.

Он взглянул на меня. Какое-то мгновение мы смотрели друг другу в глаза, а потом – он исчез, и птица, взмывшая на том месте, где только что он стоял, уже не смотрела на меня.

Я села на мокрую траву.

– Кристина! Да уйдите же оттуда!

А меня и не волновало, что эта вода радиоактивна. Я думала совсем о другом. "Хэй-хо, лоравэй-лориндол!" – вот о чем я думала. И о кострах в тумане, о нестройных выкриках танцующих, о песнях, которые завораживают людей, и о лесе, даже на опушку которого не ступала нога человека. О, лоравэй-лориндол!

Стэнли, зачем-то пригибаясь, подбежал ко мне и, схватив за плечи, заставил встать и поволок к остальным.

– Вы с ума сошли, Кристина, ей-богу! – сердито сказал он, – Ведь это радиация!

Но я только рассмеялась. Что мне теперь радиация, когда против меня – Царь-ворон, властитель Жезла. Что мне теперь все на свете… если я не знаю, смогу ли совладать с собой. Мне страшно жаль его. Мне безумно его жаль.

Улетай, говорил он, улетай. Видит бог, я улетела бы, если бы могла, лишь бы не делать его ношу еще тяжелее. Я улетела бы, но я не могу. Эти леса, реки, горы. Я не могу смириться с мыслью, что я никогда больше не увижу их, не могу по своей воле с ними расстаться.

И я не знаю, смогу ли я, хватит ли мне духа причинить ему боль. Я знаю, что мне делать, как лишить его сторонников, но я… наверное, не смогу.

21. Из сборника космофольклора под редакцией М. Каверина. Плясовая песня.

Пой, пляши, веселись.

Лоравэй-лориндол.

Нет земли прекрасней этой.

Лоравэй-лориндол.

Нет земли прекрасней этой.

Лоравэй-лориндол.

Нет земли прекрасней этой.

Лоравэй-лориндол.

Что ты так печальна, дева?

Лоравэй-лориндол.

Что ты хмуришь свои брови?

Лоравэй-лориндол.

Потанцуй сегодня с нами.

Лоравэй-лориндол.

Потанцуй сегодня с нами.

Лоравэй-лориндол.

Потанцуй сегодня с нами.

Лоравэй-лориндол.

Ты забудешь все печали.

Лоравэй-лориндол.

Ты свою семью забудешь.

Лоравэй-лориндол.

Ты свое забудешь имя.

Лоравэй-лориндол.

Будешь как цветок беспечна.

Лоравэй-лориндол.

И останешься навеки.

Лоравэй-лориндол.

В наших землях беспечальных.

Лоравэй-лориндол.

Пой, пляши, веселись.

Лоравэй-лориндол.

Нет земли прекрасней этой.

Лоравэй-лориндол.

Нет земли прекрасней этой.

Лоравэй-лориндол.

Нет земли прекрасней этой.

Лоравэй-лориндол.

Ассоциация управления и развития

Миссия на Алатороа,

Восьмой галактический сектор, Љ 62.

Подготовил К. Часвет

ОТЧЕТ НАЗЕМНОЙ ЭКСПЕДИЦИИ В РАЙОН К-678/9

………4) Особенности климата территории.

Особенности климата территории связаны с расположением ее в умеренных широтах, в глубине материка, в пределах гор Лоравэйа. Климат континентальный, для него характерны долгая суровая зима, короткое умеренно теплое или жаркое лето, резкие температурные колебания по сезонам года и в течение суток. На изучаемую территорию значительное воздействие оказывают западные ветры с осадками, которые теряют часть влаги над горными вершинами. В общих чертах географическая дифференциация климата выражается в последовательном переходе от лесостепного типа климата к таежно-лесному и затем субарктическому горному в направлении от долины рек к господствующим вершинам.

Среднемноголетние наименьшие значения температуры воздуха характерны для наиболее высоких вершин Лоравэйа (+ 0,3?С), от которых она неравномерно повышается на запад и юго-восток (до + 0,8?С).

Наиболее холодным месяцем является синтро, а самым теплым – о-си, изотермы которых достигают соответственно – 17,5?С и + 17,0?С. Период со среднесуточной температурой воздуха выше 0?С продолжается 188–193 дня. Устойчивый переход температуры воздуха через 0?С происходит 10–11 лини-о и 17–21 окрия. Первые заморозки случаются в первой половине о-си, а средняя дата последнего заморозка – 25–30 лиэ.

Среднегодовое количество осадков достигает 640–700 мм, из них 60–70 % выпадает в теплое время года. Устойчивый снежный покров держится с 5-10 но-ни до конца второй декады лини-о.

5) Особенности почвенно-растительного покрова территории.

Изучаемая территория относится к горной почвенной провинции. В распространении горных почв прослеживается вертикальная поясность. В наиболее приподнятой (северной) части распространены горно-тундровые субальпийские почвы. Ниже они сменяются горно-лесными бурыми, далее горно-лесными серыми почвами. На наиболее пониженных элементах рельефа и остепненных участках распространены горные черноземы. В пределах почвенных зон с учетом геоморфологического строения, характера рельефа и почвообразующих пород выделяются почвенные округа и районы. Выделение их определяется характером перехода горно-лесных почв в тот или иной почвенный тип равнин или межгорных понижений внутри горно-лесной зоны: дерново-подзолистые, серые лесные, чернозема, лугово-черноземные, пойменные.

Растительность, подчинясь закону вертикальной поясности, меняется от тундровой, субальпийской через светлохвойные, темнохвойные, лиственные породы до настоящих степей. На распространение растительного покрова существенное влияние оказывают климатические условия и состав почвообразующих пород.

В наиболее приподнятой части изучаемой территории, на высотах более 1200 м появляется пятнисто-осоковая и моховая горная тундра, а ниже идет пояс субальпийских лугов. В поясе от 700 м до 1100 м распространены темнохвойные леса, где ельники с примесью пихты покрывают склоны и подошвы горных хребтов. Здесь после сплошных рубок, а также после лесных пожаров появляются осинники и березняки.

Южнее елово-пихтовых лесов распространены светлохвойные леса, где преобладает сосна. Она образует чистые, смешанные сосново-березовые и реже сосново-лиственничные насаждения. Наиболее распространенными типами сосняков являются разнотравные, вейниковые, кустарничковые (брусничники, черничники), орляковые. Елово-пихтовые леса представлены зеленомошными и разнотравными типами. Среди широколиственных лесов, распространенных в западных предгорьях Лоравэйа, выделяются: среди липняков – снытьевый, широкотравный, злаковый и костяничниковый типы, среди дубняков – лабазниковый, снытьевый, папоротниковый, злаковый типы.

22. Дневник-отчет К. Михайловой.

Алатороа, Торовы Топи, день восемнадцатый.

Я давно не управляла глайдером, и со стороны смешно, наверное, было наблюдать за моим полетом. Я и вообще-то никогда не была сильно в управлении атмосферным транспортом.

Я сделала несколько кругов над этой тихой болотистой местностью, где по краю огромного лесного массива протянулись десятки маленьких озер, по берегам заросшие ивняком. За озерами простирались луга, прерываемые перелесками и заболоченными понижениями. Здесь все казалось каким-то игрушечным, сказочным: словно бы подстриженные ивовые кусты, дубы с округлыми кронами, небольшие ложбинки, в которых трава была другая, болотная, темно-зеленого насыщенного цвета – из-за близости грунтовых вод. Кое-где над водой стояли травяные хижины на сваях – игрушечные домики.

Я приземлилась возле озера, где хижина была одно-единственная – ровно посредине. С воздуха хорошо было видно, какое это озеро ровное, круглое, с камышом и рогозом вдоль берегов, но стоило снизиться, и все скрыли заросли ивняка. Гул двигателей стих, и, откинув прозрачную дверь, я окунулась в эту тишину.

День сиял. Жаркий, ясный, яркий день! Солнце еще приближалось только к середине небосклона, был далеко еще не полдень, но смотреть на солнце не было сил, в глазах расплывалась нестерпимо сияющая точка с во все стороны сияющим ореолом. Ниже солнца, словно расплывшееся и размытое белое пятно, висели перистые облака, кроме них небо было все ясное, голубое, глубокое, с отливом даже в синеву.

Трава была вся полна звуком жужжания и стрекотания. Все было нестерпимо ярко вокруг, трава вся блистала, а пуще – листва деревьев. Травы пахли так, что останавливалось сердце. Никого не было видно. Я вылезла из глайдера, впитывая в себя эту тишь и сияние, растворяясь в ней. Потянулась. Легкий ветер прошелся по траве, по моим волосам, и на какой-то миг я забылась, потерялась, подумала, что я на И-16. Рассмеялась беспечным смехом; мелькнула мысль о том, как хорошо начинается день, в горах Вельда редко бывает такая свежесть при такой жаре, ветра там не дождешься, и некому там было трепать мои пушистые волосы, некому было приласкать их нечаянным порывом. И легкие ноги воспротивились обуви, запросились в ритуальный танец. И тут я очнулась и вспомнила, кто я. Впрочем, я мало испугалась произошедшему: все-таки целый год я плясала в горах Вельда, как телу не вспомнить? Я не испугалась, я удивилась. На-гои-тана была одним из опаснейших существ на свете, никто в здравом уме не осмелился бы даже приблизиться к ней, и ей – и мне! – это нравилось, чего уж тут скрывать. Священная ярость – это такая штука, она пьянит голову как выдержанное вино. Но теперь, бог знает сколько времени спустя, уже похоронив отшельницу и справив по ней поминки, я вдруг обнаружила, что она – или я? – была легким и веселым существом. Странно, до сих пор ни за ней, ни за мной этого не замечалось. Особенно за мной. Я и в детстве была задумчивым ребенком, довольно деятельным, но уж никак не озорным. А тут меня так и потянуло побежать по траве, да лучше босиком, а уж было бы копье, как бы мы сплясали здесь с ним! Ритуальные танцы нужно было танцевать на камнях, не всегда гладких и ровных, и ранили они босые ноги почище иного ножа, впрочем, священную ярость запах крови лишь подстегивал. А уж боль и подавно. А теперь мне подумалось, что такой танец, сплясанный в высокой цветущей траве, был бы совсем особенным, – на таком-то полу меня бы, пожалуй, потянуло бы полетать, и черт знает, чем бы это закончилось. Потому что иной раз отшельник может забыть настолько в ритуальном танце, что может и полететь. Тут магия и не нужна, были же в древности люди, умевшие останавливать свое сердце и взлетать над землей, для этого нужно подчас лишь забыть себя напрочь.

Я и не думала о Кэрроне и о том, зачем сюда прилетела, я просто стояла под летним ветерком, побратимом моего побратима, подставляя ему голову, как котенок. Теперь, когда через два с лишним десятилетия, я вернулась в Торовы Топи, я вспомнила о том, как Тэй братался с ним, и меня так и тянуло сказать: что же ты, погладить мои волосы, ведь ты брат Тэю, значит, и мне тоже. Сама не своя от блаженной легкости, охватившей тело, я сползла по горячему боку глайдера и уселась в траву, согнув ноги в коленях. Над коленкой моей с басовитым гудением вился шмель, потом понял свою ошибку и полетел к ромашке, стебелек ее согнулся под тяжестью мохнатого тела, шмель обиженно загудел и улетел совсем. Летний день был вокруг меня и во мне, летний, безумный, ясный день! Тянуло закрыть глаза, забыть обо всем и сидеть так вечность – в бездумной ясности летнего дня.