Текст книги "Планета-мечта"

Автор книги: Лилия Баимбетова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

47. Из сборника космофольклора под редакцией М. Каверина. Сектор первый, Земля. Семь принцев-воронов. (Братья Гримм).

Было у одного человека семеро сыновей и ни одной дочки, а ему очень хотелось ее иметь. Вот, наконец, жена подала ему добрую надежду, что будет у них дитя; и родилась у них девочка. Радость была большая; но дитя оказалось хилое и маленькое, так что пришлось его крестить раньше срока. Послал отец одного из мальчиков к роднику принести поскорее воды для крещения; шестеро остальных побежало вслед за ним – каждому из них хотелось первому набрать воды, – вот и упал кувшин в колодец. И они стояли и не знали, что им теперь делать, и никто не решался вернуться домой. Отец ждал их, ждал, а они все не возвращались, потерял он, наконец, терпенье и говорит:

– Пожалуй, гадкие мальчишки опять заигрались, а про дело забыли.

И он стал опасаться, что девочка помрет некрещеной, и с досады крикнул:

– А чтоб вас всех в воронов обратило!

Только вымолвил он эти слова, вдруг слышит над головой шум крыльев. Глянул он вверх, видит – кружат над ним семеро черных как смоль воронов. И не могли отец с матерью снять своего заклятья, и как они ни горевали об утрате своих семерых сыновей, но все же мало-помалу утешились, глядючи на свою любимую дочку. Она вскоре подросла, окрепла и с каждым днем становилась все красивей и красивей. Долгое время она не знала, что были у нее братья, – отец и мать избегали говорить ей об этом. Но вот однажды она случайно от людей услыхала, как те говорили, что девочка-де и вправду хороша, да виновата в несчастье своих семерых братьев. Услыхав об этом, она сильно запечалилась, подошла к отцу-матери и стала у них спрашивать, были ли у нее братья, и куда они пропали. И вот, – правды не скроешь, – им пришлось ей объяснить, что это случилось по воле свыше и рождение ее было лишь нечаянной тому причиной. Стала девочка каждый день себя попрекать и крепко призадумалась, как бы ей вызволить своих братьев. И не было ей покоя до той поры, пока не собралась она тайком в дальнюю путь-дорогу, чтоб отыскать своих братьев и освободить их во что бы то ни стало. Взяла она с собой в дорогу на память об отце-матери одно лишь колечко, хлебец – на случай, если проголодается, и скамеечку, чтобы можно было отдохнуть, если устанет. И пошла она далеко-далеко, на самый край света. Вот подошла она к солнцу, но было оно такое жаркое, такое страшное, и оно пожирало маленьких детей. Бросилась она поскорей от солнца к месяцу, но был он такой холодный, мрачный и злой, и как увидел он девочку, сказал ей:

– Чую, чую мясо человечье.

Она убежала от него и пришла к звездам. Они были ласковые и добрые, и сидела каждая из звезд на особой скамеечке. Поднялась утренняя звезда, дала ей костылек и сказала:

– Если не будет с тобой этого костылька – не разомкнуть тебе Стеклянной горы, где заточены твои братья.

Взяла девочка костылек, завернула его хорошенько в платочек и пошла. Шла она долго-долго, пока не пришла к Стеклянной горе. Ворота были закрыты; хотела она достать костылек, развернула платок, глядь – а он пустой, потеряла она подарок добрых звезд. Что тут делать? Ей так хотелось спасти своих братьев, а ключа от Стеклянной горы не оказалось. Взяла тогда добрая сестрица нож, отрезала себе мизинец, сунула его в ворота и легко их открыла. Входит она, а навстречу ей карлик, и говорит ей:

– Девочка, что ты здесь ищешь?

– Ищу я своих братьев, семерых воронов.

А карлик ей говорит:

– Воронов нету дома. Если хочешь их подождать, пока они вернутся, то входи.

Потом карлик принес воронам пищу на семи тарелочках; отведала сестрица из каждой тарелочки по крошке и выпила из каждого кубочка по глоточку, а в последний кубочек опустила колечко, взятое с собой в дорогу. Вдруг слышит в воздухе шум крыльев и свист. И говорит ей карлик:

– Это летят домой вороны.

Вот прилетели они, есть-пить захотели, стали искать свои тарелочки и кубочки. А ворон за вороном и говорит:

– Кто это ел из моей тарелочки? Кто пил из моего кубочка? Никак человечьи уста?

Допил седьмой ворон до дна свой кубок, тут и выкатилось колечко. Посмотрел он на него и узнал, что то колечко отца-матери, и говорит:

– Дай боже, чтобы наша сестрица тут оказалась, тогда мы будем расколдованы.

А девочка стояла тут же за дверью; она услыхала их желанье и вошла к ним, – и вот обернулись вороны опять в людей. И целовались они, миловались и весело вместе домой воротились.

48. Дневник-отчет К. Михайловой.

Алатороа, Торже, день пятьдесят первый.

Он пришел вчера вечером. Я не могу даже описать свое облегчение. Он здесь.

Я вчера под вечер села разбирать записи наших фольклористов, думала: хоть отвлекусь. Они давно просили меня, а у меня все руки не доходили. Это придумал Каверин, они хотят, чтобы я написала комментарии и предисловие. Как же, координатор второй категории.

На самом деле мне это даже доставило удовольствие. Я многое слышала в детстве, но многое не слышала, и читать было интересно. Я засиделась до поздней ночи, да и страшно мне было представить, что я могу лечь спать. Горела настольная лампа, в комнате было темно, и только неясный желтоватый круг света ложился на пол и стену. В дверь постучали, и я пошла открывать. Состояние у меня было какое-то сонное или скорее оглушенное, так бывает, когда долго плачешь, а потом наступает легкое отупение. Я думала, это Михаил Александрович, он собирался, кажется, зайти, да так и не зашел.

Я открыла дверь. Свет настольной лампы почти и не достигал порога. Он стоял в темноте, высокий, худой. Выражения его лица я не могла разобрать.

– Можно… мне войти?

Холодный ровный тон. Хоть он и запнулся, когда говорил это. Я отодвинулась от двери и сказала неуверенно:

– Заходи.

Словно снова повторялась наша первая встреча. Не самая первая, а в этот мой прилет сюда. Тогда я тоже с ума сходила от жалости и беспокойства, но стоило нам встретиться, и я не знала даже, что сказать ему, как с ним говорить.

Кэррон зашел. Я закрыла дверь и включила верхний свет. Кэррон вздрогнул, когда яркий дневной свет вспыхнул в комнате. Глаза он не закрыл, но пригнул голову, словно свет резал ему глаза. Выглядел он плохо. По-настоящему плохо. И дело было вовсе не в грязи и сбитых ногах. Я не знаю даже, как это объяснить. Вид у него был такой, словно ему все безразлично. Словно он уже умер. Как у древних греков – тень, вышедшая из Тартара.

– Выключи свет, – сказала он тихо и хрипло, и я выключила: в его голосе я ясно расслышала приказные нотки. Почему-то когда он рядом со мной, жалеть его становиться гораздо сложнее.

Мы остались в полумраке. Кэррон, похоже машинально, пригладил растрепанные волосы и снова опустил руки. Я не сводила с него глаз.

– Ты улетаешь? – спросил он.

– Да, – сказала я.

– Когда?

– Я еще не знаю.

– Ра, я, собственно… – он замолчал, подошел к столу, зачем-то потрогал разложенные на столе бумаги, – Можно, я посижу у тебя немного?

Он сказал не то, что собирался. У меня было такое чувство, словно что-то подламывается в нем и скоро обломиться. Как деревянную планку ломают – трещит, трещит, а потом переламывается. Я почти видела это в нем.

– Конечно, – сказала я.

– Я, понимаешь… – начал он и снова замолчал.

Молчал он долго. Казалось, он забыл о моем присутствии.

– Кэр.

– Что? – хрипло спросил он. Словно проснулся.

– Ты хотел что-то сказать?

Он повернулся ко мне, оперся на стол. У него дергалась щека. Правая. И это выглядело так страшно и жалко.

– Я…. Да, я… – и снова замолчал.

– Что-то случилось?

– Ничего…. Я… – он потер щеку, но тик от этого не прекратился, – Я мог убить тебя, – сказал он, – Я едва не убил тебя.

Я неловко пожала плечами. Кэррон смотрел на меня, и в его глазах отражался свет лампы.

– Ты из-за этого пришел?

– Я…. наверное…

В его глазах появилось что-то растерянное. Он опустил голову, исподлобья глянул на меня, отвел взгляд.

– Я… не хочу, чтобы ты… так меня вспоминала… понимаешь?

– Да, – сказала я.

– Я не хотел этого, деточка, – тихо сказал он. Щека у него все дергалась, и это нравилось мне все меньше и меньше, – Я пойду, наверное…. Ты прости меня….

– Останься, – сказала я.

Он выпрямился. Временами видно было, что он… не в себе, что ли. Он колебался, словно на качелях: в иные минуты взгляд его был почти разумен, а в иные…. Иногда мне казалось, что он вот-вот упадет: сейчас что-то надломиться в нем, и он упадет, потому что воля откажет ему. А вот когда я сказала ему это «останься», в нем возобладала гордость. Была же у него когда-то и гордость, и воля, и разум, какой не каждому дан. Я буквально видела, как он собирает воедино остатки своего рассудка, собирает себя в кулак. Только щека у него дергаться не перестала.

– Знаешь, что я ненавижу больше всего? – сказал он хрипло, – Когда меня жалеют.

– Я не думаю, что сейчас тебя многие жалеют, – сказала я тихо.

– Да, – сказал он и усмехнулся.

А я смотрела на него и видела: все, сил у него больше нет. Его гордости, его запала ненадолго хватило. Не физических, моральных у него не было сил. Никаких. Все, что было, уже почти иссякло. Во мне, внутри меня стоял горячий плотный ком. Если бы я могла, я бы расплакалась, но этот ком мне мешал, и плакать я не могла, могла только смотреть на него. Я потянулась, взяла его за руку. Он не пошевелился. Пальцы у него были холодные, вялые, мокрые. Казалось, он ничего не заметил.

– Кэр, хоть поспишь нормально, – сказала я, – Кровать одна, но я все равно не собиралась ложиться.

– Я могу на полу, – тихо сказал он.

– Дам я тебе на полу…. С ума, что ли, сошел.

– Я… грязный весь, деточка. Мне лучше на полу.

– Так вымойся, – буркнула я в сердцах.

Лицо его сделалось совсем растерянным. Мне стало неловко. Молча я взяла его за руку и отвела в ванную, пустила воду, тихо объяснила, что здесь к чему. Я видеть не могла его жалкое лицо! Ведь он почти полгода и вымыться не мог.

– Я найду тебе чистую одежду. Схожу в миссию, скоро приду, ладно. Ты сам справишься?

– Угу.

Он присел на край ванны. Я села рядом с ним. Рука Кэррона потянулась к моей, но в сантиметре замерла и сжалась в кулак. Я поймала его кулак обеими руками.

– Что ты?.. – сказала я.

– Детка… ты прости меня, ладно?

– За что?

Он только посмотрел на меня. Потом вдруг нагнулся и уткнулся лбом в мои руки. Рука у него была холодная, а лоб горячий-горячий. Я подумала немного, разняла руки и обняла его. Голова Кэррона уперлась в мой живот. Я погладила его спину.

Мы посидели так немного, потом Кэррон высвободился. Щека у него снова задергалась.

– Извини, – сказал он тихо, – Устал я, понимаешь, так устал.

– Я скоро вернусь. Ты справишься сам?

Он кивнул. Я видела: он понемногу приходит в себя. У меня слезы на глаза наворачивались.

– Ты только не засни в ванне, – сказала я, – А то согреешься и уснешь.

Он улыбнулся. Слабенькая это была улыбка, но она все же была. Я погладила его руку, поднялась и ушла.

Я вернулась минут двадцать. Войдя в дом, я прислушалась: всюду было тихо, не слышно было ни шума, ни плеска воды. Я постучала в дверь ванной, но никто не откликнулся. Тогда я вошла.

Его одежда валялась на полу. Свет здесь был такой яркий, словно в операционной. Я побоялась, что он действительно заснет, но он сидел в воде, обхватив колени руками и опустив голову. Мне показалось: он плачет. Плечи его подрагивали. На спине, через позвоночник тянулись несколько извилистых белесых шрамов. Я осторожно закрыла дверь. Кэррон не шевелился, похоже, он не слышал, как я вошла.

– Кэр, – сказала я тихо, – Кэр, что ты? Ты плачешь?

Он поднял голову. Я так и не поняла, плакал он или нет. Лицо у него было мокрое, но кто знает. Он ничего не сказал, просто смотрел на меня и молчал. Взгляд у него был потухший.

– Извини, – сказала я, вдруг опомнившись, – Мне выйти?

Он покачал головой.

Я села на пол рядом с ванной и облокотилась на бортик ванны, подперев щеку рукой. Я сидела и смотрела на него. Он и раньше был не красавец, а теперь уж слишком похудел. Мокрые волосы были убраны назад. Глаза у него были какие-то сонно-равнодушные. "Как бы и правда не заснул", – подумала я.

– Где ты был все это время?..

– В Альвердене… последние три дня…

– В Альвердене? – спросила я живо, все время помня о своей находке.

Кэррон помолчал, искоса поглядывая на меня черным глазом. В тот момент я подумала, что никогда толком не видела его в птичьем обличье. Только мельком. Но было в нем что-то от птицы. Этот острый профиль и манера смотреть одним глазом…

– Не в нем самом… – сказал он, наконец, – У Иахэлиэлэ…

– У лииена? – сказала я неуверенно: я не знаю, как его зовут, эти сумасшедшие лииенские имена сам черт не запомнит. И то, что назвал Кэр, было, наверняка, сокращением.

Он кивнул.

– Я знаю, что ты говорила с ним, – сказал Кэррон, – Знаю, он тебе рассказал…. Детка, я…. Ты прости меня за это…

– Кэр! – сказала я. Он так много извинялся последнее время, просто слушать я уже это не могла.

– Я ошибался тогда, – продолжал он, не услышав моего возгласа, – Может, я и умею только, что ошибаться.

– О чем ты? О том, что сейчас?

Кэррон кивнул, не сводя с меня глаз.

– Комплекс неудачника, – бездумно сказала я, – На тебя это не похоже.

– Много ты знаешь, Ра, что похоже на меня, что нет…

– Знаю, – сказала я, улыбаясь.

Глаза у него повеселели, и на душе у меня стало легче. Спокойнее. Слава богу, что он здесь. Слава всем богам, какие ни есть.

– Я думал, ты… разозлишься.

– Кэр!

– Ты не злишься?

– Я люблю тебя, Кэр, очень люблю.

– Я тоже люблю тебя, милая.

– Я знаю, – сказала я поднимаясь. Теперь уж я не боялась оставить его одного, – Ты только не усни, ладно?

Пока он мылся, я застелила кровать и перенесла бумаги на кухню. Кэррон вышел минут через пятнадцать. Заснул он сразу.

Я всю ночь просидела на кухне, разбирая бумаги. Под утро я вошла в комнату и остановилась посредине. Это про детей обычно говорят, что, спящие, они выглядят как ангелы. Именно это я подумала, когда смотрела на него, на сбившееся одеяло, смуглое худое плечо и разметавшиеся по подушке черные пряди. Лицо у него было безмятежное. Худое, жалкое, смуглое и такое спокойное лицо.

Он похож был на ангела. На измученного, оголодавшего, но все еще крылатого ангела. Я смотрела на него, и мне хотелось плакать. Становилось светлее. Неяркие еще солнечные лучи косо ложились на подушку и на его лицо, высвечивая каждую морщинку, а было их уже немало. Возле глаз, на лбу поперечная, глубокая, жесткие складки у рта. Уж очень похудел.

А я стояла и думала: где он был? Последние три дня – в Альвердене. А остальное время? Почему он сказал только про Альверден? И еще я думала о том, что, когда я улечу, он останется совсем один. И я страшусь этого. Ведь он и так убивает себя своими магическими выходками. У него явное тяготение к самоубийству, хотя, может быть, и неосознанное. Я… честно говоря, я не представляю, чтобы он осознанно пошел бы на это. Но он убивает себя, убивает. О Дорне ничего такого ведь не известно, напротив, он Марию заставил использовать Жезл. А Кэр сжигает себя. Дорн же не отдал ни одного дня из оставшихся ему, чтобы защитить свой народ, хоть дни эти были несчастливыми и тягостными.

Вот так я стояла и смотрела на него, а солнце набирало силу, ярчело, играло в комнате. За окном расчирикались птицы. Кэр, и правда, очень исхудал, и при его смуглой коже напрашивалось одно только сравнение – словно жестокое пламя опалило его. И вдруг я подумала: а ведь у меня нет больше родни. Мои родители мертвы. У меня есть только Тэй. И Кэррон. Надо же. Я ведь и не задумывалась над этим, но в детстве я Тэя считала братом на полном серьезе, да и сейчас…. И Кэр….

А потом в дверь постучали. Кэр поднял растрепанную голову с подушки и сонно посмотрел на меня. Я улыбнулась ему, пожала плечами и пошла открывать, недоумевая. Было еще совсем рано, и кого там принесло, я не могла понять.

Ни коридора, ни чего-нибудь такого у меня нет, дверь открывается сразу в жилую комнату. Кэррон сел, свесив с кровати босые ноги, натянул на плечи одеяло. Я еще посмотрела на него, повернулась, отперла дверь. Распахнула ее. И испугалась. На пороге стоял Торион.

Я действительно испугалась. Меня как окатило холодной водой. Если бы они сцепились…. Я смотрела на Ториона снизу вверх, и глаза у меня, наверное, были как у собаки перед живодером – и страх, и злоба. Если бы он сделал хоть шаг, я сама ударила бы его.

Сейчас я думаю, все-таки он очень красив. Тогда, в детстве, я слышала разговоры о его красоте, но видела только, как застывает лицо Элизы при его приближении. Как он мог быть красив для меня, когда мое сердце было отдано его жене, которой он причинял столько горя? А теперь я думаю: ведь правда. Он красив. Строгая это красота, холодная, словно изо льда высеченная. И он был совершенно такой, как раньше. Словно все было в порядке, словно Серые горы высились во славе своей. Свободные черные одежды, черный плащ, сколотый на плече серебряной брошью. Он смотрел на меня всего миг. Перевел взгляд в глубь комнаты. И лицо его застыло, окаменело.

И вдруг Кэррон засмеялся. Торион вздрогнул, лицо его изменилось, рот странно скривился. И только тогда я заметила, что в его коротких черных волосах уже изрядная доля седины. Ну, да, ведь ему за семьсот, ближе уже к восьмистам, он старше Кэррона на триста с лишним лет. Может, ему и рано еще седеть, Дрого уже за тысячу, и не одного седого волоса. Но и люди ведь седеют по-разному, а Ториона мальчиком никто не назовет.

– Что же ты? Заходи! – сказал Кэррон сквозь смех.

Торион потерянно посмотрел на меня. «Извините», – сказала я одними губами, мне казалось, что я должна извиниться перед ним. Что бы он ни сделал, увидеть здесь Кэррона ему было больно, это видно было.

– Заходи, Торри, дружище!

Торион стремительно развернулся и сбежал с крыльца. Смех Кэррона тут же оборвался. Я медленно закрыла дверь и обернулась. В лице Кэррона не было ни тени веселья, усталое оно было и расстроенное.

– Извини, – сказал он негромко, – я не сдержался.

– А он поседел.

– Ему это нелегко все далось, – тихо сказал Кэррон, – Что ты так смотришь на меня? Он был в своем праве, когда изгонял меня, он думал об Алатороа.

– А о тебе он не мог подумать? – крикнула я, – Ох, извини.

Кэррон нагнулся за рубашкой, лежавшей на полу, и сказал:

– А ты замечаешь, что мы постоянно извиняемся?…

– Кэр…

– Тебе не кажется, Ра, что это глупо?

– Ну, может, – сказала я.

– Я ни в чем не виню Ториона, если тебя это интересует.

– Ты назвал его Торри.

Кэррон засмеялся довольно нервно. Уже одетый, он сидел на кровати и пытался пятерней расчесать спутанные волосы.

– В ванной есть расческа, – сказала я.

– Он ненавидит, когда его зовут Торри.

– Этакая мелкая месть, – сказала я, – Ты как ребенок, Кэр.

– Тебя устроило бы, если бы я вцепился ему в глотку?

– А ты смог бы? – сказала я серьезно.

Кэррон покачал головой. Я подошла и села на кровать рядом с ним. Кэр взял меня за руку, погладил мои пальцы.

– Знаешь, деточка, я не знаю, что бы я без тебя делал, – он усмехнулся, – Если бы ты между нами не стояла, я бы точно на него бросился. А этого не стоило делать, это не его вина, понимаешь? Но я… как бы это сказать… раздумал умирать.

Я искоса посмотрела на него. Кэр заметил, улыбнулся мне мягкой своей улыбкой.

– Я боюсь, – тихо сказал он, – Нет, не то чтобы я не верил ему, деточка, но я не хочу… оставлять Алатороа с ним… Торион будет неплохим Царем, но он… не маг.

Я кивнула. В сущности, это был просто снобизм того особого рода, который присущ всем талантливым людям, привыкшим нести большую ответственность: им все кажется, что остальные сделают хуже, и они никому не могут доверить сделать что-то за них.

– Знаешь, Кэр, – сказала я невпопад, – А я ведь тоже была в Альвердене. Но раньше, чем ты. А где ты был до того?

– Меня не было на планете, – сказал он.

– И где ты был?

– Неважно.

Мы помолчали немного.

– И что в Альвердене?

– Что?

– Ты говорила про Альверден.

– А, – сказала я, – Я нашла там кое-что, что тебе нужно увидеть. Но сначала я… послушай, ладно? – я повернулась к нему, – Улетай, Кэр. Пожалуйста, полетим со мной, ведь ты умрешь здесь. Кэр, прошу тебя!

Он засмеялся. Смех этот был довольно странный. У него иногда прорывается это – что-то странное в смехе или улыбке, что-то злобное, и это пугает меня. Как только раздался его смех, речь моя прервалась, и я только смотрела на него растерянными глазами.

– Тебе легко будет улететь отсюда? – сказал Кэррон, отсмеявшись и внезапно став серьезным, – Я не могу. Я люблю ее. Я… слышу ее. Каждую травнику, каждый камень. Иные деревья я помню от семени, упавшего в землю. Что ты, как я… я не могу ее оставить. Ведь и ты… – он осекся.

– Да, – сказала я тихо.

Я отняла у него свою руку, встала и отошла к столу. Записи служительницы Света лежали под тетрадями Михаила Александровича.

– Вот, – сказала я, возвращаясь к кровати. Отыскала нужную страницу, протянула книгу Кэррону.

– Что это?

– Посмотри, – сказала я, – Там немного.

Читал он долго. Потом долго просто сидел и бездумно водил пальцем по строкам, согнувшись над рукописью. Волосы свесились ему на лицо. Я сидела за столом и ничем не занималась, просто смотрела на Кэррона.

– Кэр, – позвала я.

Он вздрогнул и захлопнул книгу.

– Кто знает об этом?

– Никто, – сказала я, – Только ты. Я думала, будет лучше, если ты узнаешь первым.

Кэррон убрал волосы с лица.

– Я хочу, чтобы это увидел Торион, – сказал он, – Но не раньше, чем… ну, пусть сначала твою находку задокументируют.

– Думаешь, он может уничтожить ее?

– Да, – сказал он, – Так и будет…. А эта книга так и лежала в Альвердене? В библиотеке?

– Я подумала, наверное, никто на эти записки не обращал внимания. Подумаешь, Дарсинг какой-то. Я, кстати говоря, не нашла его на карте, а на Поозерье карты у нас хорошие.

– А его и нет. Там была деревня, это на Дар-элле, в верховьях. Оттуда была моя мать, из этой деревни.

– Да что ты?

Я растерялась немного. При всем моем воображении я не могла представить себе Кэррона маленьким. А уж тем более женщину, которая его родила.

– Эта деревня еще до моего рождения сгорела. Лесные пожары, тогда все верховья Дар-элле выгорели.

В моей голове происходили некие арифметические расчеты, потом до меня дошло.

– Твою мать забрали маленькой?

– Ну, не такой, как я хотел тебя, – он сказал и смутился, даже покраснел, чего уж я совсем не ожидала, – Лет тринадцати. Но я не был старшим сыном.

– И сколько вас было? Детей, я имею в виду?

– Четверо.

Я немного удивилась. Мне казалось, что у них бывает один, очень редко два ребенка. Вообще-то, если это помножить на их манеру жениться один раз, да еще на женщинах, которые живут в десять раз меньше, чем мужья, то получается такая демографическая картина, что волосы дыбом встают.

Мы поболтали еще немного, потом я собралась к Михаилу Александровичу с записями дарсингской священнослужительницы.

– Кэр, ты не уйдешь еще?

Он пригладил волосы, улыбнулся.

– Нет, детка, не надейся.

Я засмеялась.

– Я, может, задержусь, но ты, по крайней мере, дождись меня, ладно?

Он кивнул, встал, подошел к столу.

– Чем ты занимаешься? – спросил он, раскрыв наугад одну из тетрадей.

– Это не мое. Мне просто дали почитать.

– Ничего, если я посмотрю? Там нет ничего секретного?

– Нет, – я засмеялась, – Но там все на галактисе…. Так ты не уйдешь?

– Нет. Если ты позволишь, я у тебя побуду до ночи.

– Я скоро вернусь, – сказала я, но задержалась я надолго.

Михаил Александрович обрадовался моему визиту, а находка моя его поразила. Он тоже долго читал, потом перелистал книгу, оглядел переплет. Я присела на край стола и сказала:

– Нужно сделать виртуальные копии. И, Михаил Александрович, кроме здешнего архива отправьте еще в Центральный информаторий, ладно?

– Боитесь, что запись могут уничтожить?

– Да, – сказала я.

Михаил Александрович подпер щеку рукой и сказал:

– Пожалуй. Все остальное ведь наверняка было уничтожено. Политика…. Где теперь Царь-ворон?

– Который? – мрачно спросила я.

– Мм… бывший.

– В моем доме, – сказала я.

– Он видел это?

– Да, видел.

– И что?

– Он хочет, чтобы я показала Ториону. Но сначала сделайте копии. А то Торион большой и сильный, знаете, разозлиться и просто порвет. Не драться же с ним. Он в своем праве, да он и сильнее меня. Пришлось бы его убивать еще.

– А ведь вы сказали интересную вещь, Кристина. Он в своем праве. Может быть, копирование этой записи не совсем… мм, законно?

– Ну, да, – сказала я, – Они имеют право, конечно, уничтожать все сведения о нем. Ладно, я сама сделаю копии. И сама разошлю, а то вы невесть до чего так додумаетесь.

– В сущности, вы не правы, Кристина. Это их жизнь, их планета, и решать должен Царь-ворон.

– Который? – сказала я зло.

– Кристина!

– А я не признаю этого… за Царя. Если он носит Жезл, это еще ничего не значит.

– А что, по вашему, значит?

– Его должен был избрать Совет, – быстро и зло заговорила я, – Не думаю, что Совет успел это сделать. Из выживших нет ни одного члена Совета, так что он самозванец.

– Но если они все погибли? Что же теперь…

– А по наследству? – сказала я, – Вороны не часто используют наследный принцип, но когда нет четко определенной кандидатуры, или Совет не может договориться…. У Кэррона нет наследников, значит, власть переходит к потомкам Седовласого, а это Дрого.

– А Дрого – потомок Седовласого?

– Да.

– Вы-то откуда знаете, Кристина?

– Он носит серебряную флейту на цепочке. Знак рода. И потом, о нем говорят… говорили в Альвердене. Знаменитый род, почти такой же, как род Корда.

– А у Корда были потомки? – я кивнула, – А Кэррон не…

– Нет, – сказала я, – Это Торион, только он не прямой потомок.

– Торион? Ну, надо же…. А мне казалось, он абсолютно антимагичен.

– Да, – сказала я.

Копию записей Ары Синг я действительно послала в центральный информаторий. Разместила еще в здешнем архиве и в информатории на Веге. Я хочу посмотреть в глаза Ториону, когда он прочтет это, когда он прочтет имя того, то был предшественником Кэррона.

Когда я вернулась, Кэр читал записи Каверина. Я, честно говоря, не думала, что он вообще читает на галактисе. Говорить-то говорит, галактис схож с сорти, но письменность не имеет ничего общего. Оказалось, что читает.

49. Из записей М. А. Каверина.

Очень давно, еще в детстве мне случилось услышать одну сказку, которую я теперь попробую воспроизвести. Сказка была, кажется, французская; сейчас, когда я вспомнил о ней, я попытался быстренько поискать в центральном информатории, но, конечно же, ничего не нашел. Сказки, как и другие короткие произведения, рассказы и стихи, имеют обыкновение пропадать и появляться, целенаправленно найти их совершенно невозможно. Сказки к тому же часто меняют названия и форму, смотря кем и когда они были записаны или обработаны. Та сказка из моего детства называлась "Синяя трава", кажется, но, как я уже говорил, название сказки не есть величина постоянная.

Боюсь, точно воспроизвести ее содержание я не смогу. Я вспомнил ее из-за сходства с событиями, происходящими здесь, но история Кристины и Кэррона, история Марии и Дорна – эти истории могут помешать моей памяти, они уже наложились на мои воспоминания. Итак, прежде всего отделим от общего повествования факты непреложные: в истории фигурировал Царь воронов, прикованный к некой скале, его жена, которая хотела освободить его, и синяя трава, которая якобы могла разбить его оковы. Это в сказке действительно присутствовало. Большую часть повествования занимали странствия жены, которая встречала по дороге множество различной синей травы, и ни одна не желала помочь ей. Здесь мы наблюдаем типичный прием повторения, часто используемый в сказках. Однако больше меня интересует начало сказки, где идет речь о том, как Царь воронов похитил девушку. Я не уверен насчет похищения, возможно, моя память играет со мной шутки, однако же ясно помню, что в повествовании присутствовал момент ее нелюбви к мужу. Однако же она пришла к нему, когда он оказался – не помню, из-за чего – прикован к скале, а после отправилась искать синюю траву. Как жаль, что я не могу отыскать эту сказку! Я помню, еще в детстве она зацепила меня, что-то необычное в ней было.

Конечно, если судить по моему неуверенному описанию, сходство кажется скорее надуманным. Единственное – Царь воронов. С другой стороны, насколько я могу вспомнить, вороны вообще не часто фигурируют в сказках, если не считать индейских сказок, где фигурирует фигура Ворона в его животном обличье. Из человеческих образов я вспоминаю только Кромахи – повелителя ворон из одной ирландской сказки, да этого вот Царя воронов из "Синей травы".

Да, сходство зыбко и почти незаметно. Но меня не оставляет странная, быть может, но вовсе не фантастическая мысль. Мысль эта не фантастична, о, нет, ибо мир наш вовсе не так безусловен, как кажется людям. Эта мысль все вериться у меня в голове, мне все кажется, что это сходство трех этих историй – сказки моего детства, "Истории Марии из Серых гор" и происходящих теперь событий – что это сходство доказывает одно: все три истории являются выдумками. Просто по пути от Земли до Алатороа старая французская сказка претерпела немалые изменения. И кто знает, сколько еще подобных историй развернулось на планетах между Землей и Алатороа, между Первым и Восьмым галактическими секторами? Кто знает…

Это похоже на высказывание сумасшедшего, не так ли? Но чутьем человека, многие десятки лет занимавшегося мифологией, я чувствую, что сходство это не случайно. Я не привык спускать любое сходство, привык искать точки соприкосновения. И меня настораживают эти две истории, произошедшие на Алатороа. Два Царя, изгнанные своим народом по одной и той же причине. Две женщины, носящие одинаковые имена (Кристину здесь называют Ра; Марию, жену Дорна, тоже, несомненно, звали Ра, это обычное сокращение женских имен, в которых присутствует звук "р"). Не слишком ли это? Дорн, скованный цепью и похороненный в расщелине меж скал. Нелюбовь Марии. И не думаю, что у другой, нынешней пары есть хоть что-то похожее на любовь. Что связывает их? Что связывает все три пары? Страдание и жалость. Потребность в помощи и стремление помочь.

Я знавал людей, которые не уставали повторять, что мир – это текст. Мне всегда казалось, что это слишком примитивное утверждение. Но, сам не давно уже не различающий, где вымысел, где реальность, я все чаще замечаю, что и другие люди живут в паутине иллюзий и химер, застилающих им подлинную жизнь. И теперь все чаще я думаю о том, что мир – это сочетание множества иллюзий. Все это, конечно, открыто философами задолго до меня, но подлинное значение имеют лишь открытия, которые совершаешь ты сам. Каждый человек заново выводит для себя законы, которые открывали еще древние греки. Так уж повелось, что никакие книги не дадут тебе понимание, все сам, только сам. Мир – это паутина иллюзий, и в этом иллюзорном мире моя мысль о воображаемой природе всех трех историй вовсе не кажется сумасшедшей. Я знаю только, что Кристина Михайлова реальная женщина, а вовсе не плод чьего-то воображения. Я слышал о ней на Коркусанте, говорят, она мастер палочного боя. Что ж, увидев ее, я и не подумал усомниться, такие женщины созданы не для дома и ласковой любви; не у всякого координатора увидишь такой взгляд. В этом взгляде – готовность на убийство, всегда, каждый миг: словно змея, расслабленная, сонная, в мгновение, как пружина, распрямляет свои кольца и вцепляется в агрессора, и тот моментально оборачивается жертвой. Кристина – живой человек. Не чуждый химер, но живой и реальный. Об остальных участниках моего рассуждения я этого утверждать не могу. Мария и Дорн – прежде всего литературные персонажи, и нет никаких доказательств их существования. Записи Ары Синг ничего не значат, написанное слово – не есть доказательство, записи эти могут быть простой подделкой, мистификацией, которую от скуки затеяла деревенская священнослужительница. Что до Кэррона…. Да, я видел его, говорил с ним. Но чем дольше я нахожусь на этой планете, тем более верю в то, что сама она нереальна, что она всего лишь сон, бесконечно снящийся кому-то. И Кэррон, вобравший в себя весь страх, всю боль этого сна; черный провал пещеры на цветущем склоне. Кэррон, по прихоти сновидца повторяющий судьбу Дорна, который, в свою очередь, повторяет судьбу некого Царя воронов, прикованного к скале и порожденного чьим-то уж совсем неведомым воображением.