Текст книги "Планета-мечта"

Автор книги: Лилия Баимбетова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

День моего отлета все ближе, он приближается так неотвратимо, словно день казни. Я не могу улететь отсюда, боже мой, не могу! Как я буду жить, зная, что никогда больше этого не увижу? Не увижу Иллирийских лесов, не увижу, как кудрявые верхушки деревьев рисуются на фоне рассветного неба…. Так никогда и не увижу Проклятых поселений, а они тянут меня с магической страстностью, они сняться мне – небольшие дома среди заросших огородов, среди невысоких яблонь и вишен, не превосходящих ростом кусты калины, растущие тут же. Не увижу больше Дэ. Я не хочу жить без всего этого. Я не хочу, я не смогу так жить.

Которое утро так – сначала прохладно и сумрачно, а к полудню разыгрывается вдруг жара и какая! Так душно и жарко становится, что не знаешь уж и куда деваться. День моей казни все ближе. Я жду его. А перед моими глазами стоят не Дэ, не Торовы Топи, мне все видятся кирпичные и бревенчатые дома на высоких фундаментах, смешные садики-огородики, трава на дорожках, а вокруг, словно стража, Иллирийские леса. Чудятся мне Проклятые земли. До чего странно. Жаль, что я так и не собралась побывать там.

Мне постоянно сниться, что я там живу. Что я просыпаюсь поутру в Проклятых поселениях, а улица пуста и тиха, оттого что жители там встают поздно. Я просыпаюсь, а от дома моего до леса – два участка и дорога. И деревья наполняют все окна.

…С утра я говорила с Михаилом Александровичем. Зашла к нему в миссию, он завел себе там на первом этаже рабочий кабинет, и сидит там день-деньской, закопавшись в бумаги, похожий на университетской профессора. Издатели торопят его, и он весь в работе.

Кабинет у него большой, целый кабинетище, и в довольно – мм – веганском, что ли, стиле. Металлизированные серые стены, минимум мебели, все строго функционально, без украшений и прочих глупостей. Такой стиль в обстановке – отдохновение для глаз, ничто не отвлекает, ничто не тревожит. Странный стиль для места, где живут и работают исследователи, обычно они ценят уют – в отличие от нормальных, например, веганцев, бизнесменов, кулинаров и прочих людей мирных и спокойных профессий.

Я постучала, не дожидаясь ответа, вошла. Каверин заулыбался, подняв голову.

– Как ваши дела? – спросил он.

Я улыбнулась в ответ – не знаю только, была ли достаточно веселой моя улыбка.

– Если катер не смогут починить, я не улечу. Я уж подумываю, не доломать ли мне его.

– Не хотите улетать?

– Не хочу, – сказала я, присаживаясь на край стола.

Михаила Александровича это не шокировало, он и сам на столах любил посидеть. Не знаю, почему, но мне всегда казалось, что на столе сидеть удобнее, чем на стуле, – выше, все видно. Михаил Александрович отодвинул от себя толстую тетрадь, положил ручку и, подперев щеку рукой, стал смотреть на меня. Он был в очках и оттого казался похожим на ученого кота, того самого, что ходит по цепи кругом, цепей, правда, здесь не наблюдалось. Интересно, как в некоторых людях заметно это сходство. Я, например, птичка, пусть подчас очень злая птичка, но кошкой меня никому не придет в голову назвать. А вот Михаил Александрович – кот, но не дикий, не хищный, а раскормленный, домашний, умный и хитрый, но ум свой и хитрость свою прячущий под пушистой шерстью. Я смотрела на него, а он смотрел на меня, потом снял очки, потер нос и сказал:

– Знаете, интересное я кое-что вспомнил. Вы-то латынь, наверное, не учили.

– Нет, – сказала я.

– А я тут вспомнил. Знаете, как в Риме называлось изгнание? Aqua et igni interdictus. Запрещение пользоваться водой и огнем.

Я вздрогнула.

– Вот так-то, – сказала Каверин невесело.

– Здесь не Рим, – сказала я.

– Н-да.

– Как у вас работа?

– Отлично, – сказал он, – Отлично, Кристина, спасибо, что спросили, – усмехнулся, – Издатель мой съест меня живьем. Я не успеваю, хоть Эмми мне помогает изо всех сил, уж она такая. Кстати, она ненавидит, когда ее зовут Эмми.

– Не буду, – сказала я.

– А вы, Кристина, не поможете старику? Что скажете, бедная странница? Вы знаете, у меня ужасная болезнь, чем больше у меня работы, тем больше разбредаются мои мысли.

– Как вы меня назвали? – сказала я, улыбаясь.

За окном светило солнышко. Штор здесь не было, и серь стен мешалась с солнечным светом. Если бы не Михаил Александрович, можно было представить, что ты на Веге, лишь там можно поймать это сочетание – солнечный свет, отраженный от серого. Прозрачное, безжизненное, ничем не напоминающее зеленые планеты сочетание. Есть картина такая, называется "мир – не-мир", трехмерная обычная картина, на ней серое солнце светит над золотистым миром, и серые лучи теряются в золотистой дымке. Это вовсе не шедевр, и я даже не знаю, кто ее автор, но я, когда еще училась в университете, часами могла стоять перед ней, и мне казалось, что я проваливаюсь в эту смесь золота с серым. Мне кажется, в этом вся Вега, в этих двух цветах, смешанных неуловимо тонко, моя Вега. Ведь я выросла там, и я люблю эту планету, так отстранено, как можно любить лишь планету, на которой ты не родился. Родную планету любят совсем иначе, как я люблю Алатороа, например. А Вега, Вега всегда восхищала мое эстетическое чувство, серо-золотая, неуловимая, рационально-точная Вега. И в этой комнате я увидела, почуяла веганский дух, веганский свет.

А Михаил Александрович улыбался.

– Бедная странница? – сказал он, – Разве вы не читали этот роман? "Бедный странник"?

– Нет, – сказала я.

– Это история одной организации, похожей на вашу…

– На какую – нашу? – сказала я резко.

Михаил Александрович усмехнулся.

– На координаторов, не на Ассоциацию. Неужели вы не читали, столько шума было по поводу этого романа, неужели не читали? – я не ответила, – Там эта организация, называлась она Служба Мира, выполняла вроде как полицейские функции и спасательные. Работали они в Ближнем Космосе, не так, как вы, но все равно чем-то похоже. И их тоже не любили, а проще сказать ненавидели, и сотрудники этой Службы Мира часто сходили с ума и начинали убивать. Вот там описана история одного парня, который так свихнулся и начал убивать людей, причастных к гибели одной планеты. Эти люди состояли в какой-то комиссии и что-то там проморгали, и из-за этого погибло население целой планеты.

– И чем это на нас похоже?

– Не знаю, но похоже.

– Михаил Александрович, вы можете себе представить сумасшедшего координатора? – сказала я, – Вы вообще, представляете себе, что может натворить сумасшедший координатор? Не слегка свихнувшийся, а по-настоящему? Да это же катастрофа галактического масштаба, придется эвакуировать все планеты на расстоянии светового года…

– Все шутите, – сказал Каверин.

– Я не шучу.

– Ну, так что, вы мне поможете?

– Нет, – сказала я, – Вы извините. Я пойду, Михаил Александрович. Я еще хочу кое-куда слетать. На прощание.

– В Торовы Топи?

– Нет, я… в Поля Времени.

Михаил Александрович надел очки и посмотрел на меня.

– Вы с ума сошли, Кристина! Ведь там люди пропадают, там две экспедиции пропало.

– Нашли куда посылать экспедиции, – пробормотала я, – Ну, ладно, я пойду. Я вечером еще забегу, хорошо?

Я спрыгнула со стола и подошла к двери, оглянулась.

– Конечно. Заходите, Кристина.

Я попрощалась и ушла. А потом я села в глайдер и полетела. На север.

Я давно уже хотела побывать там, но все… не решалась, что ли, вспоминала о том, что там было в прошлый раз. Но раз уж я улетаю, то не могу же я улететь, не побывав там. Это страшное место, некоторые так за всю жизнь там так и не побывали, но кто побывал однажды, тот возвращается снова и снова. Потому что это место не страшное и не прекрасное, оно просто есть и все. Оно настоящее. И оно может ответить, если его спросишь.

Смешно все как-то сошлось в моей жизни. Я могу восхищаться Вегой, самой урбанизированной планетой в обитаемом космосе, я могу любить Вегу, я могу быть координатором, самым рациональным существом во вселенной, но сердце мое замирает стоит мне встретиться с чудесами. Сердце мое замирает, стоит мне лишь вспомнить о Полях Времени. Сердце мое….

Я пролетела над Поозерьем и взяла к западу. Серые горы я видеть не хотела. Летела я долго, почти три часа, потом, когда увидела Блуждающий лес, приземлилась. Когда я была в Полях Времени в прошлый раз, Блуждающий лес был в Поозерье, на берегу Крапивного озера. Теперь он километров на сто севернее, так что он и впрямь блуждает, хотя не все в это верят.

На опушке леса цвела калина, хотя давно уже перевалило за середину лета. Я вылезла из глайдера и по пояс утонула в траве.

Поля Времени начинались севернее Блуждающего леса, но лететь дальше я не решилась. Не знаю, пытался ли вообще кто-то летать над Полями Времени. Единственное, чему я точно научилась на Алатороа, так это тому, что с чудесами нужно быть осторожным. Если они есть, они смертельно опасны, как ядовитые змеи, и так же прекрасны: нечеловеческой, внеморальной, неукротимой красотой.

Цвел лабазник. Медвяный запах висел в воздухе. Только что, видимо, прошел дождь, трава была мокрая и липла к моим брюкам. В воздухе висела влажность. Стояла невероятная тишина, ни одна птица не чирикнула в лесу, ветра не было, и вокруг было так тихо, что я слышала свое глупое маленькое сердце. Оно билось, как у зайца, – от волнения. Это было чистое волнение, но в нем, как в меде, была легкая горечь: я еще не знала, хочу ли я на самом деле попасть в Поля Времени. Все же я сохранила не самые приятные воспоминания об этом месте.

Впрочем, необычное приятным не бывает. Приятное – это, что дает уют, а значит – привычное. Но меня тянуло туда, как магнитом. Я шла с затаенным волнением – сквозь мокрые травы. А потом я увидела Стены тумана.

Впереди, в метрах пятидесяти от меня, вдруг возникала сплошная серо-белая стена, перечеркнувшая мир. Перед ней была зеленая трава, и лабазник, мокрый и пряный, за ней не было ничего. Трава и небо кончались подле этой стены. Серо-белая поверхность не была сплошной, они клубилась, словно туча, переливалась всей массой. Так выглядят облака, если смотреть с вершины горы, так выглядит туман над озерами ранним утром, только это был неестественно плотный, непроглядный туман.

Шаг мой замедлился, я брела по траве, почти не глядя вперед. Вот я дошла и остановилась на миг, замерла и только потом шагнула. Словно прыгнула с мостков в глубокий омут. Весь мир от меня словно отрезали, и особенно это было заметно на слух. Там, за стеной, еще были какие-то звуки, шелест травы, липнущей к моим ногам, редкое жужжание всякой насекомой мелочи. Здесь же не было слышно ничего. Уши будто заткнули ватой. Меня обступил туман, плотный, холодный, мокрый. По телу поползли мурашки, я мгновенно озябла.

Я прошла несколько шагов и остановилась. Теперь я даже не смогла бы определить, откуда я пришла, вокруг был только туман. Я ждала. Я не чувствовала нетерпения, в таких местах нетерпения не испытываешь, это не очередь в кино. Сердце мое колотилось, а в животе был кусок льда. Я просто стояла, тихая, покорная, опустив руки, и ждала. Я знала, скоро все случиться. И вот она возникла передо мной в тумане – красноватая мерцающая тропа. И я пошла туда, куда меня приглашали.

Туман двигался, в нем были какие-то течения; он проплывал мимо меня серыми клочьями. Но даже в просветах ничего не было видно, словно здесь ничего и не было – только серь, и тишь, и мокрый холод. И красные мерцающие сполохи у меня под ногами. Тропа то появлялась, то погасала, каждый раз я ждала, не зная, возникнет ли она вновь или я уже пришла, куда мне надо было. В конце концов тропа исчезла совсем, и я осталась одна. Ничего не происходило. Я не помнила, так ли было в прошлый раз, но мне и не нужны были видения, честное словно. Мне вполне хватало тумана и этого чувства, что появляется, стоит ступить за Стены тумана, – чувства, что ты уже вне мира, в некой иной реальности. Как говорил Рездиг Этре: "там повсюду магия, она разлита там, как туман в долине Флоссы, зажатой горами". Мне хватило бы и этой «разлитой» магии, ибо я ощущала ее всем телом, всей душой.

А потом сбоку от меня в тумане возникло видение. Оно разгоралось постепенно, становилось все ярче, а я стояла и ждала, когда оно наберет полную силу. Передо мной словно проявлялась фотография, только живая, объемная: заснеженная тропа на дне ущелья, метель, беснующаяся между скалистыми стенами. На какой-то миг мне показалось, что это Кэррон сидит там, безжизненно привалившись к камню, и, обмерев, я бросилась к нему. Но через несколько шагов я наткнулась на невидимую преграду.

Это было так реально и так близко, но я не могла пройти эти три метра, что нас разделяли, меня не пускали дальше. А прямо передо мной бушевала вьюга, и среди камней он сидел, и снег оседал на его волосах, свисавших обледеневшими сосульками. Снег оседал на его запрокинутом лице. Как страшно было это изможденное лицо – череп, обтянутый серой кожей, без малейшего признака вороньей смуглости. На лбу была гноящаяся рана, мелкие язвы покрывали ввалившуюся щеку, язвы были в углах губ. Изодранная рубаха открывала худой бок, весь покрытый гнойниками. Теперь я видела уже, что это не Кэррон. Волосы короче, совсем иные черты….

Он шевельнулся. С ужасом я смотрела на него: тело его завалилось на бок, он схватился за камень одной рукой и пытался подтянуться себя. Пополз куда-то. Получалось у него плохо. Дно ущелья пошло вниз, тело ворона скатилось по заснеженными камням и замерло. На снегу видна была кровь.

Я не сразу поняла, нет. Поняла отчего-то – когда увидела эту кровь. Поняла, что вижу события двухтысячелетней давности.

– Дорн, – выговорила я онемевшими губами. Странно прозвучал мой голос в вечной тишине тумана. Глухо.

А ворон приподнял голову и посмотрел на меня. Черные глаза на изможденном сером лице. Они на миг расширились: он видел меня. Он услышал, как я назвала его имя, и он… видел меня. Я закричала.

Сейчас, когда я думаю об этом, я понимаю, что с самого начала я не воспринимала это – как видение. Может быть, оттого, что я приняла его за Кэррона, не знаю. Если бы мираж, созданный Полями Времени, мог увидеть или услышать меня, если бы это действительно случилось, я умерла бы от ужаса. Но тогда я не умерла. Я ужасалась другому, я по другой причине кричала, словно обезумев, и билась об эту преграду, как птица бьется от стекло. Или как муха. Я совершенно не соображала, что делаю. Я плакала и кричала. А потом… все кончилось. Преграда кончилась. С размаху я пробежала те два метра, что наш разделяли, упала на колени, схватила ворон за плечи, тяжело перевернула безвольное тело. Голова его запрокинулась назад. Изо рта текла струйка крови.

И только тогда, коснувшись его холодной кожу, почувствовав запах его давно немытого тела, гноя, крови – я осознала… что все было реально. Вокруг не было уже тумана, было ущелье, была зима, был ветер, швырявший снег мне в лицо. Был умирающий от истощения ворон.

Он зашелся в мучительном кашле. Повернул голову, выкашливая сгустки крови. Я придерживала его за плечи. Когда приступ кончился, помогла сесть. Глаза его закрывались, изо рта текла кровь. Он пытался отдышаться после приступа. Обнимая его одной рукой, я вытащила флягу и дала ему воды. Он сделал один глоток, другой – и все. Кэр, я помню, накинулся на воду; этому – после годового изгнания – было уже все равно.

Было так холодно, что пальцы у меня мгновенно побелели. Дыхание застывало и превращалось в пар. Сняв с себя куртку, я накинула ворону на плечи. И совершенно ничего не соображая, я вызвала глайдер.

То, что я натворила, совершенно необъяснимо, и это было бы еще полбеды. Сейчас я понимаю, что могла просто не вернуться оттуда. И потом, могли быть проблемы иного рода, о которых я не смогла бы подумать тогда, даже если способна была бы о чем-то думать. Но я просто не думала, мне было просто очень холодно, и мне казалось, что этот ворон умирает у меня на руках. Я просто связалась с глайдером по личному передатчику – словно такси вызвала. Все равно этот передатчик не на что больше не годиться, сколько лет ношу этот браслет, так толком никогда и не использовала.

Глайдер – самое странное – прилетел. Приземлился с легким шипением. Дорн открыл глаза, посмотрел на него и снова закрыл. У него, видно, не было уже сил удивляться.

– Вы слышите меня?

– Что? – хрипло спросил он.

Он открыл глаза и слизнул кровь с губы.

– Вы сможете встать? – вопрос глупый, конечно, я и так видела, что не сможет. Он не ответил.

Кое-как я перетащила его в глайдер. Подобрала свалившуюся с него куртку. Дорна я усадила между передним сиденьем и пультом управления. Могла бы, наверное, втащить его на кресло, но я уже измучилась. Даже такой худой, он все-таки был для меня слишком тяжелым, ведь он был не мешок с песком, который можно было волочить и кидать как попало. Голова его склонилась на кресло. Я села на место пилота, постоянно посматривая на Дорна. Глаза его были закрыты. Он сидел немного боком, подогнув худые ноги, совсем близко от меня сидел. Куртку я накинула ему на плечи. Лицо его было обращено ко мне, и я не могла свести с него взгляд. Руки мои сами что-то нажимали и переключали на пульте, а я все смотрела на это лицо, изможденное, страшное, жалкое…

Это лицо…. Черты тонкие, правильные, большие миндалевидные глаза, тонкий прямой нос, небольшой рот. Тонкие черты, словно у девушки, но была в его лице какая-то резкость, свойственная лишь очень красивым мужчинам. Я вспомнила Ару Синг. Он был красив когда-то, даже я это видела, и тем ужаснее казалось это лицо.

Мы взлетели. Я перевела глайдер на автопилот и, сложив руки на коленях, сидела и просто смотрела на Дорна. Здесь, в ярко освещенной кабине глайдера он казался еще страшнее. Мне казалось, я не смогу себя заставить еще раз коснуться этого жалкого страшного тела. А потом я подумала: а если бы это был Кэр? Если бы Кэр сидел передо мной – в таком состоянии? Если бы Кэррон умер вот так, в заснеженном ущелье, не имея сил даже двинуться? Говорят, замерзнуть – это самая легкая смерть, даже приятная….

Вокруг за стенами глайдера был туман. А потом он кончился, и глайдер вырвался в ясный солнечный день. Я отключила внутренне освещение. Внизу шумел и переливался Блуждающий лес. После сумрака и серости неожиданно ярким казалось все вокруг: зелень листвы, небо с белыми барашками облаков. Казалось, такой глубины и сини я не видела никогда, не видела еще такой блестящей зелени.

Дорн открыл глаза. Странно, отчего-то я думала, всегда думала, что они с Кэрроном должны быть похожи, что сходство судеб определит и их внешнее сходство. Не тут-то было, и это обстоятельство добавляло мне растерянности, хотя, казалось бы, куда уж больше.

– Вы не здешняя, – сказала вдруг Дорн хрипло, – Вы не с Алатороа.

От неожиданности я вздрогнула.

– Да, – сказала я.

– Можно мне еще воды?

– Да. Конечно.

Я встала и, присев рядом с ним, помогла ему напиться. Мне было неприятно дотрагиваться до него. Он был чужой, может, в этом все дело. Он был чужой. Если бы это был Кэр…. Но страшно даже подумать, что это мог бы быть Кэр.

С волос его и лохмотьев капала грязная вода. Я подумала еще, как это странно, что же это заклятье действует на дождь и не действует на снег? Дорн напился и закрыл глаза, и так, с закрытыми глазами, спросил:

– Мне показалось, или мы действительно взлетели над Полями Времени?

– Да, – сказала я, – вам не показалось.

– А здесь лето…

Я пересела на кресло, убрала флягу. Дорн облизал сухие губы, покосился на меня – один глазом, как Кэр, совсем как Кэр. Спросил хрипло:

– Что происходит?

Я провела руками по волосам. Дорн ждал ответа. Сейчас я думаю: как странно, с самого первого момента я почувствовала в нем – Царя. Дело ведь не во внешности, дело в ощущении, которое он оставляет в окружающих. Он был истощен, грязен, оборван, но монарх чувствовался в нем – с первого взгляда. С Кэрроном было не так. Он ждал ответа, и я неуверенно сказала:

– Я была в Полях Времени и увидела… вас. Просто увидела и… там сначала была какая-то преграда, а потом она исчезла.

– Вы знаете, кто я? – медленно сказал он.

– Да.

– Много… – он запнулся, – времени прошло с тех пор, как я… жил?

– Две с половиной тысячи лет.

Он меланхолично присвистнул.

– Никогда не слышал о таком, – пробормотал он.

Посмотрел мне в глаза. Я отвела взгляд. Что сказать, я не знала. Не знаю, оказала ли я ему услугу, и хорошая ли это услуга. Мне даже казалось, что нет. Что, может быть, лучше было бы ему умереть, чем снова, через две тысячи лет, начинать свой мучительный путь.

– Еще хорошо кончилось, – пробормотал Дорн хрипло, – Могло и хуже быть.

– Что?..

– Энергетическая перестройка идет мягко… кто-то контролирует, наверное…

– О чем вы?

Дорн посмотрел на меня. Его испачканные в крови губы растянулись в слабом подобии улыбки.

– Я привидение, – сказал он и вдруг закашлялся, согнулся, держась одной рукой за кресло. Снова показалась кровь. Когда приступ закончился, Дорн продолжал, пытаясь вытереть кровь и только размазывая ее по подбородку. Я подумала, что это похоже на чахотку, – И я привидение… не мелкое. Планета настраивается под меня….

У меня мелькнула мысль: не преувеличивает ли он свою значимость? Хотя кто знает. А он сидел, обессилевший, и со слипшихся сосульками волос капала вода. И лицо его было так жалко и страшно. Я смотрела на него, а потом закрыла глаза. И вспомнила – Кэр. "Кто-то контролирует…". Сейчас, после гибели магической элиты Альвердена, на планете был только один маг масштабов Дорна.

Я пересела на место пилота и увеличила скорость. Мне хотелось попасть в Торже – немедленно. Мне нужен был Кэр. Я была смущена и напугана, я просто не знала, что делать. И впервые я поверила в то, что Кэррон справиться там, где не могу справиться я. Впервые….

Дорн больше не сказал ни слова. Сидел, привалившись к креслу, с закрытыми глазами и был страшно похож на мертвеца.

Мы приземлились на городской площади. Она была пуста, потом я вспомнила, что сегодня был день, свободный от торговли. Понедельник. Я посадила глайдер и думала о чем-то. Я дотронулась до плеча Дорна; он даже не шевельнулся. Дыхание его было редко и рассеяно. Я вздохнула и вылезла из глайдера.

Первым, кто встретился мне в здании ратуши, был, к счастью, Дрого. Я увидела, как он свернул за угол, и бросилась за ним, испытывая немалое облегчение.

– Дрого, подождите!

Он оглянулся. Лицо его выразило спокойное внимание. Я подбежала и схватила его за руку, нимало не заботясь о том, что могу задеть его воронью гордость, и потащила его к стене. Дрого не сопротивлялся.

– Вы можете найти Кэррона?

– Подождите, – сказал Дрого спокойно, высвобождая свою руку.

– Я знаю, знаю, но это важно, поверьте мне! Ведь я знаю, вы можете отыскать его. Я прошу вас, Дрого.

– Подождите, – сказал он, – сейчас не до этого. Происходит что-то серьезное. Энергетическое поле планеты…

– Я знаю! – в отчаянии сказала я.

– Знаете?.. Хорошо, я найду его. Где вы будете, в том доме, где поселились?

– Да, – сказала я, – Спасибо вам. Я хотела попросить Ториона, но не знала, как он…

Дрого слабо усмехнулся.

– Да, – сказал он.

– Я пойду, – сказала я, – Спасибо вам.

Почти бегом я выскочила на улицу и остановилась у дверей, оглядываясь вокруг. Я словно только что попала сюда из какого-то иного мира, и теперь с тупым изумлением смотрела на все вокруг. Запрохладнело. С юга наползала темная, с неровными краями, слоистая туча; загрохотал в отдалении гром, и мелькнула раздвоенная на конце тонкая оранжевая молния. Загрохотало опять, долго-протяжно, с перекатами. Солнце скрылось уже за тучей, но край ее еще сиял светлым солнечным сиянием. Другая половина неба еще ярко голубела, и у самого горизонта медленно плыли три белых кудрявых облачка. За тучей тоже виднелась светлая, правда, не голубая, а беловатая полоса ясного неба. Погромыхивал несильный гром, молний больше не было.

Пошел редкий и сильный дождь, крупные капли забарабанили по моим плечам. Прибили пыль на пустынной площади. Пригибаясь, я побежала к глайдеру. Дверцу я оставила поднятой, и Дорн смотрел на дождь. Глаза у него были какие-то странные.

– Дорн, – сказала я тихо.

Он посмотрел на меня. Я залезла в глайдер, захлопнула дверцу и стала смотреть на приборную доску.

– Как вас зовут? – спросил он.

– Ра, – сказала я совершенно бездумно.

Он вздрогнул всем телом. Я опомнилась.

– Простите, – искренне сказала я, – Кристина.

Дорн измученно кивнул и закрыл глаза. Я подняла глайдер в воздух. Дождь пошел сильнее. Крупные капли заливали стекло. Казалось, вот-вот дождь смениться градом. Раскаты грома перекатывались через все небо. Длинная и широкая синяя молния сверкнула впереди, прорезав темное небо до самой земли. И еще одна. Большой восьмиместный глайдер едва вместился на мой маленький двор между домом и кустами, отделяющими меня от соседей. С пульта я подняла двери с обеих сторон, и в глайдер ворвались запахи дождя и мягкий мерный шум и плеск. Обойдя глайдер, я заглянула туда со стороны Дорна.

– Давайте, я помогу. Держитесь за меня.

Цепляясь за мое плечо, он выполз из глайдера и встал, пошатываясь. Дождь не попадал на него.

– А я думал, – сказал Дорн хрипло, – может, все кончилось.

Я не знала, что сказать на это. Грохотнул гром – прямо над нашими головами. Тучи пролетали, и вблизи, и вдали видно было ясное голубое небо в разрывах меж туч, но гром был серьезный, он перекатывался через все небо, и раскаты его долго не могли утихнуть. Вот еще и еще. А мы стояли возле глайдера, отчего-то не двигаясь. Сверкнула тонкая молния.

Дорн еле держался на ногах, но мы прошли метра два и снова остановились. Гром грохотал без остановки. Дорн цеплялся за мое плечо. А я в тот момент думала, словно законченная идиотка, о том, что Дорн выше Кэра, по крайней мере, сантиметров на пять.

Молния сверкнула так близко, что я вздрогнула. Но с места не сдвинулась. На меня словно столбняк напал. Тучи еще наползали – с юга, чернильно-густые; гроза разыгралась не на шутку.

А потом с неба пала черная птица, и возле крыльца перевоплотилась. Кэррон замер на миг и бросился к нам. И в этот момент ноги Дорна вдруг подкосились. Я не смогла удержать его, и мы свалились вместе. И тут же подбежал Кэр и упал перед Дорном на колени.

– Открой дверь, – сказал мне Кэр. Резко так сказал.

Я вскочила и бросилась к крыльцу. Кэррон поднял безжизненное тело Дорна на руки, глядя на него, я подумала: надорвется. Дорн, конечно, истощен до ужаса, но не думаю, что он весил намного меньше Кэррона. Быстро, почти бегом Кэррон занес его в дом и уложил на кровать. Я вошла следом.

В доме было темно и как-то пусто: так всегда кажется, когда зайдешь в дом во время дождя. В открытую дверь хлестал дождь, комната озарялась вспышками молний. Я включила верхний свет и подошла к кровати.

Голова Дорна с мокрыми спутанными волосами лежала ниже подушки. Я подошла и посмотрела в его жалкое серое лицо, покрытое гнойниками. Глаза его были закрыты. Кэррон сидел на краю кровати. Он не обращал на меня внимания, пока я не коснулась его плеча. Рубашка на нем была мокрой насквозь.

– Принеси воды, – сказал он мне, не обрачиваясь, – и губку какую-нибудь. Давай, деточка, не стой.

Я пошла в ванную. В зеркале отразилось мое бледное лицо с расширенными темными глазами и мокрой челкой. Я наполнила маленький таз теплой водой, губки у меня не было, я взяла полотенце и пошла в комнату.

Дорн пришел в себя. Кэр что-то негромко говорил ему. Я подошла, протянула таз; голова моя была пустая-пустая, тронь – зазвенит. Кэррон взял у меня таз и полотенце, устроив таз на коленях, потянулся снять с Дорна рубашку, но Дорн сказал что-то. Мертвенное его лицо вдруг залилось краской.

– Деточка, – сказал Кэррон, – посиди на кухне, ладно? Уйди, слышишь?

– Да, – тихо сказала я.

Я вышла на кухню и села перед столом, застеленным белой пластиковой скатертью, облокотилась на него, подперла кулаком щеку. Дверь я закрыла неплотно и слышала, как они разговаривают на своем языке – мягкий голос Кэррона и усталый хриплый шепот Дорна. Потом все стихло. Свет я не включала, так и сидела в полутьме, глядя прямо перед собой.

В кухне было душно; наконец, я поднялась и отворила окно. В кухню ворвался влажный холодный воздух, запахло грозой – совсем не так, как пахнет просто в дождь. Я задержалась у окна, выглянула на улицу. Дождь все еще шел, но гром слышался лишь в отделении. Серый глайдер стоял во дворе как айсберг. Он был самым светлым пятном во всей округе.

Позади меня раздались шаги. Я обернулась. В кухню зашел Кэррон, и лицо у него было усталое и расстроенное. Мокрые волосы развалились на две половины и висели вдоль лица.

– Он заснул, – сказал Кэррон.

Я кивнула.

Он подошел ко мне вплотную и сказал:

– Рассказывай.

Запинаясь, я рассказала. Он провел руками по волосам, отвернулся от меня и сел за стол, опершись локтями на столешницу.

– Но это ведь он? – неуверенно сказала я, – Это Дорн?

– Либо это он, либо уж сам Корд, – пробормотал Кэррон.

Мы замолчали. Я постояла у окна, потом притворила окно, подошла и села за стол напротив Кэррона.

– Мне страшно, детка, – сказал он тихо.

Я посмотрела на него. Он невесело усмехнулся.

– Не обращай на меня внимания, Ра. Я так.

– Я не знаю, как это вышло, как я… я просто увидела его и… вот.

– Ничего. Может, это и к лучшему. Теперь у него есть шанс, хоть какой-то шанс. У тебя, видно, призвание, деточка, спасать изгнанников.

У меня вырвался короткий нервный смех. Кэррон взял меня за руку, пальцы у него были холодные.

– Мне надо еще уйти, – сказал он, – Если он проснется, дай ему молока или что-нибудь такое. Бульон какой-нибудь. Ничего существенного не давай, будет только хуже. И не давай ему вставать, а то характер, видно, тот еще… но сил у него нет совсем, пусть отдохнет…. Кто-нибудь знает о нем?

– Нет.

– И ладно. Пока незачем…. Но он не умрет. Ладно, я пойду.

– Ты скоро вернешься?

Он пожал плечами и поднялся.

– Ничего, если он здесь побудет? Пока, деточка, хорошо? Потом я что-нибудь придумаю.

– Ой, да уймись ты, Кэр! Я, что, кого-то выгоняю? В конце концов, он здесь из-за меня.

– Да, – сказал Кэр без тени юмора, – ответственность за спасенного обычно ложиться на спасавшего. Я пойду.

Он ушел, а я так и осталась сидеть на кухне.

Дорн пришел в себя часа через два. Я заставила его выпить чашку бульона, посидела немного рядом с ним. Мы не разговаривали, но он не сводил с меня взгляда. Потом глаза его постепенно закрылись. Тогда я встала и пошла на улицу.

После дождя разъяснилось, но на небе стояли еще белые и серые пышные облака. Небо было ярко-голубое, солнце светило холодно, задувал порывистый, неожиданно ледяной ветер. На мокрой и темной земле лежали, сорванные дождем или ветром, скрученные, пожелтевшие узкие вишневые листочки. Я долго смотрела на эти листья, со стесненным сердцем впервые осознав, что скоро уже осень. И погода казалась неожиданно осенней. Порывы ветра заставляли сжиматься мое сердце. Впервые со всей отчетливостью я поняла, что приближается осень, время свершений. Отчего-то всегда в моей жизни складывалось так, что лето было для меня временем созерцания, осень же – временем действия и завершения, временем перемен. Что до остального – весна для меня вовсе не существует, зима же – это время спокойной и размеренной работы.