Текст книги "Планета-мечта"

Автор книги: Лилия Баимбетова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

А ведь он в открытую предлагает мне – сдать его. Алатороа не перестанет любить тебя, Ра. И я тоже не перестану любить тебя…. О, боже ты мой! Вот я сидела и держала его холодные вялые пальцы, и уже тогда я знала, что сделаю это. И думала: может, он пытается не меня – себя подтолкнуть к этому решению? Пытается заставить себя озлобиться и решиться на убийство, может быть, множества людей? Рубит последнюю привязанность свою?

– Что бы ты ни сделала, – сказал он ласково, – мне уже хуже не будет…

Я посмотрела на него.

– А Торион захотел стать Царем? – отозвалась я невпопад.

Кэррон вздрогнул всем телом.

– Дело не в этом, – сказал он хриплым шепотом.

– Извини, – сказала я тоже шепотом.

На этот раз мы замолчали надолго. Кэррон, похоже, действительно задремал. Потом вдруг вздрогнул, открыл глаза, сказал тихо:

– Ра…

– Да?

– Тебе лучше вернуться, наверное.

– Да, – сказала я тихо, – Я пойду.

– Я люблю тебя, деточка.

– Я тоже люблю тебя, Кэр.

– Ты не обижайся на меня. Просто я так устал.

– Что ты, – сказала я, – Я, правда, люблю тебя.

Мы попрощались, и я ушла.

…Облава отложена и вряд ли теперь состоится. Сорты напуганы по-настоящему. «Царь-ворон», – говорят они, и сами эти слова, похоже, внушают им ужас. Царь-ворон. Глава темных сил. Исследователи тоже, похоже, напуганы; я бы испугалась тоже, если бы не обладала привилегией держать источник этой мощи за руку. Кузен все-таки.

Я так боюсь за него, ведь я уже решилась.

Ведь он был прав, именно его слов, почти разрешения – расправиться с ним же, именно этого мне и не хватало для решимости.

Но теперь я решилась.

Не дай Бог, чтобы решился он.

28. Из сборника «Космофольклор для специалистов. Восьмой галактический сектор» под редакцией Э. Рамиреса. Легенды о названиях.

Семь Светлых Источников.

В давние времена в лесу жили лесной дух и его жена, а была она из людей. Она была дочерью Лоюта Бездоло, который был сыном Мамута, и женщины по имени Торина, и лесные духи украли ее, когда она была еще ребенком. В ту пору она была тяжела, но когда пришел срок, никак не могла разродиться от бремени. Лесной дух, бывший ее мужем, призвал к ней жрецов, и жрецы напророчили, что в отсутствие мужа в его обличие приходили к женщине одна за другой семь звезд и оттого она не может разрешиться от бремени, что в чреве ее семь звездных детей. Лесной дух разгневался и убил жену. Жрецы же, напуганные столь великой яростью, разгневались и изгнали его, тело же его жены погребли на равнине, по которой текла светлая река. Но не рожденные дети звезд рвались из гнета земли к небу. Тогда обратились они в семь пречистых струй воды и взлетели из земли, оттого и зовутся Семь Светлых Источников, и вода их священна.

Кротта Клиах.

В давние времена жил Клиах из рода Байне, и был он арфистом Смирдуба, сына Смала, правителя трех Росс. Однажды пошел он повидать дочь Буйдб из Фер Фемен.

Целый год он провел на холме, играя на арфе, но таковы были чары Фер Фемен, что он не мог подойти ближе к нему и заговорить с девушками. Не выпускал он из рук арфы, пока не разверзлась под ним земля и не появился оттуда дракон. Оттого и называется Кротта Клиах.

Гора Аль.

Был в темные времена, до пришествия сортов и воронов, некто по имени Аль. Был он выше неба и доставал руками звезды. Говорят, что он него пошли некие народы, сгинувшие после в космических далях.

Был этот Аль столь велик, что не было ему приюта на этой земле, но он ни за что не желал покидать ее. Тогда боги сжалились над ним и соединили его в одно целое с этой землей, а там, где был его мизинец, выситься теперь гора. Оттого и зовется эта гора Аль.

Торовы Топи.

Отчего зовутся так Торовы Топи? Некогда в этих местах были непроходимые болота, они тянулись от ручья Духов, который брал там свой исток, до самого Западного тракта. В ту пору по Западному тракту ходили караваны проклятых купцов, на которых тогда еще не пало их проклятье. И один маг из проклятых решил осушить все болота, потому что там, за болотами, крылись, по легендам, несметные богатства. В Альвердене не учили тогда еще магов, а учились они кто как, и маг этот был самоучка, сильный, но не слишком умелый. У него была книга заклинаний, спасенная из пожара, но не все заклинания сохранились там целиком, часть сгорела. Попытка эта стоила магу жизни, и говорят, еще можно увидеть камень, отмечающий место его гибели. Камень стоит где-то в проклятых селениях. Оттого и зовется это место – Крайдене Камран.

Места же между ручьем Духов и Западным трактом зовутся все еще топями, хоть давно уже там нет болот, лишь встречаются заболоченные озера, а озер там много. Скоро там, на озерах, поселились тороны, и оттого зовутся – Торовы Топи.

Морая.

Отчего так зовется Морая? Морая зовется так оттого, что жила некогда Морри Каваро, юная колдунья. И была она столь прекрасна, что каждый желал сделать ее своей женой, она же не любила никого, а любила лишь свое искусство. И тогда отвергнутые женихи убили юную красавицу, а тело ее погребли на вершине холма. На том холме выстроили они город. Оттого и зовется – Морая, в память о Морри Каваро.

29. Дневник-отчет К. Михайловой.

Алатороа, Торовы Топи, день двадцать восьмой.

Я решила действовать, пока решимость моя не ослабла.

Я рассказала Тэю о нашей встрече с Кэрроном. Рассказала все, а Тэй смотрел на меня золотыми переливчатыми глазами. В хижине на полу и на кровати лежали охапки марахонии: цветы, вплетенные в стены, уже осыпались, и Тэй, похоже, собирался их заменить. Всю хижину наполнял одуряющий запах цветов. Чтобы сесть, мне пришлось сдвинуть их в сторону.

Я замолчала, а Тэй смотрел на меня, и глаза его светились.

Пора действовать?

– Да, – сказала я.

Тэй покивал рогатой головой.

– Тебе не жалко его, Тэй? – сказала я.

Он проклят.

– А мне его жалко, – говорила я тихо, – Ведь он остался совсем один, Тэй. Ну, да, ты не должен общаться с ним, но неужели тебе не жаль его, Тэй?

Тэй только прищелкнул клювом и, отвернувшись, стал перебирать цветы марахонии. Мне показалось, я обидела его, ведь он ясно дал мне понять, что Кэррон теперь для него лишь изгнанник. Не так просто было забыть все то, что связывало их, что толкнуло их на братание – представителей разных народов, но Большое заклятье изгнания было прочитано, и девать уж было некуда. Кэррон был все равно что мертв. И нелегко было с этим смириться, а тут еще я вечно лезла, бередила рану.

– Но Торион… – сказала я с неожиданной злобой, – Ему-то что понадобилось? Зачем он…. власти ему захотелось, что ли?

Кэррона изгнал Совет старейшин.

– Но это Торион читал над ним заклятье. Над своим другом…. Они, что, не ладили, Тэй?

Тэй этого не знал.

Я останусь здесь до утра. Вчера, кстати сказать, после возвращения в Торже, я сидела в архиве и нашла запись разговора дяди Иозефа с лииеном с горы Аль. Я помню, как мы ходили туда: я, Элиза, и Иозеф Тон, но разговор точно не могла вспомнить. Об этом разговоре я вспомнила, когда мы летели в Торже. Я только тогда, в глайдере, вдруг вспомнила, что лииен, предсказавший когда-то землетрясение, говорил что-то об изгнании вороньих Царей. Ведь говорил! И по прилету я сразу бросилась в архив, я была уверена, что разговор, наверняка, записывался, наши этнографы без диктофонов вообще не существуют, мне кажется, это их новый орган, этнографов, – диктофон. Там просидела там полночи, но запись нашла. Не знаю, правда, зачем я ее искала.

Хорошо бы было поговорить с ним сейчас, но разве кто пустит меня сейчас на гору Аль? Там ведь, наверное, зона радиоактивной опасности. А хорошо бы поговорить с ним, с этим деревом, ведь оно знает, что будет.

Здесь так хорошо. Тихо так, спокойно. Мне и не кажется уже, что я предаю Алатороа, лучше будет, если этот конфликт не разгорится по-настоящему, для планеты будет лучше. Но Кэррон…. Кэррон. Ведь от него все отвернутся, ведь теперь… все будет так, как планировали Торион и К?. Все-таки сволочью он был, муж моей Элизы.

Нет, это неправда. Насчет предательства. То есть я не чувствую, что предаю, но я ненавижу себя. За слабость свою ненавижу. Да, для Алатороа, может, и лучше будет, если война не начнется по-настоящему, ведь подумать страшно: магия воронов против земной техники, – ведь мы планету по камню разнесем. Но я себя ненавижу, себя и свою работу, я ненавижу в себе – координатора. Теперь я по-настоящему понимаю, за что нас ненавидят, за что боятся. И я, Господи Боже, такова, как и все координаторы. Я так же безумна, как и все мы.

Я вспоминаю всех координаторов, с которыми я встречалась в жизни, и понимаю, что во всех них, во всех нас есть что-то общее, что-то нас объединяющее. Это способность действовать не смотря ни на что, не оглядываясь на людей, на их чувства к тебе. А больше всего я вспоминаю Карпенко – не падайте в обморок, эксперты, те, кто будет читать мой дневник. Теперь я могу понять, почему он поступил так, а не иначе, что привело его к кардинальскому титулу и закулисной власти над Эсторской империей, что толкнуло его на предательство, так сказать, почему он забыл о своем координаторстве и решился остаться на планете и действовать, как ее полноправный житель. Теперь я понимаю…. Странно, как ясно я могу увидеть его, хоть я совсем мало его знала. Звали его, кажется, Александром Васильевичем. Сашей. Саней – чаще всего, насколько я помню. Я вижу его, как живого. Господи, тьфу-тьфу, он вроде еще жив, только я не поручусь…. Высокий широкоплечий парень, черные волосы, кошачьи зеленые глаза на смуглом лице. Он был профессионал экстракласса, даже не первая степень, нулевая – бог и ас. Но и его постигла эта судьба. И только теперь я понимаю, что толкнуло его, профессионала, опытнейшего работника, который, казалось бы, уж мог держать в узде свои чувства, на такое…. И я уже готова совершать подобные поступки. Я уже почти готова, боже! Я так хорошо помню его, он просто стоит у меня перед глазами – зеленоглазый смуглый парень, а за его плечами стоят безумие и боль, словно призрак моей будущей судьбы. Я все еще координатор, но, кажется, я скоро забуду об этом. Если бы я только могла забыть…. Если бы я только могла переступить через свою координаторскую сущность, ведь я же человек, в конце концов, я была ведь человеком со своей душой, со своими привязанностями, меня звали когда-то Ра. Если бы я могла. Впрочем, за это есть наказание, и зеленоглазый парень мерещиться мне неспроста. Слепой, изуродованный, в психиатрической лечебнице. Вот как кончил один из лучших координаторов современности. И это не самая большая цена, я не боюсь ни смерти, ни боли, ни безумия – за счастье считать Алатороа своей планетой и драться за нее, как за свою. Да только я не способна на это. Я так люблю ее, но я улажу этот конфликт – в пользу землян. А через сто лет сорты будут править моей сказкой. Я так люблю Кэра. Я все на свете бы отдала, лишь бы избавить его от боли, но я сама, своими руками….

И ведь он, Господи, разрешил мне. Разрешил ударить его. И я сделаю это. Уже сделала.

Я чувствую себя убийцей, когда думаю об этом. Тогда, после И-16, я себя так не чувствовала. Никогда у меня не было еще так паршиво на душе.

"Я люблю тебя, деточка".

"Я тоже люблю тебя, Кэр".

И ведь Торион тоже любил тебя, Кэр. Я же помню, как этот холоднокровный ублюдок говорил с тобой, смотрел на тебя. Как на безумно любимого младшего брата. Но он, самый близкий твой друг, единственный твой друг, он читал над твоей головой Большое заклятье изгнания. Над твоей склоненной головой. И кто-то, наверное, держал тебя за руки, принуждая стоять на коленях.

Что же ты натворил, Торион, ублюдок, что же ты натворил! Из-за власти, Господи…. Ведь я готова поклясться, что жезл достался бы тебе. Такой славный род. Ведь ты, наверняка, считал, что Кэррон обошел тебя в этом. Ведь он был слишком молод для Царя, он и сейчас слишком молод. А ведь ты, наверное, завидовал ему, Торион, ублюдок. Впрочем, и я не лучше. Что я делаю? Кэр, как же я боюсь – за тебя. И все равно бью – своими руками. И Тэй тоже приложил руку. Побратим, лучший друг, названная сестра, посестра, как говорили славяне давным-давно. Что же мы все делаем….

30. Из архива И. Тона, этнографа. Диктофонная запись беседы с лииеном с горы Аль. Фрагмент.

Вороны сегодня чествуют своего Царя, но они его изгонят. Поля времени, как в зеркале, преломят старую историю, и хоть все будут говорить, что она повторяется, это будет неправдой. Та история умерла, эта будет – на свой лад…. Но воронам не годиться изгонять Царей, каждый раз они сами оказываются на краю гибели…. Вороны вообще глупы…. Да. Да. Они ужасно глупы. Тот, что царствует сейчас, неплох, но ему далеко до того, кого изгнали первым…. Я его помню. Да, как же я стар! Эта девчонка догнала его, и ему пришлось прожить еще один день. Эти девчонки ничего не понимают!.. Я-то понимаю. Да…. Да…. В его глазах была боль, а в сердце был только лед. Мало кто умеет смотреть в сердце, все больше норовят в глаза. А у него было пустое и ледяное сердце, ничего в нем не было: ни боли, ни ненависти, ни любви, что бы уж там не думала эта его жена. Он был великим магом. Он, да Корд, да нынешний – вот и все, кто был стоящим среди воронов. Да нынешний-то тем двоим в подметки не годиться. У него в глазах будет лед, и никто не заметит, что сердце его будет полно болью. Сердце его будет исходить болью, как раненые исходят кровью…. Да…. Вот я и говорю: разве может та история повториться? Тот сам выбрал день своей смерти, сам загнал себя в это ущелье, а мог бы еще жить. А этот будет жить и своей жизнью спасать, не подумает о том, чтобы успокоить навсегда свою боль. Его низложат и изгонят, а он будет нести ношу Царя…. Дурак…. Ах, дурак!

31. Дневник-отчет К. Михайловой.

Алатороа, Торже, день тридцатый.

Сегодня у нас был очень душевный разговор с Куном. Он зашел что-то спросить, и кончилось тем, что он сел на кровать, и мы проболтали, наверное, не меньше часа. Почему-то он мне все в душу лезет, этот Кун, и не безуспешно, надо сказать. Говорили мы о проекте «Зеркало».

– А вы знаете, что это за проект был – "Зеркало"? – спросил он.

– Мне сказали, что это секретная информация. Я пыталась узнать, конечно, – сказала я, – да только куда там, – я ударила рукой по колену и улыбнулась мельком, – Даже нам не говорят, а я-то думала, что для координаторов закрытой информации нет.

– А для вас действительно нет закрытой информации?

– Есть, как видите.

– А вообще?

– Обычно нет, – сказала я, – Обычно, понимаете, наша деятельность и есть самая секретная, а уж наши архивы нам доступны. Да и остальные…. А тут – нет. Тут мне отказали и, по-моему, начали присматриваться ко мне – что это она разузнает, почему? какова причина такого любопытства? Родители, или нечто иное? Понимаете, Торнберг?

– Вполне, – отозвался он с легкой усмешечкой, – Я с этим столкнулся. Но что такое проект «Зеркало», я знаю и довольно хорошо. Могу рассказать…. Если у меня не будет после неприятностей, – прибавил он с почти вопросительной интонацией и с тенью усмешки в углах губ. Я думала оскорбиться, но почему-то не сказала ни слова.

– Ладно, – сказал он, запуская руку в короткие жесткие волосы, – Ладно, слушайте. Вы интересуетесь хоть немного строением Вселенной?

Я улыбнулась. Покачала головой. Честно говоря, мне было немного неловко.

– Мне достаточно и того, что в ней для меня есть работа, – сказала я.

Кун кивнул.

– Есть теория, – сказал он отрывисто, – немного странная, пожалуй, но кое-кто затратил огромные средства на то, чтобы проверить ее. Огромные средства и жизни тысячи с лишним человек. Нет, я не осуждаю. В свое время я поседел, пытаясь пробиться в участники этого забега. Ну, так вот. Есть такая теория, которая гласит, что реальность нашей Вселенной многовариантна, и что все эти варианты так или иначе связаны друг с другом. Ну, знаете, было раньше такое девичье гадание, ставили одно зеркало против другого. И там, в зеркалах образовывался словно коридор из отражений…. Я это так себе представляю, хотя в теории это выглядит несколько иначе.

– И что же проект?..

– Проект…. Ну, технические подробности я вам объяснять не буду. Но считается, что при определенных условиях можно перейти из одного варианта реальности в другой. Условия эти должны быть… ну, как бы это сказать, должны достигать экстремума. Достижимо это при определенном режиме движения космического корабля. Был разработан такой двигатель – импульсный. А что было, вы и сами знаете. Пять звездолетов, из них три – класса "гросс"…. И все исчезли. В сущности, проект, наверное, считается удавшимся. Ведь куда-то звездолеты ушли.

– Да, – сказала я.

– Но они так и не вернулись…. Впрочем, может там время течет иначе. Там все может быть иначе.

– Вы с такой тоской об этом говорите, – сказала я, скрывая за легкой иронией свои подлинные чувства. А чувства эти были – страх. Я вдруг представила себе эти реальности, бесконечно отражающие друг друга, и пять звездолетов, затерявшихся в этой бесконечности….

– Ну, – сказал Кун, – это ведь была моя мечта. Что вы, Кристина, это для исследователя – это ведь такое!..

Я улыбнулась в ответ, потом посерзьенела.

– А вы что думаете – куда они попали?

Кун подпер кулаком щеку.

– Что же… – сказал он, – Я вообще-то так и думаю. Я верю в эту теорию, знаете ли. Но она, конечно, довольно странная. Если это представить – что где-то твоя жизнь повторяется кем-то еще, пусть даже и искаженная. И так – множество и множество жизней, и чем дальше, тем больше искажений. Довольно странно.

– А почему вы в это верите?

– Ну… это сложно. Я, видите ли, сыграл не последнюю роль в формировании этой теории. На первичном, так сказать, уровне. Мы на «Весне» зарегистрировали первыми те явления, которые эта теория объясняет. Я много видел странного, Кристина.

"Я тоже", – хотела сказать я, но не сказала. Водя пальцем по столу, я сказала:

– Вот вы верите во множественность реальности, а я верю в магию. Раньше я верила только в здешнюю, а теперь думаю, что верю, пожалуй, во всякую…. Это ведь соотноситься с вашей теорией. Кто знает, может, там реальность магическая, и до нас долетают отголоски.

– Да, – сказал Кун, – и это тоже.

– Да, – повторила я за ним, как эхо.

– У координаторов, наверное, странная работа. Вы живете когда-нибудь своей жизнью?

– Сейчас – живу.

– Нет, я хотел сказать…

– Я поняла, – сказала я быстро, – Просто я…. Для меня это не очередная планета, понимаете, для меня это почти родина.

– А обычно вы равнодушны?

– Вовсе нет. Нас учат равнодушию, но… все равно всюду обитает часть тебя. У координаторов есть такая болезнь, кто называет – сопереживание, кто называет – вживание. В сущности, это две разные стадии одной болезни. Знаете, был не так давно случай. Координатор, старше меня, гораздо старше, с десяток лет жил на планете, узурпировал власть в государстве, поднял его на недосягаемую высоту. На него были и покушения, но никто не мог добраться до него, и наши не могли тоже. Его хотели вывезти с планеты.

– Не удавалось? – спросил Кун, слушавший с немалым интересом.

– Не удавалось. Я, в общем, только понаслышке эту историю знаю, через третьи-четвертые руки. Вроде бы его обвинили в колдовстве, пытали, собирались казнить. Его вывезли с планеты, но получилось, что не планету от него спасали, а его самого. Говорят, он остался калекой, вроде бы ослеп.

– Жестокая история, – сказал Кун, – Что же, он так вжился в этот мир?

– Да, – сказала я, – Так бывает. Действительно бывает.

– Н-да. Я и не думал об этом. Мне и в голову не приходило.

Я кивнула.

– А что с ним потом было, с этим координатором? Как его звали, кстати говоря?

– Саша Карпенко. Александр Васильевич Карпенко. Я когда еще училась, видела его, действующих координаторов иногда приглашали читать лекции. Он очень был красив. Лицо у него было такое, мужественное. Я, вообще-то, таких мужчин не люблю, – прибавила я. Кун улыбнулся, – Но в нем было что-то, что прямо за душу брало. Глазищи такие, как у кошки, зеленые-зеленые, я в жизни таких глаз больше не видела…. Говорят, ему выжгли глаза.

– Господи!

– Что с ним теперь, я не знаю, – продолжала я, – Вроде бы он был в психиатрической лечебнице, а потом – не знаю.

– Бедняга, – сказал Кун.

– Бывает так, – сказала я, – А бывает и менее трагично. Бывает, что человек просто привыкает и тоскует потом. Это тяжело. Это тяжело, Торнберг.

– Да, я понимаю.

Я засмеялась.

– Ничего вы не понимаете, Торнберг. И я вас тоже не понимаю, хоть я и родилась в семье исследователей. Люди вообще друг друга не понимают.

– Это верно, – рассмеялся и он, – Это верно.

Кун давно уже ушел, а все сидела и думала. А думала я – о Полях Времени и о том, что я видела там. Сидела и думала. За прошедшие годы я много думала об этом, гораздо больше, чем обо всем, случившемся со мной на Алатороа.

Это было очень давно. И иногда я чувствую, что это было как бы не со мной. В Поля Времени меня привел, как ни странно, Кэррон – с любым другим я, пожалуй, испугалась бы, но с ним я не боялась ничего. Смешно, как когда-то я верила в его бесконечное могущество, а сейчас я с ума схожу от страха – за него. Когда-то я была уверена, что уж ему-то ничего не страшно, и мне не было страшно рядом с ним. А теперь я боюсь – за него.

Ну, ладно, я ведь о Полях Времени. Кэр отвел меня туда. Зачем, я не знаю, но здесь многие, и особенно маги, часто бывают там, правда, детей туда обычно не водят. Человек сам должен решать, хочет ли он задать вопрос Полям Времени. Но, так или иначе, я оказалась там. Вспоминать я об этом не люблю, но вовсе не потому, что что-то напугало меня там. Просто… это было так ужасно и прекрасно, это было истинное чудо, а оно не может не ужасать. Но речь, в общем-то, не об этом.

Сейчас, когда Кун рассказал мне об этом чертовом проекте, я, кажется, впервые начинаю понимать, что я на самом деле видела в Полях Времени. Только сейчас. Мне сейчас не до этих загадок, но все же это пугает. Я видела тогда своих родителей, а за ними – череду их отражений. Я, вообще-то, всегда думала, что это из-за тумана, какой-то оптический эффект или просто Поля Времени так подшутили надо мной.

Мои родители выглядели старше, чем были тогда. Может, именно так они выглядели, когда стали участниками этого проекта. Я ведь не видела их тогда, я вообще последний раз их видела, когда мне было лет семь, не больше. Они были в форме и стояли, полуобнявшись. А за ними, в тумане, еще и еще – пары в сером, и чем дальше, тем больше они становились непохожими на моих родителей, замелькали цветные одежды. Отчетливее всего мне запомнилась женщина в белой сорочке, пестрой какой-то юбке и голубой шали, а ее обнимал мужчина в ярко-алом камзоле. И потом я увидела, как мои родители, Анна и Тимофей, повернулись и пошли туда, в свои отражения, и кого они проходили, те гасли. А сейчас мне вдруг пришла в голову страшненькая мысль: а если они убили тех, через кого прошли? Ведь эти звездолеты полетели в какие-то миры, и в этих мирах были те, кто являлись отражениями участников проекта…. Да, видно, мне своих проблем не хватает.

32. Ра. Несбывшееся.

Бургомистр Альвердена был высок и представителен. Красивый был мужчина, половина горожанок среднего возраста были тайно влюблены в своего бургомистра, так хорош он был собой, широкоплечий, полный, с твердыми правильными чертами обветренного красного лица. Роскошная грива седых волос обрамляла это лицо. Глаза были большие и карие, они всегда пленяли женщин, еще в те времена, когда господин Ориен был еще худеньким слушателем Альверденского университета искусств. Высокий, в красном камзоле и черных кожаных брюках, обтягивающих сильные полные ноги, в красных сапогах для верховой езды, стоял господин Ориен на верхних ступенях лестницы, ведущей на второй этаж университета магии, на знаменитую галерею, и с неудовольствием смотрел на того, кто стоял на одну ступеньку ниже.

Не то, чтобы господину Ориену неприятен был сам собеседник, который, кстати сказать, тоже был роста немалого, правда, сходство их на этом и заканчивалось. Собеседник господина Ориена был худощав и подвижен, черные его волосы были зачесаны назад. Одет он был в черное, и черный же плащ свисал с его плеч до самых ступеней лестницы. Тонкое смуглое его лицо было бесстрастно, и господин Ориен подумал с неудовольствием: "Жаба!". Не то, чтобы собеседник был ему неприятен, случалось им и за одним столом сидеть, в доме бургомистра, кстати говоря, в Серые горы господина Ориена не приглашали. Поговаривали, что проще зайти за перевал Гро, чем выйти обратно, что непрошеных гостей в Серых горах не жалуют, а в гости вороны никого не зовут. Но в Альвердене к воронам давно привыкли, а Царь-ворон нынешний и вовсе был любимцем университетского Альвердена: такой маг, да к тому же вовсе не гордый, ну, конечно, в приделах вороньего привычного высокомерия. И господин Ориен Царя-ворона любил, но сейчас он был недоволен, ох, как недоволен.

Мимо ходили студенты. Сине-серые мантии, руки спрятаны в рукавах, на гладко причесанных головах треугольные шапочки – паиньки-паиньками. Глухо звучат шаги, когда идешь в студенческих войлочных башмаках. Немало и девушек, и все такие же: причесанные, в шапочках, в мантиях, в войлочных башмаках, даже не разберешь, хорошенькие или нет. Проходя мимо, студенты низко кланялись, ниже, пожалуй, чем кланялись бы самому ректору: как же, сильнейшие маги на планете остановились поговорить на лестнице, ведущей на знаменитую галерею. Бургомистр заметил, как рыженькая девушка со съехавшей на бок шапочкой, прошла, прижимая к груди книги, поклонилась и заглянула в худое смуглое лицо ворона. И тут же смутилась, залилась краской, но не удержалась, через плечо оглянулась и посмотрела еще. Девушка была очень милая, с голубыми наивными глазами и широким веселым ртом, этакий бесенок, господин Ориен всегда охоч до таких, но сейчас не о том были его мысли. Совсем не о том. "На кого засматриваешься, дурочка, – только и подумал он, – Вороны не люди, и сердца у них от рождения, видно, нет". Не зло подумал, так, буднично.

– Их лагерь расположен в Иллирийских лесах, – говорил господин Ориен, бургомистр альверденский, – Ребенка они уже не ищут, все-таки времени прошло немало. Но лучше бы девочку вернуть, Кэррон.

– Вот как? – отрывисто сказал Царь-ворон.

Смуглое и бледное лицо его странно скривилось.

– Зачем она тебе, Кэррон? Ведь она черненькая.

Ворон промолчал.

Отсюда, с лестницы, видно было голубое небо над маленьким внутренним двориком. По небо плыли кучевые облака – громады небесной белейшей пены. Ветер путался в блестящей светлой листве тополей, гербовых деревьев университета; ими засажен был внутренний двор и террасы.

– Девочку нужно вернуть, – повторил бургомистр.

Черные глаза ворона с неожиданной злобой глянули на него. Господин Ориен вздрогнул. На какой-то миг он подумал, что ему померещилась эта злоба, сверкнувшая в глазах собеседника, да и потом думал: и в самом деле, не померещилось ли? Ведь умел держать себя в руках Царь-ворон, никто бы, пожалуй, и представить бы себе не сумел его во гневе. Да и страшно представить себе такое: нынешний Царь-ворон был из тех, кто, разгневавшись, мог уничтожать целые города, сметать их с лица земли, как другие со злости сметают тарелки со стола.

– А ты мне не указывай, Ориен, – сказал мягкий голос без тени гневливых ноток, – Не стоит. Они ведь собираются улетать, не так ли?

– Они-то улетят, – сказал бургомистр резко, – Но прилетят другие. И если станет известно, что мы скрыли от них ребенка…. Ведь решат, что ты похитил девчонку еще в самом начале. Неужели вам мало того, что вы похищаете дочерей знатнейших семейств? Мы ведь не забыли еще о дочери адвоката Идрада! Это слишком было, а уж то, что ты задумал, вообще ни в какие ворота! Ведь ты не дурак, Кэррон, подумай!

И глядя на это бледное, смуглое, тонкое лицо, Ориен неожиданно почувствовал страх. Давно, ох, как давно не боялся господин бургомистр никого и ничего, но в тот момент, тягуче-невыносимый, он испугался – этого тонкого, высокого, совсем молодого ворона, и этот страх был так реален и груб, словно камни, царапающие сердце острыми углами. Ибо в лице Царя-ворона увидел бургомистр – ярость. Странно это было, лицо его было так спокойно, и черные глаза смотрели – почти доброжелательно, но Ориен чувствовал, чувствовал, что висит на волоске. Кэррон едва сдерживался, и старый маг чувствовал это прекрасно. И, ужаснувшись, внутренне замер.

Ворон поднялся на одну ступеньку и сильно сжал холеную руку бургомистра смуглыми худыми пальцами.

– А как насчет твоих дочерей, Ориен? – сказал он мягким своим голосом, – Ведь они у тебя светленькие. Особенно Ильрика, младшая, правда? Что, если тебе придется выбирать, Ориен, твоя Ильрика или эта девочка?

Бургомистр онемел. Ильрике, его Ильрике было двенадцать лет, она была совсем ребенок, тоненькая, с русыми косичками. Она бегала еще в коротеньких платьицах, вовсю лазила по деревьям, вечно были исцарапаны ее загорелые коленки. Любимой ее забавой было подстеречь отца, возвращающегося домой, и свалиться на него с дерева, росшего у порога. Отец таял, когда ловил свое исцарапанное растрепанное сокровище. И ее, Ильрику, этого неукротимого ребенка грозил украсть – Царь-ворон. Таким образом породниться с воронами Ориен не желал, только не это.

– Никогда не указывай мне, Ориен, – сказал ворон все так же мягко, – Я еще ничего не решил, но не смей указывать мне.

Элиза поцеловала сонную девочку и задула свечу. Ра боялась спать в темноте, но безропотно ложилась и позволяла гасить свет; она не была капризным ребенком. Элиза сказала бы, что этот ребенок и не подозревает о существовании капризов; наверное, воронята бывают такими – без малейшего сознания своей детской безнаказанности. В темноте она еще раз поправила одеяло и, бесшумно ступая, вышла из комнаты.

В соседней комнате тоже было темно. Вороны снимали лучшие комнаты в гостинице, но света не было ни здесь, ни в гостиной, куда была открыта дверь. Элиза остановилась, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте; ей показалось, что комната была пуста, что ни один из воронов еще не вернулся. И почти сразу она увидела – тонкий темный силуэт на фоне светлеющего окна. Кэррон. Его величество. Торион был выше и крупнее. И даже если бы они были близнецами, Элиза все равно отличила бы их хоть в полной темноте: никогда в присутствии Ториона ее не настигало чувство такого успокоения. Словно сидишь на пригорке, на мягкой травке, и солнышко светит, но не жарко, а как бывает осенью – мягкое, подсвеченной золотом тепло.

Царь-ворон молчал. Хоть и не мог не слышать ее шагов; кто угодно, но не он, слух у него довольно тонкий. "Летучую мышь переслушает", – говорил Дрого. Элиза тоже молчала. Смешно, но она боялась заговорить – первой. Он нравился ей, временами почти непреодолимо, но и его она понимала не всегда. И боялась, когда не понимала….