Текст книги "Великая и ужасная красота"

Автор книги: Либба Брэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА 27

Вечер выдался на редкость гнетущим. Сильный холодный дождь непрерывно льет с потемневшего неба, лету пришел конец. Сырой холод пробирает до костей, от него болят пальцы, спины и сердца. Гром грохочет все ближе и ближе, соревнуясь с ровным шумом ливня. Небо прорезают вспышки молний, разрывая дымчатые тучи до самой земли. И все это бушует вокруг входа в пещеру.

Мы все сидим там. Мокрые. Замерзшие. Несчастные. Фелисити устроилась на плоском камне, то заплетая в косичку, то снова расплетая одну и ту же прядь волос. Ее внутренний огонь погас, унесенный куда-то туда, куда уносит все дождь.

Пиппа, плотно завернувшись в плащ, ходит взад-вперед, со стоном восклицая:

– Ему пятьдесят лет! Он старше моего отца! Это так ужасно, что я даже думать об этом не могу!

– Ну, по крайней мере есть хоть какой-то человек, готовый жениться на тебе. Ты не пария…

Это Энн ненадолго отвлеклась от своего занятия. Она держит ладонь над пламенем свечи. И опускает руку все ниже и ниже, пока наконец не отдергивает ее. Но когда ее лицо кривится от боли, я понимаю, что она обжигается нарочно… Энн снова проверяет, может ли она хоть что-то чувствовать.

– Да почему всем хочется мной командовать? – бормочет Пиппа и обхватывает голову руками. – Почему они все хотят распоряжаться моей жизнью? Решать, как я должна выглядеть, с кем должна встречаться, что делать или не делать? Почему бы им просто не оставить меня в покое?

– Потому что ты слишком красива, – отвечает Энн, глядя, как пламя лижет ее ладонь. – Людям всегда кажется, что они вправе обладать прекрасными вещами.

Пиппа горько смеется, и в ее смехе слышатся слезы.

– Ха! И почему только девушкам кажется, что красота поможет им решить все проблемы? От красоты проблем только больше! Это настоящее несчастье! Мне бы хотелось быть кем-то другим.

Роскошь подобного желания может себе позволить только очень хорошенькая девушка. Энн коротко фыркает, выражая полное недоверие к словам Пиппы.

– Да! Я бы действительно хотела… Мне бы хотелось быть тобой, Энн!

Энн настолько ошеломлена, что забывает отодвинуть ладонь, и держит ее над свечой на секунду дольше, чем то было возможно, и тут же с отчетливым всхлипом отдергивает ее.

– Да с какой же стати тебе бы вдруг захотелось очутиться на моем месте?!

– Потому что… – Пиппа протяжно вздыхает, – потому что тебе ни к чему тревожиться из-за таких вещей. Ты не из тех девушек, вокруг которых люди постоянно так толкутся, что и дышать не дают. Ты никому не нужна.

– Пиппа! – рявкаю я.

– Что? Что я такого опять сказала? – стонет Пиппа.

Она совершенно не осознает собственной глупейшей грубости.

Лицо Энн мрачнеет, она прищуривается, но жизнь слишком истерзала ее, чтобы она решилась на резкий отпор, а Пиппа настолько эгоистична, что ничего не замечает.

– Ты хочешь сказать, что я ничем не примечательна, – без выражения произносит наконец Энн.

– Именно так, – кивает Пиппа и бросает на меня победоносный взгляд, говорящий: «Вот видишь, кто-то понимает мои беды!» Но через секунду до Пиппы наконец доходит. – Ой… Ох, Энн, я совсем ничего такого не имела в виду!

Энн меняет руку, поднеся к свече на этот раз левую ладонь.

– Энн, милая Энн! Ты должна простить меня! Я ведь не такая умная, как ты. Я вечно говорю что-нибудь такое, чего совсем не хотела сказать!

Пиппа обнимает Энн, а та не может отказаться от внимания кого бы то ни было, кого угодно, пусть даже это девушка, считающая ее просто полезной вещью, чем-то вроде скромного ожерелья или ленты для волос.

– Послушай, расскажи нам что-нибудь! Или давайте читать дневник Мэри Доуд.

– Да зачем его читать, если мы уже знаем, чем все кончилось? – возражает Энн. – Они обе погибли в пожаре.

– Да, но мне хочется понять, как дело дошло до этого!

– Пиппа, нельзя ли оставить это? – со вздохом спрашиваю я. – Мы все сегодня не в том настроении.

– Тебе легко говорить! Тебя-то не выдают замуж против твоего желания!

В небе гремит и грохочет, а мы сидим в разных углах пещеры, до боли одинокие в своем духовном единении.

– Хотите, расскажу вам одну историю? Новую и ужасную. О призраках.

Этот голос, слабым эхом разнесшийся по большой пещере, принадлежит Фелисити. Она развернулась на своем камне лицом к нам, обхватив руками согнутые колени, сжавшись в комок.

– Готовы? Могу начинать? Однажды, давным-давно, жили четыре девушки. Одна из них была хорошенькой. Одна – умной. Одна – очаровательной. А четвертая… – Фелисити смотрит на меня. – А четвертая была загадочной. Но все они, видите ли, были… немножко порчеными. Во всех них что-то было не так. Дурная кровь. Огромные желания. Ох, я кое-что пропустила. Это нужно было сказать сначала. Все они были ужасными мечтательницами, эти девушки.

– Фелисити… – начинаю я, потому что Фелисити чем-то меня пугает – именно Фелисити, а не та история, которую она начала рассказывать.

– Вы ведь хотели что-нибудь послушать, вот я и предлагаю вам послушать.

Молния ударяет прямо перед входом в пещеру, облив половину лица Фелисити белым светом, а другую половину оставив в тени.

– Постепенно, день за днем, эти девушки нашли друг друга. И стали грешить. Вы знаете, что это был за грех? Никто не знает? Пиппа? Энн?

– Фелисити… – В голосе Пиппы слышится тревога. – Лучше нам вернуться в школу и выпить по чашечке чая. Здесь уж очень холодно.

Фелисити повышает голос, и он, заполняя пространство между нами, звучит как удары колокола.

– Их грех состоял в том, что они верили. Верили, что могут быть другими. Особенными. Они верили, что могут изменить себя – избавиться от порчи, от нехватки любви. Перестанут быть ненужными вещами. Они думали, что могут стать живыми, любимыми, нужными кому-то. Необходимыми. Но все это было неправдой. Это история о призраках, помните? Трагедия.

Снова сверкает молния, и сразу за ней вторая, третья, и в их свете я вижу лицо Фелисити, мокрое от слез, с распухшим носом.

– Но все это было чистым заблуждением. Их собственные глупые надежды предали их. Для них ничто не могло измениться, потому что на самом деле они не были особенными. И потому жизнь подхватила их и потащила, куда хотела, и они покорно шли, понимаете? И стали угасать в собственных глазах, пока не превратились в обычные живые привидения, и они преследовали друг друга, напоминая, кем они могли бы стать. Кем они не смогли стать.

Голос Фелисити становится высоким, горестным.

– Вот так-то. Разве это не самая ужасная история из всех, какие вы слышали?

Дождь неустанно колотит по земле, и его шум сливается со сдавленными рыданиями Фелисити. Энн прекращает наконец терзать свои руки. И сквозь пламя свечи пристально смотрит на стену пещеры, где видит собственное будущее, не обещающее ей ничего. Пиппа так яростно вертит обручальное кольцо – я пугаюсь, что она может оторвать палец.

Может быть, это непрерывный ливень свел нас с ума. Может быть, виноваты мысли о том, что прелестная Пиппа вынуждена выйти замуж за человека, которого она не любила, и который не любил ее, а просто хотел ею завладеть. Может быть, виновато воображение Энн, которой пришлось бы забыть о своем голосе и служить напыщенным аристократам и их ненавистным детям. А может быть, причиной всего стала Фелисити, изо всех сил старавшаяся сдержать слезы. Или в том, что каждое ее слово было правдой.

Впрочем, какова бы ни была причина, я стала думать о том, чтобы принести с собой в наш мир магию сфер. Я думала о матерях, которые приехали сегодня навестить девушек, и об их пустых жизнях. Думала о собственной матушке, о ее предостережении, о том, что она не раз повторяла: я не готова воспользоваться всей своей силой.

Но я готова, матушка, думала я. Готова.

Снаружи раздался новый раскат грома, прозвучавший как предупреждение и как молитва. Вокруг меня в полутьме танцевали вырезанные в камне изображения женщин, ушедших еще до нашего рождения. И они настойчиво шептали мне одно и то же слово.

Поверь.

Я вижу, как поблескивает нежеланное кольцо Пиппы. Слышу затрудненное дыхание Энн. Чувствую, как отчаяние встречается в тишине с непрошенными желаниями.

Должно же быть нечто лучшее, чем все это…

Я решаюсь наконец заговорить, и мой голос достигает невидимого потолка пещеры, вспугнув какую-то птицу.

– Но ведь есть же способ изменить все…

ГЛАВА 28

– Ты уверена, что знаешь, как пользоваться этими рунами? – спрашивает Энн, когда мы усаживаемся в круг и ставим свечи в середину.

– Конечно, она знает! И не пытайся ее напугать! – огрызается Пиппа. – Ты ведь знаешь, Джемма, правда?

– Нет. Но Мэри и Сара сделали это. Это не может быть слишком трудно. Матушка говорила, что я должна просто положить ладони на руны, и… и потом…

А что потом? Потом магия войдет в меня. Этого знания слишком мало, чтобы браться за дело.

Фелисити сидит рядом со мной. Плакать она уже перестала.

– Мы просто попробуем и посмотрим, что получится. Это нечто вроде пробного забега, – говорю я, словно пытаясь сама себя убедить.

Мы входим в сферы через нашу дверь света и как можно быстрее направляемся к серебряной арке в живой изгороди. И вот перед нами руны, высокие, величественные. Они – стражи, охраняющие тайны небес.

– Я никого вокруг не вижу, – выдыхает Фелисити.

– Думаю, и нас тоже никто не видит, – говорит Пиппа.

«Обещай мне, что не вынесешь эту магию из сфер, Джемма…»

И я обещала. Но все равно я не могу бросить своих подруг и позволить им прожить пустую жизнь.

«Прошло очень много времени с тех пор, как использовали здешнюю магию. И поэтому неизвестно, что может случиться».

Но это ведь совсем не означает, что обязательно случится что-то ужасное. Возможно, матушка тревожится совершенно напрасно. Мы будем очень, очень осторожны. И ничто не сможет проникнуть сюда извне.

В этот момент рядом с нами внезапно появляется охотница.

– Что это вы здесь делаете?

Пиппа взвизгивает от неожиданности.

– Ничего, – слишком быстро отвечаю я.

Она некоторое время молчит, внимательно глядя на нас.

– Мы сегодня будем охотиться? – спрашивает она наконец, обращаясь к Фелисити.

– Нет, не сегодня, – отвечает Фелисити. – Завтра.

– Завтра, – повторяет охотница.

Она поворачивается и идет к серебряной арке, лишь раз с любопытством и удивлением оглянувшись на нас. А потом исчезает.

– Похоже, мы были на волосок от провала, – бормочет Энн, шумно выдыхая.

– Да. Думаю, лучше действовать побыстрее, – говорю я.

– А как ты полагаешь, что с нами случится?

В голосе Пиппы звучит неприкрытое опасение.

– Мы только одним способом можем это узнать, – отвечаю я, подходя ближе к рунам.

Я ощущаю, как их энергия зовет, притягивает меня. Я прикоснусь к ним только на секунду-другую, не больше. Что может случиться за столь короткий промежуток времени?

Девушки кладут руки мне на плечи. Мы соединяемся в цепь, вроде тех новомодных аппаратов, что порождают электрический свет. Я медленно прижимаю ладони к теплой поверхности хрустальных столбов. Они загудели от моего прикосновения. Гул переходит в дрожь. В рунах куда больше энергии, чем я могла вообразить. Они начинают светиться, сначала едва заметно, потом ярче, свет быстро выплескивается из них и превращается во вращающуюся колонну, которая обходит меня, проходит сквозь меня… Я на мгновение всем телом ощущаю своих подруг – быстрое биение крови в их венах как будто проникает в меня. Наши сердца колотятся в унисон, и этот звук похож на топот копыт коней, несущихся по белым от снега зимним просторам, это ритм надежды, бьющейся в нас. Бешеный поток громких мыслей проносится сквозь меня. Разные голоса, разные языки оглушают, сливаясь в единый пульсирующий шум. Все это происходит слишком быстро. Я ничего не могу понять. И чувствую, что меня вот-вот разорвет в клочки. Мне нужно оторвать ладони от рун, но я не могу.

А потом вдруг весь этот мир куда-то исчезает.

Необъятное ночное небо накрывает нас, как одеяло. Мы стоим на вершине какой-то горы. Над нами с невообразимой скоростью несутся тучи, то сгущаясь, то разлетаясь в дым. Сильный ветер с ревом налетает на нас, поднимая наши волосы дыбом. Но почему-то мне совсем не страшно. Наоборот, каждая клеточка моего тела как будто отзывается, чувства невероятно обострились. Нам незачем говорить. Мы все прекрасно ощущаем, что именно чувствует каждая из нас.

Я вдруг как будто увидела перед собой лицо Фелисити; серые радужки ее глаз странно увеличились, а черные зрачки жили сами по себе, вращались, и меня втянуло в них, и я поплыла в открытом море, а вокруг качались на волнах льдины, и неподалеку шумно пускал фонтаны кит… Я словно превратилась в жидкость и влилась в морские воды, поглощенная ими… а потом я провалилась сквозь них и вынырнула в сумеречном Лондоне. Подо мной текла Темза, освещенная уличными фонарями. А я летела над ней. Я летела! Мы все летели, взмывая так высоко, что каминные трубы и островерхие крыши казались не крупнее монетки, брошенной в сточную канаву.

«Закрой глаза! Закрой глаза, Джемма!»

Я очнулась в пустыне, залитой светом полной луны. Песчаные дюны вздымались и опадали, как дышащая грудь. Мои ноги утонули в них. Я растворилась в теплом коричневом песке. И под моим прикосновением тончайший песок превращается в невероятно мягкую кожу. Его тело расстилается подо мной, как равнина…

Я ощущаю Картика как некую страну, по которой мне хочется путешествовать, – обширную, опасную, неведомую страну… Когда мы целуемся, я снова падаю вниз, я возвращаюсь на вершину горы, где стоят Фелисити, Пиппа и Энн, вернувшиеся из своих путешествий, но все равно мы чувствуем себя так, словно никогда и не покидали этого места. Мы улыбаемся друг другу. Наши руки соприкасаются – сначала осторожно, потом мы крепко соединяем их. И вокруг вспыхивает ослепительный белый свет. А потом – ничего.

– Джемма, очнись!

Энн легонько встряхивает меня. Постепенно спальня как бы проявляется передо мной: потолок, серый свет, сочащийся из окна, потертый деревянный пол… Смутные воспоминания о прошедшей ночи всплывают в памяти: сферы, руны, странное выражение на лице охотницы, мы четверо, с трудом дотащившиеся до школы из пещеры после всего… но в целом у меня в голове клубится туман. Я совершенно утратила чувство времени и направления.

– Который час? – бормочу я.

– Уже пора завтракать.

Этого не может быть, думаю я, с силой потирая лоб.

– Да-да, пора, – подтверждает Энн.

Это очень странно.

– Откуда ты знаешь, о чем я только что подумала? – спрашиваю я.

– Я не знаю, – отвечает Энн, вытаращив глаза. – Я это услышала у себя в голове.

– Магия… – шепчу я, резко садясь в постели.

В нашу комнату врываются Фелисити и Пиппа.

– Вы только посмотрите на мое платье! – восклицает Пиппа, улыбаясь от уха до уха.

На подоле ее юбки красуется большое зеленое пятно, оставленное травой.

– Да, не повезло тебе, Пиппа, – говорю я.

Но она продолжает улыбаться, как последняя идиотка. А потом закрывает глаза – и через секунду пятно исчезает.

– Ты заставила его пропасть… – с благоговением шепчет Энн.

Пиппа сияет. Она так и эдак вертит юбку, чтобы на нее падал свет из окна.

– Так значит, у нас получилось, – тихо произношу я. – Мы вынесли магию за пределы сфер…

И все прекрасно!

Я одеваюсь в рекордно короткое время. Мы вихрем мчимся по коридору и вниз по лестнице, обмениваясь обрывками фраз, которые каким-то непонятным образом оказываются завершенными в наших головах. Мы так воодушевлены своим открытием, что непрерывно хихикаем.

В нише под лестницей притаилась небольшая скульптура, изображающая купидона.

– Мне хочется немножко подшутить, – говорит Пиппа, останавливая нас.

Она закрывает глаза, проводит ладонями над маленьким гипсовым херувимом, и у него вдруг появляются довольно большие груди.

– Ох, Пиппа, но это просто ужасно! – восклицает Фелисити, и мы хохочем.

– Вы только представьте, как можно все вокруг переделать! – давясь смехом, говорит Пиппа.

Тут мы видим Бригид, быстро идущую по коридору в нашу сторону.

– Боже мой, исправь его поскорее! – шепчу я.

Мы сбиваемся в кучу, стараясь прикрыть испорченного херувима.

– Но я не могу сделать это вот так, под давлением! – испуганно бормочет Пиппа.

– Что здесь происходит, почему суета? – интересуется Бригид, уперев руки в бока. – Что вы тут делаете? Ну-ка, отойдите, дайте мне взглянуть!

Мы весьма неохотно повинуемся.

– Что за… Что это такое?

Бригид берет в руки статуэтку чудовищно уродливой танцовщицы, исполняющей канкан; херувим с женской грудью почему-то превратился именно в нее.

– Это из Парижа, недавно привезли, – вежливым гоном объясняет Фелисити.

Бригид ставит фигурку обратно в нишу.

– По мне, так это просто мусор какой-то.

Она ушла, а мы снова хихикаем.

– Это лучшее, что мне удалось сделать, – заявляет Пиппа. – При данных обстоятельствах.

Все головы разом поворачиваются в нашу сторону, когда мы наконец являемся на завтрак и усаживаемся на свои места за длинным столом. Сесили таращится на Энн, не в силах оторвать от нее глаз.

– Энн, у тебя что, новое платье? – спрашивает она, продолжая жевать бекон.

Мы четверо опоздали, так что нам досталась только овсянка.

– Нет, – отвечает Энн.

– Значит, ты изменила прическу?

Энн качает головой.

– Ну, как бы то ни было, выглядишь ты немножко лучше.

Со всех сторон мы слышим перешептывание и хихиканье. Сесили вновь занимается своим беконом.

Фелисити со стуком кладет на стол ложку.

– Это очень грубо, Сесили. Ты разве сама не понимаешь? Думаю, будет гораздо лучше, если ты сегодня будешь молчать весь день.

Сесили открывает рот, чтобы достойно ответить Фелисити, но… не произносит ни слова. Она едва может лишь чуть слышно шептать. Сесили в ужасе хватается за горло.

– Сесили, что случилось? – спрашивает Элизабет, подавая той стакан воды.

– Да она просто язык проглотила, – насмешливо бросает Фелисити.

– Фелисити, ты должна немедленно вернуть Сесили голос! – сердито говорит Пиппа, когда мы направляемся к классу на урок французского языка.

Фелисити кивает.

– Я знаю. Но вы должны признать – так она выглядит немножко лучше.

На лице мадемуазель Лефарж блуждает особо садистская улыбка. Это не предвещает ничего хорошего.

– Bonjour, mes filles. Сегодня мы будем вести беседу на разные темы, чтобы проверить ваше знание языка.

Урок разговорной речи. Я абсолютно беспомощна в этом, и гадаю, долго ли мне удастся ускользать от внимания мадемуазель Лефарж.

Элизабет поднимает руку.

– Мадемуазель, а у Сесили пропал голос!

– Вот как? Весьма неожиданно, мадемуазель Темпл!

Сесили пытается заговорить, но безуспешно. Энн одаривает ее вежливой улыбкой, и Сесили вдруг откровенно пугается. И утыкается в свой учебник.

– Что ж, хорошо, – заявляет мадемуазель Лефарж. – Мадемуазель Дойл, начнем с вас.

Итак, я попала в серьезный переплет. «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пусть я с этим справлюсь, пусть я это переживу…» Похоже, именно сегодня мадемуазель Лефарж даст мне наконец пинка под зад и отправит в младший класс. Она резко задала какой-то вопрос насчет реки Сены и замерла, ожидая моей реакции. Я открыла рот… и все изумленно затихли, но больше всех изумилась я сама. Я заговорила по-французски как какая-нибудь парижанка, и вдруг обнаружила, что много знаю о Сене. И о географии Франции. И об истории ее монархии. О революции. Я почувствовала себя такой умной, что мне хотелось говорить и говорить, рассказать обо всем последнем историческом периоде… но мадемуазель Лефарж наконец опомнилась от потрясения и неожиданно нарушила установленные ею же самой правила.

– Весьма примечательно, мадемуазель Дойл! Весьма неплохо! – с придыханием сказала она по-английски. – Как видите, юные леди, когда вам хочется приложить усилия к какому-то делу, результаты сразу говорят сами за себя! Мадемуазель Дойл, вы сегодня получаете тридцать поощрений – это рекорд для моего класса!

Наверное, кому-нибудь из нас следовало бы закрыть рты Марте, Сесили и Элизабет, потому что они распахнулись слишком уж широко… да и глаза у них чуть не выскочили из орбит.

– А что мы будем делать теперь? – шепотом спрашивает Пиппа, когда мы рассаживаемся по местам, ожидая появления мистера Грюнвольда.

– Думаю, теперь очередь Энн, – говорю я.

У Энн мгновенно вытягивается лицо.

– Моя? Н-но я не знаю…

– Ну же, не теряйся! Разве тебе не хочется, чтобы все увидели, на что ты способна?

Энн морщит лоб.

– Но ведь это не буду настоящая я? Это будет магия. Как с твоим французским.

Слова Энн вызывают легкий румянец на моих щеках.

– Да, я слегка слукавила. Но ты-то действительно умеешь петь, Энн. Так что ты просто покажешь себя с лучшей стороны.

Энн продолжает сомневаться. И нервно прикусывает нижнюю губу.

– Не думаю, что у меня получится.

Тут нам приходится замолчать, потому что явился наш невысокий, коренастый австриец. Мистер Грюнвольд всегда пребывал либо в дурном настроении, либо в еще более дурном. Других вариантов не существовало. Но в этот день он превзошел самого себя, потому что настроение у него наидурнейшее.

– Так, прекратили свою вечную болтовню! – рявкает он, запуская пальцы в жидкие седые волосы.

Он начинает вызывать нас одну за другой, чтобы мы перед всем классом исполняли один и тот же гимн. И всем по очереди устраивает полный разнос. Гласные звучат у нас плоско и глухо. Рты открываются недостаточно широко. Я сорвалась на высокой ноте, и мистер Грюнвольд горестно вскрикнул: «Ах!», – как будто его пытали.

И вот наконец настает очередь Энн.

Она поначалу смущается и робеет. Мистер Грюнвольд ворчит и покрикивает на нее, что, конечно, не идет ей на пользу. Я мысленно умоляю Энн показать наконец свой голос. «Пой же, Энн! Ну, давай!» И наконец она запела по-настоящему. Как будто птица покинула гнездо и свободно воспарила высоко в небе. Мы все благоговейно умолкаем. Даже мистер Грюнвольд перестает отсчитывать такты. Он смотрит на Энн во все глаза, и по его лицу разливается радость.

Я так горжусь своей подругой! И почему только матушка не хотела, чтобы мы воспользовались магией сфер? С чего она взяла, что мы не готовы ею пользоваться?

Энн заканчивает гимн, и мистер Грюнвольд аплодирует. Мужчина, который ни разу не похвалил никого из нас, аплодирует Энн! Девушки присоединяются к нему. Они теперь смотрят на Энн по-другому, они видят в ней нечто совершенно новое. А разве это не то, чего хочется каждому? Чтобы его заметили?

Мы наслаждаемся волшебным днем и радуемся, пока не наступает наконец вечер. И тут мы ощущаем, как последние капли магии вытекают, оставляя нас заметно изможденными. Даже миссис Найтуинг обращает на это внимание.

– Мисс Кросс, у вас сегодня несколько усталый вид.

– Я действительно устала, миссис Найтуинг.

Пиппа розовеет.

Миссис Найтуинг представления не имеет, что происходит в ее школе по ночам, пока она спит, выпив свой стаканчик шерри.

– Тогда вам лучше прямо сейчас отправиться в постель и как следует отдохнуть и выспаться. Вы ведь наверняка хотите выглядеть хорошо завтра, когда мистер Бамбл приедет навестить вас.

– Ух… а я и забыла, что он должен завтра явиться с визитом, – жалуется Пиппа, когда мы тащимся в спальни.

Энн потягивается, закинув руки за голову, и ее движение напоминает кошачье.

– А почему бы тебе не порвать с ним? Просто скажи, что тебе этого не хочется.

– Ну, тогда мне не на шутку достанется от матушки, – фыркает Пиппа.

– Мы могли бы вернуться в сферы и сделать тебя ужасно уродливой, – предлагает Фелисити.

– Ну уж нет!

Мы добираемся до верхней площадки лестницы. На потолке виднеются пятна сажи над газовыми фонарями. Странно, почему я никогда не замечала этого прежде?

– Ну и ладно. Тогда можешь попрощаться с сэром Безупречным Рыцарем и стать супругой адвоката, – с насмешливой улыбкой говорит Фелисити.

Чудесное лицо Пиппы искажается от тревоги, но тут же ее нахмуренный лоб разглаживается. В глазах Пиппы вспыхивает решимость.

– Я могу просто рассказать ему правду. Об эпилепсии.

На стенах тоже виднеются следы сажи. Как многого, оказывается, я не замечала вокруг себя!

– Он явится в гости завтра, в одиннадцать утра, – сообщает Пиппа.

Фелисити кивает.

– И тогда мы его отправим восвояси, решено?

Зевая на ходу, я прохожу мимо знакомых фотографических портретов, мимо всех этих поблекших, почти неразличимых женщин. Но это вечер, когда я впервые замечаю самые неожиданные вещи. Одна фотография в простой рамке начала коробиться и морщиться под стеклом. Наверное, отсырела. Ей грозит полная гибель. Но есть в этом ряду и что-то еще… Я присматриваюсь повнимательнее и вижу слабые очертания на стене, там, где должен висеть пятый по счету снимок.

– Это странно, – говорю я Энн.

– Что? – она зевает.

– Посмотри на стену, вот здесь. Видишь след? Здесь точно была еще одна фотография!

– Да, похоже, была. Ну и что? Может, она им надоела.

– Или, может быть, как раз здесь и был снимок того класса, где учились Сара и Мэри, – предполагаю я.

Энн не спеша шагает к нашей спальне, потягиваясь и зевая.

– Вот и отлично. И поищи его.

«Да, – думаю я. – Пожалуй, в этом есть смысл». Я не верю, что этой фотографии просто не существует.

Я думаю, ее почему-то сняли со стены.

Я спала плохо, то и дело просыпаясь, и мне снилось что-то невероятное. Я видела среди облаков лицо матушки, нежное и светлое. Потом облака разлетелись. Небо изменилось. Оно заполнилось серыми тварями с дырами вместо глаз. Все вокруг потемнело. Появилась та самая маленькая девочка. Ее белый школьный фартук и экзотическое платье под ним отчетливо выделялись в темноте. Она медленно повернулась вокруг себя – и тут же начался дождь. Дождь из карт. С неба сыпались карты Таро. И когда они падали на землю, то загорались.

Нет. Мне не нравился этот сон. Я не хотела его смотреть.

И сон исчез. Мне снова привиделся Картик. Это был жадный сон. Наши губы были сразу везде. Поцелуи были яростными и крепкими. Его руки разорвали ворот моей ночной сорочки, обнажив шею. Его губы бешено целовали ее, слегка покусывая, и мне было почти больно, но при этом я воспламенялась все сильнее. Мы перекатывались с места на место, слившись в некое колесо, состоявшее из ладоней, пальцев, языков, губ… Внутри меня нарастало напряжение, и наконец мне стало казаться, что я вот-вот взорвусь. А когда я почувствовала, что мне больше не выдержать ни секунды, я внезапно проснулась. Моя ночная сорочка насквозь промокла от пота и прилипла к коже. Дыхание было прерывистым. Я бессильно вытянула руки вдоль тела и долго лежала, не шевелясь, пока наконец не заснула снова. И больше мне не приснилось ничего.