Текст книги "Великая и ужасная красота"

Автор книги: Либба Брэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА 23

Весь день мы засыпаем на ходу, а на наших лицах бродят глупые улыбки. Мы едва замечаем остальных учениц, как всегда суетящихся в коридорах и большом холле. Мы словно плывем из одной классной комнаты в другую, подхваченные течением толпы, ничего не соображая. Мы лишь переглядываемся тайком, помня о данном ночью обещании, и обмениваемся загадочными намеками, приводящими в недоумение учителей и заставляющими нас улыбаться.

Мы понимаем друг друга. Мы владеем общей тайной.

Это не такой страшный секрет, вроде того, что связывает меня с моими родными или с Картиком, – нет, это восхитительная запретная тема, на которую мы можем говорить только между собой. Нашу кровь разжигает предвкушение, а кожу покалывает при мысли о том, что мы можем вернуться туда…Весь день мы думаем только об этом и ждем наступления ночи, чтобы снова открыть дверь света и проникнуть в волшебные сферы. Мы превратились в единое целое. Никаких посторонних рядом с нами быть не могло. Никаких незваных гостей в нашем мире.

На уроке музыки мистер Грюнвольд целый час уныло гудит о необыкновенных достоинствах какой-то оперы. Элизабет, Сесили и Марта внимательно слушают, как и положено хорошим девушкам, и кое-что аккуратно записывают. Их головки склоняются к тетрадям и поднимаются в унисон. Слушать, записывать, слушать, записывать…

Но мы не записали ни единого слова из объяснений мистера Грюнвольда. Мы пребывали далеко-далеко, в стране, куда унеслись бы сейчас же, будь на то наша воля. Мистер Грюнвольд приглашает Сесили к фортепьяно, чтобы она сыграла пьеску, которую разучивала к родительскому дню. Пальцы Сесили бегают по клавишам, звучит аккуратно, тщательно исполняемый менуэт.

– Ах, как хорошо, мисс Темпл! Очень точно.

Мистер Грюнвольд доволен, но мы теперь знаем, как звучит и как ощущается настоящая музыка, так что нам трудно изображать интерес к чему-то просто очень симпатичному и приятному.

После урока Сесили принимается кокетничать, жалуясь, что играла ужасно.

– Ох, но я ведь убила эту пьесу? Скажите честно!

Марта и Элизабет, разумеется, начинают возражать, твердя Сесили, что она играла блестяще.

– А ты что думаешь, Фелисити?

Нетрудно понять, что Сесили очень хотелось услышать похвалу именно от Фелисити.

– Очень мило, – это все, что говорит Фелисити.

– Просто мило? – Сесили фальшиво смеется, делая вид, что ей плевать на чье-либо мнение. – О, наверное, это было и в самом деле чудовищно!

– Почему же, это был очень приятный вальс, – добавляет Фелисити.

Она совершает ужасную ошибку. Но ее мысли блуждают далеко, и она с трудом удерживает блаженную улыбку, не позволяя ей расплыться по лицу.

Я отворачиваюсь, тоже изо всех сил стараясь сдержать глупую ухмылку.

– Это был не вальс. Это был менуэт, – поправляет ее Сесили, и уже с откровенной обидой надувает губки.

Элизабет всматривается в нас с таким видом, как будто не может понять, кто мы такие.

– Почему ты на нас так странно смотришь, как будто мы какие-нибудь образцы для опытов? – спрашивает Пиппа.

– Ну, я и сама не знаю… что-то в вас не так.

Мы обмениваемся быстрым взглядом.

– Что-то новое появилось, да? Эй, если у вас есть какой-то секрет, лучше бы вам поделиться с нами!

– Конечно, так ведь всегда бывало, – усмехается Фелисити.

Солнечный луч врывается в окно большого холла. И в воздухе начинают танцевать пылинки.

– Пиппа, дорогая, но ты ведь мне расскажешь, правда?

Элизабет обнимает Пиппу за плечи, но та выворачивается из объятий. Сесили заметно огорчается.

– Но ведь Пиппа и Фелисити никогда прежде не скрывали от нас ничего!

– Да, вот только тех прежних девушек уже нет! – Фелисити ослепительно улыбается. – Они умерли и похоронены. А мы – совершенно новые люди для нового мира!

И с этим мы проходим мимо них, оставив старую компанию в большом холле, и нам не больше дела до них, чем до пыли, медленно оседающей на пол.

Мисс Мур приготовила для нас холсты. Это куски муслина, туго натянутые на подрамники; рядом лежат наготове акварельные краски. Похоже, буколические пейзажи с березами и цветочные композиции остались позади. На столе в центре комнаты красуется большая ваза с фруктами. Очередной натюрморт. Но если мисс Мур предлагает рисовать натюрморт, она могла точно так же предложить нам изобразить будущее, к которому школа Спенс готовила нас день за днем. Я ожидала от мисс Мур большего.

– Натюрморт? – В моем голосе звучит нескрываемое отвращение.

Мисс Мур стоит у окна. На фоне ослепительно сияющего неба ее неуклюжий силуэт вырисовывается, как силуэт какого-нибудь чучела.

– Мне не послышалось недовольство, мисс Дойл?

– Это не слишком вдохновляет.

– Даже величайшие художники мира не считали зазорным время от времени писать натюрморты.

Она совершенно права, но я не собираюсь сдаваться просто так.

– Но как можно найти вдохновение в каком-то яблоке?

– Постараемся в этом разобраться, – отвечает мисс Мур, подавая мне рабочий халатик.

Фелисити внимательно осматривает вазу с фруктами. Выбрав одно яблоко, она, недолго думая, берет его и с хрустом откусывает кусок.

Мисс Мур отбирает у нее яблоко и возвращает на место, в вазу.

– Фелисити, не надо есть экспозицию, иначе в следующий раз мне придется использовать восковые фрукты, и тогда вас будет поджидать весьма неприятный сюрприз.

– Ну, полагаю, от натюрморта нам никуда не деться, – вздыхаю я, опуская кисть в красную краску.

– Похоже, вокруг меня зреет бунт, – замечает мисс Мур. – А ведь недавно, на днях, вы ничего не имели против рисования.

Фелисити хитро усмехается, покосившись на мисс Мур.

– Да, но мы-то уже не те, что были недавно. В самом деле, мы чрезвычайно изменились, мисс Мур.

Сесили громко фыркает.

– Да не пытайтесь вы их урезонить, мисс Мур! Они сегодня просто невыносимы!

– Да, – поддерживает ее Элизабет, причем самым противным тоном. – Они, видите ли, теперь новые люди для нового мира. Кажется, так, да, Пиппа?

Мы тайком переглядываемся, но это не остается незамеченным мисс Мур.

– Это действительно так, мисс Дойл? Мы действительно попали в волну тайной революции?

Она застает меня врасплох. У меня всегда возникает очень странное чувство, когда я оказываюсь под пристальным вниманием мисс Мур, – как будто я превращаюсь в муху под микроскопом. Она словно бы знает, о чем я думаю…

– В общем, да, – отвечаю я наконец.

– Вот видите? Понимаете теперь, что я имела в виду? – снова фыркает Сесили.

Мисс Мур хлопает в ладоши.

– Мы вполне можем заняться чем-то совершенно новым. Я побеждена. Холсты перед вами, леди, и в вашем распоряжении целый час. Рисуйте что хотите.

Мы разражаемся восторженными криками. Кисть как будто становится невесомой в моей руке. Но Сесили ничуть не радуется.

– Но, мисс Мур, до дня собрания родных осталось всего две недели, а у меня до сих пор нет достойного рисунка, чтобы показать моим родным, когда они приедут сюда, – обиженно заявляет она.

– Сесили права, мисс Мур, – поддерживает ее Марта. – Меня совершенно не интересует, чего имхочется. Я не могу показать родителям какой-то примитивный набросок со стены пещеры. Они просто ужаснутся!

Мисс Мур вскидывает голову, глядя на них сверху вниз.

– О, мне совсем не хочется стать причиной огорчений для вас и ваших родственников, мисс Темпл и мисс Хоуторн. Итак. Ваза с фруктами – в вашем распоряжении. Я уверена, вашим родным чрезвычайно понравится хороший натюрморт.

Фелисити задумчиво рассматривает глину для лепки.

– А могу я сотворить некую скульптуру, мисс Мур?

– Если вам того хочется, мисс Уортингтон.

Она кладет на столик перед Фелисити шар мягкой глины.

– Ну, а чтобы быть уверенной в том, что этот урок все-таки послужит вашему образованию, – продолжает мисс Мур, поглядывая на Сесили, – я прочту вам несколько страниц из сочинения Диккенса «Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим». Глава первая. «Стану ли я героем повествования о своей собственной жизни, или это место займет кто-нибудь другой, – должны показать последующие страницы…»

В конце часа мисс Мур начинает проверять работы, хваля девушек и кое-что поправляя. Когда она подходит ко мне и видит рисунок – огромное уродливое яблоко во весь холст, – она поджимает губы и рассматривает мое произведение, как мне кажется, очень долго.

– Весьма, весьма современно, мисс Дойл.

Сесили, посмотрев на мой мольберт, резко смеется.

– И вот это вы предлагаете называть яблоком?

– Ну конечно, это яблоко, Сесили, – огрызается Фелисити. – И мне оно кажется великолепным, Джемма. Очень, очень авангардно.

Но я недовольна.

– Тут нужно добавить света спереди, чтобы оно блестело. Я пыталась сделать это белой и желтой красками, но только размазала все.

– Нет, вам просто надо добавить тени вот здесь, в задней части.

Мисс Мур окунает кисть в сепию и проводит плавную линию по внешней стороне моего яблока. И в то же мгновение блеск на его боку проявляется, оно начинает выглядеть гораздо лучше.

– Итальянцы называют этот прием chiaroscuro. [13]13
  Светотень (ит.).


[Закрыть]Это означает игру света и тени на картине.

– Но почему Джемма не могла добавить белого цвета, чтобы заставить яблоко светиться? – спрашивает Пиппа.

– Потому что вы не можете заметить свет, если рядом с ним отсутствует хотя бы небольшая тень. Во всем, в любом предмете есть свет и тень. И вы должны играть с ними, пока не добьетесь правильного соотношения.

– И как ты предполагаешь назвать свою работу? – с презрением интересуется Сесили.

– «Выбор», – неожиданно для самой себя отвечаю я.

Мисс Мур кивает.

– Плод познания. Действительно, очень интересно.

– Вы подразумеваете яблоко Евы? Как в саду Эдема? – спрашивает Элизабет.

Она прилежно взялась добавлять сепии к своему рисунку, пытаясь изобразить тень, но почему-то ее фрукты стали выглядеть от этого помятыми и страшненькими. Но я не собираюсь сообщать ей об этом.

– Лучше спросить художницу. Вы именно это имели в виду, мисс Дойл?

Вообще-то я и сама не знаю, что имела в виду. И пытаюсь нащупать в сказанном хоть какой-то смысл.

– Наверное, я думала о любом выборе, о желании познать больше, заглянуть по ту сторону вещей.

Фелисити смотрит на меня, как настоящая заговорщица.

Сесили качает головой.

– Ну, вряд ли это можно считать правильным названием. Ева ведь не делала выбора, она не сама решила съесть яблоко. Ее соблазнил змей.

– Да, но… – возражаю я, еще не сформулировав до конца возникшую у меня мысль. – Но… она ведь не обязана была откусывать от этого яблока. Так что она все-таки сделала выбор.

– А в результате была изгнана из рая. Нет, такое не для меня, спасибо. Я бы предпочла остаться в райском саду, – заявляет Сесили.

– Но это тоже выбор, – подчеркивает мисс Мур.

– Да… только куда более безопасный, – отвечает Сесили.

– Не бывает выбора безопасного, мисс Темпл. Бывает только другое решение, другой выбор.

– Мама говорит, что женщине незачем иметь слишком большие возможности выбирать. Это ее только запутывает. – Пиппа произносит эти слова как хорошо заученный урок. – Именно поэтому предполагается, что мы должны предоставлять выбор нашим супругам.

– И это тоже выбор. И как всякий выбор, имеет свои последствия, – говорит мисс Мур с таким видом, будто унеслась в мыслях куда-то вдаль.

Фелисити берет из вазы яблоко, которое успела надкусить до урока. Сладкая белая мякоть потемнела от воздействия воздуха. Фелисити снова запускает в яблоко зубы и ставит на нем новую, чистую отметку.

– Великолепно! – заявляет она, когда ее рот наполняется соком.

Мисс Мур очнулась и смеется.

– Я вижу, Фелисити не намерена запутывать вопрос излишними размышлениями. Она – ястреб, мгновенно бросающийся на свою цель.

– Ну да, съесть или быть съеденным! – соглашается Фелисити, откусывая еще кусок от яблока.

А я подумала о Саре и Мэри, гадая, что за ужасный выбор они могли совершить? Но что бы это ни было, это оказалось достаточно мощным, чтобы сотрясти весь Орден. И в итоге привело меня к выбору, который я сделала, сбежав в тот день от матушки на торговой площади Бомбея. Выбор, который, похоже, заново привел все в движение.

– А что случится, если сделать неправильный выбор? – тихо спрашиваю я.

Мисс Мур берет из чаши с фруктами грушу, а нам предлагает съесть виноград.

– Вы должны постараться исправить это.

– Но если уже слишком поздно? Если невозможно что-то изменить?

В чуть раскосых глазах мисс Мур вспыхивает сочувствие; она снова всматривается в мой рисунок. И добавляет тончайшую темную линию в нижней части яблока, отчего оно окончательно оживает.

– Тогда вам придется научиться жить с этим.

ГЛАВА 24

День выдается чудесным, и лужайки, двор и сад школы Спенс пестрят от резвящихся девушек; кто-то катается на велосипеде, кто-то просто гуляет и сплетничает, какая-то компания играет в жесты. А мы вчетвером затеяли игру в теннис на траве. Мы играем парами, Фелисити и Пиппа против меня и Энн. Каждый раз, когда моя ракетка касается мяча, я пугаюсь, что могу этим мячом снести кому-нибудь голову. Я решила, что проще всего будет добавить теннис к тому длинному списку искусств, которыми мне не суждено овладеть. Если мяч летит в нужную сторону, то только по чистой случайности. Пока я об этом размышляю, он мчится мимо Пиппы, которая провожает его взглядом с таким примерно видом, с каким повар смотрит на воду, ожидая, когда та закипит.

Фелисити хватается за голову, возмущенная до предела.

– Пиппа!

– Я не виновата! Подача была слишком резкой!

– Но ты должна была попытаться взять ее! – возражает Фелисити, размахивая ракеткой.

– Он летел слишком далеко! Мне было его не достать!

– Мы теперь можем достать очень многое, – намекающе произносит Фелисити.

Девушки, наблюдавшие за игрой, не поняли, что подразумевала Фелисити, но я, само собой, поняла. А вот Пиппа почему-то не сообразила.

– Это скучно, и у меня уже рука болит, – жалуется она.

Фелисити округляет глаза.

– Ну и довольно тогда! Давайте просто погуляем.

Мы передаем ракетки другой четверке, розовощеким юным девчонкам, стремящимся поразмяться. Покончив с игрой, мы беремся под руки и неспешно идем между высокими деревьями, мимо компании младших, играющих в Робин Гуда. У них возникли сложности, потому что каждая хотела быть девицей Мэриан и никому не хотелось быть ноттингемским шерифом.

– Ты сегодня ночью отведешь нас снова в сферы? – спрашивает Энн, когда голоса играющих сливаются за нашими спинами в ровный гул.

– Вам не придется меня уговаривать, – улыбаюсь я. – Там есть кое-кто, с кем мне хотелось бы вас познакомить.

– И кто же это? – спрашивает Пиппа, наклоняясь и поднимая с земли желудь.

– Моя матушка.

Энн судорожно вздыхает. Пиппа резко вскидывает голову.

– Но разве она не…

Фелисити мгновенно перебивает ее:

– Пиппа, помоги-ка мне набрать немного золотарника для миссис Найтуинг. Это поможет улучшить ее настроение к вечеру.

Пиппа послушно следует за Фелисити, и вскоре мы все уже ищем цветы. Дальше, у озера, я вдруг вижу Картика; он прислонился к столбу возле лодочного сарая, сложив руки на груди, и наблюдает за мной. Его черный плащ полощется на ветру. Я подумала, знает ли он что-нибудь о судьбе своего брата. На мгновение мне становится очень жаль его. Но потом я вспоминаю все его угрозы и насмешки, и как он высокомерно пытался приказывать мне, и вся моя симпатия к нему тает. Я вызывающе выпрямляюсь и смотрю на него в упор.

Ко мне подходит Пиппа.

– Праведные небеса! Это не тот ли самый цыган, который таращился на меня в лесу?

– Я не помню его, – лгу я.

– Надеюсь, он не попытается нас шантажировать.

– Вряд ли, – отвечаю я, изо всех сил изображая полное равнодушие. – Ох, посмотри-ка… одуванчик!

– А он довольно красив, правда?

– Тебе так кажется? – вырывается у меня прежде, чем я успела подумать.

– Для язычника – да, конечно. – Она с легким кокетством склоняет голову. – Кажется, он посматривает на меня.

Мне и в голову не приходило, что Картик мог следить не за мной, а за Пиппой, и это почему-то встревожило меня. Хотя он и доводит меня до бешенства, мне хочется, чтобы он глядел только на меня.

– На что это вы там смотрите? – спрашивает Энн.

Она набрала полную охапку поникших желтых цветов.

– Да вон на того юношу. Это тот самый, который на днях увидел меня в одном белье.

Энн щурится, приглядываясь.

– А! Этот! Но это ведь тот самый, которого ты поцеловала, Джемма?

– Ох, ты не могла этого сделать! – задыхается от ужаса Пиппа.

– Сделала, – спокойно говорит Энн, – но только для того, чтобы спасти нас от цыган.

– Вы встречались с цыганами? Где, когда? А меня почему с собой не взяли?

– Это длинная история. Я тебе ее расскажу на обратном пути, – обещает Фелисити.

Пиппа бормочет что-то насчет того, что мы вечно скрываем от нее самые важные вещи, но Фелисити не слушает; ее взгляд останавливается на Картике, потом на мне – с таким пониманием, что мне вдруг хочется убежать и где-нибудь спрятаться. А потом она обнимает Пиппу за плечи и начинает рассказывать историю нашего приключения в цыганском таборе, при этом не просто оправдывая мой поступок, но еще и выставляя меня чуть ли не героиней. Она превращает меня в благородную особу, решившую пожертвовать собой и вытерпевшую поцелуй варвара и язычника, чтобы спасти подруг. Фелисити говорит так убедительно, что я и сама почти ей верю.

Когда мы снова входим в дверь света, сфера приветствует нас нежными ароматами сада и сиянием яркого неба. Меня терзают сомнения. Я ведь не знаю, сколько времени мне будет позволено провести с матушкой, и не желаю делиться даже малой толикой этого времени с подругами. Но они все же мои подруги, и, возможно, матушке и самой хотелось бы познакомиться с ними; она тогда знала бы наверняка, что я не одна, что меня есть кому поддержать.

– Идемте со мной, – говорю я и веду их через серебряную арку в живой изгороди.

Но матушки нигде не видно. Вокруг высятся деревья, а дальше виднеется круг странных кристаллов, за ними – грот.

– И где же она? – спрашивает Энн.

– Матушка? – осторожно зову я.

Ничего… только птицы щебечут в листве. А что, если ее на самом деле здесь и не было? Что, если я просто вообразила себе все?

Подруги отводят глаза, стараясь не смотреть на меня. Пиппа что-то тихо шепчет на ухо Фелисити.

– Может быть, тебе просто приснилась ваша встреча? – мягко спрашивает Фелисити.

– Она была здесь! Я с ней разговаривала!

– Ну, а сейчас ее здесь нет, – замечает Энн.

– Идем с нами, – предлагает Пиппа, говоря со мной, как с ребенком. – Мы отлично проведем время. Обещаю!

– Нет!

– Вы меня ищете?

Матушка выходит нам навстречу все в том же синем шелковом платье. Она очаровательна, как всегда. Мои подруги застывают на месте.

– Фелисити, Пиппа, Энн… позвольте представить вас Вирджинии Дойл, моей матушке.

Девушки невнятно бормочут что-то, видимо, пытаясь выговорить вежливые приветственные слова.

– Мне очень, очень приятно познакомиться с вами, – говорит матушка. – Вы необыкновенно красивые девушки.

Эти слова произвели желаемый эффект. Девушки краснеют от удовольствия.

– Не хотите ли прогуляться со мной?

Вскоре девушки наперебой рассказывают ей разные истории о школе Спенс и о себе, сражаясь за ее внимание, а я немного обижаюсь, потому что мне, конечно же, хочется, чтобы матушка принадлежала только мне одной. Но вот она берет меня за руку и подмигивает, и я снова переполняюсь счастьем.

– Посидим немного?

На траву брошено роскошное серебристое покрывало. Выглядит оно воздушным, однако оказывается на удивление плотным и мягким. Фелисити проводит по нему рукой – серебряные нити начинают играть самыми фантастическими цветами и откликаются нежной мелодией.

– Боже мой… – восторженно восклицает Фелисити. – Вы это слышите? Пиппа, попробуй тоже!

Мы все принимаемся возить ладонями по покрывалу. Оно одаривает нас чем-то вроде симфонии, исполненной на арфах, и мы восторженно хохочем.

– Разве это не чудесно? Мне ужасно хочется знать, а что мы еще можем сделать? – задумчиво произносит Фелисити.

Матушка улыбнулась.

– Все, что угодно.

– Все, что угодно? – повторяет Энн.

– В этой сфере исполняются все ваши желания. Вы только должны сами понять, чего именно вы хотите.

Мы внимательно ее выслушали, хотя и не совсем поняли, что она имела в виду.

– Мне хочется попробовать, – говорит Энн. – Но что я должна сделать?

– Чего тебе хочется больше всего? Нет… не говори этого нам. Просто сформулируй свое желание в уме. Как некую просьбу.

Энн кивает и закрывает глаза. Проходит около минуты.

– Ничего и не случилось, – шепчет Фелисити. – Оно сбылось?

– Не знаю, – отвечает Пиппа. – Энн? Энн, с тобой все в порядке?

Энн легонько раскачивается на месте, переступая с пятки на носок. Ее губы приоткрываются. Я пугаюсь, мне кажется, она впала в транс. Я смотрю на матушку, но та подносит палец к губам, призывая к молчанию. Губы Энн открываются шире. И она начинает петь. Таких звуков я не слышала никогда в жизни; голос Энн, чистый и парящий, звучит нежно, как голос ангела. От него у меня по рукам бегут мурашки. И с каждой нотой Энн как будто меняется. Нет, она остается все той же Энн, но каким-то образом музыка делает ее щемяще прекрасной. Она словно превращается в морское существо из самых глубоких глубин – в русалку, возможно, возникшую над блестящей поверхностью тихой реки…

– Энн, до чего же ты прекрасна! – выдыхает Пиппа.

– Правда?

Энн бежит к реке и смотрит на свое отражение.

– Действительно!

Она восторженно смеется.

Было странно и удивительно слышать от Энн настоящий смех. Она снова закрывает глаза, и музыка льется из ее души.

– Incroyable! [14]14
  Невероятно (фр.).


[Закрыть]– почему-то по-французски восклицает Фелисити. – Я тоже хочу попробовать!

– И я! – кричит Пиппа.

Они закрывают глаза, на мгновение сосредотачиваются – и открывают их снова.

– Что-то я его не вижу, – бормочет Пиппа, оглядываясь по сторонам.

– Не меня ли ты ждешь, моя леди?

Прекрасный молодой рыцарь выходит из-за толстого золотого ствола дуба. Он опускается перед Пиппой на одно колено.

– Я испугал тебя. Прости.

– Мне следовало сразу догадаться, – сухо шепчет Фелисити мне на ухо.

Пиппа выглядит так, словно только что выиграла главный приз карнавала. И беспечным тоном говорит рыцарю:

– Ты прощен.

Он поднимается. На вид ему не больше восемнадцати, он высок ростом, с волосами цвета зрелой пшеницы и широкими плечами, затянутыми в металлическую кольчугу, настолько тонкую, что она кажется текучей. Он напоминает льва. Могучего. Грациозного. Благородного.

– Позволь спросить, кто твой защитник, моя леди?

Пиппа мнется, подбирая выражения, приличествующие настоящей леди.

– У меня пока что нет защитника.

– Тогда я счел бы за счастье взять на себя эту задачу. Если леди удостоит меня такой чести.

Пиппа оборачивается к нам и шепчет придушенно и восторженно:

– Ох, скажите же, что мне все это не снится!

– Не снится, – шепчет в ответ Фелисити. – Или же мы все спим и видим один и тот же сон.

Пиппе стоит огромных усилий не завизжать от восторга и не запрыгать на месте, как ребенок.

– Благородный рыцарь, я дарую тебе разрешение стать моим защитником.

Пиппа пытается выглядеть царственно, величественно, однако с трудом удерживается от хихиканья.

– Моя жизнь принадлежит тебе.

Рыцарь склоняется, чего-то ожидая.

– Думаю, ты должна дать ему какую-то свою вещицу в качестве символа любви, – подсказываю я.

– Ох…

Пиппа розовеет. Потом снимает перчатку и протягивает ее рыцарю.

– Моя леди…

Рыцарь – сама скромность.

– Я твой навсегда.

Он протягивает ей руку, и Пиппа, искоса глянув на нас, принимает ее и позволяет рыцарю увлечь себя на цветущий луг.

– А тебе тоже нужен рыцарь? – спрашиваю я Фелисити.

Она качает головой.

– Но тогда о чем ты просила?

Фелисити в ответ загадочно улыбается и говорит:

– Сейчас увидим.

Матушка окидывает ее холодным взглядом.

– Поосторожнее со своими желаниями!

Внезапно мимо наших голов со свистом проносится стрела. Она вонзается в ствол дерева прямо за нами. А потом на поляну осторожно выходит охотница. Ее волосы небрежно заколоты на макушке, как у какой-нибудь богини. На спине у нее висит колчан, битком набитый стрелами, а в руках она держит готовый к выстрелу лук. Колчан оказался ее единственной одеждой. В остальном она обнажена, как новорожденный младенец.

– Эй, ты же могла убить нас! – возмущенно восклицаю я, переведя дыхание и стараясь не слишком таращиться на ее нагое тело.

– Но ведь не убила.

Она опускает лук и убирает стрелу в колчан. А потом внимательно присматривается к Фелисити.

– А ты не испугалась, как я вижу.

– Нет, – соглашается Фелисити, выдергивая стрелу из ствола дерева. Она проводит пальцем по ее острому наконечнику. – Просто удивилась.

– Ты тоже охотница?

Фелисити протягивает ей стрелу.

– Нет. Но мой отец любил охотиться. И говорил, что этим спортом он восхищается больше всего.

– Но ты его не сопровождала на охоту?

Фелисити горько улыбается.

– Только сыновьям позволено охотиться. Не дочерям.

Охотница хватает Фелисити за предплечье.

– О! В этой руке – большая сила! Ты могла бы стать весьма искусной охотницей. Могучей.

Слово «могучей» вызвало у Фелисити совсем другую улыбку, и я без труда поняла, что произойдет дальше, к чему стремится моя подруга.

– Чему бы ты хотела научиться?

Вместо ответа Фелисити касается лука и стрелы.

– Вон там, под деревом, прячется змея, – говорит охотница, отдавая ей лук.

Фелисити прикрывает один глаз и изо всех сил натягивает тетиву. Стрела взлетает вверх и падает на землю. Щеки Фелисити вспыхивают от разочарования.

Но охотница аплодирует.

– Хорошая попытка! Ты можешь стать отличной охотницей. Но сначала ты должна научиться наблюдательности и терпению.

Фелисити и терпение? Вот уж нелепая мысль! Будь эта охотница хоть кем, но ей предстоит одолеть немало трудностей, если она вознамерилась научить Фелисити терпению. Но, к моему удивлению, Фелисити не возмущается и не спорит. Она вместе с охотницей уходит в сторонку и начинает терпеливо усваивать урок правильного обращения с луком и стрелами.

– А ты чего пожелала? – спрашивает матушка, когда мы наконец остаемся с ней вдвоем.

– У меня уже есть все, чего я хотела. Ты ведь здесь.

Она нежно гладит меня по щеке.

– Да. Еще на какое-то время.

Мое радостное настроение мгновенно испаряется.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Джемма, я не могу навсегда остаться здесь, иначе я попаду в ловушку, как те несчастные потерянные духи, которым никогда уже не завершить дело их душ.

– А в чем твое дело?

– Я должна исправить то, что натворили Мэри и Сара много лет назад.

– Но что они натворили?

Прежде чем матушка успевает ответить, к нам подбегает Пиппа, и, переполненная восторгом, так налетает на меня, что чуть не сбивает с ног. Она крепко обнимает меня.

– Ну, ты его видела? Разве это не самый безупречный из джентльменов? Он умолял меня о позволении стать моим защитником! Он просто отдал себя и свою жизнь в мои руки! Ты когда-нибудь слышала о чем-то хоть вполовину таком же романтичном? Это даже вынести трудно!

– Это точно, – сухо откликается Фелисити. Она только что вернулась с охоты, измученная, но счастливая. – Да, не так-то это легко, как можно подумать, честно вам говорю. У меня рука будет болеть неделю, не меньше.

Она осторожно поводит плечом и морщится. Но я прекрасно вижу, что она благодарна и за эту боль в руке, и за то, что получила наконец доказательства собственной скрытой силы.

Тут к нам подходит и Энн; ее светлые длинные волосы падают на плечи локонами, лежащими совершенно по-новому. И даже ее вечно текущий нос как будто угомонился. Энн показывает на высокие тонкие кристаллы хрусталя.

– А что это такое?

– Это руны Оракула, сердце этой сферы, – отвечает матушка.

Я подхожу к ближайшему кристаллу.

– Только не трогай их! – спешит предостеречь она.

– А почему нельзя? – спрашивает Фелисити.

– Сначала вы должны понять, как работает магия этого мира, как управлять ею, а уж потом можно будет позволить ей войти в вас, чтобы вы смогли ее использовать по другую сторону двери.

– Мы сможем взять вот такую силу с собой, в другой мир? – спрашивает Энн.

– Да, но не сейчас. Как только Орден восстановится, они смогут вас всему научить. Но до тех пор это небезопасно.

– Почему? – спрашиваю я.

– Прошло очень много времени с тех пор, как в последний раз использовалась магия этой сферы. И невозможно предсказать, что может случиться. Возможно, что-то вырвется наружу. Или войдет внутрь.

– Они гудят, – говорит Фелисити.

– В них заключена очень мощная энергия, – поясняет матушка.

В ее руках появляется моток золотой пряжи, и она начинает плести «колыбель для кошки».

Я присматриваюсь к кристаллам. Если склонить голову в одну сторону, они как будто исчезают. Но стоит посмотреть на них под другим углом, и я сразу вижу, как они поднимаются из земли, сверкая ярче бриллиантов.

– Но как все это действует? – спрашиваю я.

Матушкины пальцы быстро перебирают пряжу.

– Когда прикасаешься к рунам, ты словно становишься самой магией. Она вплывает в твои вены. А потом ты можешь творить в другом мире то же самое, что и здесь, в сферах.

Фелисити подносит руку к кристаллу.

– Странно… он перестал гудеть, когда я подошла.

Я не могу удержаться. И протягиваю руку, не касаясь кристалла, но поднеся пальцы совсем близко к нему. Меня пронзает потоком энергии. Перед глазами все прыгает. Желание коснуться руны становится просто невыносимым.

– Джемма! – резко вскрикивает матушка.

Я быстро отдергиваю руку. Амулет на моей шее светится.

– Ч-что это было?..

– Ты – проводник, – поясняет матушка. – Сквозь тебя течет магия.

Фелисити хмурится. Но через мгновение она расцветает в улыбке, что-то замышляя. И садится на траву.

– А представляете, если… если у нас будет такая сила там, в школе Спенс?

– Мы тогда могли бы делать, что захочется, – кивает Энн.

– Я бы сразу обзавелась целым шкафом самых модных нарядов, – хихикает Пиппа. – И кучей денег.

– А я бы на целый день стала невидимкой, – решает Фелисити.

– Ну, мне этого нельзя делать, – грустно говорит Энн.

– А я смогла бы облегчить страдания отца…

Я смотрю на матушку. Она щурится.

– Нет, – говорит она, распутывая только что сплетенную «лестницу Иакова».

– Почему нет? – спрашиваю я; у меня вдруг запылали щеки.

– Мы же будем очень осторожны, – говорит Пиппа.

– Да, просто ужасно осторожны, – мурлычет Фелисити, словно стараясь очаровать матушку, как одну из наших впечатлительных учительниц.

Матушка сминает пряжу в кулаке. Ее глаза вспыхивают.

– Слияние с такой силой – отнюдь не игра. Ею очень трудно управлять. Необходимо сначала подготовиться, это вообще не для бестолкового любопытства чересчур энергичных школьниц.

Фелисити отступает от кристаллов. Я же сержусь из-за того, что мне сделали выговор на глазах у подруг.

– Мы вовсе не бестолково любопытны.

Матушка кладет ладонь мне на плечо, чуть заметно улыбается, и мне тут же становится до слез стыдно из-за того, что я веду себя как ребенок.