Текст книги "Великая и ужасная красота"

Автор книги: Либба Брэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА 19

– А, вот и ты! – окликает меня Фелисити, сидящая у маленького столика вместе с Энн и старой цыганкой. – Мать Елена только что сказала нам кое-что очень интересное насчет того, что Энн станет потрясающей красавицей!

– Она сказала, что у меня будет много поклонников, – перебивает ее взволнованная Энн.

Мать Елена манит меня пальцем.

– Подойди поближе, дитя. Мать Елена расскажет тебе о твоем будущем.

Я подхожу к столу, пробираясь между стопками книг, горами сваленных как попало разноцветных шарфов и шалей, и еще вокруг стоят бутыли с сушеными травами и всяческими настойками. Над головой старой женщины висит на крюке фонарь. Его свет очень резок, и я отчетливо вижу, какое у нее темное и морщинистое лицо. Уши у цыганки проколоты, а на каждом пальце надето по кольцу. Она протягивает мне маленькую корзинку, на дне которой лежит несколько шиллингов.

Фелисити откашливается и шепчет:

– Дай ей несколько пенсов.

– Ну да, а потом у меня не останется ни гроша до того, как родные приедут в день посещений, – шепчу я в ответ.

– Дай. Ей. Пенс, – цедит Фелисити, старательно улыбаясь.

Тяжело вздохнув, я опускаю в корзинку последние оставшиеся у меня медные монетки. Мать Елена трясет корзинку. Удовлетворенная звоном монет, она высыпает их в свой кошель.

– Итак, что выберешь? Карты? Ладонь?

– Мать Елена, я думаю, нашей подруге было бы очень интересно выслушать ту историю о двух девушках из этой школы, которую вы начали нам рассказывать, – говорит Фелисити.

– Да, да, да. Но не тогда, когда здесь Каролина. Каролина, принеси-ка воды, поскорее!

В шатре никого, кроме нас, нет, и я чувствую себя весьма неловко. Руки старой цыганки поглаживают колоду карт. Она склоняет голову набок, как будто прислушиваясь к чему-то забытому – обрывку какой-то мелодии или голосу из прошлого. А когда она смотрит наконец на меня, то как будто узнает во мне старого-старого друга.

– Ах, Мэри, какой приятный сюрприз! Что мать Елена может сделать для тебя сегодня? У меня есть чудесные медовые печенья, сладкие-пресладкие. Ну-ка…

Ее руки задвигались, укладывая на воображаемый поднос воображаемое печенье. Мы обмениваемся удивленными взглядами. Была ли это игра на публику, или бедная старушка действительно была безумной, как Шляпник? Она протягивает мне свой невидимый поднос.

– Мэри, дорогая, не стесняйся. Угостись сладким. Ты поменяла прическу. Тебе к лицу.

Фелисити кивает, предлагая мне поддержать игру.

– Спасибо, мать Елена.

– А где же сегодня наша веселая Сара?

– Наша Сара? – запинаюсь я.

Тут вмешивается Фелисити.

– Она практикуется в той магии, которой ты ее научила.

Старая цыганка хмурится.

– Я научила? Мать Елена не занимается подобными вещами. Мое дело – только травы и чары любви и защиты. Ты, наверное, их имела в виду.

– Их?.. – повторяю я.

Цыганка переходит на шепот:

– Ну, тех женщин, которые приходят в лес. Учат вас своему ремеслу. Орден. Ничего хорошего ты от них не узнаешь, Мэри, попомни мои слова!

Мы как будто строим карточный домик. И один-единственный ошибочный вопрос может обрушить всю башню прежде, чем мы доберемся до ее вершины.

– А откуда ты знаешь, чему именно они нас учат? – спрашиваю я.

Старая цыганка стучит скрюченным пальцем по собственной голове.

– Мать Елена знает. Мать Елена видит. Они видят будущее и прошлое. Они его лепят. – Старуха наклоняется ко мне. – Они видят мир духов.

Шатер как будто внезапно расплывается вокруг меня, но сразу возвращается на место. И хотя ночь прохладная, по моей шее ползут капли пота, впитываясь в воротник.

– Ты говоришь о сферах?

Мать Елена кивает.

– А ты можешь входить в сферы, мать Елена? – спрашиваю я.

Вопрос гулко отдается в ушах. Во рту у меня пересыхает.

– Ох, нет! Я могу только заглянуть туда. Но вы с Сарой прошли туда, Мэри.

Цыганка улыбается.

– Моя Каролина сказала, что вы принесли ей из того сада сладкий вереск и мирт…

Улыбка матери Елены угасает.

– Но там ведь есть и другие места. Зимние Земли… Ох, Мэри, я боюсь того, что живет там… боюсь за Сару и тебя…

– Да, а что насчет Сары… – тихо произносит Фелисити.

Мать Елена сурово хмурится.

– Сара – голодный дух. Она жаждет не только знания, она хочет большего. Да, ей хочется власти. Мы должны удержать ее от дурного пути, Мэри. Не пустить ее в Зимние Земли, к тому темному, что живет там. Я боюсь, что она может позвать их, связать себя с одним из них. А это погубит ее ум.

Цыганка гладит меня по руке. Кожа у нее сухая и жесткая. Мне кажется, что я вот-вот потеряю сознание. Мне стоит немалых трудов задать следующий вопрос.

– А что это за… темные существа?

– Раненые, оскорбленные духи, полные гнева и ненависти. Им хочется вернуться в этот мир. Они найдут твое слабое место и воспользуются им.

Фелисити не верит ни единому слову. Из-за спины матери Елены она строит ужасную гримасу. Но я ведь видела темную тень…

– Но как она могла бы призвать к себе такое существо?

Несмотря на холод, я отчаянно потею, и еще меня сильно мутит.

– Принесет ему в жертву то, чего ему хочется, и его сила станет ее силой, – шепчет старая цыганка. – Но тогда она навек будет привязана к тьме.

– А что это за жертва? – с трудом произношу я.

Взгляд матери Елены устремляется куда-то вдаль, затуманивается. Цыганка уходит в воспоминания, и что-то в них ее тревожит. Я повторяю еще раз, громче:

– Что за жертва?

– Не увлекайся… Мэри, – тихо цедит Энн сквозь стиснутые зубы.

Цыганка приходит в себя, ее взгляд сосредоточивается на мне. Она всматривается в меня с откровенным подозрением.

– Ты кто такая?

Фелисити пытается вернуть ее к нужному нам разговору.

– Это же твоя Мэри, мать Елена. Разве ты ее не помнишь?

Старая цыганка вдруг скулит, как перепуганное животное:

– Где Каролина с водой? Каролина, не безобразничай! Иди ко мне!

– Мэри может ее вернуть, – снова встревает Фелисити.

– Прекрати! – рявкаю я.

– Мэри, неужели это ты вернулась ко мне? Ведь так много времени прошло!

Цыганка обхватывает мое лицо жесткими, обветренными ладонями.

– Меня зовут Джемма, – с трудом выговариваю я. – Джемма, а не Мэри. Мне очень жаль, мать Елена.

Цыганка отдергивает руки. Шаль соскальзывает с ее плеч, и я вижу сияющее Око Полумесяца на ее морщинистой шее. Она отшатывается.

– Ты! Ты навлекла все это на нас!

Собаки снаружи залаяли в ответ на ее вскрик.

– Думаю, нам пора уходить, – быстро говорит Энн.

– Ты погубила нас! Все потеряла…

Фелисити поспешно бросает на стол перед цыганкой еще один шиллинг.

– Спасибо, мать Елена. Ты очень нам помогла. И медовые печенья были очень вкусными.

– Это была ты!..

Я зажимаю уши ладонями, чтобы не слышать ее крика. На вой цыганки эхом откликается лес; она скулит, как маленький молодой зверек, отданный на растерзание хищникам в великом круговороте вещей. Этот вой срывает меня с места и заставляет бежать – мимо цыган, уже настолько пьяных, что они не в силах погнаться за мной, мимо Фелисити и Энн, оставшихся позади… Лишь глубоко в лесу я останавливаюсь. Я задыхаюсь, у меня кружится голова, мне кажется, я теряю сознание. Проклятый корсет… Застывшими пальцами я дергаю за шнурки, но развязать их не могу. В конце концов я опускаюсь на колени, всхлипывая от разочарования. И чувствую его взгляд, хотя и не вижу его самого. Но он наблюдает за мной… просто наблюдает из тьмы.

– Оставьте меня в покое! – закричала я.

– Что ж, очень мило так с нами обращаться, – заявляет Фелисити, появляясь в поле моего зрения. Она едва дышит. Энн, тоже отчаянно задыхаясь, тащится следом. – Что за дьявол вселился в тебя ни с того ни с сего?

– Я… просто за мной следят, – отвечаю я, пытаясь восстановить дыхание.

Картик все еще стоит там, в темноте. Я ощущаю его присутствие.

– Может, мать Елена и сумасшедшая, но она ничуть не опасна! А может, она и не сумасшедшая вовсе. Может быть, если бы ты не сбежала, ее маленький спектакль закончился бы тем, что она бы рассказала нам о нашем будущем, и пять пенсов оказались бы потраченными не напрасно.

– М-мне очень жаль, – запинаясь, говорю я.

За деревьями уже никого нет. Картик ушел.

– Ну и ночка, – бормочет Фелисити.

Она отправляется дальше, и Энн идет за ней, а я остаюсь стоять на коленях под пристальными взглядами сов.

Во сне я бежала, и ноги при каждом шаге тонули в холодной мокрой земле. Я остановилась перед входом в шатер Картика. Он спал, откинув одеяло, и его обнаженная грудь была похожа на римскую скульптуру. Змейка темных волос сползала вниз по крепкому животу. Она исчезала под поясом его штанов, в незнакомом мне пространстве.

Лицо Картика. Его скулы, нос, губы, глаза… Глаза под закрытыми веками быстро двигались туда-сюда. Густые ресницы касались верхней части скул. Нос у Картика был крупным и прямым. Он безупречным силуэтом вырисовывался над губами, слегка приоткрытыми, – ровно настолько, чтобы пропускать вдохи и выдохи…

Мне захотелось снова ощутить вкус этих губ. Это желание внезапно нахлынуло на меня, захватило целиком; ноги ослабели, дыхание стало неровным, голова закружилась. Ничего не осталось, кроме этого желания. И я коснулась их своими губами, и как будто растаяла, слилась с ними… Черные глаза внезапно распахнулись, увидели меня. Скульптура ожила. Все до единой мышцы напряглись, Картик внезапно приподнялся, бросил меня на постель, упал сверху… От его тяжести весь воздух со свистом вылетел из моих легких, но почему-то я не задохнулась… А потом его губы впились в мои, и это был жар, это был нажим, это было обещание чего-то, что должно случиться, обещание того, что я готова была встретить…

Пальцы Картика скользят по моей коже. Большой палец стремится к груди, описывая круги возле нее. Мои губы прикоснулись к соленой коже его шеи. Я почувствовала, как он коленями раздвигает мои ноги. И внутри у меня как будто все падает куда-то. Я становлюсь пустой. Я даже перестаю дышать. И я жду…

Теплые руки скользят вниз, замирают ненадолго, потом касаются той части меня, которую я сама пока что не понимаю, того местечка, которое я еще не исследовала…

– Подожди… – шепчу я.

Он не слышит или не хочет слышать. Его пальцы, сильные и уверенные, и не такие уж нежеланные, ползут ниже, ладонь накрывает то, чего я не знаю… Я хочу бежать. Я хочу остаться. Я хочу и того, и другого разом. Его губы снова находят мой рот. Я пришпилена к земле его выбором, его решением. Я могла бы просто отдаться течению, затеряться в Картике и вернуться, перерожденной в некую другую личность. Палец потирает мою грудь, я ощущаю восхитительное суховатое трение, и мне кажется, что я никогда прежде не замечала собственную кожу. Все мое тело напрягается, чтобы сильнее почувствовать давление его тела. Его выбор мог бы стать моим выбором. Он мог бы поглотить меня целиком, если бы я позволила.

Позволь. Позволь. Позволь…

Нет.

Мои ладони прижимаются к скользкой от пота груди Картика и отталкивают его. Он падает с меня. Я больше не чувствую его веса, и это похоже на то, как если бы я потеряла часть собственного тела, и мне невыносимо хочется вернуть его обратно. А на лбу Картика выступают мелкие капельки пота, и он сонно моргает, растерянный, как будто пьяный. Он уже снова спит, точно так же, как в тот момент, когда я его увидела. Темный ангел, недостижимый ангел…

Это был просто сон, всего лишь сон! Я снова и снова твержу себе это, проснувшись в собственной спальне, слушая ровное посапывание Энн в нескольких футах от меня.

Это был всего лишь сон.

Но он казался таким реальным… Я прижимаю палец к губам. Нет, они не распухли от поцелуя. И я все та же. Девственная. Нетронутая. Качественный товар. Картик находится за много миль от меня, он спит, он даже не видит меня в своих снах. А та часть моего тела, которую я еще не исследовала, болит, ноет, и мне приходится повернуться на бок и крепко сжать колени, чтобы утихомирить эту боль.

Это был всего лишь сон.

Вот только меня больше всего пугает то, что мне очень хочется, чтобы сон оказался явью…

ГЛАВА 20

Доктор Томас возвестил, что Пиппа уже полностью поправилась, а поскольку как раз случилось воскресенье, и службы в церкви не было, нам позволена роскошь провести день так, как нам хочется. Мы отправляемся к озеру и развлекаемся, бросая лепестки поздних цветов на его безмятежную поверхность. Энн осталась в школе, чтобы порепетировать арию к дню большого собрания – дню, когда наши родные снизойдут до посещения школы Спенс, чтобы увидеть, какими изумительно женственными особами мы становимся.

Я бросаю в озеро очередную горсть оборванных лепестков. Они уныло ложатся на воду, словно какие-нибудь насекомые, но потом ветер гонит их к середине. Лепестки лениво плывут, впитывая в себя все больше и больше воды, пока наконец не становятся настолько тяжелыми, что просто-напросто тонут. На другой стороне озера несколько младших девочек расстелили на траве одеяло и сидят счастливой компанией, поглощая сливы и не обращая на нас ни малейшего внимания.

Пиппа лежит в шлюпке. Она не помнит, что случилось с ней перед припадком, и я очень этому радуюсь. Пиппа ужасно смущается из-за того, что какое-то время не владела собой и не знала, что могла сказать или сделать в те мгновения.

– Я… я какие-нибудь неприличные звуки издавала? – осторожно спрашивает она.

– Нет, – заверяю ее я.

– Нет, такого не было, – поддерживает меня Фелисити.

Плечи Пиппы слегка расслабляются. Но несколько секунд спустя ее вновь охватывает тревога, и она снова сжимается.

– А я не… не запачкалась, нет?

Она едва может выговорить это.

– Ох, нет, конечно! – одновременно восклицаем я и Фелисити.

– Это ужасно стыдно, правда? Ну, моя болезнь.

Фелисити сплетает крошечные цветки в венок.

– Не более стыдно, чем иметь такую мать, которая находится у кого-то на содержании.

– Ох… прости, Фелисити! Мне не следовало говорить такое. Ты меня простишь?

– А тут нечего прощать. Это же чистая правда.

– Правда! – фыркает Пиппа. – Моя матушка говорит, что я не должна допускать, чтобы кто-нибудь вообще узнал о моих припадках. Она говорит, что когда я чувствую приближение приступа, я должна быстренько сказать, что у меня разболелась голова, и уйти.

Пиппа горько смеется.

– Ей кажется, что я могу как-то управлять ими!

Ее слова будто тянут меня вниз, как якорь. Мне отчаянно хочется сказать Пиппе, что я ее понимаю. Рассказать о моей тайне. Я откашливаюсь. Тут ветер меняет направление. И бросает несколько лепестков на мои волосы. Я чувствую, как уходит момент. Он ныряет куда-то под поверхность вещей, скрывшись от света.

Пиппа меняет тему.

– Ну, чтобы не говорить только о грустном… Матушка сообщила, что у них с отцом есть какой-то чудесный сюрприз для меня. Я очень надеюсь, что это новый корсет. В этом косточки впиваются при каждом вздохе. Чтоб им пусто было!

– А может, тебе просто не следует есть так много ирисок? – предполагает Фелисити.

Пиппа слишком слаба, чтобы всерьез рассердиться. Но она принимает крайне несчастный вид.

– Я совсем не жирная! Ничуть! У меня талия – шестнадцать с половиной дюймов!

Талия у Пиппы и в самом деле осиная, как раз такая, какую, судя по слухам, предпочитают мужчины. Корсеты стискивали нас, подгоняя под требования моды, хотя и мешали дышать, а иной раз доводили до обморока. Я даже представления не имела, какая у меня талия, тонкая или нет. Я никогда не отличалась хрупким сложением, и плечи у меня широкие, как у мальчика. И весь этот разговор кажется мне крайне скучным.

– А твоя матушка приедет сюда в этом году, Фелисити? – спрашивает Пиппа.

– Она сейчас гостит у своих друзей. В Италии, – отвечает Фелисити, заканчивая венок. И водружает его себе на голову, как королева фей.

– А твой отец, он как?

– Не знаю. Надеюсь, приедет. Мне бы очень хотелось, чтобы вы все с ним познакомились, и чтобы он увидел, что у меня есть настоящие друзья, давшие клятву на крови. – Фелисити грустно улыбается. – Мне кажется, он боится, что я превратилась в одну из тех надутых девиц, которым ничего не хочется и ничто не интересно. Я одно время такой и была, ну, после того, как матушка…

Сбежала.

Фелисити не произносит этого слова, но оно как будто повисает между нами в воздухе. Невысказанное. А кроме него, вокруг витают невысказанными еще и стыд, тайны, страх, видения и эпилепсия. Так много всякого висело в пространстве между нами… И чем сильнее мы старались преодолеть это пространство, тем сильнее заполнявшая его тяжесть отталкивала нас друг от друга.

– Я уверена, на этот раз он приедет, Фелисити! – говорит Пиппа. – И он будет весьма горд тобой, когда увидит, какой замечательной леди ты становишься.

Фелисити улыбается, и на нас как будто вновь падает солнечный луч.

– Да. Да, я ведь действительно меняюсь, правда? Думаю, он будет доволен. Если приедет.

– Я бы дала тебе мои новые перчатки, но моя матушка захочет увидеть их на моих руках, как доказательство того, что и мы не лыком шиты, – вздыхает Пиппа.

– А твои родные? – Фелисити внимательно смотрит на меня. – Они приедут? Эти таинственные Дойлы, мы их увидим?

Отец не писал мне уже две недели. Я вспоминаю последнее письмо бабушки:

Драгоценная Джемма!

Надеюсь, мое письмо застанет тебя в добром здравии. Меня слегка прихватила невралгия, но беспокоиться не следует, потому что мой доктор говорит – это просто легкое переутомление из-за забот о твоем отце, и что все пройдет, когда ты снова очутишься дома и сможешь подставить плечо под тяжкую ношу, как и положено хорошей дочери. Твоего отца, похоже, больше всего успокаивает мой сад. Он сидит там на скамье весьма подолгу. Он смотрит перед собой и кивает, но в общем спокоен.

Так что не тревожься из-за нас. Я уверена, что моя одышка вообще ничего не значит. Увидимся через две недели, мы приедем вместе с Томом, а пока он шлет тебе свою любовь и наилучшие пожелания, и спрашивает, нашла ли ты уже подходящую супругу для него, – впрочем, мне кажется, это просто шутка.

С любовью – бабушка.

Я закрываю глаза, стараясь стереть из памяти все до единого слова.

– Да, они приедут.

– Но что-то не похоже, чтобы тебя это сильно радовало.

Я пожимаю плечами.

– Я просто не слишком много об этом думаю.

– О, наша загадочная Джемма! – говорит Фелисити, глядя на меня уж слишком пристально. – Ничего, мы еще узнаем, что ты скрываешь от нас.

Пиппа поддерживает ее:

– Возможно, это безумная тетушка где-нибудь на чердаке?

– Или это какой-то развратный демон, который охотится на юных девушек? – Фелисити поводит бровями.

Пиппа вскрикивает в комическом ужасе, но сама эта мысль вызывает у нее приятное возбуждение.

– Вы еще забыли упомянуть таинственного горбуна, – добавляю я с фальшивым смехом.

– Развратный горбун, похищающий девушек! – взвизгивает Пиппа.

Да, она, безусловно, уже здорова. Мы хохочем. Лес поглощает смех и возвращает нам его отражение, но при этом заставляет вздрогнуть младших девочек, резвящихся на другой стороне озера. В накрахмаленных белых фартуках они кажутся потерявшимися птицами, нечаянно севшими на лужайку. Девочки замирают, уставившись на нас, но тут же отворачиваются и снова принимаются болтать.

Сентябрьское небо переменчиво. Вот только что оно выглядело серым и даже угрожающим – а в следующее мгновение тучи рвутся в клочья, превращаются в пухлые облака, и между ними мелькает чистая синева. Пиппа сидит в лодке, а Фелисити лежит прямо на траве. Ее волосы разметались, и бледное лицо в их круге кажется некоей мандалой.

– Как вы думаете, сегодня будет что-нибудь забавное на спиритическом вечере у леди Уэллстоун?

– Мой отец говорит, что спиритуализм – не что иное, как шарлатанство, – заявляет Пиппа. Она слегка раскачивает лодку, подталкивая ее босой ногой. – Но что это вообще такое, я и не знаю.

– Спиритуализм – это вера в то, что духи могут общаться с нами из потустороннего мира с помощью неких посредников, медиумов, таких, как мадам Романофф, – отвечает Фелисити.

Мы с ней вдруг разом выпрямляемся, ошарашенные одной и той же мыслью.

– Ты думаешь… – начинает Фелисити.

– …что она могла бы вызвать для нас Сару или Мэри? – заканчиваю я.

И почему я раньше об этом не подумала?

– Блестяще! – восклицает Пиппа, но ее лицо тут же затуманивается. – Вот только как нам до нее добраться, чтобы задать вопрос?

Безусловно, Пиппа права. Мадам Романофф едва ли откликнулась бы на зов кучки школьниц. Мы могли ровно так же надеяться на то, что сможем поговорить с умершими, как и на то, что будем заседать в Парламенте.

– Если вы поможете мне заговорить с мадам Романофф, я сумею задать правильные вопросы, – заявляю я.

– Предоставьте это мне, – с усмешкой бросает Фелисити.

– Если мы предоставим это тебе, ничего хорошего не выйдет, боюсь, – хихикает Пиппа.

Фелисити вскакивает и стремительно, как заяц, бросается вперед. Проворно отвязав лодку, она одним сильным толчком отправляет ее прочь от берега. Пиппа пытается набросить веревку на кол, но поздно. Она движется к середине озера, и вокруг лодки разбегаются невысокие волны.

– Подтащите меня обратно!

– Не слишком красивый поступок, – говорю я.

– Она должна не забываться и знать свое место, – спокойно и как бы мимоходом отвечает Фелисити.

Но тем не менее она бросает вслед Пиппе весло. Оно падает неподалеку от лодки, подняв фонтан брызг.

– Помоги мне подтащить ее, – прошу я.

Стайка девочек на другой стороне озера изумленно таращится на нас. Девочки наслаждаются зрелищем хулиганящих старших.

Фелисити хлопается на траву и занимается шнуровкой ботинок.

Я со вздохом кричу Пиппе:

– Ты можешь дотянуться до весла?

Пиппа тянется через борт лодки, пытаясь достать весло, но оно слишком далеко. Пиппе не хватает длины руки, но она все же не оставляет попыток. Лодка угрожающе накреняется. А в следующую секунду Пиппа, взвизгнув, с громким всплеском падает в воду. Фелисити и младшие девочки хохочут. Но я помню видение, нахлынувшее на меня перед эпилептическим припадком Пиппы, помню леденящий звук плещущейся воды, сдавленный крик Пиппы откуда-то из мутной глубины…

– Пиппа! – кричу я во все горло, бросаясь в отчаянно холодную воду озера.

Моя рука находит под водой ногу Пиппы. Я крепко хватаю ее и тащу вверх изо всех сил.

– Держись за меня! – отплевываясь, кричу я, обхватив ее за талию и волоча к берегу.

Пиппа отталкивает меня.

– Джемма, что ты делаешь? Отпусти!

Она вырывается. Вода здесь доходит лишь до ее плеч.

– Я сама могу дойти, спасибо! – с негодованием заявляет она, стараясь не обращать внимания на другой берег озера, где девочки громко хихикают и показывают на нас пальцами.

Я чувствую себя ужасно глупо. Но я ведь отчетливо помню то страшное ощущение в видении: Пиппа, задыхающаяся под водой… Наверное, я тогда настолько запаниковала, что плохо запомнила увиденное. Но как бы то ни было, прямо сейчас нам обеим ничто не грозит, мы всего лишь промокли. А это не имеет особого значения.

– Я тебя удавлю, Фелисити, – бормочет Пиппа, спотыкаясь обо что-то невидимое в воде и сильно пошатываясь.

Я опять обхватываю ее за талию, но так неловко, что чуть не сбиваю с ног.

– Да что ты делаешь? – возмущается Пиппа, хлопая меня, как будто я какой-нибудь паук.

– Извини, – говорю я. – Извини.

– Вокруг меня одни сумасшедшие! – ворчит Пиппа, выбираясь на траву. – Эй, а куда это подевалась Фелисити?

Берег пуст. Фелисити как будто растворилась в воздухе. Но потом я замечаю, что она удаляется в лес, гордо неся на голове корону из маргариток. Фелисити идет спокойно, легко и даже не берет на себя труда оглянуться, чтобы убедиться: с нами обеими все в порядке.