Текст книги "Полковник Коршунов (сборник с рисунками автора)"
Автор книги: Лев Канторович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 42 страниц)
Шесть лет минуло с тех пор, как Кутан послушался Алы и вернулся к басмачам. Шесть лет каждое слово Джантая было законом для Кутана. Шесть лет Джантай был хозяином его судьбы. Джантай посылал Кутана, вместе с беднейшими джигитами, охранять караваны контрабандистов, которые шли через Кую-Кап. Джигиты бились с пограничниками. Контрабандисты платили за это скотом, опием и деньгами, и Джантай богател. Джигиты жили почти так же, как пастухи.
За шесть лет Кутан мог по пальцам пересчитать, сколько раз он наедался досыта.
Кутан жил с матерью и сестрой. Брат пас стада Джантая. Юрта Кутана была из старой, дырявой кошмы, ветер свистел в ней, и бедность никогда не покидала Кутана.
Кутан по-прежнему был силен и вынослив, но мозг его как-то отупел: он боялся Джантая, боялся уйти из банды, боялся пограничников; он был молод, и все, кто был старше, обращались с ним как с животным. У него не было товарищей, он был одинок и молчалив. Глухая злоба росла в нем.
Однажды Алы подъехал к юрте Кутана и приказал ему сниматься и кочевать вниз, в родной аул Ак-Булун, поселиться там и ждать, пока Джантай не позовет его. Алы сказал, что русские не тронут Кутана, что Джантай заключил мир с пограничниками, да никто и не знает, кто такой Кутан.
К вечеру этого дня Кутан двинулся вниз к Караколу. Мать и сестра ехали на лошади, тощий верблюд тащил сложенную юрту. Кутан пешком шел сзади, погоняя верблюда. За перевалом они догнали еще несколько семей: джигиты получили приказ кочевать к Караколу, и никто не смел ослушаться Джантая.
Кутан дошел до аула Ак-Булун. Теперь в ауле жили люди, но много было пустого места и развалившихся дувалов. Кутан остановился с края селения, возле ручья. Мать и сестра расставили юрту. Свободной земли было много, и Кутан вспахал маленький участок и засеял ячменем. Есть было нечего, семья Кутана голодала, но Джантай был далеко, и Кутан чувствовал себя почти свободным. Он повеселел и начал петь во время работы.
Через месяц пограничники приехали в Ак-Булун, и их начальник пришел в юрту Кутана, осмотрел все вещи и нашел три куска маты[23]23
Мата – грубая китайская ткань, вроде бязи, – предмет контрабанды из Китая.
[Закрыть]. Кутан подумал, что теперь кзыл-аскеры арестуют его, но даже не пытался бежать: он решил покориться судьбе. Начальник кзыл-аскеров был низкого роста, веселый краснолицый человек.
Очевидно, он приехал с гор, так как кожа на лице у него была сожжена солнцем и облезла на носу и скулах. Он обратился к Кутану по-киргизски. Он не кричал, не ругал Кутана. Он говорил спокойно, даже ласково. Он сказал, чтобы Кутан через три дня приехал в Каракол, в комендатуру, и спросил уполномоченного Винтова. Он сказал, что верит Кутану, и Кутан дал слово приехать.
Пограничники уехали. Они даже не забрали мату. Кутан долго стоял на дороге и думал, глядя им вслед.
Прошло два дня. Кутан оседлал лошадь, попрощался с матерью и поехал в Каракол. Он мог и не ехать, мог убежать в горы, но начальник пограничников поверил ему, начальник говорил с ним как с равным, и Кутан должен был сдержать слово, честное слово джигита. Мату он взял с собой.
Проезжая по прямым каракольским улицам, Кутан вспомнил девятнадцатый год. Возле площади он остановил лошадь перед большой клумбой с цветами. Несколько молодых деревьев росло вокруг. Раньше этого садика не было здесь. Посредине клумбы стояла маленькая постройка из досок. Кутан догадался, что это могильный памятник урусов. На досках были русские буквы, и в красной рамке выцветшая фотография русского человека в черной куртке, в матросской шапке, с веселым, широким лицом. Кутан узнал командира партизанского отряда.
В комендатуре Кутан назвал имя Винтова, и пограничник провел его к нему. Войдя, Кутан поздоровался, достал из-под халата сверток с матой и молча положил на стол. Винтов засмеялся, крепко пожал Кутану руку и хлопнул по плечу. Кутан тоже улыбнулся из вежливости, хотя и не понял, чему смеется начальник.
Потом кзыл-аскер принес тарелку супу и вторую тарелку – с мясом, и Винтов стал угощать Кутана. Кутану очень хотелось есть, но он съел немного супу и только один кусок мяса. Винтов налил чай в кружку и положил много сахару. Пока Кутан пил, Винтов говорил о том, что Кутан бедняк и что советская власть хочет добра всем беднякам, а значит, и Кутану; контрабандисты и басмачи – баи и манапы, богатые и кулаки – старинные враги бедноты, а значит, враги Кутана; Кутан должен быть с советской властью, а не с басмачами, должен помогать драться с баями.
Никто никогда не говорил так с Кутаном. Винтов хорошо знал киргизский язык, и Кутан понял все, что он говорил.
Потом Винтов написал записку в Ак-Булунский сельсовет, распрощался с Кутаном и проводил его до ворот комендатуры. Мату он вернул Кутану и на дорогу дал пачку папирос.
Всю дорогу обратно Кутан думал о Винтове и о пограничниках. Русских нелегко понять, русские хитрые, и с детства Кутан привык относиться к ним как к врагам, но чем больше думал он о Винтове, тем меньше ненависти к русским оставалось у него. И еще вспомнил Кутан матроса, начальника партизанского отряда. За что боролся русский командир? За что убил его русский кулак?
Теплая ночь раскинула звездное небо над молчаливой землей. Земля одурманивала запахами трав и цветов. В мертвой тишине бесшумно проносились летучие мыши. Изредка заяц выскакивал на тропинку или пробегал фазан. Один раз совсем близко ухнула сова, и снова все смолкло. Лошадь шла шагом. Кутан сгорбился в седле. Мысли, смутные и неясные, рождались в его голове, и он не мог в них разобраться. Многое старое, привычное казалось неверным. Нового он не знал. Где правда? У Джантая, у басмачей? Или у пограничников, у русских?..
Небо просветлело на востоке. Лошадь фыркала и мотала головой.
Утром Кутан приехал в Ак-Булун.
Записку Винтова он отдал председателю сельсовета, и председатель дал ему мешок муки, двух баранов и воз сена.
– До урожая на твоем поле, – сказал председатель. И голод кончился в семье Кутана.
На поле Кутана ячмень взошел острыми ярко-зелеными иголками.
5Многие джигиты Джантая давно уже жили в селениях близ Каракола, а Джантай все еще медлил и не выезжал из своего становища на реке Кую-Кап.
Только в конце лета он собрался и медленно двинулся из ущелья. Конец лета он выбрал потому, что, во-первых, вода в реках стояла низко и переправы были удобнее, и, во-вторых, потому, что осенние праздники, свежая буза[24]24
Буза – пьяный напиток из проса.
[Закрыть] и пиршества, с этим связанные, давали ему предлог останавливаться во всех аулах, торжественно появляться на киргизских сборищах, сразу видеть много людей, со многими говорить и, таким образом, уже по пути к Караколу начать выполнение своего плана. Он решил заезжать во все селения, оттягивая приезд в Каракол.
Джантай двигался медленно. Впереди ехали верные джигиты. Мир с кзыл-аскерами был заключен, но Джантай принимал все меры предосторожности. Он ехал на расстоянии полуверсты от передового отряда, окруженный остальными джигитами. Алы и Джаксалык ехали по бокам.
На Джантае были лучшие его халаты и пушистая сурковая шапка, низко надвинутая на лоб. Дорогое оружие – кривая шашка, маузер и английский карабин – блестело на солнце богатой насечкой. Седло и стремена были отделаны золотом и серебром. Роскошная кошма покрывала седло, а на круп белого жеребца был накинут яркий ковер.
Алы был очень похож на отца, только вместо старческой благообразности на его лице застыло злое и хищное выражение. У него был широкий, приплюснутый нос и оттопыренные губы. Он был одет, как всегда, по-дунгански, и халат, распахнутый на груди, открывал крепкое, загорелое тело.
Джаксалык – лентяй, обжора и сластолюбец – был непомерно толст. Крепкий конь с трудом нес его гигантскую тушу. Когда-то лихой товарищ Джантая, теперь Джаксалык был малоподвижен, сонлив и ко всему безразличен. Только жирная пища или молодая женщина могли вывести его из вечного полусонного состояния. Но он был вспыльчив до бешенства. В припадках ярости – правда, теперь все более редких – он был бесстрашен и силен как прежде, в молодости. Басмачи обычно мало обращали на него внимания, но вспышек его гнева боялись все, даже Кара-Мурун. Джаксалык не терпел возражений, не терпел препятствий в удовлетворении своих сладострастных привычек. Беднейшие джигиты банды и полурабы-пастухи ненавидели его больше всех других курбаши. В пути Джаксалык дремал, жирной грудой обвиснув на седле.
К середине второго дня басмачи подъехали к аулу. Аксакалы вышли встречать Джантая и приняли его с почетом. Джантай медленно проехал по аулу. Джигиты кружились вокруг него и горячили лошадей. У самой большой юрты спешились. Аксакалы пригласили Джантая войти. Пока в огромном казане варилось мясо барана, гости и хозяева чинно сидели вокруг костра. Джантай молчал. Раньше него никто не хотел начинать разговор. Молодая киргизка обнесла всех кувшином с водой. Она двигалась бесшумно и приседала на корточки, поливая воду на руки.
Аксакалы благодарили Джантая за честь и поднесли ему баранью голову. Джантай вынул нож, отрезал ухо и съел. Потом пальцем выковырял глаз и проглотил. Остальным завладел Джаксалык. Он раздробил череп, достал мозг и съел его.
Быстро работая острыми ножами, аксакалы приготовили беш-бармак. После еды снова вымыли руки, и та же киргизка подала свежую бузу. Выпив две пиалы, Джантай поблагодарил и заговорил, обращаясь к хозяевам. В юрту набилось много народу. Люди теснились у стен, вплотную сидели на земле. Дверную кошму откинули, и снаружи толпились те, кому не хватило места.
– Киргизы, – начал Джантай, – я пришел, чтоб говорить с вами. Я никого не боюсь, урусы не страшны мне, и сила моя велика. Я пришел говорить с вами, детьми моего народа, я пришел сказать вам правду. Есть один закон, киргизы, – закон аллаха, и урусы идут против великого закона…
Джантая слушали внимательно и молча. Один из аксакалов, самый старый, сгорбленный, со слезящимися, воспаленными глазами и редкой седой бородой, кивал головой, не отрываясь глядя на Джантая.
– Хорошо ли живется вам, киргизы? – продолжал Джантай, воодушевляясь все больше и больше. – Есть ли мясо у вас, чтоб наесться досыта? Оглянитесь вокруг. В нищете, в голоде, в горе живет киргизский народ.
А кто виноват в этом?
Я старый человек, и я помню – давно это было, – когда мало урусов было в Киргизии и счастливо жил киргизский народ. Урусы царя принесли с собой горе, нищету и голод. Обманом и силой захватили они страну.
Теперь урусы снова обманывают вас. Смотрите: большевики вас в колхозы зовут. Знаете, зачем делают это? Чтоб легче было отобрать у вас все, что имеете вы. Вы соедините стада ваши в большое общее стадо, и урусы пришлют кзыл-аскеров, и кзыл-аскеры угонят сразу все большое стадо.
Берегите жен и дочерей ваших, киргизы. Урусы не знают совести.
Берегите детей ваших. Урусы насильно возьмут их и увезут от родителей, и когда дети вернутся, они не узнают родителей. Выученные в школах урусов, они станут хулить святое имя пророка, станут палачами своего народа.
И вот я пришел к вам, киргизы. Я прошел по горам, и урусы не посмели напасть на меня. Аллах благословил меня.
И я говорю вам, киргизы: готовьтесь! Я пройду по всей стране, и во всех аулах люди услышат меня. Я подыму зеленое знамя пророка, и во всех аулах люди встанут против урусов, и урусы погибнут, а мы станем свободны, и аллах поможет нам.
Джантай кончил и обвел всех глазами.
Киргизы молчали.
Тогда Джантай взял из рук Алы небольшой мешок и кинул старейшему из аксакалов. Мешок звякнул, падая на землю.
– Я дарю вам патроны, киргизы, – сказал Джантай. – Пусть ваши ружья стреляют без промаха. Пусть аллах направит руки ваши. Пусть ваши пули узнают урусы.
Старик аксакал молча поклонился и передал мешок молодому киргизу. Другие аксакалы тоже поклонились Джантаю. Никто не сказал ни слова.
Джантай встал.
– Я рад, что все вы – верные дети пророка. Я рад, что никто не спорит. Пусть милость аллаха будет с вами.
Молчание отвечало ему. Джантай пошел к выходу. Перед ним расступились, все так же молча. Только когда он уже согнулся, чтоб пройти в низкую дверь, сзади раздался спокойный старческий голос.
– Ты нехорошо сказал, – заговорил старик, тот самый, который внимательней всех слушал и кивал головой.
Джантай резко обернулся и выпрямился. Брови его сдвинулись, лицо стало злым, и рука легла на шашку.
– Ты нехорошо сказал, Джантай Оманов, – говорил аксакал, – ты сказал нам, что урусы боятся твоей силы, и не тронули тебя. Зачем обманывать, Джантай? Мы знаем: два пограничника проезжали вчера наш аул и сказали нам, – мы знаем, что ты первый просил мира и обещал кончить войну с урусами. Мы знаем, что начальник пограничников велел тебе приехать в Каракол, и это он, комендант, приказал не трогать тебя в пути.
И еще раз ты сказал неверно, Джантай Оманов. Ты – старый человек, но я старше тебя и тоже помню то время, когда урусов мало было в Киргизии. Тебе хорошо жилось тогда, тебе – сыну бая, но разве плохо тебе теперь? Разве халат твой рваный? Разве ты знаешь горе, Джантай? А пастухам было плохо всегда.
Ты зовешь нас подняться против большевиков, против пограничников. И это неверно, Джантай Оманов. Мы много мешали большевикам. Мы много мешали кзыл-аскерам. Мы были глупы и слушались баев. Мы думали, что в самом деле кзыл-аскеры такие же враги, как солдаты русского царя. Но прошло время, и мы поняли, где правда. Ты поздно пришел, Джантай.
Урусы захватили Киргизию, говоришь ты, и снова говоришь неправду. Мой сын – большой начальник, мой сын – секретарь райкома, и он управляет вместе с другими киргизами. Мой сын был батраком, как отец его, и дед, и прадед. Мой сын был хуже собаки, пока не пришли кзыл-аскеры и не помогли нам. А теперь моего сына знают все, и он знает, как живут бедняки и что нужно для счастья бедняков. Ты не знаешь этого, Джантай.
И еще раз ты сказал неверно, Джантай. Ты велел нам не пускать детей наших в школы, но детей учат по-киргизски, и мы всегда можем узнать все, чему научили их. Я прожил длинную жизнь, и я прожил ее в темноте, как ночью, а мой внук смотрит в книжку, которую дает ему учитель, и узнает столько, что мне стыдно, потому что он мальчишка, а я старик, и он умнее меня.
Ты наш гость, Джантай, и мы приняли тебя как гостя. Ты подарил нам патроны, и мы благодарим тебя. Завтра люди пойдут в горы и убьют козлов, и у нас будет свежее мясо.
Но не мешай нам, Джантай. Мы никогда не жили так, как живем теперь, хотя у некоторых из нас рваные халаты и бывают дни, когда мы не наедаемся досыта. Тебе не понять нас, Джантай Оманов.
И еще о колхозах ты говорил. Я уже прожил жизнь, Джантай, и твоя жизнь тоже подходит к концу. Я для себя ничего не прошу у аллаха…
Джаксалык вскочил на ноги в своем углу и кинулся к аксакалу. Он опрокинул пустой казан, и чугун прозвенел глухо и протяжно, как треснувший гонг. Джаксалык выхватил кинжал и занес руку над головой аксакала. Старик спокойно сидел на земле и улыбаясь смотрел на Джантая.
– Вот еще одна твоя ложь, Джантай: ты обещал нам свободу, а даешь удар ножа, – сказал он тихо.
Во все время речи аксакала Джантай стоял не шевелясь, и его бледное лицо было неподвижно. Он понимал, что аксакал победил, понимал, что народ не пойдет за ним. Ему нечего возразить. Он, действительно, пришел слишком поздно, и он проиграл.
В толпе происходило незаметное движение. Молодые киргизы аула окружали старого аксакала. Все больше и больше их набивалось в юрту. Алы, скаля зубы, рванул из ножен свою шашку. Его схватили за руки. Джаксалык медлил наносить удар. Старый аксакал с трудом поднялся на ноги.
– Ты видишь, Джантай, – сказал он все так же тихо, – ты видишь: раздор ты принес нам. Уходи, Джантай. Уходи с миром…
Джантай повернулся и пошел из юрты. Ему дали дорогу. Алы и Джаксалык пятились за ним. Снаружи возле юрты сгрудились джигиты банды с винтовками наперевес. Молодые киргизы аула теснили их. Зловещее молчание встретило Джантая. Он прошел мимо толпы к своему коню и легко вскочил в седло. Басмачи, оглядываясь назад и не опуская винтовок, разбежались к своим лошадям. Джаксалык и Алы стали по бокам Джантая, конные джигиты окружили их.
Джантай молча тронул коня и выехал вперед. Он снова медленно проехал через весь аул. Аксакалы поклонились ему. Джигиты держали ружья наготове.
Джантай ехал один, далеко впереди остальных, и никто не решался приблизиться к нему. Удача, счастливая боевая удача изменила ему. И это было начало конца. Джантай хорошо понимал это.
Еще девять дней ездил Джантай по горам. Он побывал в семи аулах. Всюду его принимали торжественно и с почестями, всюду внимательно слушали все, что говорил он. Но из всех семи аулов он мог рассчитывать на помощь только одного. Это было небольшое становище. Несколько богачей кочевали со своим скотом. Они были трусливые, жадные люди, и Джантай знал, что по-настоящему опереться он не сможет даже на них. Самым надежным был хитрый и злой бай Исахун.
Джантай подвигался к Караколу.
На расстоянии дня пути от Покровского басмачи встретили всадника в окровавленных пыльных лохмотьях, на измученной лошади. Увидев Джантая, он подскакал к нему, спрыгнул с седла, и припав лицом к стремени Джантая, прохрипел еле слышно:
– Пусть аллах благословит тебя, аксакал. Я обратно привез твое письмо. Джаныбек-Казы захвачен урусами. Его джигиты погибли в бою с пограничниками возле города Ош…
Джантай молча повернул коня и поскакал прочь от Покровского. Джигиты догнали его только к вечеру. Через пять дней банда вернулась в Кую-Кап. Ко всем курбаши Джантай послал гонцов. Алы ночью исчез из становища, и никто не знал, куда послал его отец.
6– Вставай, Кутан, вставай!.. – мать взволнованно шептала над ухом спящего и трясла его за плечо.
Снаружи, около юрты, фыркали кони и слышались приглушенные голоса. Кутан проснулся и сел. В юрте было темно. Костер погас. Звезды мигали в круглом дымовом отверстии.
Встав на ноги Кутан осторожно подкрался к кошме, закрывающей вход в юрту, и прислушался. Голоса смолкли. Кто-то мягко соскочил с лошади. Звякнуло стремя. Кошма дрогнула, и Кутан отскочил в сторону. Человек, низко согнувшись, проскользнул в юрту.
– Кутан… – позвал он шепотом.
Кутан узнал голос Алы.
– Я здесь, – ответил он.
– Ты узнал меня, Кутан?
– Узнал, Алы Джантаев.
– Собирайся, Кутан. Отец зовет тебя. – Алы приказывал отрывистым шепотом. – Семья пусть после незаметно уходит в Кую-Кап. Собирайся скорее…
Мать вздохнула в темноте. Ее сгорбленная фигура мелькнула в дверном просвете. Она несла седло.
Кутан сел на землю. Он ощупью нашел свои ичиги и натянул их. Со стены снял кушак с патронташем и старую берданку.
Глаза Кутана немного освоились с темнотой. Он различал смутный силуэт Алы с ружьем за плечами и с кривой шашкой на боку. Алы ждал, нетерпеливо похлопывая камчой по ноге.
Сестра подошла к Кутану и подала ему плетку. Она схватила руку брата и припала лицом к его плечу. Неожиданно Кутан резко оттолкнул ее и шагнул к Алы.
– Иди с миром, Алы Джантаев, пусть аллах благословит тебя, – сказал он глухо, – я не поеду с тобой.
Алы резко обернулся.
– Что? – прошипел он. Кутан молчал. – Что ты сказал, пес?
– Я останусь здесь, – твердо повторил Кутан. – Я никому не скажу о том, что ты приходил ко мне. Я не буду мешать тебе. Но я не пойду больше с тобой…
Алы тихо хлопнул в ладоши. Трое джигитов вскочили в юрту. Кутан поднял винтовку.
– Уходи, Алы, – сказал он и шагнул вперед.
Свистнула плеть, и острая боль ожгла лицо Кутана. В тот же момент на него навалилось двое джигитов. Третий схватил дуло винтовки. Кутан упал. Что-то твердое ударило его по затылку, и он потерял сознание.
Когда он очнулся и открыл глаза, было уже светло.
Тупо болела голова. Кутан хотел потрогать ушибленное место, но не мог поднять руки: руки были связаны за спиной. С удивлением Кутан огляделся по сторонам. Он ехал верхом, и ноги тоже были связаны внизу под животом лошади. Лошадь шла мелкой рысью.
Впереди равномерно покачивалась спина всадника. Винтовка наискось пересекала спину. Повод лошади Кутана был привязан к хвосту передней лошади.
Ехали по горной тропинке. Где-то, недалеко, шумела река. По бокам тропинки росли березы и кусты шиповника.
Кутану хотелось пить. В горле пересохло. Он облизал губы и почувствовал солоноватый вкус. Кровь запеклась на губах. Левая щека была рассечена и сильно саднила. Кутан вспомнил приезд Алы и ночное нападение. От бессильной ярости он застонал и скрипнул зубами.
На повороте тропинки Кутан увидел, что впереди него едет человек двадцать. Алы ехал первый. Кутан узнал его дунганский халат. Остальные были джигиты из числа тех, которые по приказанию Джантая уехали из Кую-Кап вместе с Кутаном.
Кутан стиснул кулаки и попробовал освободить руки, но крепкие ремни только сильнее врезались в тело. От напряжения еще больше заболела голова. Несколько минут Кутан боролся с головокружением. Все-таки, когда боль немного утихла, он возобновил попытку.
Через два часа мучительных усилий Кутан вдруг почувствовал, что ремни слабеют. Очевидно, басмачи торопились и плохо затянули узлы. Осторожно ослабляя и напрягая руки, Кутану удалось почти освободиться. Голова так болела, что он все время был на грани обморока. Он решил передохнуть и постарался сесть в седле как можно удобнее. Пока светло, о бегстве нечего было и думать. Нужно дождаться темноты.
Тропинка забиралась все выше и выше.
Алы гнал лошадь, и джигиты едва поспевали за ним. Часто Алы, привстав на стременах, оглядывался назад. Он боялся преследования.
Кутан не отрываясь смотрел на Алы. Злоба, которая росла в нем все последние годы жизни в банде, глухая, звериная злоба сосредоточилась в ненависти к сыну курбаши, к оскорбителю, к Алы. Кутан вспомнил все обиды и унижения, начиная с байги в день рождения сына Джантая и кончая ударом плети по лицу. Щека болела сильнее, и боль эта радовала Кутана. Ему казалось, что чем сильнее страдания, тем страшнее должна быть месть. Он придумывал жестокие мучения, которым подвергнет Алы. Связанный и избитый, он не думал о поражении. Еще не зная, как удастся бежать, он был уверен в том, что рано или поздно победит, отомстит врагу. Разбитый рот его кривился злорадной усмешкой, когда он видел, как Алы оборачивался в страхе и гнал лошадь. Как хорошо было бы, если б кзыл-аскеры догнали басмачей!
Между тем солнце припекло, и смертельная жажда начала мучить Кутана. Язык распух во рту. Красные круги плыли перед глазами, голова кружилась.
Басмачи гнали лошадей. Тропинка то подымалась высоко на перевалы, то спускалась на дно пропастей и пересекала реки.
Жара стала нестерпимой. Рана на щеке Кутана открылась, и кровь текла по лицу. Мухи облепили рану. Кутан мотал головой, чтоб отогнать их. Язык так распух, что рот невозможно было закрыть. Кутан знал, что помощи ждать не от кого. Он не произносил ни слова, только тихо стонал. Наконец силы изменили ему. Он повалился на шею лошади и надолго потерял сознание.
Он не видел, как потемнело небо и тучи закрыли солнце.
Тропинка шла по склону горы в густых зарослях елей и берез. Басмачи гнали лошадей галопом. Внезапно налетел ветер, верхушки деревьев закачались, зашуршали осенние листья. Небо темнело все больше. Облака низко неслись, обволакивая вершины гор.
Пошел дождь. Сначала падали тяжелые, редкие капли. Потом вдруг сплошная пелена воды обрушилась с неба и стало совсем темно. Сверкнула молния, где-то треснуло дерево, глухо ударил гром, и эхо загрохотало в горах.
Кутан очнулся. Вода! Холодная вода текла по его лицу! Широко раскрыв рот, зажмурив глаза, он закинул голову, весь отклонясь назад, и пил, пил, захлебываясь, кашляя и беззвучно смеясь. Он пил, и с каждым глотком жизнь возвращалась к нему.
Буря ревела. Ручьи и реки мгновенно набухли, с шумом мчалась вода по каменистым руслам. Ветер свистел и выл в ущельях. Гром гремел все чаще. Молнии вспыхивали на черном небе, озаряя на секунду призрачным голубым светом мокрые камни, покрытые пеной потоки и согнутые, трепещущие деревья.
Обезумевшие лошади неслись, не разбирая дороги, скользя, спотыкаясь и обгоняя друг друга. Басмач, который вел лошадь Кутана, низко пригнулся в седле и отчаянно бил своего коня плетью и ногами. Он отстал. Остальные скакали далеко впереди. В темноте нельзя было разглядеть, где они.
Кутан изо всех сил рванул руки. Ремни свалились. Дрожа от нетерпения, скрежеща зубами и шепча проклятия, он развязал веревки на ногах. Все тело затекло и болело. Лошадь скакала неровным галопом. Кутан схватился за переднюю луку, высвободил ноги из стремян и бросился с седла на землю. Ноги поскользнулись на мокрых камнях. Кутан не удержался и покатился вниз по тропинке. Он летел сажени две и со всего размаха ударился плечом о ствол дерева.
Секунду Кутан лежал неподвижно. Через секунду вскочил и побежал по тропинке. Где-то за его спиной ударил выстрел. Согнувшись, вобрав голову в плечи и руки прижав к груди, Кутан несся над пропастью.
Еще два раза слышал он звуки выстрелов. Не оглядываясь, бежал дальше. На дне ущелья вброд перешел широкий поток. Вода дошла до груди. Скользя, цепляясь руками за камни, Кутан выбрался на берег. С тропы он сбился и бежал напрямик. Ветви хлестали его по лицу, разрывали одежду. Он не чувствовал боли. Как безумный, смеялся на бегу. Дождь хлестал не переставая. Весь мокрый, задыхающийся, еле держась на ногах, бежал Кутан.
