Текст книги "Полковник Коршунов (сборник с рисунками автора)"

Автор книги: Лев Канторович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 42 страниц)

ГЛАВА ВТОРАЯ

Андрей лежал на спине. Больную ногу он положил на подушку. Нога тупо ныла, но после мучений по дороге к туристской базе, после острой боли в то время, когда Борис стаскивал с распухшей ноги ботинок, после всего этого тупая боль казалась Андрею почти облегчением.

Он очень устал. Его слегка подташнивало.

Спина его была влажная от пота, и ему стало холодно. Стараясь не шевелить больной ногой, он натянул одеяло и укрылся до подбородка.

Вошел Борис. Он принес бинты, вату и компрессную бумагу.

– Как же я буду биться? – сказал Андрей.

Борис ничего не ответил. Он присел на край кровати, осторожно поднял больную ногу Андрея, положил ее себе на колени и снял шерстяной носок. Нога страшно распухла, и большой синяк растекся под кожей.

– Плохо? – сказал Андрей.

– Плохо.

– Как же я буду биться?

Борис возился с компрессом. Андрей тяжело дышал и морщился. Он отвернулся к бревенчатой стене. Пот выступил на лице и на голове, под волосами. Было здорово больно.

– Готово, – сказал Борис. – Теперь готово.

Он положил на подушку забинтованную ногу и покрыл одеялом.

Андрей тяжело дышал. Не поворачивая головы, он лбом прислонился к стене. Круглое гладкое бревно с продольной трещиной посредине показалось теплым.

– Хочешь молока? – сказал Борис. – Холодное.

– Нет.

Андрея тошнило от боли. Вдруг ему показалось, будто рот его полон молока и вкус молока отвратительный. Он проглотил слюну и закрыл глаза.

– Как же ты будешь биться? – сказал Борис.

Перед глазами Андрея двигались красные светящиеся круги. Некоторые из них были большие, очень большие, и они медленно поворачивались, а некоторые были маленькие, крошечные, как точки, и они крутились, крутились, крутились без остановки.

– Как же ты будешь биться? – сказал Борис.

Андрей открыл глаза. Круги и кружочки исчезли. Только в самом углу левого глаза дрожало, дергалось что-то, чего никак нельзя было разглядеть.

Андрей повернул голову.

Борис раздевался. Он стоял посреди комнаты. Он был гол до пояса. Бросив свитер на стул, он нагнулся и стал расшнуровывать ботинки. Он снял правый ботинок, внимательно осмотрел его и бросил на пол. Тяжелый ботинок громко стукнул. Андрей молча отвернулся к стене.

Борис снял второй ботинок и осторожно поставил его под кровать.

– Ты слышишь, Андрей? – сказал он. – Я спрашиваю тебя: что ты думаешь о бое?

Андрей попробовал закрыть глаза, но сразу раскрыл их – красные круги неистово вертелись, росли, становились огромными и лопались, превращались в крошечные точки. Некоторое время Андрей лежал не двигаясь и глядел на стенку. Потом он услышал негромкий, мерный свист и обернулся.

Борис в черном трико, в легких башмаках и в свитере прыгал со скакалкой. Он подпрыгивал короткими частыми прыжками, и скакалка со свистом пролетала под ступнями его ног. Слегка согнутые в локтях руки оставались неподвижными, и корпус не двигался. Только кулаки резкими движениями вращали скакалку.

Борис начал прыгать по очереди то на левой, то на правой ноге, и снова на обеих ногах, и опять на одной ноге. В частом и четком ритме, как бы слившись со свистящей скакалкой, Борис двигался по комнате и поворачивался вокруг. Он ровно дышал. Лицо его было серьезно и сосредоточенно.

Заметив, что Андрей смотрит на него, Борис подпрыгнул выше и повернулся спиной к Андрею. Теперь Андрей видел, как легко вздрагивали мышцы на лопатках и икрах Бориса. Скакалка свистела.

– Ты не сможешь, – сказал Борис не оборачиваясь. Он прыгал на левой ноге, правая была вытянута вперед. – Не сможешь биться.

– Пожалуй, что так, – тихо ответил Андрей. – Пожалуй, не смогу…

– Биться надо. – Борис перепрыгивал скакалку, высоко вскидывая колени, будто бежал на месте. Скакалка свистела. – Биться обязательно надо.

– Черт знает как обидно. – Андрей говорил быстро. Ему вдруг захотелось много говорить. – Черт знает как обидно. Я стоял слишком прямо, и потом поворот получился резче, чем я думал. Меня бросило вперед. Если бы я не пытался удержаться, ничего не случилось бы, но я старался устоять во что бы то ни стало…

– Он готовился. – Борис снова прыгал мелкими, быстрыми прыжками, тесно сдвинув щиколотки. – Он готов. Он в хорошей форме.

– Я никогда не думал, что остановка может быть такой внезапной и что может так сильно рвануть. Понимаешь, я стоял на вытянутых, на прямых ногах, и меня швырнуло вперед и вниз, и вся сила пришлась на связки. Меня просто оглушило в первый момент. Уже позже стало больно. Здорово больно…

– И сейчас? – Борис тремя короткими прыжками повернулся вполоборота к Андрею. – И сейчас больно?

– Больно. Только, конечно, не так здорово, как сначала, но все-таки болит, проклятая. Ты двигаешь руками в локтях. Держи руки совсем неподвижно. Работай только кистями.

– Так?

– Так лучше. Биться я не смогу.

– Это черт знает как обидно. Он в хорошей форме. – Борис прыгал на правой ноге, потом сказал, отворачиваясь от Андрея: – Он будет кричать, что ты струсил…

Андрей сбросил одеяло и сел на кровати. При этом он пошевелил больной ногой и негромко вскрикнул.

– Не в этом дело, – сказал он.

– Конечно, – сказал Борис.

– И потом ему все-таки придется биться, – сказал Андрей.

Борис прыгал, наклонив голову набок, его ноги мягко и равномерно подкидывали его тело вверх, быстро пружинили и, отталкиваясь от досок пола, снова подкидывали вверх неподвижное и ненапряженное тело.

– Ему придется выдержать бой, – сказал Андрей. Он говорил очень громко. – Ему придется биться, и бой будет такой, что он его как следует запомнит. Бой будет настоящий. Бой должен быть настоящий, и бой должен ему принести поражение.

Борис все улыбался и убыстрял темп. Скакалка носилась над его головой, слегка щелкала по полу, свистела все чаще и чаще. Отрывисто, чтобы не нарушать ритма, он сказал:

– Глупости.

– Нет! Он проиграет! – крикнул Андрей. – Должен проиграть!

– Как? А нога?

– Черт с ней, с ногой! Черт с ней, понимаешь, с ногой. Важно, чтобы наша команда выиграла, и мне плевать на мою ногу? Понимаешь?

– Нет, не понимаю.

– Дурак.

Борис прыгал, как бешеный.

– Дурак, – повторил Андрей. – Слышишь?

– Слышу, – сказал Борис.

Андрей лег, удобно вытянулся и укрылся одеялом. Он тяжело вздохнул и сказал совсем спокойно:

– Выступать против Титова будешь ты.

Борис сбился, и скакалка запуталась у него в ногах.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Борис вышел из дому с лыжами в руках. Солнце уже зашло за горы, но еще не стемнело.

Небо светилось, и на снегу были неясные длинные тени.

Дом туристской базы стоял на горе, и прямо от крыльца начинался глубокий лыжный след. След сбегал вниз по склону. Пешеходная тропинка извивалась рядом.

Борис застегнул крючки креплений и, выпрямляясь, шагнул к спуску. С заходом солнца мороз усилился, и скольжение стало еще лучше, чем днем. Борис несся вниз, и ветер обдавал его разгоряченное лицо.

Потом Борис бежал по равнине. Он бежал, низко нагибаясь против ветра. Ему было жарко. Он дышал глубоко и ровно.

Начиналась метель. Снег мелкий и сухой, как песок, поднимался и летел над землей. Быстро темнело. Горы вдали уже едва виднелись.

Борис бежал по равнине.

Теперь ветер налетал сильными порывами, снег поднимался выше, закручивался, белые облака и вихри неслись над равниной.

Борис взбежал на пологий холм. На гребне холма ветер сбивал с ног. Снег, взлетая с холма, колол лицо Бориса.

В снежном тумане Борис увидел далеко впереди огоньки поселка.

Низко присев, Борис понесся вниз с холма. Он не видел снега под лыжами, не видел, где спуск становится круче. Внезапно земля уходила из-под ног, ноги выпрямлялись, сами собой, и Борис, сгибая колени, ловил убегавшую землю. Потом, когда склон кончился и лыжи, теряя скорость, понеслись по равнине, Борис выпрямился и снова побежал вперед. Наст не проламывался под горными лыжами, и бежать было легко. Ветер заглушал громкий шорох лыж. Колючие снежинки били Бориса по лицу.

Полчаса бежал Борис, ни разу не останавливаясь. Через полчаса он прибежал в поселок.

Он снял лыжи возле домика, где помещался телеграф, и взбежал на крыльцо.

Молоденькая телеграфистка в сером свитере и с мелко-мелко завитыми волосами неохотно оторвалась от книги. Не глядя на Бориса, она взяла у него бланк и прочла, беззвучно шевеля губами и ставя точки над каждым словом. Она не поняла смысла телеграммы и перечитала еще раз. Адрес не вызывал никаких сомнений, но самый текст телеграммы показался странным:

Андрей повредил ногу. Биться буду я.

Борис.

Телеграфистка получила деньги, написала квитанцию и сердито стукнула печатью.

Выходя, Борис видел, как она достала из сумочки круглое зеркальце и подкрасила губы. Она оглянулась, и Борис улыбнулся ей.

Дверь захлопнулась с грохотом. Ветер бросил в Бориса целое облако взбесившихся снежинок.

Тем же путем Борис вернулся на туристскую базу. Метель замела следы, и стало так темно, что он едва не пробежал мимо дома.

Андрей спал. В комнате горел свет, но Андрей спал крепко. Он дышал ровно и негромко.

Борис разделся, потушил лампу и лег в темноте. Лицо его горело от ветра, в ногах чувствовалась приятная усталость, и хорошо было лежать на прохладной простыне в теплой комнате.

Борис улыбнулся и вытянулся, ногами натягивая одеяло. Он закрыл глаза и тихо сказал сам себе:

– Теперь спать…

Но он не уснул. Он лежал минут десять с закрытыми глазами, потом раскрыл их и стал смотреть в окно. Окно было темным, почти таким же черным, как комната. За окном бушевала метель. Твердые снежинки колотились о стекло, и то громче, то тише скрипели стволы высоких елей.

Борис перевернулся на другой бок и еще раз попробовал заснуть, но заснуть ему не удалось, и через несколько минут он лег на спину и раскрыл глаза.

Он думал о предстоящем бое.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Темные крыши домов с бесчисленными трубами казались силуэтами на фоне вечернего неба.

Из труб шел дым, и облака дыма просвечивали и розовели в лучах заходящего солнца.

Андрей не мог идти быстро. Он хромал и опирался на палку. Борис шел впереди Андрея и часто приостанавливался и ждал, пока Андрей поравняется с ним.

Было холодно. Пешеходы двигались поспешно, почти бегом. Трамваи и автобусы были переполнены. Андрей и Борис шли молча. Прохожие все время обгоняли их.

Летний стадион зимой – печальное зрелище. Скамьи на трибунах покрыты снегом, и снежные сугробы лежат в проходах. Снегом покрыты и беговые дорожки и теннисные корты – пустые квадратные ящики. Голые деревья негромко шуршат черными ветвями. Садовые скамейки свалены грудами. Какие-то доски торчат из сугробов посредине футбольного поля.

Неосвещенные окна строений тускло поблескивают в темноте, и помещения стадиона кажутся безжизненными и грустными среди снежных аллей пустынного сада.

Только в маленьком домике сторожа стадиона светятся три низких окошка, и их желтый свет мужественно борется с густыми сумерками зимнего вечера.

Андрей остался у ворот стадиона, а Борис пошел к сторожу за ключом от гимнастического зала.

Сторож стадиона, маленький сухой старичок, сидел за столом перед лампой, курил трубку и читал газету. На носу сторожа красовались очки в неуклюжей оправе из коричневой пластмассы, и лицо его было почти торжественно. Он читал известия из-за границы. За границей было все неспокойно, запутано, и ему казалось, что в газетных сообщениях таится некий скрытый смысл, и он хотел разгадать тайны международной политики. Спокойная профессия приучила его к долгим, неторопливым размышлениям. Он любил не спеша читать газету, не спеша думать.

Борис стукнул дверью. Старик недовольно нахмурился и обернулся, глядя поверх очков.

– Здравствуйте, Филипп Иванович! – сказал Борис.

Сторож встал и снял очки.

– Товарищ Горбов?..

– Мы приехали вчера. Здравствуйте.

– Здравствуйте, товарищ Горбов. – Сторож протянул Борису руку.

Борис крепко пожал твердую старческую ладонь.

– Садитесь, товарищ Горбов, – сказал сторож. Он выбил пепел из трубки. – Что-нибудь случилось? Что? Почему вы приехали так скоро?

– Нет. То есть случилось, конечно, Филипп Иванович. Мы приехали вчера.

– То есть как это понимать – «мы»? Андрей приехал тоже?

– Да?

– Где же он?

– Он ждет внизу. Он болен. То есть он немного болен. Он повредил себе ногу.

– Что? Что такое? Как повредил ногу? Выступать-то он будет?

– Нет, Филипп Иванович, Андрей выступать не будет. Он здорово испортил ногу и по крайней мере на месяц вышел из строя. Или на полтора месяца. Он растянул связки. Мы даже думали сначала, что он разорвал связки, такое сильное было растяжение. Это чертовски обидно, и у нас рухнули все планы на отпуск. Мы думали, что Андрей отдохнет эти две недели перед соревнованием, а вес ему держать нетрудно. Там очень хорошо, и лыжи…

– Лыжи, лыжи, лыжи. Уж вы простите меня, товарищ Горбов, что я перебиваю вас, но, знаете ли, это большая неприятность, вся эта история с Андреем. Ах ты, господи боже мой! И виноваты вы, виноваты вы сами. Петр Петрович говорил же вам об этих лыжах. Он говорил вам, что это глупость ваши лыжи, и совсем не полезно для мышц. Я слушал, как Петр Петрович говорил вам… А когда вы уехали, Петр Петрович сказал мне: «Только бы они не сломали себе шеи с этими лыжами, Филипп Иванович!» Он так и сказал, товарищ Горбов, и вот вы приезжаете через шесть дней, и Андрей испортил себе ногу, и биться он не будет, и соревнование мы проиграем… Ах ты, господи боже мой!

– Все это, правда, очень неприятно, Филипп Иванович, но…

– Простите, товарищ Горбов. Уж вы простите, что я волнуюсь. Вы же знаете сами. Средний вес, так сказать, самое важное. Как получится в среднем, такой и исход соревнований. Теперь у них победа. Ах ты, господи! Поколотят они нас. Ведь поколотят? Обязательно победят они нас. Ну, кого мы можем выставить против Титова? Некого нам выставить!..

– Вы не совсем правы, Филипп Иванович…

– То есть как я не прав?

– С Титовым буду драться я.

– Вы?

– Конечно, я не уверен, но…

– Простите меня, товарищ Горбов. Я не знал… Однако…

– Дайте ключ от гимнастического, Филипп Иванович. Андрей, наверно, уже превратился в сосульку.

– Пожалуйста, товарищ Горбов. Прошу вас. Ах ты, господи боже мой… Однако…

– Если Петр Петрович приедет, скажите ему, что мы уже в гимнастическом.

– Хорошо, товарищ Горбов. Хорошо, голубчик мой. Хорошо.

Борис вышел.

Филипп Иванович сел к столу и снова взял газету. Несколько минут он сидел неподвижно, не читая и молча покачивая головой. Потом встал, снял очки, сложил газету, раскурил потухшую трубку, надел овчинную шубу и торопливо вышел.

Совсем стемнело, и небо было темным, как темная земля. Пошел снег. Ветра не было, и большие снежные хлопья падали медленно.

Филипп Иванович попыхивал трубкой, вглядываясь в неясные очертания строений.

Вдруг в глубине темного сада сразу вспыхнули все десять окон гимнастического зала.

Борис бил мешок.

Андрей сидел на подоконнике. Больную ногу он положил на стул.

Борис передвигался вокруг мешка, отходил, пригибался, бросался вперед и обрушивал на упругую поверхность мешка серии ударов.

Пак… пак-пак-пак… пак-пак… – глухо звучали удары. Кулаки Бориса, одетые в черные тренировочные перчатки, вдавливались в мешок, и мешок вздрагивал, пружинил, отклонялся от ударов. Кулаки Бориса настигали его, не давали ему качаться сильно.

Длинным, подкрадывающимся шагом Борис подходил к мешку, длинный шаг сопровождался длинным ударом левой рукой, и сразу за длинным ударом следовал короткий, стремительный удар правой рукой и снова левой, и Борис сильно работал всем корпусом.

Андрей внимательно следил за всеми движениями Бориса.

– Погоди, – сказал Андрей.

Борис остановился и опустил руки. Он дышал ровно и глубоко.

– Ты подходишь слишком близко, – говорил Андрей, медленно снимая со стула больную ногу. – Ты сразу входишь в среднюю дистанцию. Так тебе нельзя вести бой. Твоя победа зависит от того, сможешь ли ты опережать его, наносить ему удары скорее, чем он тебе, а от его ударов успевать уйти. Ты понимаешь? Все дело в дистанции. Заставь его принять бой на длинной дистанции – и ты победил. Понимаешь? Он не угонится за тобой, он будет злиться, будет кидаться вперед, а ты уходи, ускользай и бей его, бей, когда он тебе не опасен. И береги дистанцию. Игра ног. Понимаешь, Борис? Средняя дистанция…

– Именно средняя дистанция! Я хочу вести бой именно на средней дистанции, Андрей. Я хочу…

– Нет. Нельзя. Нельзя, чтобы он доставал тебя. Ну, ты нанес удар, и он удар получил, но и он ведь тебя ударит. При средней дистанции ты не сможешь уйти от удара, и ты должен будешь принять рубку, жестокую рубку, Борис. Нельзя позволять ему бить. Дерись с длинной дистанции. С длинной дистанции, чтоб ударить его и уйти самому. Понимаешь? Понимаешь, о чем я говорю? Его прямые справа…

– Послушай, Андрей! Я много раз работал с тобой и видел, как ты бился. Я очень хорошо все запомнил. Я очень хорошо запомнил, что только в средней дистанции можно провести удары такой силы и такой скорости, что…

– Но пойми, пойми же, Борис…

– Я ведь не новичок, Андрей. И сколько раз мы говорили, что не боец тот, кто боится боя. Ты говоришь о жестокой рубке. Ты говоришь о…

– Пойми, Борис! Пойми ты меня.

– Да. Понимаю. Ты хочешь, чтоб я набрал очки и спасался. Ты хочешь заставить меня биться так, как ты сам никогда не будешь биться.

– Погоди, погоди, Борис. Не кидайся на меня. Я совсем не хочу, чтобы ты стал очкистом. Я только хочу, чтобы ты победил. Я хочу…

– Я тоже хочу победить. Я должен победить. Но я побью его не осторожностью, а смелостью. Я побью его потому, что я заставлю его биться по-настоящему. Я покажу ему, что я не боюсь его ударов. Пусть он бьет меня. Пусть…

– Но это совсем неверно. Так нельзя. Ведь…

– Погоди. Погоди минутку, Андрей. Не нужно спорить со мной, Андрей! До боя осталось две недели. Две недели – маленькое время. Двух недель только-только хватит, чтобы войти в боевую форму. Ты ведь знаешь не хуже меня: последние три месяца я тренировался очень плохо. Занятия математикой, занятия историей, занятия физикой, все эти занятия не мешали бы тренировке, если бы их не было так много. Экзамены и все такое. Ты ведь знаешь, Андрей. И я тоже не думал, что мне придется биться так скоро. Титов – это все-таки не очень легкая штука. Вышло так, что биться нужно. Хорошо. Я буду биться. Но осталось только две недели. Только две! Переучиваться некогда. Если мне удастся, нужно как можно лучше восстановить все, что я умею. Или умел. Нужно вычистить и зарядить мое старое испытанное оружие. Новое оружие создавать нельзя. Нет времени. Поздно. Я должен провести бой так, как я привык. Поэтому я и говорю тебе: не нужно спорить со мной, Андрей. Поздно спорить.

Андрей молча заковылял к своему окну. Молча он влез на подоконник и долго устраивал больную ногу на стуле.

Борис бился с «тенью».

– Хорошо, – громко сказал Андрей.

Борис остановился.

– Хорошо. Ты, пожалуй, прав. Давай мешок. Только не бей так размашисто. Работой корпуса и ног сделай удары короткими, резкими и сокрушительными. Бей не только рукой, но всем телом, вкладывай в удар вес всего твоего тела.

Борис пошел к мешку. Снова в пустом гимнастическом зале раздались частые, глухие удары.

Пак… пак-пак… пак-пак…

Некоторое время, кроме ударов, ничего не было слышно.

Потом раздался спокойный голос Андрея:

– Хорошо, но удары должны быть еще резче, еще короче и отрывистей.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Борис стоял под душем. Он с наслаждением фыркал и отплевывался. Сильная струя била его плечи и голову. Вода стекала по груди, по животу и ногам. Кожа Бориса блестела. Клочья мыльной пены лежали у его ног.

Борис открутил кран, струя усилилась, и вода стала холодной. Он поежился от холода, улыбнулся и, подняв голову, подставил лицо под струю уже совсем ледяной воды.

Потом, с сожалением расставаясь с душем, он закрутил краны и пошел в раздевалку, на ходу вытираясь жестким мохнатым полотенцем.

Петр Петрович и Андрей сидели в раздевалке. Они ждали Бориса.

Петр Петрович был их тренером, их учителем.

Ему было пятьдесят лет. Он был почти совершенно лыс. Его лицо, с глубокими морщинами, с нависшими бровями, было сумрачно и неподвижно. У него были маленькие темные глаза. Выражение глаз было живое и добродушное.

Впрочем, чаще всего глаза его были прищурены, скрыты в тени мохнатых бровей, и лицо его казалось сердитым, почти злым. Это совсем не соответствовало его характеру, хоть он и хотел, чтобы его считали человеком злым и черствым.

Он был молчалив и замкнут. Немногие знали о подробностях его жизни.

Двадцать лет тому назад, студент университета, он один из первых бросил юридический факультет и пошел в Красную Армию.

Революция сделала его солдатом. Когда гражданская война кончилась, он вернулся в родной город. Оказалось, что он забыл, совершенно забыл все, чему его учили в университете. Он никак не мог найти себе мирное занятие. Слишком долго он был солдатом.

Вот тогда-то ему предложили заняться преподаванием бокса. Он еще студентом занимался боксом. Он начал учить боксу рабочих парней в клубах.

Оказалось, что бокса он не забыл.

Он был необычайно силен. Он без труда мог несколько раз выжать два тяжелых двойника, по одному двойнику в каждой руке. Он был худой и жилистый. Он выглядел гораздо старше своих лет и внешне был непохож на такого сильного человека.

Он увлекся боксом, и он добился хороших результатов. Его ученики неплохо показали себя. Через несколько лет он стал одним из лучших тренеров.

Он учил драться сильно и храбро, учил боевой решимости.

Его ученики становились волевыми и решительными бойцами.

Он сам изобретал всякие мази и снадобья, чтобы останавливать кровь во время боя и лечить ушибы. Он проводил с учениками целые дни, водил их на прогулки, бегал с ними кроссы. Он был неутомим. Ученики никогда не видели, чтобы он уставал. Молодые парни выдыхались, а он никогда не уставал. Он требовал от учеников почти аскетического образа жизни, соблюдения строжайшего режима и учил тренироваться методически и серьезно. Он ненавидел хулиганов и лентяев, но он редко прогонял хулиганов и лентяев. Он всегда старался сделать бойца из каждого ученика. Почти всегда это ему удавалось. Только трусов он не мог терпеть.

Шли годы. Он старел. Но он был силен и крепок по-прежнему, никогда не болел, никогда не уставал. Может быть, он и уставал, но никто не видел его усталым, он никогда не жаловался на усталость. Он всего себя отдал боксу. Он учил новичков, тренировал молодых боксеров и секундировал своим ученикам. Он жил один, у него никого не было, своим ученикам он отдавал все свое время и все свои силы. Честно говоря, он мечтал о профессиональном боксе, и он всегда грустил, если хорошие ученики бросали бокс.

Когда Андрей и Борис уходили служить в Красную Армию, он сказал им:

– Прощайте. Именно прощайте, а не до свидания, потому что пока вы будете служить в армии, вы забудете бокс и потом уже не вернетесь к боксу и ко мне.

Но они не забыли о боксе, и после Красной Армии они вернулись к Петру Петровичу. Он ничего не сказал им о своем волнении и счастье. Он был именно счастлив. По-настоящему счастлив. Он видел в них результаты своей кропотливой работы.

Он научил их боксировать. Он воспитал в них качества бойцов. Он очень хорошо знал, что не только сила и ловкость создают эти качества. Он воспитал в них волю, волю настоящих бойцов.

Заботясь о своих питомцах, он жил одной с ними жизнью. Они любили его – он знал и это. Он был почти старик, но он не чувствовал старости.

Вот теперь Борис неожиданно должен биться с Титовым. Это не шуточный бой, мальчики волнуются, он волнуется вместе с ними, и в этом волнении для него тоже счастье.

Борис одевался. Андрей тихо насвистывал.

Петр Петрович нахмурясь сидел на табуретке посреди раздевалки.

– Плохо, – сказал он Борису. – Нужно много работать эти две недели. Я говорил вам. Нужно тренироваться как следует.

Он знал, что Борис тренируется как следует, тренируется много и хорошо, но он считал нужным немного поворчать на своих учеников.

Борис надевал свитер.

Андрей перестал насвистывать.

– А побить его вы должны, – сказал Петр Петрович. – И вы можете его побить.