Текст книги "Полковник Коршунов (сборник с рисунками автора)"
Автор книги: Лев Канторович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 42 страниц)
Три раза Ризабек водил своих людей в атаку, и три раза пограничники отбрасывали их назад. Басмачи потеряли несколько десятков человек, и джигиты роптали. Ризабек спе́шил часть банды, и, разделившись на две группы, басмачи подошли близко к засаде пограничников и начали перестрелку. Пулеметчики нащупали басмачей, и треть стрелков не вернулась назад.
К вечеру подошли свежие силы из стойбища. Стемнело. Басмачи поползли по ущелью. Пограничники снова подпустили их совсем близко, и басмачи уже готовились кинуться врукопашную, когда над ущельем взвилась ракета. Красный свет осветил ущелье. Пограничники забросали наступающих гранатами.
Басмачи решили ждать утра.
Пограничники ночь провели без сна.
Утром басмачи открыли огонь из-за камней на склонах, и одновременно Ризабек сам повел лучших джигитов в атаку. На этот раз басмачам удалось подойти совсем близко, и с большим трудом пограничники отогнали их назад. Трое из пограничников было убито, один ранен легко, и тяжело ранен пулеметчик Зайцев. Ризабек, сам раненный в руку, сразу заметил, что смолк один из пулеметов. Он послал десяток пеших джигитов по склону ущелья к тому месту, где сидел Зайцев. Зайцев не мог стрелять. Перебегая за камнями, басмачи приближались к пулемету. Тогда Коршунов дал сигнал второму пулеметчику, и тот огнем остановил басмачей. Коршунов с пятью бойцами бросился из засады на выручку Зайцеву.
Ризабек понял, что происходит, когда Коршунов уже пробежал половину расстояния до Зайцева. Ризабек на коне поскакал вперед, и сотня басмачей поскакала за ним. Пограничники били по басмачам и не могли остановить их. Пулеметчик оставил басмачей, идущих к Зайцеву, и струя пуль обрушилась на атаковавших. Ризабек все-таки скакал вперед, и часть басмачей следовала за ним. Они были уже совсем близко от пограничников, когда заработал пулемет Зайцева. Коршунов и его бойцы опередили басмачей и завладели пулеметом. Под Ризабеком убили лошадь, и басмачи отступили. Ризабек ушел пешком.
Коршунов поднял на плечи Зайцева, пограничники взяли пулемет и патроны. Басмачи заметили, как они пробирались за камнями. Ризабек визжал от ярости и бил камчой всех, кто был возле него. Басмачи стреляли так часто, что их выстрелы и звуки эхо слились в сплошном грохоте.
Коршунову было трудно идти, неся на плече раненого. Не доходя нескольких шагов до камней, где лежали пограничники, Коршунов почувствовал жгучую боль в животе, у него закружилась голова, и он упал. Иванов подполз к нему, дотащил его до камней и наскоро сделал перевязку. Коршунов был ранен в живот.
11Басмачи бежали, ехали на лошадях, стреляли непрерывно. В центре толпы на новой лошади скакал Ризабек. Охрипшим голосом он прокричал слова боевой молитвы. Джигиты подхватили молитву. В исступлении они пели, призывая аллаха. Вся банда шла на засаду пограничников.
Пограничники стреляли в толпу, раненые и убитые падали на землю, но новые ряды басмачей лезли через камни и упорно подвигались вперед. Один из пулеметов пограничников вышел из строя. В затворе перекосило патрон. Пулеметчик лихорадочно, торопясь и ругаясь, разбирал затвор. Только второй пулемет еще сдерживал басмачей. Несколько раз басмачи пытались пробежать небольшое расстояние до засады, но пулемет останавливал их.
Вдруг пулемет смолк. Иванов, командовавший вместо раненого Коршунова, обернулся к тому месту, где в скалах на склоне ущелья сидел пулеметчик Никитенко. Пулеметчик лицом вниз лежал на камнях. Над ним с окровавленной шашкой и маузером в руках стоял басмач в черном халате и меховой шапке.
Коршунов приподнялся на локтях.
– Что с пулеметом? – прохрипел он.
– Конец, товарищ командир, – ответил Иванов.
Патронник его винтовки был пуст, перезаряжать не было времени. Басмачи, не слыша пулемета, побежали на засаду.
– Прощайте, Александр Александрович, – сказал Иванов.
Коршунов, от боли скрежеща зубами, поднялся на колени, уперся в камень шашкой и встал на ноги. Он увидел совсем близко искаженные лица басмачей. В дыму тускло блестели кривые клычи. Справа наверху, на каменном выступе, где лежал мертвый Никитенко, человек в черном халате кричал что-то и размахивал маузером. Скала низко нависла над ущельем, и Коршунову показалось, что черная фигура в мохнатой шапке летит над толпой басмачей.
Иванов с гранатой в руке встал рядом с Коршуновым.
– Иванов! Гранату… – крикнул Коршунов, протягивая руку к скале.
Иванов сорвал кольцо, размахнулся и изо всех сил швырнул гранату. Раздался глухой удар, скала раскололась, и рухнула огромная груда камней. Когда дым рассеялся, пограничники увидели, что камнями завалило большое пространство перед ними. Эхо прокатилось в последний раз, и в тишине стало слышно, как стонут придавленные камнями басмачи.
Иванов оглянулся на бойцов. У всех были бледные лица и воспаленные глаза. От усталости люди едва держались на ногах. Из тридцати человек в живых осталось десять, сам Иванов – одиннадцатый, и Коршунов двенадцатый. Коршунов сидел на земле низко опустив голову. Левой рукой он держался за живот, в правой сжимал шашку.
Снова стало тихо, и снова где-то, совсем близко, затрещал кузнечик.
Коршунов с трудом улыбнулся и поднял голову.
– Товарищи, – сказал Коршунов, и собственный голос показался ему еле слышным. В голове шумело и назойливо пел кузнечик.
Коршунов скрипнул зубами и еще раз попробовал улыбнуться.
– Товарищи! Еще немного. Совсем немного осталось. Ризабек, собирайся. Осталось последнее действие. Представление кончается, Ризабек. Приготовьтесь, товарищи. Споем на прощанье. Споем? Ладно?
Пограничники молчали и отворачивались. Иванов с тоской глядел на Коршунова.
– Нужно петь. Обязательно нужно петь, друзья. Песня – это очень важно. Что ж вы? Споем? Ладно?
– Александр Александрович, не надо, – тихо говорил Иванов, Александр Александрович, голубчик…
– Что? Почему не надо, Иванов? Песня, Иванов, это очень важно. Разве не так, Иванов?
И Коршунов запел:
Трансваль, Трансваль, страна моя,
Весь мир горит огнем…
Голос Коршунова был негромкий, что-то хрипело у него в горле. Он не помнил слов песни и пел, без конца повторяя только две строчки:
12
Трансваль, Трансваль, страна моя,
Весь мир горит огнем…
Трансваль, Трансваль, страна моя,
Весь мир горит огнем…
После взрыва скалы басмачи в страхе отхлынули от засады пограничников. Ризабек старался остановить джигитов, но его не слушали. Только за поворотом ущелья басмачи почувствовали себя в безопасности и остановились. Как и пограничники, они слушали раскаты эхо. Эхо смолкло, и стало тихо в ущелье. Ризабек, прижимая к груди раненую руку, стоял один, скрытый от пограничников грудой обвалившихся со скалы камней. Он тоже слышал, как затрещал кузнечик. Потом до него донесся странный, хриплый голос. Голос пел:
Трансваль, Трансваль, страна моя,
Весь мир горит огнем…
Ризабеку вдруг стало страшно. Пригнувшись, он быстро пошел к своим людям. Он почти бежал. Ему казалось, что вот-вот его сзади ударит кто-то. Из-за камней вслед ему пел спокойный голос:
Трансваль, Трансваль, страна моя,
Весь мир горит огнем…
Ризабек добежал до поворота ущелья.
– Это мертвые кзыл-аскеры поют, – громко сказал один из басмачей.
– Ризабек Касым! Ризабек Касым! – сзади через толпу джигитов протискивался оборванный пастух. Он звал Ризабека.
– Что тебе нужно?
– Ризабек Касым! – Пастух упал на колени. – По руслу ручья к тому концу ущелья Трех овец идет большой отряд кзыл-аскеров… Они быстро идут, Ризабек Касым… Они скоро, совсем скоро придут сюда… Я видел их вчера вечером, я гнал лошадь так, что моя лошадь пала, и я опередил кзыл-аскеров. Но они очень быстро идут. Не успеет солнце опуститься за горы, как они будут здесь, Ризабек Касым.
Ризабек выхватил револьвер и выстрелил в воздух. Джигиты окружили его.
– Все вы слышали, что сказал этот человек? – кричал Ризабек. – Все поняли, что значат слова этого человека? Сзади идут на нас кзыл-аскеры, и нам нет пути назад. Спереди – граница, спереди – путь, спереди – кучка кзыл-аскеров. Стыдно нам, джигиты! От стыда я не могу смотреть вам в глаза. Аллах велик, аллах с нами, а против нас десяток неверных, и мы не можем справиться с ними. Что ж, джигиты, будем ждать здесь, пока подойдут кзыл-аскеры по руслу реки? Будем ждать, пока нас окружат со всех сторон? Или вы рассчитываете на пощаду? Их там десять человек, джигиты. Аллах велик!
Ризабеку подвели коня.
13Кузнецова разбудил телефонный звонок. Кузнецов сразу проснулся, сел на кровати и взял трубку.
– Да, – сказал он негромко, чтобы не разбудить жену.
– Товарищ начальник, говорит дежурный. Срочное радио от Петрова, товарищ начальник. От Коршунова получено известие. Прочесть текст телеграммы?
– Нет. Машину пришлите.
– Слушаюсь, товарищ начальник.
Через десять минут Кузнецов ехал по пустым улицам спящего города. Он сидел рядом с шофером. «Фиат» ехал быстро. Кузнецов нагнулся, чтобы заслониться от ветра, раскурил трубку и откинулся на кожаные подушки. Минуту ни о чем не думал. Ничего – кроме вкуса табака и ощущения скорости и прохладного ветра. Потом отчетливо вспомнились нахмуренное лицо Шурки Коршунова и его сдержанная манера разговаривать. Шурка всегда нравился Кузнецову. Что с ним? И сразу тревога охватила Кузнецова.
– Скорее.
– Слушаюсь, товарищ начальник.
Машина заревела, и ветер ударил в смотровое стекло.
В здании Управления было тихо, в коридорах тускло горели дежурные лампочки. Он быстро прошел в свой кабинет, выбил пепел из трубки, снова набил и закурил. В телеграмме Петрова было следующее:
Получил известие Коршунова тчк Ризабек открыл приближение первого отряда тчк Коршунов пытается спуститься ущелье раньше ухода Ризабека границу тчк случае успеха зпт вся банда против первого отряда тчк Коршунов опасается исход боя зпт возможность задержать Ризабека до прихода моего отряда зпт отряда Степанова тчк получив известие Коршунова Черной долине зпт форсированно иду ущелье Трех овец тчк прошу ваших указаний тчк Петров
Кузнецов прочел телеграмму и долго молчал. Дежурный терпеливо ждал, стоя у стола.
– Пошлите мою машину домой к Алексееву, – сказал Кузнецов.
Дежурный повернулся и вышел. Кузнецов снял трубку с телефона, назвал номер и сказал телефонистке, чтобы звонила, пока не ответят. Телефон трещал долго. Кузнецов переложил трубку в левую руку и, прижимая локтем блокнот, написал телеграмму Петрову:
Идти Ризабека как можно скорее тчк полагаю Коршунов остановит банду тчк необходимо выручить первый отряд захватить Ризабека тчк Кузнецов
Заспанный голос сердито сказал в трубку:
– Ну, слушаю…
– Дмитрий Анатольевич, говорит Кузнецов.
– Да, товарищ начальник.
– Ты проснулся?
– Да, да. В чем дело?
– Моя машина едет к тебе. Нужно будет тебе приехать сюда, в Управление.
– Но…
– Машина будет у тебя минут через пять, так что поспеши.
– Андрей Александрович…
Кузнецов, не слушая, повесил трубку. Он написал телеграмму Степанову, начальнику второго отряда, идущего к ущелью Трех овец, вызвал дежурного, отправил телеграммы, достал карту, разложил ее на столе, встал и начал ходить по кабинету. На полу лежал ковер, и шагов Кузнецова не было слышно. В тишине только звякали шпоры и тикали часы. Через десять минут в кабинет вошел Алексеев. Алексеев был маленького роста, толстый, с красным лицом. Из-за яркой красноты лица голубые глаза его казались совсем светлыми. Он был без шапки, и волосы его были растрепаны. Поверх заправленной в штаны ночной рубашки он накинул черное кожаное пальто. Он зевал, и глаза его слипались.
– Явился, товарищ начальник.
– Садись. Выпей воды.
– Да нет. Что вы. Не надо.
– Выпей, выпей. Легче будет.
Алексеев налил полный стакан и выпил залпом.
– Проснулся? – прищурился Кузнецов.
– Проснулся, конечно.
– А протрезвился?
– Да что вы, товарищ начальник! Я ведь не очень, так сказать…
– Ладно. Слушать можешь?
Алексеев нахмурился. Круглое лицо его все сморщилось в мелких сосредоточенных складках.
– Слушаю, товарищ начальник.
Кузнецов подошел к карте.
– Вот сюда мне нужно, Дмитрий Анатольевич. Учти, пожалуйста, вот этот хребет, и этот, и эти вот горы. Можно?
– С грузом, товарищ начальник?
– С грузом.
– Вот оно что… Изрядно, так сказать.
– Ну как? Можно?
– Что ж, это хозяйство, так сказать, товарищ начальник, горки. Опять-таки тут вот, изволите видеть, такое хозяйство. Конечно, хребет. Тысяч пять метриков будет, Андрей Александрович?
– Пять тысяч триста.
– Да…
Алексеев помолчал и почесал голову.
– Когда, Андрей Александрович?
– Ночью нельзя? Сейчас же?
– Ну, уж нет. Ночью я в такое хозяйство не полезу. Увольте. Вообще, Андрей Александрович, имейте в виду, что, так сказать, страшновато.
– Тогда с рассветом.
Алексеев зевнул и сладко потянулся. Он с ногами залез на кресло.
– Ну, Дмитрий Анатольевич?
– Что ж, товарищ начальник, жаль только, что я не выспался. Вчера именины жены были, знаете ли. Это такое хозяйство…
Алексеев зевнул. Кузнецов щурился, улыбаясь, и пыхтел трубкой. Алексеев встал.
– Сейчас который час-то?
Кузнецов посмотрел на часы.
– Половина четвертого.
– Ну что ж, надо вот одеться, привести хозяйство в порядок. – Зевота не давала Алексееву говорить. – В пять тридцать я буду готов, товарищ начальник.
– Я приеду в пять тридцать.
Алексеев зевнул еще раз и, пошатываясь, вышел.
14Басмачи лезли со всех сторон. Пешие джигиты перебегали за камнями по склонам, конные скакали по дну ущелья. Еще трое пограничников было убито. Иванов был ранен в ногу. Пограничники лежали за камнями в середине ущелья, тесно прижавшись друг к другу. Только сзади, со стороны границы, не было басмачей. Единственный пулемет пограничников, захлебываясь, бил по наступавшей банде. Там, куда поворачивалось дуло пулемета, басмачи останавливались, но в это время с других сторон лезли ближе.
У пограничников оставалась последняя граната. Иванов положил ее возле себя. Он решил, когда басмачи подойдут совсем близко, этой гранатой взорвать себя и своих товарищей.
Басмачи готовились к последнему удару. Горсточка пограничников внушала им такой страх, что они подбадривали друг друга, звали аллаха и кричали. Ризабек подгонял своих джигитов. Теперь Ризабек был уверен в победе. Несколько часов тому назад он послал гонцов в стойбище, и пастухи пригнали стада к повороту ущелья, чтобы скорее можно было увести их за границу. Ризабек решил захватить пограничников в плен. Он приказал прекратить огонь. Выстрелы и крики смолкли. Пограничники тоже не стреляли. Они понимали, что наступает конец. Иванов нагнулся и поднял свою гранату.
– Прощайте, Александр Александрович, – тихо сказал он.
Коршунов, бледный, с искривленным от боли лицом, оперся на плечо одного из бойцов и встал на ноги.
– Прощайте, товарищи, – сказал он. – Мы сделали все, что могли. Прощайте.
Он тяжело дышал. Пот каплями выступил на его лице. Медленно подняв руку, он поправил свою кубанку.
– Вот, пошла банда. Жаль, Ризабек, что не я положил тебе конец. Ну, товарищи.
Басмачи с воем бежали по ущелью. Все пограничники встали рядом. Совсем близко были уже басмачи, и Иванов взялся за кольцо гранаты, когда страшный взрыв потряс воздух и земля дрогнула. Коршунов не удержался на ногах и тяжело сел на камни.
В самом центре толпы басмачей поднялся столб желтого дыма. Со склонов срывались осколки скал и, гремя, катились вниз. Эхо долго грохотало в ущелье. Оно смолкло только через несколько минут. Тогда пограничники услышали, как, перекрывая крики басмачей и приближаясь, ревел мотор. Все головы поднялись вверх.
Самолет снижался так быстро, что показалось, будто он падает. Над самой землей, оглушительно рыча мотором, он выровнялся, бреющим полетом пронесся над басмачами, четко простучал пулеметом и взмыл вверх. Снова ударил взрыв, снова обрушились камни, к снова дымом заволокло ущелье.
Самолет развернулся, круто кренясь на крыло, и опять пошел в пике. Басмачи бежали.
Третья бомба разорвалась в середине стада верблюдов. Пастухи Ризабека гнали верблюдов по ущелью. Обезумевшие от страха животные бросились навстречу бегущей банде. В панике басмачи метались по ущелью.
Самолет подымался, пикировал и, проносясь бреющим полетом, бил в толпу из пулеметов.
Ризабек с лучшими джигитами прорвался через взбесившееся стадо и устремился по ущелью прочь от границы. Но в ущелье входил уже отряд Петрова. Басмачи сдавались. Ризабек хотел застрелиться. Его же джигиты связали его и выдали пограничникам.
Петров с авангардом своего отряда проскакал по ущелью и встретился с бойцами Коршунова. Пограничники на руках несли своего командира, за ними, опираясь на шашку, шел Иванов.
Коршунов лежал закрыв глаза и пел.
Самолет в последний раз совсем низко пролетел над ущельем Трех овец.
Кузнецов высунулся из кабины. Он увидел кучку пограничников и Коршунова на их руках. Серая кубанка с зеленым верхом косо держалась на откинутой голове Коршунова.
Кузнецову показалось, что Коршунов смотрит вверх, на самолет.
Кузнецов улыбнулся и тронул спину летчика.
Летчик взял руль на себя, самолет взмыл вверх и выровнялся над снежной горой.
Тогда Кузнецов крикнул в трубку:
– Молодец, Дмитрий Анатольевич!
Летчик обернулся, засмеялся и рукой показал вниз. Внизу, под самолетом, расстилались горы, блестели ледники и снега на вершинах, текли реки в ущелье. Ущелья Трех овец уже не было видно.
– Вот это хозяйство! – крикнул Кузнецов.
АЛЫ
Был закон: если умирает старший брат, жена его переходит к младшему брату. Был этот закон – законом бедняков. За жену платили калым[40]40
Калым – выкуп.
[Закрыть]. Нельзя семье бедняка расточительствовать и неоткуда взять деньги. Один раз калым заплачен, – зачем платить два раза? И жена старшего брата хоронила мужа и становилась женою младшего брата.
Отец Алы женился на матери Алы после смерти ее первого мужа. Отец Алы был младшим братом. Матери было почти пятьдесят лет, когда родился Алы. Отцу было тогда тридцать лет. Мать умерла через полгода после рождения Алы, и Алы не помнил ее. Нянчила Алы дочь матери от первого брака. Звали ее Джамиля, и приходилась она одновременно родной и двоюродной сестрой Алы.
В страшной бедности жила семья. Отец батрачил у русского кулака, и целыми днями Джамиля и Алы одни оставались в изодранной юрте. Кошмы на юрте были такие рваные, что ночью сотни звезд смотрели в юрту, а когда шел дождь или снег, Джамиля с Алы прижимались друг к другу и с головой закрывались рваными одеялами. На всю жизнь запомнил Алы затхлый запах старого тряпья. Снег и дождь гасили костер в юрте. В костре жгли джаргонак – колючий кустарник. Джаргонак горел жарко, но быстро сгорал и легко гас.
Чудом выжил маленький Алы. Джамиля кормила его жеваным хлебным мякишем и ягодами и очень редко молоком. Мясо в первый раз ел Алы, когда ему было меньше года. Это было на поминках по умершей матери. Отец зарезал тогда единственного барана. После этого Алы ел мясо через много лет, когда Джамилю продали старому бию[41]41
Бий – судья.
[Закрыть], и бий заплатил за Джамилю калым. Пять баранов и старая кобыла – вот сколько стоила Джамиля.
Чудом выкормила Джамиля Алы, но Алы вырос сильным и крепким. Был он очень худ и невысок ростом, но в тонких руках его была большая сила. Еще не было Алы десяти лет, когда русские мальчишки поймали его и Джамилю на краю селения. Мальчишки дразнили Джамилю. Их предводителем был Митька, сын кулака, у которого батрачил отец Алы. Митька был рослым и здоровым.
Лет ему было не меньше двенадцати. Митька сзади подкрался к Джамиле и повалил ее на землю. При этом разорвалось ветхое платье Джамили, и русские мальчишки увидели ее смуглое тело и закричали ей русские ругательства. У Алы потемнело в глазах. Не помня себя, он бросился на обидчика, сбил его с ног и вцепился ему в горло. Митька уже начал задыхаться, когда остальным мальчишкам и Джамиле удалось оттащить от него Алы. Мальчишки не тронули Алы. Но Митька пожаловался своему отцу, и отец Митьки пришел в юрту, скрутил Алы руки и долго бил Алы камчой. Кожа клочьями висела у Алы на спине. Джамиля, плача, обмыла Алы тепловатой водой из арыка. Алы болел три недели, но выжил и поправился. Только шрамы остались на спине. Через год Алы начал вместе с отцом батрачить у русского. Еще через год за Джамилю заплатил калым богатый старик-бий. Джамиля стала третьей его женой. На праздничном тое[42]42
Той – пир.
[Закрыть] отец Алы напился до бесчувствия, и старик муж Джамили смеялся над ним. У старика была болезнь глаз. Глаза его были красные, и из них тек гной.
Джамиле плохо жилось в доме бия. Две старшие жены били ее и заставляли делать самую грязную и тяжелую работу. По ночам муж брал ее в свою юрту. Старик был противен Джамиле, и он мучил Джамилю и бил плеткой.
Джамиля терпела полгода. Через полгода она убежала от мужа. Она пришла в юрту отца Алы, своего дяди и отчима. Отец Алы лежал больной. У него была чахотка. Он умирал от этой болезни. До вечера Джамиля ухаживала за больным. Вечером с работы вернулся Алы. Джамиля плакала. Она рассказала Алы, как плохо ей было у мужа, и показала синяки и страшные кровоподтеки на своем теле. Алы ничего не сказал. Алы только скрипел зубами и мотал головой. Ночью в юрту пришли люди с фонарями и ружьями. Впереди шел старик бий. Он пришел за своей женой, за Джамилей. Он бил Джамилю ногами и в кровь разбил ей лицо. Потом он увел Джамилю. Алы плакал и грыз себе руки. Через несколько дней умер отец Алы. Алы остался совсем один. Он все еще батрачил у кулака.
Джамилю Алы увидел через два месяца. Они встретились на поле далеко за селением. Джамилю трудно было узнать, – так она похудела и осунулась. Она говорила очень тихим голосом и смотрела в землю. Она рассказала Алы, что жизнь ее стала совсем невыносимой. Муж бил ее и вырывал волосы у нее на голове и раскаленными щипцами для углей жег ее тело.
На следующий день Алы пришел к своему хозяину и попросил расчет. Хозяин не хотел отпускать Алы, потому что Алы, несмотря на молодость, был отличным работником. Но Алы настаивал. Тогда хозяин расплатился с ним. При этом он заплатил Алы меньше половины того, что полагалось. Алы ничего не сказал. Он попрощался с хозяином и ушел. В лавке Алы купил муки, соли и большой нож. Нож был садовый. Алы купил его, потому что других ножей не было в лавке, а Алы нужен был большой нож для того дела, которое Алы задумал.
Вечером Алы подстерег мужа Джамили на темной улице, когда старик шел домой из кабака. Алы выскочил из-за дувала и ударил старика ножом в бок. Старик упал. От страха и боли он не мог кричать. Алы убежал. Он прибежал в свою юрту, забрал муку и соль, поджег юрту и ушел. Он ушел в горы. Несколько дней он жил хорошо. Он ничего не делал и много спал. Но когда кончилась еда, голод начал мучить Алы. Через неделю, блуждая по горам и питаясь ягодами. Алы набрел на табун лошадей, и пастухи приютили его. Еще через некоторое время к пастухам приехал хозяин табуна. Он был старик и очень богатый бай. Ему нужны были пастухи, и он нанял Алы и ни о чем его не спрашивал.
Через год произошло несчастье. Любимая кобыла бая родила вороного жеребенка. Алы, когда полагалось, отнял жеребенка от матки и доил кобылу вместе с остальными. Старый бай приехал посмотреть свои табуны. Алы показал ему жеребят. Увидев вороного жеребенка, бай очень рассердился. Он закричал, что такого жеребенка нельзя отнимать от матки ради кумыса для грязных пастухов. Алы молчал. Тогда бай ударил Алы камчой по лицу. Алы почувствовал страшную боль и упал, обливаясь кровью. Кровь текла из левого глаза. Вороной жеребенок понюхал руки Алы и слизал с них кровь. Уже вечером Алы поднялся, с трудом дотащился до реки и обмыл лицо. Левый глаз вытек, и Алы окривел.
Зимой, в этом же году, Алы узнал, что старик бий не умер, а вылечился. Он еще больше истязал Джамилю, и Джамиля не вытерпела. Она повесилась. В селение приехал исправник, чтобы производить следствие, но бий дал ему взятку, и исправник уехал.
Шли годы. Алы пас стада. Алы, вырос и окреп. Характер у Алы был замкнутый. Алы мало говорил. Друзей не было у Алы, и никого Алы не любил.
Когда старый бай умер, все имущество унаследовал его сын. Сыну было сорок лет, но его называли «молодой бай».
Однажды молодой бай приехал к пастухам и с ним много джигитов. Бай собрал пастухов и говорил с ними. Он рассказал, будто русские идут против киргизского народа и хотят отнять у киргизов скот, нарушить все старые обычаи и надругаться над верой. Бай дал каждому пастуху по винтовке и сказал, что теперь они не пастухи, а джигиты.
У Алы не было скота, который могли бы у него отобрать, но Алы всегда хотелось иметь винтовку, и Алы стал джигитом у молодого бая, стал басмачом.
Однажды пограничники догнали басмачей, был бой, и пограничники победили. В бою Алы ранили в голову. Рана была легкая. Когда бой кончился, пограничник перевязал голову Алы чистым бинтом. Командир пограничников говорил с пленными басмачами. Он сказал, чтобы курбаши назвали свои имена, но баи, которые всегда кричали о храбрости, боялись и молчали. Тогда Алы встал и сказал все, что он думал, и назвал имена баев.
Потом всех пленных отвезли в город. Баев судили, и молодого бая приговорили к расстрелу. Алы был на суде. После суда тот же командир, который победил басмачей и взял в плен молодого бая, говорил с Алы. Еще никогда никто не говорил с Алы так, как этот командир. Алы никак не мог понять, почему командир пограничников говорит с басмачом, со своим врагом, как будто он говорит со своим другом. Командир угостил Алы и отпустил его на свободу. Алы давно не был в мирных аулах и теперь увидел, как изменилась жизнь. Киргизы учились обрабатывать землю, и бедняки жили так хорошо, как Алы не мог и мечтать. Земля принадлежала беднякам, и баев и богатых не было в аулах. Алы нанялся пастухом в совхоз, и ему платили за работу и дали хорошую одежду.
Потом Алы снова вызвал командир пограничников. Он сказал, что верит Алы, и просил помочь пограничникам победить басмачей.
Потом отряд пограничников пошел через горы, и Алы показывал дорогу. Еще один киргиз, старик Абдумаман, тоже показывал дорогу. Он был очень храбрый, этот старик, и Алы он очень нравился. Пограничники нравились Алы, и он никогда не видел, чтобы люди были такие храбрые и такие друзья, как пограничники. С Алы особенно подружился один боец, его звали Суббота. Суббота много разговаривал с Алы, и Алы узнал важные вещи про советскую власть, и про пограничников, и про колхозы, и про партию большевиков.
Когда басмачи заметили разведку отряда, командир пограничников написал письмо и послал Алы с Субботой к другому командиру. Ехать нужно было через горы, и Алы с Субботой командир дал запасных лошадей.
Суббота и Алы ехали, не жалея ни себя, ни лошадей, нигде не отдыхали, загнали первых лошадей и пересели на запасных. Алы разыскивал дорогу. Он искал дорогу самую короткую и не заботился, чтобы дорога была хорошей. Только один раз Суббота и Алы остановились, чтобы покормить лошадей, потому что и вторые лошади устали. Суббота и Алы говорили о командире пограничников. Алы спросил: кто научил командира так воевать, и так говорить с людьми, и так относиться к людям? Суббота ничего не ответил, и Алы сказал, что он сам знает, кто научил командира всему этому.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Потом Суббота и Алы ехали дальше. Они гнали лошадей, и лошади совсем выбились из сил. Лошадь Субботы сорвалась с тропы, и Суббота упал и сломал ногу. Тогда Алы поехал один. Суббота отдал Алы письмо командира.
Алы доскакал до Черной долины, где шел большой отряд пограничников, и отдал их начальнику письмо.
Потом Алы повел большой отряд к ущелью Трех овец. По дороге подобрали Субботу. В ущелье Трех овец шел бой, и тридцать пограничников уже второй день бились со всей бандой Ризабека Касым. Из тридцати пограничников осталось десять, когда пришел большой отряд, и, как ни спешил большой отряд, он пришел бы слишком поздно, если бы не прилетел самолет. Самолет разогнал басмачей бомбами и пулеметом. Алы в первый раз в жизни видел самолет.
Командир пограничников был тяжело ранен. Его несли на руках, он был почти без памяти и тихо пел.
Командир чуть не умер, и доктор в больнице в городе дежурил около командира дни и ночи. Алы много раз ходил в больницу узнать о здоровье командира. Наконец через две недели доктор сказал Алы, что командир будет жив и поправится. Еще через неделю доктор разрешил Алы на несколько минут зайти в комнату, где лежал командир. На Алы надели белый халат, и командир не сразу узнал его. Командир был очень бледный и слабый. Он говорил еле слышно, и у него не было сил говорить громче.
Через два месяца после боя в ущелье Трех овец Алы подал заявление в партию большевиков. Первую рекомендацию Алы дал командир.
Командир этот был Коршунов.
