Текст книги "На войне я не был в сорок первом..."

Автор книги: Лев Софронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Глава двадцать первая
ГДЕ ЗАПИСЫВАЮТ ДОБРОВОЛЬЦЕВ?

– Из тебя мог бы получиться превосходный мошенник, – говорю я Мишке.

Не отвечая на мой «комплимент», он откладывает безопасную бритву в сторону и придирчиво всматривается в свой паспорт, где начисто исчезла цифра «5» в дате рождения. Теперь паспорт свидетельствует, что Мишка родился в сто девяносто втором году.

– Не надоело вам жить, старче? – спрашиваю я. – Слышал я краем уха про некоего Мафусаила. Это, случаем, не вы?

Не мы, не мы, – говорит Мишка и осторожно макает перо в баночку с черной тушью. Краешком промокашки он убирает с пера лишнюю тушь и начинает писать на листе бумаги цифру «3». Тройки у него получаются захудалые. По сравнению с каллиграфическим почерком паспортиста, они проигрывают, как деревенская рабочая кляча перед племенным рысаком.

– У тебя по чистописанию был неуд.

Мишка будто не слышит.

– Попробуй ты, Лешка, а? – просит Мишка меня и протягивает деревянную ручку.

Я хватаю ее и, высунув кончик языка, вывожу на бумаге тройку. Мишка смотрит на нее, склонив голову, и говорит огорченно:

Змея какая-то, а не тройка. Неужели не можешь красивее?

Я пишу опять и опять, Мишка говорит:

– Не то. Эта, как у первоклассника.

Сколько мне дадут на суде? – спрашиваю я Мишку. – Меньше, чем тебе, или одинаково?

Мишка не понимает юмора. Он отвечает совершенно серьезно:

– По-моему, тебе полагается меньше. Но ты не бойся, я тебя не выдам.

От его слов мне становится как-то неуютно. В самом деле, если все начнут подделывать паспорта, то что же это получится? Ведь мы сейчас действительно совершаем преступление, наказуемое в уголовном порядке. Не уговорить ли мне Мишку снова поставить в паспорте цифру «5»? Вывожу на листке бумаги пятерку, и она получается на диво хороша. Лебедь, а не пятерка.

– Может, передумаешь? – спрашиваю я тихонько. Он любуется моей пятеркой вместе со мной.

– Если б ты сумел такую же троечку, – говорит он мечтательно.

Нет, не передумает.

Пишу тройки. Пишу десятки троек. Мишкин указательный палец вдруг замирает на одной из них.

– Сможешь и в паспорте такую?

– Смогу!

Паспорт лежит передо мной. Паспорт Румянцева Михаила Григорьевича, родившегося в сто девяносто втором году в городе Москве. Врут историки, что основателем Москвы был князь Юрий Долгорукий. Мишка Румянцев – вот кто ее первый житель и основатель. Национальность – русский. Социальное положение – учащийся. Отношение к военной службе... Стоп!

– Здесь же сказано – «невоеннообязанный»?

– Ах! – спохватывается Мишка. – Надо подчистить еще и «не».

– А тогда где твое приписное свидетельство? Военнообязанным их выдают в военкомате.

– Скажу, потерял. Скажу, было и потерял.

Твердой рукой я ставлю ему в паспорт тройку. Повеселевший Мишка соскабливает злополучное «не». Он набил руку и действует бритвочкой, как заправский аферист. Держа в вытянутой руке паспорт, он громко читает:

– «Время и место рождения. 23 февраля одна тысяча девятьсот двадцать третьего года». Двадцать третьего!

Не ворочайся в гробу, Юрий Долгорукий. По-прежнему, ты основатель града Москвы. Угроза нападения на твою историческую заслугу миновала. Отбой. Просто один из твоих потомков в один миг стал старше на два года.

– Двадцать третьего! – с восторгом повторяет Мишка. – Двадцать третьего февраля и двадцать третьего года. Чуешь, в какой день я родился? В день Красной Армии!

– Это ты ловко предусмотрел, – ухмыляюсь я, – быть тебе героем, красноармеец Румянцев.

– Только бы все удалось… Хотя одного фашиста, но прикончу! Веришь, Леша?

– Верю, – говорю я.

Мы молчим. Каждый задумался о своем. Эх, Мишка, знал бы ты, как я представляю твое будущее!

... На красной площади в День Победы красноармеец Михаил Румянцев бросает к подножию Мавзолеи Ленина личный штандарт Адольфа Гитлера. Четырежды Герою Советского Союза Михаилу Румянцеву аплодирует вся Москва, весь Советский Союз, весь мир.

Чеканя шаг, возвращается в строй красноармеец Румянцев. Он выполнил свой долг перед Родиной. Отныне фашистская свастика втоптана в землю, и на веки вечные. Окончена самая последняя война на земле. Это был наш решающий бой. Мы победили!

Сразу пять профессоров консерватории окружают Михаила Румянцева после парада Победы.

– Иван Михалыч завещал нам разыскать вас, – говорят профессора. – Война окончена, надо сейчас же всерьез заняться вашим голосом. Вы будете гордостью России! Ее непревзойденным соловьем!

– Ну что ж, – говорит Михаил Румянцев, – раз так велел Иван Михалыч, значит, придется подзаняться. Теперь время у меня есть...

Товарищ толкает меня локтем в бок.

– Послушай, – говорит Мишка, – теперь очередь билета.

– Какого билета? – не понимаю я.

– Комсомольского...

Он медленно достает его из нагрудного кармана гимнастерки, раскрывает и с тревогой глядит на свою фотокарточку.

– Какой я здесь чудной, а? Не поверят, что уже восемнадцать. Скажут, молокосос еще.

Я вглядываюсь в снимок. На меня беспокойно смотрит стриженый парнишка с длинным лицом и толстыми добродушными губами. Словно ему сказали: «Смотри, сейчас отсюда вылетит птичка!» И вот он смотрит, а птички все нет и нет.

– Да, вид тут у тебя, прямо скажем, довольно младенческий. На Илью Муромца ты здесь не очень похож. И даже на Алешу Поповича не очень.

– Вот именно, – горько говорит Мишка.

– Ну ничего, Мишук. Скажешь, что дал для билета старую фотокарточку. Поры розового и беззаботного детства.

– Не было у меня розового детства, – сердится Мишка, – сам знаешь, что мать у меня уборщица. А отец – в партизанах.

– Не ворчи, не ворчи, Мишук. Я ведь шутя сказал. Давай-ка примемся за дело. Я тебе и сюда поставлю троечку. Так и быть. Но куда вот они завезут тебя – вот в чем вопрос.

– Куда надо завезут. На кудыкину гору.

– А ты будешь мне писать, Мишук?

– Конечно! И тебе и Юрке. Если вы сами к тому времени на фронт не удерете.

Я сжимаю губы. Я сражен наповал.

– Юрка проболтался? – спрашиваю я зловеще.

– О чем? – недоумевает Мишка.

Ошибка. Он просто так сказал, к слову. А я вот себя, кажется, выдал.

Мишка глядит на меня и хмурится.

– Ты, Леша, не вздумай того... Ты ведь и правда еще маленький. И Юрка. Хватит с вас и одной медали на двоих. А я ведь не за наградой гонюсь. Тут у меня жжет... Как вспомню Иван Михалыча...

Он вытирает глаза тыльной стороной ладони. У меня щиплет в носу. Почему-то не могу видеть, как люди плачут. Так и тянет меня тоже пореветь в знак человеческой солидарности.

– Ладно, – шмыгая носом, говорит Мишка, – я им за него отплачу.

– Добрый ты человек, Миша...

– Для кого добрый, а для кого злой. Ты меня еще не знаешь...

Операцию с билетом мы проводим в два счета. Подождав, пока высохнет тушь, Мишка бережно кладет комсомольский билет в левый нагрудный карман.

– Порядок, – говорит Мишка. – Теперь можно и в горком комсомола. Заявление я уже составил. Прошусь, чтоб послали в партизанский отряд. А если нельзя – в ополчение. Там тоже люди с оружием.

– Можно, я пойду с тобой в горком? Я не буду мешать, вот увидишь. А если тебя станут задерживать за подделку – я мигом сбегаю за Ниной Грозовой. Чтоб выручила.

– Пошли, – говорит Мишка, – только Нине меня выручать не придется. Документы верные, комар носа не подточит.

В горкоме носились из комнаты в комнату девчата с какими-то списками, в коридоре гудели голоса сразу нескольких очередей.

– Где записывают добровольцев? – обратился я к девчушке в очках, стоявшей последней.

Она засмеялась и сказала:

– Посмотрите, товарищи, на этого добровольца. У тебя носовой платок есть? Вытри под носом.

– Вы не очень-то воображайте. Очки надели и думаете, что вас запишут? Как бы не так! Близоруких на фронт не берут.

– Младенцев – тоже, – сказала девчушка.

– Да я не сам. Товарищ мой хочет записаться. Ему восемнадцать.

Она посмотрела на длинного и тощего Мишку и промолчала. Поверила, что восемнадцать. Мишка приободрился.

Оказывается, почти все в очереди были боксерами и знали самбо. А насчет лыж и говорить нечего. Даже девчушка в очках сообщила, что она разрядница.

– По кройке и шитью, – сказал я.

– Маленький, а вредный, – удивилась девчушка, – поиграл бы ты пока в песочке.

– Если вместе – согласен, – добродушно сказал я.

Очередь фыркнула. Моя собеседница демонстративно отвернулась.

Из кабинета люди выходили по-разному. Некоторые распахивали дверь торжествующе, с улыбкой. Такие на очередь и не смотрели, словно и не стояли в ней битых два часа, словно ей не интересно было, что там, в кабинете, спрашивают и к чему придираются. Эти счастливчики неслись к выходу как угорелые, будто боялись, что там, в кабинете, передумают и вернут их назад, чтобы вычеркнуть из списка.

– Торопятся вещи собирать,– с завистью говорила очередь.

Другие выходили с понурой головой. Им спешить было некуда. Они жаловались очереди тихими голосами:

– Не взяли по возрасту...

– Велели сначала пройти медкомиссию...

– Испугались, что отец священник. Прямо не сказали, но ведь я-то не дурак...

Мишка нервно тер одну руку об другую. Он выслушивал неудачников сочувственно и терпеливо. Я догадывался, о чем он думал. О том, что и его могут забраковать по возрасту. О том, что он тоже не принес справки от врачей. О том, что отец у него не какой-то священник, а настоящий партизан.

– Говори громко и уверенно, – напутствовал я Мишку, – смотри им, чертям, прямо в глаза. С бегающими глазами тоже могут не взять. Ну и вытягивайся, само собой. Пусть видят, что ростом ты с каланчу да и выправка армейская.

– Да, да, – говорил Мишка и старательно выпячивал грудь. Он походил на молодого петушка, которому ужасно хочется расправить крылышки и закукарекать, но почему-то первое в жизни кукареканье застревает в горле.

Девчушка в очках нырнула в дверь, закрыв глаза, словно прыгала с трамплина в холодную воду. Я заметил, что перед этим она спрятала свои очки в карман телогрейки. Учла мою реплику.

– Как думаешь, возьмут ее? – спросил Мишка.

– Ты что, смеешься? Ее ведь щелчком можно перешибить. К тому же слепая. Да и восемнадцати ей, по-моему, нет. Тоже небось подчищала свои документы.

– Тише ты! – Мишка испуганно дернул меня за рукав. – Болтаешь сам не знаешь что.

Я прикусил язык. Вот уж справедливо говорят: язык мой – враг мой. Сколько раз я попадал из-за своего языка в неприятные положения. А придерживать его до сих пор так и не научился.

Девушка вышла из кабинета медленно.

– Что я говорил? – шепнул я Мишке, сделавшему стойку у двери.

Девушка обвела нас своими туманными глазищами, глубоко-глубоко вздохнула и сказала:

– Взяли...

– Врешь! – крикнул я.

– Нет, не вру. Я ведь радистка. Даю на ключе сто восемьдесят знаков в минуту. Так-то вот, мой маленький, но ехидный дружочек.

Она спутала рукой мои волосы, свистнула по-мальчишечьи и помчалась к выходу.

– Ра-а-дист-ка! – уважительно прошептала очередь.

В кабинет вошел Мишка. Я тихонько приоткрыл дверь, чтобы хоть что-нибудь услышать. Но ее тут же прикрыли изнутри. Часовой у них там, что ли? Нельзя уж поболеть за друга. Я снова приоткрыл дверь, и ее снова прикрыли. Подумаешь, бдительные какие. Так вам шпион и придет в горком комсомола. Мы бы его тут мигом связали. В этих очередях – все свои. Комсомольцы-добровольцы. Сюда бы хорошего художника. Картина бы получилась на большой.

В ожидании Мишки я слонялся по коридору, разглядывая плакаты. «Родина-мать зовет!», «Что ты сделал для фронта?», «Все силы – на разгром врага!»

Тот дяденька на плакате, который спрашивал, что я сделал для фронта, тыкал прямо в меня большущим пальцем и выражал своим взглядом сомнение, что я на что-нибудь способен. Я подмигнул ему дружески. Не сомневайся, мол. Кое-что и я сделал. И еще сделаю.

И тут вышел Мишка. Он кусал губы, и лицо его было в красных пятнах. Все было понятно без слов. Я пошел за ним по коридору, на ходу придумывая слова утешения.

На улице Мишка сказал:

– Заметили, дьяволы, что подчистил. Сразу дали от ворот поворот.

– Через лупу смотрели?

– Какая там лупа! У них глаза почище рентгеновских лучей.

Он приостановился.

– А может, Леш, не заметили? Специальностью-то моей они поинтересовались. Токарь, говорю. «Ну и точи, говорят, снаряды. Будешь нужен – позовем».

– Конечно, не заметили! Подделочка у нас – будь здоров и не кашляй. Идеальная.

– Придется через военкомат действовать, – задумчиво сказал Мишка, – может, в военкомате не так строго. Только ты со мной не ходи. С тобой попасть впросак недолго.

Глава двадцать вторая
ПУСТЬ ПОСТРОЯТ САМОЛЕТ

Андрейке стукнуло шестнадцать. В этот день он перешагнул какую-то невидимую грань, отделяющую нас, подростков, от взрослых. Теперь он мог спокойно смотреть все фильмы, на которые мы, дети до шестнадцати лет, не допускались. Он мог отращивать усы, мог влюбляться и ходить с любой девушкой в кино даже на последние сеансы.

Мы с Воронком долго ломали головы: что бы ему подарить в такой необыкновенный день рождения? Подарок, разумеется, тоже должен быть необыкновенным. Мы купили Андрейке прибор для бритья. Купили станочек для лезвий, кисточку и все необходимые чашечки и стаканчики. Мы достали на толкучке десяток заграничных лезвий. Горделивый матадор на обложке упирался одной рукой в бок, а в другой держал шпагу, готовясь пронзить разъяренного быка. Этим, видимо, подчеркивалось, что лезвия ничуть не тупее матадорской шпаги.

Но этого нам показалось мало. Мы переглянулись с Воронком и прочли в глазах мысли друг друга. Сашка сказал:

– Что мы, одними сухарями не обойдемся, что ли?

– Действительно, – сказал я, – на день рождения все время было принято дарить шоколад. Никто же не виноват, что война поломала этот обычай. А мы вот подарим, несмотря на войну!

Мы достали плитку «Золотого ярлыка» и проверили, не поломалась ли она. Плитка была целехонькой. Словно только-только вручил мне ее Виктор...

Сашка перевязал наши подарки шелковой ленточкой, выпрошенной у кого-то из девчонок. Получилось очень красиво. Мы накрыли подарки газетой и завалились на свои койки.

Андрейка вошел в комнату, на ходу вытирая лицо полотенцем. Наши безмятежные позы подействовали на него, как на быка красная тряпка матадора.

– Красавцы! – язвительно сказал Андрейка. – Нет, чтобы хоть в этот день самим позаботиться о чае!

– Именинник не должен ругаться, – рассудительно сказал Воронок, – именинник должен беречь свою нервную систему...

Андрейка огрел его полотенцем. Воронок и не пошевельнулся.

– Чай под газетой, Андрюша, – сладким голосом сказал я.

– То-то же, – сразу размякнув, проговорил Андрейка. Мы с Воронком одновременно повернули шеи на девяносто градусов. Андрейка не спеша расправил складки на брюках, заглянул в зеркальце, ожидая, наверное, хоть сегодня увидеть на своих щеках мужественную щетину.

– Симпатичный юноша, – девчачьим голосом пропищал Сашка, – разрешите с вами познакомиться?

Именинник запустил в него своей подушкой и подошел наконец к столу. Он поднял газетный лист и ахнул. Мы соскочили с коек и принялись исполнять какой-то дикий танец. Андрейка сграбастал нас своими сильными ручищами и завертел, как на карусели. Он отпустил нас лишь тогда, когда мы оба взмолились о пощаде.

Мы уселись втроем за праздничный стол и налили в кружки кипятку без заварки.

– Сегодня пойдем к тетке, – благодушно сказал Андрейка, – надо забрать у нее мои метрики. Паспорт без них не выдадут. Так что заварочкой разживемся.

Он разделил шоколад на три части, и мы начади грызть его так, словно это была наша повседневная пища. Мы чувствовали себя, как боги. Мы прихлебывали шоколад кипяточком и рассуждали о всякой всячине.

– Знаешь, Зойка Голубева на тебя заглядывается, – как взрослый взрослому, сообщил я Андрейке.

– Шутишь? – вспыхнув, спросил Андрейка.

– Совершенно серьезно, – сказал я, – она с тебя глаз не сводит, когда ты проходишь мимо.

– Враки, – сказал Воронок и поперхнулся кипятком, – Зойка на него и не смотрит.

– Может, она на тебя смотрит? – полюбопытствовал я. Вопрос мой был для Сашки как укол шпаги.

– Ни на кого она не смотрит. Не такая это девушка, чтобы пялить глаза, как твоя Раечка Любимова, – уколом на укол ответил Воронок.

– Один – один, – подытожил Андрейка, – боевая ничья.

На этот раз мы шли к тетке без аккордеона. Сашка сказал, что Лука Демьяныч и Андрейкина тетка – хорошие фрукты и без музыки. Что он предпочитает играть кому угодно, только не им.

– А от обеда ведь не откажешься? – спросил я.

– Кто же в военное время отказывается от обеда? – удивился Сашка моему наивному вопросу. – Дают – бери, бьют – беги.

Но напрасно мы рассчитывали на именинный обед: тетка опаздывала на работу. Она сунула Андрейке ключи и наказала:

– Будешь уходить – положишь их под половичок в коридоре. А метрики твои – в верхнем сундуке. Придет Лука Демьяныч – дашь ему котлеты покушать. А сами ешьте кашу. Она с маслом. Да Луке Демьянычу оставьте.

За опоздания на работу в то время наказывали строго. Тетка вылетела из квартиры, как пушечный снаряд.

Каша была пшенная. После шоколада она показалась нам не очень вкусной. Мы ели ее без вдохновения. Луке Демьянычу осталось больше половины.

Андрейка выбрал из связки ключик поменьше и открыл маленький сундучок. В нем лежали облигации и какие-то потрепанные справки. Своих метрик Андрейка там не обнаружил. Тогда он снял первый сундучок, побренчав связкой, нашел ключик побольше и вставил его во второй сундучок. Крышка распахнулась с мелодичным звоном. Содержимое сундучка было прикрыто пергаментной бумагой, в которую до войны продавщицы заворачивали сливочное масло.

Андрейка отогнул бумагу и... шлепнулся на стул. Мы отложили алюминиевые ложки и подошли к товарищу.

– Что с тобой? – заботливо спросил Сашка. – Может, каши объелся?

Калугин молча ткнул пальцем в сундучок. Мы с Воронком перевели туда глаза и... раскрыли рты.

Сундучок был полон денег. Сторублевые ассигнации лежали пятью рядами. Андрейка вынул толстую пачку из первого ряда. Под ней была другая толстая пачка. Вынул вторую, а там – третья...

Мы впервые видели Андрейку без кровинки в лице. Он швырял на пол пачку за пачкой, и все казалось, что им не будет конца.

– И впрямь – богатая невеста. – растерянно пробормотал Сашка, – да на эти деньги целый самолет можно построить...

– Самолет? – переспросил Андрейка и вдруг приказал Воронку: – А ну, достань из-под кровати чемодан!

Воронок мигом выполнил поручение и вместе с Андрейкой начал укладывать пачки в чемодан.

Я растерянно топтался на одном месте. Что они делают? Уж не собираются ли ограбить бедную тетушку?

– Только бы Лука не нагрянул, – заговорщически шептал Сашка.

– Вы с ума сошли! – сказал я. – Что вы делаете?

– Отстань, ребенок! – отмахнулся Сашка. – Лучше бы помог работать.

Помог «работать»! Да мы за эту «работу» просидим в тюрьме до седых волос... Вон какой жадный блеск появился в глазах Воронка. Никогда не думал, что деньги могут так преобразить человека. А у Андрейкп руки трясутся. Совсем как у настоящего грабителя.

– Перестаньте! – умолял я. – Сейчас придет Лука Демьяныч. И куда вы денете такую кучу денег? Вас же сразу поймают...

Андрейка сердито глянул на меня:

– Не понимаешь? Сдадим их в милицию. Пусть перечислят куда надо, пусть построят на эти деньги самолет. Понятно?

– По-нят-но... – протянул я.

Мы выходили из квартиры на цыпочках, как настоящие воры. Но, на наше счастье, Лука где-то задержался. И в коридоре нам не встретился никто из соседей...

Чемодан был тяжелый. Приходилось тащить его вдвоем. Один прохожий добродушно предложил:

– Давайте помогу вам, хлопцы.

Мы шарахнулись от него, как пугливые лани от кровожадного тигра.

У входа в отделение стоял старый-престарый милиционер. Он громко сморкался в огромный клетчатый платок. Мы терпеливо дождались, пока он высморкается, и Сашка Воронок спросил:

– Как нам найти вашего начальника?

Милиционер зачем-то посмотрел в платок, аккуратно свернул его квадратиком и, отогнув полу шинели, положил в карман, словно какое-то сокровище. Наверное, от старости он был такой медлительный. Наверное, его никогда не посылали на важные операции, оставляя в отделении символизировать мощь и выправку милиции военных лет.

– Так уж вам сразу и подавай начальника, – неторопливо начал милиционер, рассчитывая скоротать время за беседой с забавными парнишками. – А может, я его заменю?

– Не замените. – грубо сказал Сашка. – нам тут некогда турусы на колесах разводить. Дело у нас важное.

– Аль опять из училища микрометры уперли? Или, может, на этот раз цельный станок уволокли? – сказал милиционер и, довольный своей шуткой, рассмеялся дробным старческим смешком, однако повернул голову к дежурному по отделению и сообщил: – Пришли вот грачи из ремесленного, а зачем – не говорят. Подавай им самого начальника, да и только.

– Пройдите, ребята, – сказал дежурный.

Мы подтащили чемодан к дощатой перегородке и уставились на дежурного подозрительно. Можно ли ему рассказать обо всем, не захочет ли он присвоить содержимое этого поистине золотого чемодана?

– Зачем вам нужен начальник? – строго спросил дежурный.

Андрейка решился. Мы втащили чемодан на деревянный барьер. Андрейка поднял крышку и сказал:

– Вот...

– Мать честная! – сказал дежурный и набрал по телефону какой-то номер.

– Товарищ начальник? Спуститесь, пожалуйста, вниз. Тут ребята большой чемодан с деньгами принесли. Полный чемодан сотенных...

Он положил трубку и недоверчиво потыкал пальцем в денежные пачки.

– Смотри-ка – настоящие...

Старичок оставил свой пост у двери и тоже заглянул в чемодан.

– Батюшки светы! – воскликнул он. – И впрямь у них дело наиважнейшее...

При виде начальника он с неожиданной резвостью отскочил к двери и вытянулся.

Начальник посмотрел на нас одобрительно.

– Ай да молодцы! И где же вы такой клад откопали?

Андрейка стал рассказывать.  Воронок помогал, вставляя реплики о Луке Демьяныче, о том, как доходна в нынешнее время специальность простой хлеборезки.

– Ограбил, значит, родную тетку? – улыбнулся начальник. Глаза у него были голубые, как васильки.

Он мне понравился. Он отдал дежурному какое-то распоряжение, и тот выходил куда-то минут на десять.

Потом долго считали деньги, составляли протокол. Просили всех нас расписаться. Опять принялись пересчитывать деньги. Будто боялись, что они вдруг растают прямо на глазах.

А потом двое в штатском ввели в отделение Луку Демьяныча. Один ус у него почему-то оказался короче другого.

– Сопротивлялся, – коротко доложил старший из штатских и выложил на барьер пистолет и финский нож. – Его игрушки.

Увидев нас, Лука все понял. Он попытался пнуть Андрейку ногой, но старичок милиционер проворно оттолкнул Луку, да так, что тот не удержался и растянулся на полу.

– Иш ты, гад ползучий! – сказал старичок и полез в карман за носовым платком.

Пожалуй, его все же берут на важные операции.

– Гора с горой не сходится, Лука Демьяныч? – весело сказал начальник. – Ну, ну, не скрипи зубами – нечем будет тюремную баланду жевать. Уведите его.

Двое в штатском взяли связанного по рукам Луку под локти и, легонько подпихивая, провели в узкий коридорчик. Звякнул железный засов, хлопнула дверь.

– Большое спасибо, товарищи! – сказал нам начальник. – Большущее спасибо!

– Так как же насчет самолета? – осведомился Воронок. – Мы ведь хотим, чтобы деньги эти пошли на постройку самолета.

– О вашем желании доложу куда следует. Думаю, что будет по-вашему...

Андрейка повернулся было к двери, но приостановился.

– Скажите, а моя тетка? Что ей будет?

Начальник хрустнул пальцами, подошел к нему и сказал негромко:

– Сам понимаешь, Андрюша... Главный виновник – Лука. Сбил он ее с панталыку. Но мы во всем разберемся. А ты любишь ее, тетку?

– Одна она у меня была, тетка-то... Больше никого из родных нету...

Он сказал «была», и я понял, что Андрейка и сейчас не жалеет о сделанном и никогда в жизни не пожалеет. Такой вот он человек, наш Андрейка.