Текст книги "Орлы императрицы"

Автор книги: Лев Полушкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

Дела личные

Во время опасных морских путешествий но Средиземному морю Алехан не забывал о лошадях. Пересесть хоть на час с корабля на коня было заветным желанием, а уж если попадалась на глаза достойная любых денег лошадь, граф испытывал ее и, получая от этого истинную радость, не скупился. Подобный эпизод описал В. О. Витт, которому удалось обнаружить в одном из английских изданий любопытный арабский аттестат 1770-х гг. на отобранную А. Орловым лошадь: некий Бени Шукр переправлял ее под охраной в 30 человек через пустыню для последующей доставки через Англию в Россию.

В аттестате, в частности, говорится: «Когда русский генерал Орлов, который, хотя и был красив, но весил очень много, сел па нее и проскакал на ней вскачь все положенное большое расстояние, она была утомлена не больше, чем если бы несла перышко» [9]. Указывался и вес именитого испытателя – около 9 пудов, то есть почти 150 кг, что совпадает с другими данными о физических данных Алехана.

В годы войны с турками и после нее А. Орлов закупал, захватывал в качестве трофеев в массовом порядке лошадей для будущего конского завода; их везли в Россию иногда целыми партиями из Персии и Дании, Италии и Армении, Аравии и Англии, Турции и Испании.

Алексей и Федор оставались в охваченном войной Средиземноморье. Но до Петербурга суровое дыхание войны не доходило. В письме от 27 января 1770 г. Владимир Орлов писал братьям: «В городе здесь не видать, чтоб война настояла, об оном немного беспокоятся, да и много веселья: маскарады, вольные комедии при Дворе, ассамблеи у больших господ по очереди всякую неделю, куда более ста человек съезжается. Еще новый род собрания, называется клоб (клуб. – Л.П.), похож на Кафсгауз, где уже более 130 человек вписались, платит каждый по 30 рублей в год; всякого сорта люди есть в нем: большие господа все почти, ученые, художники и купцы. Можно ехать в оное во всякое время, поутру и после обеда. Желающих в оное вступить избирают баллотированием» [44/1, 193]. Или в другом письме: «Дня с три ездил с братом Григорием Григорьевичем в Гатчину и веселился там с ним два дня».

В письме от 15 февраля Владимир упоминает человека, видимо, очень близкого Алексею. Можно предполагать, что речь идет о его незаконнорожденном сыне, получившим фамилию Чесменский; судя по тому, что В. Орлов своего сына Александра называл Алексашей, можно сделать вывод, что и Алексашу Алехана также именовали Александром: «О твоем Алексаше, Алехан, могу сказать мне и тебе в удовольствие, что он ведет себя очень хорошо. Мои старания при воспитании ребят все на тот предмет клонятся, о котором ты в одном из твоих последних писем упоминаешь, то есть доброе и честное сердце всему предпочитать. Василий Григорьевич Шкурин (камердинер Екатерины II. – Л.П.) упросил меня, также и Димон, чтоб я его детей взял к себе и послал бы в чужие края нынешним летом. Я согласился на оное и двоих меньших взял к себе месяц на другой, на третий, чтоб они развыклись с родителями и сноснее им была разлука, а летом пошлю их с хорошим человеком всех троих в чужие края» [44/1, 195]. Речь идет о выезде детей за границу для обучения. Дети В. Шкурина, среди которых воспитывался, как мы уже знаем, сын Г. Орлова от Екатерины II А. Бобринский, были посланы так же, как и упоминаемый здесь Алексаша.

В этом письме впервые выходит из постоянного дальнейшего пребывания в тени фигура некоего Димона, упоминаемая в переписке В. Орлова несколько раз впоследствии, но оставшаяся неразгаданной. В. Орлов-Давыдов предполагал, что Димоном братья Орловы меж собой называли некое близкое им лицо, настоящее имя которого не подлежало огласке.

Рост интереса итальянцев к России

В мае 1772 г. по просьбе А. Орлова к итальянским берегам прибыла еще одна эскадра под командованием Чичагова, который по прибытии к о. Минорка сдал руководство ею майору М. Коняеву.

А. Орлов в это время уже знал, что турки, прикрываясь мирными переговорами и затягивая их, решили провести его, собрав все остатки своих судов из разных морей в один кулак, и нанести ответный сокрушительный удар. Но обмануть Алехана было не просто. У А. Орлова была превосходно поставлена разведслужба, и он принимает решение, не теряя времени, разбивать турок по частям. И сначала у египетских берегов лейтенантом Алексиано, а в конце октября 1772 г. майором Коняевым вблизи Патраса были полностью разгромлены две значительные группировки турецких сил. Эти победы посеяли панику и в Александрии, в результате которой здешний комендант распорядился стоявшие у берегов суда затопить, а войска с них переправить на сушу для обороны крепости и порта.

Таким образом, русские получили полный контроль над движением судов в Средиземноморье. Они арестовывали турецкие торговые суда и причисляли их к русским флотилиям, товары конфисковали. Конфискация продовольствия и вооружения, предназначенного для турецких войск, производилась также и с судов союзных туркам держав.

Успехи русского флота и продумаш1ая тактика в Средиземноморье, предусматривающая гуманное отношение русских к пленным туркам, доброту при общении с местным населением, пробудили интерес итальянцев к России в целом. Их газеты сообщали, что любопытство массы людей к нравам, обычаям, религии русского народа приводит к изменению бытующего здесь представления о русских как о невежественных варварах. С другой стороны, в России поднималось чувство национальной гордости. Старый друг Орловых, секретарь императрицы Г. В. Козицкий, на вопрос одного из итальянских деятелей о службе в российских храмах с гордостью отвечал: «Мы, русские, в наших церквах пользуемся только родным языком».

В апреле 1769 г., когда Алексей и Федор обосновались в Венеции, туда же, с остановкой в Вене, выехал в качестве «пенсионера» для стажировки, имея конечной целью получение диплома академика Болонской академии, один из самых талантливых композиторов века Екатерины Максим Созонтович Березовский (1745–1777). Возможно, об этом заранее были извещены Орловы и, конечно, находившийся также в Италии И. И. Шувалов, бывший при Елизавете директором «Академии трех знатнейших художеств» (живописи, скульптуры и архитектуры). Русский главнокомандующий, везде имевший глаза и уши, немедленно сведал о прибытии талантливого музыканта.

Там же находился с лета 1768 г. более известный в последующие годы другой начинающий талант – Дмитрий Степанович Бортнянский (1751–1825). Его сопровождал вызванный Екатериной в Петербург на службу в качестве капельмейстера придворной капеллы известный в то время всей Европе музыкант Галуппи, обучавший также особо одаренных российских мальчиков.

Оба прославленных впоследствии музыканта впервые попали в Петербург в качестве талантливых певчих для придворного хора из Малороссии – первый из Киева, а второй из глуховской певческой школы. Березовский был единственным русским солистом в операх при дворе Петра III, остальные роли, в том числе и мужские, исполняли итальянские примадонны, так как европейские кастраты стоили огромных денег.

С юных лет Максим сочинял музыку; прослушав несколько его хоровых произведений, Галуппи не мог поверить, что их автор – российский мальчуган. При Екатерине талант его проявился настолько, что сообщения об исполнении его сочинений вписывались в камер-фурьерский журнал, в котором малозначительные события не фиксировались. Запись в августе 1766 г. гласила: «Для пробы придворными певчими пет был концерт, сочиненный музыкантом Березовским».

В эти годы Максим создает одно из самых своих выдающихся произведений «Не отвержи мене во время старости», потрясавшее слушателей силой воздействия даже много лет после загадочной смерти автора. Юный музыкант создал музыку, поражавшую неизъяснимой тревогой перед одинокой старостью, истощением духовных и физических сил. По странному стечению обстоятельств и роли в придворном театре доставались Максиму преимущественно трагические.

В Италии М. Березовский, с блеском выполнив вступительное испытание, получил в 1771 г. заветный диплом, весьма высоко ценившийся в Европе (кстати, в одно время с Березовским в Болонской академии обучался Моцарт).

Выдающийся (если не сказать – гениальный) композитор по неизвестным причинам повесился в 1777 г., успев использовать лишь малую долю своего огромного таланта во славу российской музыкальной культуры. А в конце XX века его светлое имя волею судеб затмила подлая тень ненавистного всей России однофамильца-нувориша.

Другому выдающемуся русскому композитору, Бортнянскому, (как и всей России) повезло больше, он оставил богатое музыкальное наследство. Попав ребенком из глуховской певческой школы прямо ко двору императрицы Елизаветы Петровны, он сразу обратил на себя внимание двора ангельским голосом и был поставлен исполнять сольные партии. В самом начале его судьбы произошел из ряда вон выходящий случай, когда семилетний мальчонка, устав от затяжных репетиций, незаметно для себя и окружающих заснул во время службы на пасхальной заутрене, происходившей в присутствии императрицы. Когда настала минута его сольного вступления, регент, руководивший хором, взмахнув было рукой, с ужасом вдруг заметил отсутствие певчего.

Произошло замешательство. Взбешенный регент, увидев безмятежно спящего у стены певца, которого безуспешно пытались привести в чувство, указал на другого мальчугана для исполнения партии.

Напряжение присутствовавших и исполнителей было неожиданно разряжено голосом Елизаветы Петровны, ласково распорядившейся отнести маленького солиста почивать.

Когда повзрослевший Бортнянский, знавший к тому времени французский, итальянский, греческий, немецкий языки, прибыл в Венецию, А. Орлов, понимавший какую пользу отечеству может оказать в военной обстановке этот музыкант, встретился с ним у российского поверенного в Венеции маркиза Маруцци.

В доме маркиза Маруцци еще до прибытия Орловых располагалась резиденция, в которой происходили секретные встречи с представителями славянских народностей. В рескрипте Екатерины II от 23 февраля 1768 г. сообщалось: «…поверенному в делах маркизу Маруцци повеление дано перевесть к себе до двух сот тысяч рублей в полную вашу диспозицию. Деньги вам надобны будут на разные и многие отправления нарочных, для приобретения на свою сторону лучших людей между разными народами, дабы способом сим приводить в движение целыя кучи, на снабжение их недостающими им припасами и на другие многообразные расходы».

Деньги эти выдавались А. Орлову по мере надобности под расписку для составления отчета по расходам.

Алексей, конечно, знал Д. Бортнянского еще по Петербургу, но здесь он предложил ему совсем не музыкальную роль дипломата и переводчика, так необходимую сейчас для привлечения повстанцев к союзническим действиям на стороне России. Бортнянский согласился; так началась его секретная миссия у теплых берегов Средиземноморья, подробности которой, естественно, не оставили следов ни в документах, ни в мемуарах.

Годом позже после прибытия в Италию Березовского там же, закончив трехлетнее обучение в Париже, объявилась другая, ставшая впоследствии знаменитостью, фигура – скульптора Федота Ивановича Шубина (первоначальная фамилия – Шубной). Судьба этого талантливого «черносошного крестьянина» была определена содействием М. Ломоносова (земляка Федота), бывшего к этому времени уже всемирно известным академиком. Поначалу Шубин поработал истопником у государыни в Зимнем дворце, а вскоре с его художествами познакомился И. И. Шувалов, определивший молодого резчика по кости и камню в Академию художеств.

Ф. Шубин, так же как и М. Березовский, прошел дополнительно обучение в Болонье и также получил звание академика. В Италии появились первые прославленные его работы: барельефные портреты И. И. Шувалова, Алексея и Федора Орловых, а также «круглый» портрет (бюст) Ф. Н. Голицына.

Прибыв в российскую столицу, он «пошел нарасхват» при дворе государыни, здесь им создан скульптурный портрет Екатерины, продолжена серия семейных портретов братьев Орловых; сначала Шубин изобразил в камне Григория, несколько позже – Ивана, а в 1778 г. – повторно бюст Алексея (его «итальянский» портрет не сохранился), а затем и бюсты Федора и Владимира. Григория Шубин изображал несколько раз. Шубинские портреты – бюсты Ивана и Владимира настолько схожи, что их можно принять за изображения одного человека. Все пять скульптурных изображений братьев экспонируются в Третьяковской галерее.

Окончание войны

Пока турецкий флот находился «взаперти» близ Константинополя, русские, используя затишье, чинили свои суда, проводили мелкие операции, но решительных действий уже не предпринимали.

А. Орлов снова засобирался в Петербург.

С начала отдаления от Двора Григория, относящегося к 1771 г., перед государыней обозначилась еще одна проблема. Хотя влияние Орловых в гвардейских полках было уже совсем не то, что десять лет назад, Екатерина боится Алексея и, несмотря на завоеванную им при Чесме славу и жалобы на нездоровье, оставила его и Федора в Европе, опасаясь возможного повторения событий 1762 г., о чем говорит ее приказ прибалтийскому губернатору Броуну не пропускать Алексея, если тот окажется в Риге без ее позволения.

Но в конце 1773 г. такое позволение было получено и все братья, кроме Ивана, неоднократно встречались, что видно из письма Владимира Ивану в Москву: «…двух больших, кроме утра, дома никогда не бывает и обедают нечасто дома. Холостяка мешает. Может быть и у Алехана есть искра любовная, только еще не верно, а подозревать очень можно. Все вечера он бывает не дома и большую часть проводит их в одном доме… Послал тебе сегодня аглицкую коляску с островским извощиком… Дулцинся Федорова (возлюбленная Федора. – Л.П.) ускакала… а я брат как наседка на яйцах, редко очень который вечер дома не бываю. Средние братья когда и заглянут, то и спешат уехать». Алехан доволен своим конским заводом, навещает подмосковную Хатунь. По просьбе Владимира Иван отпускает в Петербург Фоку Мещеринова.

На заседании Совета 7 октября 1773 г., где А. Орлов снова появляется вместе с императрицей, он просит в подкрепление еще одну эскадру для замены изношенных судов, докладывает, что имевшиеся у него планы по разорению Салоников и Смирны в целях пресечения поставок в Турцию пришлось оставить из-за болезни и покинуть флот. О себе граф сказал, что государыня желает и впредь видеть его главнокомандующим на юге и что он как истинный сын Отечества не уклоняется от дел, но сомневается в успехе из-за «частых болезненных припадков».

Собираясь в Средиземноморье оканчивать дела, готовить флот к отправке в родные воды, Алексей не предполагал, что обстоятельства задержат его там еще на целый год. Он готовил уже дома свои к скорому возвращению, что видно из распоряжения Екатерины от 15 мая 1774 г. на имя санкт-петербургского генерал-полицмейстера Н. И. Чичагова:

«Николай Иванович! Графа Алексея Григорьевича Орлова здешний и московский домы через сие увольняю от постоя и полицейской должности».

К сему приписка: «Получен 16 мая 1774 г., чрез адъютанта графа Алексея Григорьевича, почему того же числа исполнено» [49, 166].

Слова «увольняю от постоя» вызваны тем обстоятельством, что до конца XVIII века все городские домовладельцы были обязаны отводить в своих домах помещения для «постоя» расквартированных в городе военных. Это вызывало неудобства и недовольство как у владельцев, так и у служивых. В результате было решено построить в городах казармы на деньги, взимаемые с горожан, сумма которых зависела от размеров домовладений. Как только хозяин платил первый взнос, его дом освобождался, о чем гласила надпись: «свободен от постоя». До сих пор сохранились, например, хамовнические казармы, построенные на средства москвичей.

В рескрипте от 6 мая Екатерина «рекомендует» Алехану «неприметным образом как для публики, так и для неприятеля» подготовить флот, чтобы при наступлении зимы «возможно вам было начать ваше с ним возвращение к нашим водам, если дел состояние сие дозволять будет».

Весточки от братьев все более влекут на родину к занятиям любимыми делами, к лошадям… Владимир сообщает: «Твоего домостроителя архитектора я призывал, и он обещает нынешний же год под крышу подвести; дом подле тебя велено продавать, только нынче оценен в 11 000 и несколько сот… О местах (в Хатуни. – Л.П.) я к тебе уже писал, а Гриц может быть позабудет, так я тебе скажу, что для меня Хатунь несравненно лучше Гатчины, места все сухие и веселые, поля скатистые, рощ много, леса дровяного тьма, строенного [строевого] также, воды ключевые хорошие и во множестве». «Старик в Хатуни пропасть зайцев натравил на свою свору».

21 октября 1773 г. Грейг вышел из Кронштадта к берегам Италии с двумя кораблями, двумя фрегатами и шестью транспортными судами. И хотя этой флотилии уже не суждено было принять участие в военных действиях, ее прибытие оказало несомненное влияние на итог переговоров, и 10 июля 1774 года был заключен выгодный для России мир. Но Алехану не суждено было вернуться на родину даже на праздники, для него нашлось еще одно весьма ответственное и щекотливое дело в Италии.

Празднование Кучук-Кайнарджийского мира, заключенного с турками, проходило на фоне семейной жизни Екатерины с Г. Потемкиным в подмосковном Царицыне. Начатый весной 1774 г. бурный роман к этому моменту начал давать трещины. Здесь императрица пробыла до конца сентября 1775 г. После утренних дел устраивались театральные представления, изумлявшие окрестных мужиков и баб, ничего подобного до сих пор не видевших; Екатерина посещала церковь Богоматери «Живоносный источник», ездила по Каширской дороге, осматривая живописные окрестности.

С наступлением первых холодов двор перебрался в Москву. Сразу после празднования дня своего тезоименитства Екатерина устраивает праздники в честь главных орденов России. 26 ноября отмечали как день ордена Святого Георгия Победоносца, главными кавалерами которого были П. Румянцев-Задунайский и А. Орлов-Чесменский. В Тронной зале Кремля состоялся обед на 75 кувертов. А 30 ноября чествовали кавалеров ордена Святого апостола Андрея Первозванного.

Княжна Тараканова

Во время войны с Турцией и сопутствовавшего ей Пугачевского восстания в Европе объявилась авантюристка, выдававшая себя за дочь Елизаветы Петровны от графа А. Разумовского, с которым Елизавета была тайно обвенчана.

Объявившаяся неизвестно откуда «принцесса» при жизни никогда княжной Таракановой не называлась. В разное время ее величали госпожой Франк, Бетти, Али Эметте, княжной Волдомирской, графиней Пиннеберг, Силинской и другими именами. Княжной Таракановой она стала после своей смерти, так как истинная княжна Тараканова оставалась жить и здравствовать в течение последующих 35 лет, не подозревая о том, что ее принадлежность к императорской семье была использована другой, не известной ей женщиной. О романтической судьбе княжны лже-Таракановой написано много, ей посвятили свои произведения Данилевский, Мельников-Печерский, Э. Лунинский, Э. Радзинский и др., поэтому напомним лишь вкратце основные события этой трагически закончившейся жизни молодой красивой женщины.

По пересказу ее слов одним из современников (Роккатани) в детстве она оказалась в столице Голштинии. Учителями и воспитателями ее были некие Шмидт и баронесса Штерн, а купец из Данцига Шуман неизвестно по какой причине оплачивал се содержание. В год смерти Елизаветы Петровны (1761) какие-то трое мужчин возили се вместе с нянькой в Петербург, после чего она очутилась в Персии, на попечении какой-то престарелой женщины, которая якобы рассказывала, что девочка удалена сюда из России по распоряжению Петра III. Наконец женщине и девочке удалось бежать с помощью знакомого татарина, после чего она получила приют в Багдаде у богатого перса, где заинтересованные лица впервые сообщили, что она является дочерью императрицы Елизаветы Петровны.

Один из персидских покровителей несовершеннолетней девочки, князь Али, в 1769 г. вынужден был покинуть Персию, и подросшая «дочь Елизаветы» решила сопутствовать ему в скитаниях по Европе, приняв роль его дочери. Путь их лежал через Астрахань и Петербург в Ригу, далее в Кенигсберг, Берлин и Лондон. Здесь богатый князь покинул свою спутницу, оставив ей драгоценные камни, золото и много денег.

После пятимесячного пребывания в английской столице под именем персидской княжны Али Эметтс наша героиня объявилась в Париже, где прожила около двух лет.

Совсем по-другому рассказывала она о себе сэру Уильяму Гамильтону. Будто бы Петр III, которого Елизавета Петровна обязала воспитывать принцессу, после смерти матери отправил ее в Сибирь, откуда она с помощью священника бежала к донским казакам. Там ее якобы пытались отравить, из-за чего она бежала дальше, в Персию, где получила приют у богатейшего друга своего родственника, который окружил ее заботой и дал прекрасное воспитание.

Она не знала ни своей национальности, ни настоящих имен матери и отца, большинство современников считали ее полячкой, некоторые называли ее черкешенкой.

В Париже княжна после очередных приключений познакомилась с находившимся здесь в эмиграции князем Михаилом Огинским. Э. Лунинский называет его «великим гетманом литовским» [37, 50]. Нам он известен более как автор знаменитого полонеза «Прощание с Родиной». Огинский воспламенился при встрече с прекрасной незнакомкой, которая производила к тому же впечатление неслыханно богатой. Великий гетман переживал, судя по письмам, искреннюю страсть. «Что меня преследуют огонь и пламя – в этом нет ничего особенного, но почему они меня пугают, Ваше сиятельство?» – писал он ей.

Али Эметте любила красиво одеваться и выглядеть эффектно, расточительность скоро привела ее к банкротству, и она, спасаясь от кредиторов, в конце апреля 1773 г. выехала с небольшой свитой в Германию, во Франкфурт. Здесь после очередных приключений она оказалась в объятиях князя Лимбурга, который также влюбился всерьез и надолго в очаровательную «черкешенку», сменившую здесь свое имя на европейское – Элеонора. Поместив ее в один из своих замков, князь тратил на нее деньги, рискуя стать посмешищем, наконец, решил и жениться на ней, чему помешало только отсутствие документов о происхождении княжны. Тогда, желая упрочить свое положение при немецком князе, принцесса объявила себя беременной.

Между тем слухи о похождениях путешествующей по Европе авантюристки достигли ушей Лимбурга и утвердили его в мысли о непостоянстве, лжи и обмане предмета своей страсти, чему способствовала и не прекращавшаяся переписка принцессы с Огинским, уже собиравшимся покинуть французскую столицу.

Приблизительно в это время ловкая Али впервые объявила новое свое имя: она вслух пожелала стать внучкой Петра Великого, дочерью Елизаветы Петровны, в детстве увезенной в Сибирь и бежавшей оттуда благодаря священнику в Персию. Этому преображению предшествовала попытка Али представить некоего русского князя, пребывавшего в Спа, за князя Голицына, к которому по совету Лимберга она должна была явиться в качестве его уполномоченной для переговоров о притязаниях немецкого князя на Шлезвиг-Голштинию, незаконно присвоенную царствующим домом Ольденбургским. Письменное полномочие, датированное 28 декабря 1773 г., было выдано ей в Оберштейне, по которому мгновенно распространились слухи о явившейся здесь русской принцессе, наслоившиеся на слухи о якобы спасшемся Петре III, поднявшим восстание на Урале (Е. Пугачеве).

Новоявленная «принцесса» завязывает новое знакомство с виленским воеводой Карлом Радзивиллом («пане Коханку»), который, являясь непримиримым врагом России из-за произошедшего в 1772 г. раздела Речи Посполитой, так же как и М. Огинский, покинул родные края и кочевал по Европе с безнадежными намерениями вернуть былое единство Польши, используя дипломатические каналы.

Подвернувшаяся на пути «российская принцесса» озарила пана лучом света из конца беспросветного тоннеля. В его голове вспыхнула грандиозная идея краха трона Екатерины Великой, который, как ему казалось, уже раскачивался с двух сторон – внешней (война с Турцией) и внутренней (восстание Пугачева). С помощью новой третьей силы он мог рухнуть, погребая под собой решения о разделе Польши. Для принцессы связь с пане Коханку сулила свежий приток материальных средств, способный подпитывать ненасытные потребности авантюристки и позволявший отмахиваться от назойливых кредиторов.

Однако виленский воевода не обнаружил заметных способностей в искусстве интриг большого масштаба, в результате чего глобальные планы его не оказали сколько-нибудь существенного влияния на политическую игру дворов европейских государств. Какая-то неведомая сила внушила «принцессе» мысль о необходимости поездки в Стамбул в компании с Радзивиллом и Огинским. В мае 1774 г. она письменно пригласила Огинского в Венецию, откуда должно было начаться новое путешествие, целью которого являлось использование имени дочери Елизаветы Петровны для активизации действий на турецком театре военных действий и организации еще одного восстания в Польше; Лимбург был в курсе дела.

«Дочь российской императрицы» прибыла в Венецию под новым именем графини Пиннеберг в сопровождении полковника лимбургской армии барона Кнорра, служанки Францишки-фон-Мешеде и двух слуг. Здесь она устроилась в доме французского посла и сразу с удовольствием окунулась в приятное ей общество коротавших время у теплых берегов Адриатического моря богатых и влиятельных польских эмигрантов и французских офицеров, подавляющее большинство которых было тут же покорено красотой и умом «российской принцессы».

После полуторамесячного пребывания в гостеприимной Венеции графиня Пиннеберг с новой компанией сделала первый шаг на пути к турецкому султану, переместившись на остров Сицилия, в свободную республику-город Рагузу, встретившую известную путешественницу настороженно из-за опасения осложнений контактов с Россией.

В Рагузе впервые появились сфабрикованные документы, подтверждающие права дочери Елизаветы Петровны на российский престол. Известия о предстоящем заключении мира России с Турцией подтолкнули заговорщиков к новому рискованному плану. Руководимая кем-то невидимым претендентка написала письмо турецкому султану с просьбой помочь ей соединиться с Е. Пугачевым, которого она объявляла уже родным братом. Однако и эта просьба оказалась запоздавшей, отряды Пугачева были уже разбиты и рассеяны.

Оставался последний шанс: покорить А. Орлова-Чесменского и его ближайшее окружение, а на весь состав стоявшего в Ливорно морского флота должен был подействовать сочиненный заговорщиками манифест следующего содержания: «Божией милостью Мы, Елизавета II, княжна всей России, объявляем всем верным нашим подданным, что они могут высказаться только или за Нас или против Нас. Мы имеем больше прав, чем узурпаторы государства, и в скором времени объявим завещание умершей императрицы Елизаветы. Не желающие Нам принять присягу будут наказаны по освященным, установленным самим народом, возобновленным Петром I, повелителем России, законам» [37, 89].

Не позднее сентября 1774 г. к немалому своему удивлению А. Орлов получает через посредника, находящегося в Венеции (графа Монтегю), копию завещания Елизаветы Петровны, подтверждающую право наследования российского престола княжной, «принцессой Волдомирской», письмо на свое имя и воззвание к российскому флоту. Алексей в раздумье, но не надолго. Вероятно, мысль о пошатнувшихся отношениях с Екатериной у него промелькнула, но не более того. В самом деле, восстание Е. Пугачева фактически завершено, влияние Орловых на гвардию давно не то, что в 1762-м, с турками война закончена, а любовь к Отечеству оставалась неизменной. А что если это всего лишь хитроумно задуманная Н. Паниным проверка на верность государыне? «Если бы захотели узнать, насколько простирается моя верность Вашему Императорскому Величеству, я не дал бы никакого ответа», – пишет он в Петербург [37, 111].

Но там уже знают о претендентке и по другим каналам. Орлову императрица поручает, не входя в сношения с «известной женщиной» (имя княжны до дня ее смерти содержалось в строжайшей тайне), находящейся якобы в Рагузе, потребовать у местных властей выдачи ее и в случае несогласия бомбардировать город, а после захвата женщины доставить ее без промедления на корабле в Кронштадт. Но из Рагузы проворная княжна уже ускользнула.

А. Орлов заинтригован слухами о прекрасной авантюристке, ищет ее следы и находит их в Риме с помощью своего подданного майора Крестенека, подосланного к княжне, а также небезысвестного де Рибаса. Этого испанца, с 1772 г. принятого по протекции А. Орлова на службу России, он держал при себе в качестве офицера для секретных поручений. Кстати, это тот самый де Рибас, считающийся основателем Одессы (вспомним знаменитую улицу Дерибасовскую).

А. Орлов пишет: «Есть ли эдакая на свете или нет (т. е. мнимая дочь Елизаветы. – Л.П.) я не знаю… И мое мнение будс найдется таковая сумасшедшая, тогда, заманивши ее на корабли, отослать прямо в Кронштадт…». И после обнаружения «сумасшедшей»: «не смог узнать в точности, кто же она в действительности» и «уверил я ее, что с охотою женился б на ней, чему она, обольстясь, поверила. Признаюсь, что оное исполнил бы, чтоб достичь того, чтоб волю Вашего Величества исполнить».

Заманив Тараканову в Пизу (здесь она появилась 15 февраля 1775 г. под именем графини Силинской), Алехан обещал ей поддержку российского флота. Он тут же отдаляет от себя любовницу г-жу Демидову и разыгрывает из себя влюбленного в княжну, а может и действительно увлекается ею, редкой по красоте женщиной, которой, как говорили все, кто видел ее, трудно было не увлечься. Екатерине он пишет, что «старался казаться перед нею быть очень страстен» [52/IV, 401]. До прибытия в Пизу она уже наслушалась любовных клятв от многих известных в Европе лиц.

В Пизе граф А. Орлов подготовился к встрече прекрасной княжны с блеском, вполне достойным наследницы русских государей, снял для нее роскошный дом, предоставил великолепные экипажи.

22 февраля 1775 г. А. Орлов приглашает княжну в Ливорно посмотреть морские маневры, обещая ей взбунтовать флот. На шлюпке их доставляют на борт адмиральского корабля «Исидор», где ей, как будущей императрице, оказывают почести, гремит салют, производятся маневры кораблей… К вечеру Алексей незаметно отдаляется от «возлюбленной», а капитан Литвинов арестовывает ее, предварительно обезоружив свиту. Среди некоторых авторов бытует мнение, что А. Орлов зазвал княжну на корабль с целью обвенчаться с ней, использовав для этого корабельного священника, так как на берегу венчать было некому. Это вряд ли соответствует действительности, неглупая княжна, прекрасно с чьей-то помощью осведомленная о делах при российском дворе и среди народа, должна была соображать, что захватить русский престол будет проще, будучи свободной от брачных уз. Если же перед переворотом выйти замуж за Орлова, то при реализации заговора возможно сопротивление оппозиции, составленной из самых разных слоев общества, основанное на неверии в кровную связь княжны с императрицей Елизаветой (еще не забылись недовольства русского общества желанием Екатерины II выйти замуж за Г. Орлова).