Текст книги "Орлы императрицы"

Автор книги: Лев Полушкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

Кончина

Князь вернулся в Москву, а осенью, обманув братьев, махнул в Петербург, объявившись там 25 октября. Екатерина видела его три раза, найдя, что он «тих и покоен, но слаб, и все мысли в разброде», «в настоящее время он в постели, предполагают, что его болезнь последствие удара, поэтому нет никакой надежды на выздоровление». Не помог и консилиум врачей, он «в ребячестве, не знает, что делает и говорит». Как бы прощаясь с бывшим фаворитом, Екатерина 31 декабря особым письмом поручает четырем братьям Орловым личную и имущественную опеку над больным.

Григория снова увозят в Москву, к Алексею, но «чистый воздух» Нескучного не помогает, состояние его здоровья ухудшается. 10 апреля 1783 г. к больному приглашают давнившего знакомого Орловых, архиепископа Московского Платона, который исповедал и причастил князя. Во время исповедания «его светлость сам читал за преосвященным все молитвы, должные при причащении Св. Тайн». В ночь на 13 апреля князь скончался (странное совпадение: через две недели внезапно умер и вечный недруг его Н. И. Панин).

Получив от А. Орлова сообщение о смерти Григория, Екатерина отвечала ему: «Я имела в нем друга; вместе с вами оплакиваю его; чувствую в полной мере цену потери и никогда не позабуду его благодеяний»; в письме Гримму: «…я страдаю жестоко с той минуты, как пришло это известие… Гений князя Орлова был очень обширен; в отваге, по-моему, он не имел себе равного… в случае нужды он проявлял силу красноречия, которой никто не мог противостоять, потому что он умел колебать умы, а его ум не колебался никогда».

Похороны Г. Орлова в подробностях описаны А. Голомбиевским [15].

После отпевания в монастыре гроб в сопровождении конногвардейцев был перевезен в село Семеновское – Отраду Хатунской волости, где Владимир Орлов строил свою усадьбу. Там он был захоронен, но, как показало время, захоронение это было временным.

Екатерина, зная, что у Григория остались значительные долги, выкупила у Орловых мызу Гатчину, Мраморный дворец, серебряный сервиз и несколько деревень. Ежегодная 150-тысячная пенсия покойного была передана братьям на срок 10 лет. Свой бриллиантовый портрет, которым в свое время Екатерина II наградила Григория, она распорядилась передать Алексею, «чтоб он положил на шею и носил, пока жив на этом свете».

Существует версия о том, что Г. Орлов был отравлен во дворце А. Орлова Нескучном братьями по просьбе самого Григория. В связи с этим можно сказать, что в те же годы секретарь Г. Теплова и друг писателя А. Радищева Ф. В. Ушаков, услыхав от врача смертный приговор, принял его с равнодушием, но когда боли стали нестерпимыми, он попросил яда из рук своего товарища А. М. Кутузова. Известны и другие случаи принятия добровольной смерти от рук близкого человека.

Глава III
Гриф Алексей Григорьевич на службе

 
Лицом к лицу
Лица не увидать.
Большое видится на расстояньи.
 

С. Есенин, 1924 г.

Алексей был самой выдающейся личностью не только среди братьев, он выделялся и в масштабе знаменитостей всей России, в Москве его, отошедшего от государственной службы, считали одной из главных примечательностей.

В начале 1770-х гг. Алексей Григорьевич имел два дома в районе Донского монастыря, соседними домовладельцами были братья Иван и Федор, здесь же (в Нескучном саду) позже Федор купил у вдовы Вяземской еще один дом, который также назывался Нескучным (Майским, а позже Александровским). Но фактически хозяином дворца являлся Алексей, сделавший его главным своим домом, в нем будущий герой Чесмы прожил большую часть своей жизни. После смерти братьев этот дом поступил в распоряжение единственной дочери Алексея Анне Орловой-Чесменской.

Нескучный дворец в несколько перестроенном виде дожил до наших дней, некоторые из прежних (старых) домов Алексея также в перестроенном виде заняты ныне строениями 1-й Градской больницы, расположенной между Калужской площадью и Нескучным садом.

Один из посетителей старых владений А. Орлова писал, что на Кялужской улице «находились два больших деревянных дома с выходившими и служившими вместо балконов фонарями; первый принадлежал Александру Алексеевичу Чесменскому (побочному сыну Алексея), а второй графу А. Г. Орлову-Чесменскому… Внутренность его дома мне весьма нравилась. Он был в старинном вкусе. Печки из изразцов с резными изображениями, на небольших вызолоченных ножках, с такими же заслонками; вокруг стен дубовые панели, а по стенам дорогие картины».

О графе А. Орлове современники отзывались по-разному, но, как правило, положительно. В достижении своей цели он не видел непреодолимых преград, но даже с врагами не был жесток, являя собой тип истинно русского человека, почти былинного богатыря, готового на все ради прославления Отечества. Крепость тела и воли, удаль, изобретательный ум, простонародный образ жизни, доступность, радушие в отношениях к знакомым и справедливость в обращении с крепостными создали Алексею Григорьевичу имя одной из самых замечательных личностей века Екатерины Великой. Порой он выглядел неуклюже в светском обществе, имел лишь воинское образование, но природные способности позволяли ему доводить до ума все, что соприкасалось с его интересами.

Многолетние эксперименты по выведению улучшенных пород самой разнообразной живности: лошадей, бойцовых петухов, гусей, голубей, собак принесли ему заслуженную мировую славу; поражают не только его животноводческие, но и агрономические познания. Уже в последние годы жизни А. Орлов давал наставления своему управляющему Д. Огаркову: «Прописывали вы ко мне, што на Островских пашнях хлеба стало мало родится, да и зерном очень измелел… А мне кажется, лучше может быть, когда поля разделяются на шесть, а не на пять частей: пшеничное, арженое, ячменное и овсяное; а другие два участка под дятлину или называемой клевер; а когда дятлина с одного участка скосится, тогда пальца на четыре дать оной вырасти и потом унавозить и сеять на оной пшеницу. Дятлиною же кормить одних коров, но и то не одною, чтобы они не обожрались, отчего их очень раздувает и скоро издыхают; а мешать можно в корм, чтобы дятлины не более третьей части было, а другие две – другого корму: сена и соломы».

Биограф его дочери Анны, Н. Елагин, писал, что он любил «все отечественное, родные обычаи, нравы и увеселения… оказывал покровительство всем, кто нуждался в помощи» и, что особенно важно, «старался оказывать благодеяния как можно скрытнее, имея неизменным правилом не казаться, а быть добрым» [24]. О нем говорили также после смерти (как водится, преувеличивая), что он был «надеждою несчастного, кошельком бедного, посохом хромого, глазом ослепшего, покоищем израненного воина и врачом больного». Относясь с интересом к иностранным новинкам, он привносил в них собственную творческую мысль, и в усовершенствованном виде они порой становились достоянием едва ли не всей России. Никогда не пресмыкаясь перед иностранщиной, итальянский и немецкий языки изучил по жизненной необходимости (около 6 лет прослужил в Италии и почти 5 лет провел в Германии, в изгнании), к близкому и любимому всем придворным миром французскому языку относился пренебрежительно, небезосновательно считая французов врагами России.

О жизни А. Орлова до переворота 1762 г. известно только, что служил он в гвардейском Преображенском полку. В молодости он обычно выходил победителем в каруселях (конных состязаниях), а в кулачном бою не знал себе равных. Без кулачных боев в его имении не обходился ни один праздник. Алексей был также и отличным фехтовальщиком, – словом, в среде сверстников он был за атамана, за что, наверно, и получил кличку Алехан.

В Москве в екатерининские времена кулачные бои происходили под старым Каменным или же под Троицким (связывающим Троицкую и Кутафью башни Кремля) мостами. Под Троицким мостом существовал тогда пруд, благодаря сооруженной на реке Неглинной плотине, спущенный в 1797 г. На этом-то пруду в зимнее время и тешились бойцы, среди которых известны были и представители высших дворянских родов России. По свидетельствам современников, став впоследствии одним из самых богатых людей России, граф Орлов покупал наиболее искусных бойцов для устройства кулачных боев в качестве одного из развлечений в своих имениях. О физической силе самого А. Орлова рассказывали легенды: будто бы он мог одним ударом кулака убить быка, свернуть узлом железную кочергу, двумя пальцами раздавить яблоко.

Екатерина II, несомненно, лучше кого-либо из придворных знавшая Орловых, сравнивая Григория с Алексеем, говорила, что если первый способен на непродуманные поступки, отдаваясь больше чувствам, то второй «останавливается перед препятствиями», взвешивая обстоятельства дела, чтобы потом принять правильное решение. А вот характеристика, данная Алексею историком Н. Н. Бантыш-Каменским: «Военную службу считал он своей стихией, и будучи кавалергардом, превосходил товарищей мужественной красотою; спокойная важность на лице, греческие глаза, умная улыбка, лаконическая приятная речь, колоссальный вид являли в нем человека удивительного, долженствовавшего выдти из ряда обыкновенных…». Впервые увидевший Алексея в сентябре 1775 г. М. Корберон записал: «Это красавец, у которого вид Марса, а лицо приятное и благородное».

Иностранные дипломаты признавали в нем все качества государственного мужа: «Большое спокойствие, ясность и широта взгляда, упорство в достижении цели: только полная уверенность в успехе может побудить его предпринять что-либо рискованное» [52/1V, 407].

Эти слова А. Орлов подтвердил своей жизнью, и быть бы ему одной из самых ярких личностей российской истории, если бы в самом начале карьеры судьба не свела его с арестованным государем Петром Федоровичем.

О наследнике Елизаветы Петровны

Сын голштинского герцога Карла-Фридриха и дочери Петра I Анны Петровны, названный при обряде крещения в православие Петром Федоровичем, родился 10 февраля 1728 г. Рано лишившись своих родителей, Петр воспитывался под руководством гофмаршала Брюммера, приучавшего слабого здоровьем принца к солдатскому образу жизни. Внук Петра Великого являлся также и внуком сестры шведского короля Карла XII и считался поначалу наследником шведской короны. Но провозглашенная в 1741 г. императрицей Елизавета Петровна тут же объявила своего 12-летнего племянника наследником престола российского и вызвала его в Петербург.

Дальнейший образ его жизни в России описан Екатериной II в ее «Записках», безусловно, носящих субъективный характер [57].

В российской столице Петр был окружен слугами, сразу превращенными им в солдат, ежедневно занимавшихся учениями под его командованием, во время которых сам командующий «по двадцати раз на дню менял свой мундир».

Со временем малый двор, составлявший окружение великого князя и великой княгини, и большую часть времени проводивший в летней резиденции – Ораниенбауме, превратился стараниями Петра в подобие военного лагеря. Вся его свита – камер-юнкеры и камер-лакеи, камергеры и адъютанты, прислужники, вплоть до садовников, и даже князь Репнин с сыном получили «по мушкету на плечо» и вынуждены были ежедневно заниматься учениями и караулами, изматывавшими их физически и морально. По вечерам все должны были являться в штиблетах в зал танцевать с дамами, число которых ограничивалось тремя фрейлинами великой княгини Екатерины, ею самой, княгиней Репниной, госпожой Чоглоковой и горничными.

Военной муштры не избежала и юная невеста Петра: по ночам ей пришлось постигать солдатскую выучку, много позже она говорила: «Я до сих пор умею исполнять все ружейные приемы с точностью самого опытного гренадера».

Так однообразно, в муштре и серости, проводил свои юные годы будущий император Российской империи. Когда живые солдатики надоедали, он сооружал картонные крепости в своем кабинете, отделенном перегородкой, на оборонительных валах которой размещались вылепленные из крахмала часовые, и когда двух из них сожрала крыса, пойманная тут же легавой собакой, он повесил ее среди своего кабинета. Вошедшей Екатерине он объяснил, что крыса совершила уголовное преступление и осуждена по законам военного времени [57, 140]. Нормальному человеку следовало бы воспринять этот эпизод как некую не лишенную остроумия забаву, что и случилось с расхохотавшейся Екатериной, но великий князь, совершивший казнь с полной серьезностью, не на шутку обиделся и долго еще дулся, несмотря на извинения, которые Екатерина высказала, ссылаясь на незнание воинского устава.

Книг, способствовавших умственному развитию, цесаревич не читал, основу его библиотеки составляли лютеранские молитвенники, в которые он иногда заглядывал вместо того, чтобы учить православные молитвы.

Как-то разнообразия ради он устроил в отведенной ему при дворе комнате театр марионеток, являвшийся, по словам Екатерины, «глупейшей вещью на земле». В этой комнате одна из дверей была заколочена и служила частью стены, отделявшей театр от покоев Елизаветы Петровны. За этой дверью находилась комната с подъемной машиной, подававшей полностью сервированный стол во время обедов императрицы в интимном кругу. Однажды цесаревич услышал заинтриговавший его громкий разговор и, недолго думая, взяв плотничий инструмент, понаделал в двери дырок. Когда перед ним открылась картина обеда ничего не подозревавшей кампании, в центре которой находилась императрица и ее фаворит Г. Разумовский в парчевом шлафроке (халате), Петр позвал не только свое ближайшее окружение, но и госпожу Крузе, фрейлин Екатерины и саму Екатерину смотреть необычный спектакль, разместив желающих на стульях и скамейках. Екатерина ушла сразу.

Естественно, наследник не задумывался о последствиях своего легкомыслия, которые не замедлили проявиться в форме скандала, устроенного Елизаветой своему племянничку.

Будучи уже женатым, Петр в долгое зимнее время решил выписать охотничьих собак, отделив их деревянной перегородкой, пропускавшей вонь, доставлявшую жене немалые страдания, на которые ему было наплевать.

Составляя своры, великий князь гонял их по двум своим комнатам из конца в конец, дрессируя на скорость бега и выполнение команд ударами кнута и криками. В стесненных условиях собаки быстро уставали, и тогда он «учил» их самым жестоким образом. Однажды выведенная из терпения продолжительным и диким воем собаки Екатерина открыла дверь и увидела, как висящую в воздухе собаку держит за ошейник его императорское высочество, а за хвост – прислужник-калмычонок, другой рукой цесаревич лупит несчастную собаку рукояткой кнута.

О жестокости и трусости Петра Федоровича рассказывает близко знавший его Я. Штелин: «Иногда для удовольствия великого князя устраивали маленькую охоту. Он выучился при этом стрелять из ружья и дошел до того, что мог, хотя больше из амбиции, чем из удовольствия, застрелить на лету ласточку. Но он всегда чувствовал страх при стрельбе и охоте, особенно когда должен был подходить ближе. Его нельзя было принудить подойти ближе других к медведю, лежащему на цепи, которому каждый без опасности давал из рук хлеба» [63, 21].

Зато на расстоянии выстрела государь проявлял храбрость. В дневнике Мизере 18 января 1761 г. записано: «До обеда травля медведя; его императорское высочество убил его одним ружейным выстрелом» [39, 55].

Я. Штелин добавляет: «Боялся грозы. На словах нисколько не страшился смерти, но на деле боялся всякой опасности. Часто хвалился, что он ни в каком сражении не останется назади и что если б его поразила пуля, то он был бы уверен, что она была ему назначена. Он часто рассказывал, что он, будучи лейтенантом, с отрядом голштинцев разбил отряд датчан и обратил их в бегство… Между прочим, уже будучи императором, рассказывал он это однажды императорскому римскому посланнику графу Мерси, который расспрашивал меня о подробностях этого случая и о времени, когда оно совершилось, но я отвечал ему: „Ваше сиятельство, вероятно, ослышались. Император рассказывал это как сон, виденный им в Голштинии“» [63, 44].

Присматривавшая за «малым» двором госпожа Крузе устроила великому князю еще одно развлечение, она доставляла в покои куклы и детские игрушки. После ужина Петр первым устраивался в покоях и занимался ими до поздней ночи, заставляя играть и жену и саму госпожу Крузе, запиравшую дверь изнутри. При этом «вся кровать была покрыта и полна куклами и игрушками, иногда очень тяжелыми». Справедливости ради надо сказать, что некоторые игрушки, доставляемые из Нюрнберга, представлялись довольно интересными. Одна из них была выполнена в виде миниатюрной гауптвахты с искусно сделанным барабанщиком; по сигналу колокольчика из караульни появлялся «фронт» (строй) караульных, приводимый в движение хитроумным механизмом.

Народная пословица гласит: делу – время, потехе – час, однако наследник престола не обременял себя интересами, способствовавшими умственному развитию. Жизнь представлялась ему сплошной забавой, в которой игра в куклы и в солдатики перемежалась впоследствии пьянками и волокитством.

Но вопреки его воле находились и становившиеся со временем все более неотложными дела, касавшиеся управления его родной маленькой Голштинией, которые за него юридически не имел права решать никто.

Екатерина рассказала, как в одно прекрасное утро к ней вошел подпрыгивавший великий князь, за ним вслед вбежал его секретарь Цейц, державший в руке исписанный лист бумаги. Цесаревич прокомментировал свое появление следующими словами: «Посмотрите на этого черта: я слишком много выпил вчера, и сегодня еще голова идет у меня кругом, а он вот принес мне целый лист бумаги, и это только список дел, которые он хочет, чтобы я кончил, он преследует меня даже в вашей комнате». Цейц просил только на каждый из значившихся на бумаге вопросов элементарного ответа: «да» или «нет». Екатерине пришлось заняться делами мужа, с которыми она покончила в считаные минуты, что очень понравилось Петру [57, 187]. Вслед за тем голштинский правитель подписал приказ о том, какие дела его жена может решать самостоятельно.

На замечания Екатерины, что Голштиния могла бы служить будущему государю маленькой моделью огромной империи, на которой следует учиться управлять и набираться опыта, Петр неизменно отвечал, что он чувствует, что ни он «не подходит вовсе для русских, ни русские для него и что он убежден, что погибнет в России».

К 30-летнему возрасту супружеские отношения Петра с Екатериной уже были чисто формальными, и на очередную беременность своей жены цесаревич в присутствии Льва Нарышкина и некоторых других заявил: «Бог знает, откуда моя жена берет свою беременность, я не слишком-то знаю, мой ли это ребенок и должен ли я его принять на свой счет» [57, 207], имея в виду Павла. Это было уже слишком, это было посягательством на имя столь долгожданного сына великого князя, продолжателя династии Романовых! Л. Нарышкин тут же передал эти слова великой княгине, не на шутку встревожившейся и потребовавшей от супруга публичной клятвы в том, что к родившемуся ребенку он не имеет никакого отношения. Она также уверила его, что об этой клятве станет известно Александру Шувалову – начальнику Тайной канцелярии, славившейся своими розыскными делами и зверскими пытками. Нарышкин и в самом деле пошел обратно к цесаревичу и потребовал со слов Екатерины клятвы, на что опешивший Петр бросил: «Убирайтесь к черту, и не говорите мне больше об этом».

Заторможенное развитие великого князя то и дело сказывалось в зрелом возрасте, стареющая и больная Елизавета Петровна уже не рада была своему давнему поспешному решению вопроса о наследстве; в двух ее собственноручных записках, адресованных фаворитам И. Шувалову и Г. Разумовскому и прочитанных впоследствии Екатериной, императрица признавалась: «Проклятый мой племянник сегодня так мне досадил, как нельзя более» и «племянник мой урод, черт его возьми» [57, 224].

Обрисованная Екатериной картина жизни, поступков и образа мыслей Петра Федоровича заставляет усомниться в его умственной полноценности. Однако есть и более объективные суждения о личности неудавшегося государя, позволяющие сделать вывод о том, что, несмотря на отдельные неадекватные выходки, он все же был нормальным человеком, не только не обладавшим, однако, качествами, необходимыми государю Российской империи, но и не стремившимся их обрести. Более того, будущий Петр III не скрывал своего пренебрежения обычаями, языком государства, которым ему предстояло управлять, преклонялся перед прусским королем Фридрихом II и всем, что касалось Пруссии, навязывал пруссачество России, и это вызывало во всех слоях русского общества негодование, главными выразителями которого явились молодые гвардейские офицеры. Е. Дашкова справедливо оценила достоинства Петра, сказав, что из него вышел бы неплохой прусский капрал, но не государь огромной империи.

Преклонение Петра перед Фридрихом II доходило до грубых нелепостей. Дипломаты отметили его выходку во время обеда, за которым в их присутствии за отказ Екатерины выпить за здравие прусского короля, Петр обозвал ее «дурой».

Было ли свержение Петра III благом для России? Русская пословица учит: в чужой монастырь со своим уставом не ходи. Голштинский принц был от русских пословиц так же далек, как, скажем, сибирский медведь от вальсов Штрауса. Его супруга понимала это и потому, изучив и полностью приняв российский «устав», сочла своим долгом отвоевать трон, чтобы делами на своей второй родине заслужить имя Екатерины Великой.

И уж совсем не «по уставу» Екатерина без притворства любила русскую кухню, известно, что по-настоящему любимым ее блюдом была вареная говядина с соленым огурчиком и квашеной капустой.