Текст книги "Трепетные птички"

Автор книги: Лев Портной

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

– Разве что запереться в ванной, – хмыкнула я.

– Получится наспех, а хочется с чувством и с толком, – ответил он. – Мы сейчас сбежим в гостиницу.

Бросить гостей в собственной квартире, а самим сбежать, чтобы заняться любовью. Наши отношения находились уже на той стадии, когда романтические затеи навевают скуку, а не подогревают чувства. Но конечно же я согласилась.

Кто-то с протокольной физиономией и прижатым к уху сотовым топтался в холле и, увидев, как мы выходим из квартиры, с удивлением вскинул брови.

– Мы сейчас, – успокоил его Вовик.

Протокольная физиономия расслабилась, вернувшись к разговору. Мы спустились вниз, пробежали мимо озадаченного консьержа, и «лэнд круизер» понес нас по вечерней Москве.

– Ты сумасшедший! – я заставила себя смеяться.

Потакать Вовкиным прихотям – вот чем мне хотелось заниматься.

– Владимир Федорович, а куда едем? – ненавязчивым тоном поинтересовался водитель.

– В «Балчуг-Кемпинский», – ответил Вовик.

– «Второй», я «Первый». Едем в «Балчуг», – передал по рации сидевший впереди охранник «хвосту».

– «Первый», я понял, – отозвались из второго «лэнд круизера».

И тут мне в голову пришла сумасбродная идея. Я наклонилась к Вовику и шепнула:

– А давай поедем к Светке.

– Супер! – откликнулся он. – Позвоним ей, пусть дует в «Балчуг».

– Ты не понял, – прошептала я. – Давай поедем к ней. Я хочу побывать у нее.

– Вик, – поморщился Вовик. – Ты себе представляешь, что это такое? Она сидит в какой-нибудь грязной норе на продавленном диване…

– Я хочу увидеть это. Если не понравится, возьмем ее с собою в «Балчуг».

– Ну, хорошо, – Вовик нехотя вытащил мобильник.

Светка отказалась принимать нас у себя, и Вовик договорился, чтобы она вышла из дома на улицу, где мы ее подберем и захватим с собою. Оказалось, она снимала квартиру в центре, на Таганке.

– Меня это не устраивает, – заявила я. – Звони и скажи, что мы поднимемся к ней домой.

– Зачем тебе это? – спросил Вовик.

– Я хочу посмотреть, как это происходит, – ответила я. – Хочу увидеть эту квартиру.

Он посмотрел на меня как на сумасшедшую.

– Зачем тебе это?

– Вов, очень нужно. Мне очень нужно, – промолвила я и, прильнув к нему, замурлыкала капризным голосом.

Он снова набрал Светкин номер и взялся ломать ее сопротивление. Угловым зрением я замечала невозмутимые крепкие затылки водителя и охранника и говорила себе, что мне наплевать на то, что они обо мне думают. Слушая Вовкины увещевания, я поняла, что он вот-вот потерпит фиаско, и вырвала из его руки трубку.

– Алло, Свет, это Вика. Ну, чего ты, в самом деле…

– Вик, да я не ждала никого! Сама как чухня выгляжу! В квартире бардак!

– Да перестань, Свет! Мы столько времени знакомы! Ну, пожалуйста, ну, прошу тебя! Понимаешь, к нам гости приперлись, надоели нам, как собаки! Ну, пожалуйста.

Она сдалась и назвала адрес.

Мы домчались так быстро, что переодеться она не успела и встречала нас, растрепанная, бледная, с воспаленными глазами, с постоянно шмыгающим носом, в трениках и футболке, заляпанных краской.

Квартира оказалась двухкомнатной. В узеньком полутемном коридоре стоял стул, на спинке висела мужская куртка, а подле стояли огромные черные ботинки «Camelot». Светка прижала палец к губам и, кивнув на закрытую дверь, шепнула:

– Там подруга работает. У нее сейчас клиент.

Я почувствовала некоторое разочарование, потому что представляла себе по-другому мужчин, посещающих дома терпимости. Холерики астеничного типа, непременно в костюмах, с галстуками, – такими рисовало воображение мужчин, которые тайком пробираются к проституткам.

А мужчина в спортивной куртке и «камелотах» может и не таиться, а идти в публичный дом, весело насвистывая, как в рекламе средства для повышения потенции.

– Проходите туда, – Светка показала на открытую дверь, в которую упирался коридорчик. – Прямо в одежде, там и разденетесь.

Стараясь не шуметь, мы прошли в комнату. Здесь обстановка оказалась именно такой, как я и ожидала. «Стенка» из ДСП со слониками и книжками из школьной программы на полках, небольшой диван, накрытый пледом, – все это напоминало о благополучии 70-х – 80-х годов ушедшего века. А теперь говорило о драме. Перемены застали врасплох, и хозяин не нашел иного способа выживания, кроме как превратить квартиру в притон. Какие-нибудь старички кое-как сводят концы с концами, прибавляя к пенсии разницу между ценами на аренду квартиры на Таганке и в Бутово, где они ютятся в маленькой комнатушке. А здесь на произвол блудливых сластолюбцев оставлены книги, наука которых оказалась не впрок, брошены фарфоровые слоники, которые не сберегли казавшееся незыблемым благополучие.

А может, старичков нет в живых. А их дочь, оставшись одна, не сумела приспособиться к самостоятельной жизни и теперь работает в соседней комнате.

Да, именно так я все это себе и представляла. И конечно же современная двуспальная кровать, занимавшая половину комнаты, являлась завершающим штрихом к сюжету чужой драмы.

Вот сюда и пробираются тайком астеничные холерики в костюмах, галстуках и кепи, надвинутых на глаза.

Я с мазохистским упоением «узнавала» картину, многие годы будоражившую воображение, и не сразу заметила нечто, что дополняло печальную историю неожиданным образом. Все пространство между диваном и стеной занимали поставленные ребром холсты на подрамниках. А в углу стояла деревянная тренога, накрытая мятой простыней, сквозь которую проступал четырехугольный контур. Я взглянула на эту простыню, захватанную перепачканными краской руками, перевела взгляд на Свету, на ее старенькую футболку и треники в пятнах, и догадка поразила меня:

– Это ты?! Ты рисуешь?! – воскликнула я.

– Да, – Света шмыгнула носом и, небрежно взмахнув рукою, добавила: – Это тоже все мое.

Только тогда я заметила полотна, украшавшие стены. Три ярких жизнеутверждающих натюрморта с цветами и еще две картины, о которых следует сказать особо.

Первая размещалась над изголовьем кровати. То есть над постелью, над тем самым траходромом или, как говаривал Вовик, «местом имения», подле которого стояла коробочка с презервативами и лубрикантами. На картине были изображены Мадонна с младенцем. Святая Мария, прервав шитье, устремила взгляд куда-то вдаль поверх голов внешних соглядатаев. А мальчик, широко расставив руки, прикрывал маму и ревностным взглядом смотрел непосредственно в глаза зрителя.

Он не был златокудрым ангелочком Рембрандта или да Винчи, он не был заморышем Боттичелли. Со Светкиной картины на зрителя пристально смотрел аппетитный мальчуган лет десяти-двенадцати. Поражал его взгляд, тревожный и волнующий. Взгляд отрока, еще не знающего о своей судьбе, но уже чувствующего, что на том пути, куда влечет его сердце, не сносить головы.

А пока он только ограждал свою мать от подозрительных незнакомцев.

Взгляд Мадонны был полон скорбного знания и суровой решимости. Это был взгляд матери, смирившейся с выпавшей ее сыну долей, взгляд матери, видевшей в каких-то незримых пока еще далях Голгофу.

Вторая картина находилась на стене слева от балкона. Она представляла собой вид из окна художника, городской пейзаж, выполненный в удручающе серых тонах. Но на ближнем плане, на краю подоконника, перед которым как бы находился зритель, стояла стеклянная банка с кистями, щедро напоенными розовой краской.

И вновь я «узнала» свой подростковый кошмар. Мрачный пейзаж за окном художника – именно такой осталась в памяти улица перед домом, где я провела свое детство.

Но розовые кисти внушали оптимизм. Вот сейчас вернется художник, и унылая акварель обернется всего лишь заготовкой. Несколько взмахов волшебною кистью, и мир за окном станет розовым, полным радости и счастья.

Я взглянула на Вовика. Он с крайне обескураженным видом таращил глаза то на Светкины творения, то на саму Светку, которая с застенчивой улыбкой ждала, что мы скажем, и шмыгала носом. И Вовик – конечно же! – нашелся, что спросить:

– Ты это, чего, простудилась что ли? – выдавил он.

– Да нет, это не простуда, – ответила Света. – Аллергия.

– Аллергия? На что? – переспросил он.

– На краски, – сказала она.

– На краски?! – изумился он. – А зачем же ты тогда рисуешь?!

– Зачем? – ее губы дрогнули в снисходительной улыбке. – А зачем человек с циррозом печени водку пьет?

– Ага, так это болезнь, – промолвил Вовик.

– Каждый по-своему болен, – ответила Света. – Хотите другие картины посмотреть?

– Конечно, хотим! – обрадовалась я.

Она вытащила на свет полотна, занимавшие пространство между диваном и стеной. Два автопортрета, на которых, как в фотошопе, Света выступала в образе утонченной красавицы. Несколько портретов каких-то детей. А все остальные картины представляли собой сцены из жизни подростка Иисуса. Света вслед за Ван Хонтхорстом, Сурбараном или Лебреном решила восполнить пробелы в Евангелии и поведать миру об отрочестве Мессии.

– Послушай, – с воодушевлением воскликнул Вовик, – а ты можешь для меня нарисовать кое-что?!

– Смотря что, – ответила Света.

Я смотрела на Вовика счастливыми глазами. С некоторых пор мы вновь озаботились Светкиной судьбой. Хотя она и дала понять, что заниматься чем-либо еще, кроме проституции, ей лениво, но мы полагали, что не можем позволить ей и дальше торговать своим телом. Мы ломали голову, какой найти выход. А теперь проблема решалась идеальным образом.

И я с удовольствием заметила искреннюю радость в Вовкиных глазах.

– Мне нужны иллюстрации к книгам! – продолжил он. – И я хорошо заплачу. Но они должны быть в определенном стиле! А то, понимаешь, бьемся, а хорошего художника найти не получается!

Это была чистая правда. Среди прочих бизнесов ему принадлежало крупное издательство. И, действительно, существовала проблема: художники, чей стиль устраивал Вовика, за одну иллюстрацию заламывали столько же, сколько платили автору за весь текст. От их услуг отказывались, и штатные дизайнеры украшали обложки книг коллажами. Сырье для компиляций скачивали из Сети. Доходило до смешного: однажды издательство выпустило одновременно два разных романа с одним и тем же драконом на обложке.

– Смотря, о чем речь, – недоверчивым тоном промолвила Света. – Может, у меня ничего не получится.

– Получится! Получится! – заверил ее Вовик. – Эх, сейчас бы Интернет! Я бы показал.

– Да, пожалуйста, – Света пожала плечами и открыла шкаф.

Она извлекла из него ноутбук и открыла секретер, к которому чуть ли не впритык приходился торец кровати. Света поставила компьютер на откидной столик. Петли заскрипели, но она не обратила на угрожающие звуки внимания. Она подключила ноутбук и жестом пригласила Вовика.

Он опустился на край постели и с азартом ринулся в Сеть. Я села с другой стороны, а Света оказалась между нами. Вовик зашел на нужные сайты и устроил виртуальную экскурсию. На экране мелькали творения Бориса Валехо, Луиса Ройо, Джулии Белл и прочие, и прочие.

Я сама находилась на грани экстаза от сознания собственного благородства. Я блаженствовала, предвкушая Светкину благодарность, и упивалась чувством собственного величия. Я ожидала увидеть, как Светка тает от счастья, еще не решившись поверить в свою удачу. Я обернулась и замерла, до крайности удивленная.

Света смотрела на экран с таким отвращением и брезгливостью, словно мы ей показывали детскую порнографию, а не картины всемирно известных художников.

Вовик тоже повернулся и тоже застыл, пораженный выражением ее лица.

– Ну, чего, ты сможешь… – начал он.

– Я не буду это рисовать! – нервным голосом заявила Света, перебив его.

– Но почему? – изумился Вовик.

– Потому что это не искусство. Это профанация, издевательство!

Она быстро подтянула ноги на постель, перекинула их за спиною Вовика на пол, отошла к двери и оттуда смотрела на нас так, словно видела впервые. Я понимала, что мы только что сильно упали в ее глазах. Она не подозревала, что мы можем заниматься кичем в духе Валехо или Сороямы. Судя по выражению лица, она всеми силами старалась, но так и не смогла скрыть сожаление и брезгливость.

И это была девушка, которая за деньги запросто засовывала язык в чужие задницы!

Мы остались без секса. У Вовика настроение пропало, у меня в тот вечер его и вовсе не было, а Светка… фиг ее знает, эту Светку.

На обратном пути Вовик выгнал водителя с охранником в «хвостовой» джип и сам сел за руль. Некоторое время мы молчали. Я была подавлена, Вовик, скорее, просто удивлен. Спустя некоторое время он спросил с добродушной насмешкой:

– Довольна? Съездила, посмотрела, как она живет?

– Угу, – промычала я в ответ.

– Вик, зачем тебе это было нужно? – поинтересовался он.

По его тону я поняла, что он уже сам сконструировал ответ на этот вопрос, а теперь с искренним любопытством хотел проверить догадку. Несколько секунд я молчала, пытаясь угадать, что он себе напридумывал, чтобы не разочаровать его, а подстроиться под его домыслы. Вовик выжидательно молчал, то и дело бросая на меня испытующие взгляды. И я решила сказать, как есть.

– Знаешь, моей маме всегда было тяжело. Сам понимаешь, чернокожая дочь, отца нет. Когда я родилась, ее отец не пустил домой. Правда, помог с квартирой. Мы с мамой в «двушке» жили. В те времена вообще квартиру пробить тяжело было, а «двушку» – это просто из области фантастики. Впрочем, кому я рассказываю! Сам знаешь.

– Знаю, конечно, – хмыкнул Вовик.

Я сжала его руку, чтобы он помолчал, и продолжила:

– Так вот. В девяносто втором году стало совсем хреново. Мне одиннадцать было. Мама не знала, как концы с концами свести. И тогда она отправила меня к бабушке, папа-то ее умер к этому времени. А в нашей квартире мама устроила интим-салон.

– Да уж, – Вовик издал тяжелый вздох.

– Ну, сама-то она администратором была, – уточнила я.

– Мамкой, – поправил Вовик.

– Знаешь, я была совсем маленькой девочкой, и я так любила нашу квартиру, – продолжала я. – Там я была в безопасности. Я могла закрыться в своей комнате и играть так, как мне захочется. Отрывать головы злым куклам. Добрым… тоже отрывать. И я все время думала о том, что какие-то чужие люди теперь тайком пробираются в мою комнату и творят какие-то гадости с незнакомыми девушками, может быть, издеваются над ними, а может быть, просят, чтобы девушки унижали их. Это так странно. Каждый раз, когда я вижу мужчину, особенно, в костюме, в галстуке, меня так и подмывает спросить: не знает ли он эту квартиру, не случалось ли там бывать?

Последние слова дались мне сквозь слезы. Вовик остановил машину и прижал меня к себе.

– Успокойся, Вик, успокойся! Но теперь же все позади, все будет хорошо! – нашептывал он.

– Ты помнишь, – заговорила я, немного успокоившись, – как Светка пришла к нам первый раз? Мне так было неловко, так стыдно оттого, что не смогла скрыть смущения, когда увидела, какая она некрасивая. А ей было хоть бы хны! А сейчас мы как будто поменялись местами, теперь она не могла скрыть смущения, увидев мое… наше с тобой уродство… Только стыдно и неловко почему-то опять было мне. Почему? Наверно, потому, что моральным уродом быть гораздо хуже…

– Вик, да что у тебя за настроение сегодня?! – с досадой воскликнул Вовик. – Какое уродство?! О чем ты говоришь? Перед Светкой ей стыдно?! Да она просто хочет жить в свое удовольствие и все! Понимаешь? Ну да, удовольствие у нее свое, не такое, как у всех. Кому-то шмотки нужны, а ей рисовать хочется! Но при этом она не хочет никаких обязанностей иметь! И торговать собою ей кажется самым легким способом зарабатывать на жизнь. Вик, ты извини, но она проститутка. Про-сти-тут-ка…

– А мне кажется по-другому, – сказала я.

– Ага, и что тебе кажется? – снисходительно спросил Вовик.

– Мне кажется, будь у нее возможность, она бы разделилась на мистера Бартоломью и Дика. Но такой возможности нет, и ее большая-большая душа живет в каком-то высоком, прекрасном мире и этой душе нет дела до того, чем занято тело.

– Ой, слушай… – Вовик покачал головой.

Он хотел разразиться новой нравоучительной тирадой, но я похлопала его по руке и сказала:

– Ладно, хватит. Давай оставим эту тему. Поехали дальше. В «Балчуг»… или домой.

Мы поехали домой.

Позднее по моей просьбе Вовик купил у нее одну работу, которой я сама дала название – «Розовые кисти». Я заказала хороший багет, картину повесили в холле. На гостей она производила впечатление, интересовались именем художника, но мы отказывались от комментариев. Как-то я заикнулась об организации Светкиной выставки. Но Вовик отреагировал отрицательно.

– Выставка, если даже и будет успешной, не позволит ей заработать на хлеб. По крайней мере, на первых порах, – объяснил он. – А работать на заказ она не станет, сама знаешь. Так что ж мне теперь? Раскручивать проститутку?

Больше о Светкином жизнеустройстве мы не говорили. Махнули рукой и все. Во время свиданий интересовались творческими успехами, она охотно делилась замыслами, но эти разговоры больше походили на обмен дежурными любезностями.

Светка при виде своего творения каждый раз с удивлением хмыкала, она все ждала, что картина надоест мне и я спрячу ее куда-нибудь.

Однажды я крепко спала после жарких совокуплений. Разбудили меня странные шорохи. Они были столь робкими и осторожными, что даже сквозь глубокий сон показались мне подозрительными. Приоткрыв глаза, я увидела, как Вовик поднимается с постели. Он старался не потревожить меня, он всегда старался не беспокоить мой сон, если ночью вставал, но в этот раз он чересчур сильно старался.

Мой сон как рукой сняло, но я делала вид, что сплю. Вовик обошел вокруг кровати. Он выпал из моего поля зрения, я лежала на боку, спиною к Свете. Все чувства мои обострились до предела, каждый миллиметр кожи, каждый волосок превратились в око, и картинка в голове оставалась четкой, как если бы разворачивалась перед глазами при самом выгодном освещении.

Вовик осторожно потеребил Светку за плечо. Она приподняла голову. Он подал ей знак, чтобы не шумела, и потянул за собой. И эта проститутка, ни на мгновение не усомнившись в своих правах, выскользнула из-под одеяла и ушла вслед за ним в гостевую спальню.

Кровь ударила мне в виски, картинка оборвалась. Я поняла, что убью ее. И Вовик не остановит меня, как это было с Машкой. Я вцеплюсь в ее волосы и разобью ей голову. А потом – будь, что будет. Пусть меня посадят, пусть расстреляют! Или пусть Вовочкины халдеи вывезут труп, завернутый в ковер, на какую-нибудь свалку.

Светка всегда была игрушкой, чем-то вроде приспособления из секс-шопа, которое всегда можно выкинуть в чулан, если оно покажется лишним. И вдруг не она для нас, а я для них оказалась лишней. Вовик хотел трахать ее и трахать так, чтобы я не мешалась!

Я нарочно лежала в постели, решив выждать достаточное время, чтобы он успел засадить ей и у них не осталось шанса объяснить все безвинными разговорами из-за свалившейся на обоих бессонницы.

Затем я поднялась и на цыпочках отправилась в соседнюю комнату. Кровь бурлила в жилах, и я предвкушала садистское удовольствие, которое получу, когда отпущу тормоза. Я ожидала, что Вовик будет заколачивать в нее сваи, закинув ее ноги на плечи, или пользовать ее по-собачьи. Но то, что я увидела, остудило мой гнев, повергнув в изумление.

Вовик возвышался посреди комнаты, а Светка стояла перед ним на коленях и, согнувшись, целовала его ноги. Больше всего меня поразило его лицо. Он смотрел сверху вниз, а его физиономия имела выражение паскудного блаженства, какое увидишь разве что на детском личике, когда ребенок отрывает крылышки мухам. Руками он прижимал излишки жира на животе и эрегированный член – чтобы не закрывали обзор.

Не знаю, как Светка, а он меня не замечал. Я прикрыла дверь, вернулась в спальню и упала в постель. Только что я стала свидетелем странной особенности человеческой психики. Светка вытворяла в постели вещи куда унизительнее, чем лобызание стоп. Но все ее изыски не являлись для Вовика фетишем. Его навязчивой идеей оказалась женщина на коленях, целующая его ноги, и именно в этом он стеснялся признаться даже той проститутке, для которой подобная прихоть показалась бы самой невинной из перечня услуг.

А еще я увидела, что наша идиллия держалась на волоске. Я поняла, что сама не знаю, где кончаются границы дозволенного. В любое мгновение мне могло показаться, что Вовик уделяет внимания Светке больше, чем положено проститутке, секс-игрушке или домашней собачке, я бы сорвалась и, пожалуй, действительно, колотила ее до тех пор, пока не убила бы.

Правда, в ту ночь меня уже не интересовало, трахнул он ее потом или нет. Из меня будто спустили пар, и, обессиленная, я уснула.

Утром за чашечкой кофе я долго тянула, но все же собралась с силами и сказала:

– Вов, я попрошу тебя рассчитаться со Светой из расчета, что больше мы встречаться не будем.

Ни он, ни она ничего не ответили. Пауза получилась гнетущая, и я добавила:

– Это было в последний раз.

– Ага, ладно, – ответил Вовик.

Он достал портмоне и отсчитывал купюры с поджатым подбородком, всем своим видом показывая, что не знает, какая муха меня укусила. Света сделала последний глоток, поставила чашечку на стол и сказала:

– Да мне много денег не надо. Заплатите по обычным расценкам и все.

Вовик положил пачку купюр на стол, Света сгребла их в сумочку и ушла. Напоследок она не поцеловала ни меня, ни Вовика и вместо обычного «не пропадайте» бросила «ну, пока».

По крайней мере, на тот момент ее судьба меня больше не интересовала.

В одну из ближайших ночей я попросила Вовика встать и, опустившись на колени, коснулась губами его ног. Он схватил меня за плечи и заставил подняться. Выражение лица у него было таким несчастным, будто я застукала его за чем-то постыдным. Секс в ту ночь получился бесцветным и вымученным. Потом я долго не могла уснуть и весь день страдала от головной боли.

Недели через три Вовик не выдержал и спросил:

– Вик, ну чего, Светку-то больше не позовем?

– Не позовем, – ответила я.

Я поняла, что наше расставание – вопрос ближайшего будущего. Но о Светке мы больше никогда не говорили.

Вовик бросил меня технично и благородно. Однажды он сказал, что купит мне другую квартиру. Альтруистический порыв он объяснил очень доходчиво: эта квартира оформлена на него, и, случись с ним что, его жена вышвырнет меня на улицу. В целом такой подход – «случись с ним что, а я не должна остаться без квартиры» – мне нравился. Но сердцем я почувствовала неладное.

Он купил мне не одну, а целых две квартиры в соседних подъездах.

– Так ты получишь финансовую независимость, – пояснил он свою щедрость.

Я переехала в маленькую квартиру, а большую сдали, и я получила собственный источник доходов. Все было хорошо, Вовик даже несколько раз оставался со мною на ночь. Вот только вечеринки проходили на старой квартире уже без меня. А вскоре я узнала, что гостей принимает другая женщина, каждый раз в новом вечернем платье. Пару раз я видела фотографии их обоих в каких-то глянцевых журналах и из подписей под снимками узнала, что мне на смену пришла студентка из театрального училища. Несколько ночей я проплакала, но, положа руку на сердце, признаюсь, что оправилась быстро, поскольку давно ожидала того, что произошло.

Вовик остался благородным до конца. Он постоянно держал меня в поле зрения, включил в круг друзей, о которых считал долгом заботиться. Сама я никогда ни о чем его не просила и о назначенных им пособиях отставной любовнице узнавала методом «тыка».

Например, на восьмое марта курьер доставил мне букет роз, часики с бриллиантами и ваучер туристической фирмы, принадлежавшей Вовику. Я позвонила и поблагодарила его. Он предложил поехать вместе в Италию и, похоже, не в шутку. Но я не поддалась. Как говорится, умерла, так умерла.

В турфирме я заказала двухнедельную поездку в Анталию. Мой выбор смутил менеджера.

– А вы не хотите поехать, скажем, в Сан-Тропе? – осторожно спросил молодой человек.

– А можно? – насторожилась я.

– А давайте мы разработаем для вас индивидуальный тур? – воодушевился он.

– Ну, давайте, – согласилась я.

По самым скромным прикидкам предложенный мне тур стоил не менее двадцати пяти тысяч долларов. И менеджер еще убеждал меня взять с собой компаньона. Но устраивать евротуры для друзей за счет Вовика я не стала.

Каким-то образом – подозреваю, через Машку, Вовик оказался в курсе, когда заболела моя мама. И немедленно устроил ее в лучшую клинику, а потом оплатил и курс в австрийском санатории.

Но больше всего меня радовали эсэмэски. И о них стоит рассказать отдельно.

В те счастливые времена, когда мы были вместе, Вовик иногда впадал в странную задумчивость. Чаще всего это случалось во время поездок по городу, особенно в «пробках». Он неожиданно отключался, наклонялся вперед, левой рукой прикрывал рот и теребил подбородок так, словно хотел что-то сказать, но боялся, что сорвется неверное слово. Я чувствовала, что в эти минуты его занимают мысли отнюдь не о бизнесе, не о семье и уж точно не обо мне. Я отворачивалась и, мучимая ревностью, делала вид, что любуюсь пейзажем за окном. Иногда Вовика «не отпускало» до конца поездки, и он становился невыносимым, впрочем, быстро справлялся с раздражением. Но гораздо чаще Вовик, помусолив подбородок, вытаскивал сотовый и торопливо набивал какие-то тексты, прикрывая от меня дисплей. Закончив, он откидывался назад, на губах его блуждала мечтательная улыбка, выражение лица делалось благостным, и мне хотелось залепить тортом со взбитыми сливками по его самодовольной физиономии.

После того, как мы расстались, тайна его эсэмэсок открылась, подтвердив мои худшие подозрения. Правда, это тогда, пока мы были вместе, они были худшими. А теперь эсэмэски приходили ко мне, и это было приятно. Дзынькал мобильник, извещая о новом сообщении, и я знала, что Вовкин джип стоит в «пробке», он сидит с блаженной улыбкой, и новая пассия с трудом сдерживается, чтобы не влепить ему кулачком по губам. В такие минуты я мысленно обращалась к ней. Не ревнуй, говорила я, пойми: наступит печальный день, когда и тебя отправят в отставку, а номер твоего мобильника включат в список рассылки смс-сообщений, и, получая время от времени незатейливые четверостишия, ты будешь знать, что есть человек, который то ли любил тебя, то ли поматросил и бросил, но как бы то ни было, ты можешь обратиться к нему, случись крайняя необходимость. А можешь и без крайней необходимости.

Стишки, которые он присылал, были непритязательны и сумбурны. Как тот азиат пел обо всем, что попадалось на глаза, так и Вовик рифмовал всякую чушь, приходившую ему на ум. Впрочем, иногда он выдавал и строки, достойные пера маститого острослова. Например, как-то в конце февраля я получила вот такой лимерик.

 
Знал Малевича я, Казимира.
Это был величайший проныра.
Он обычный квадрат
выдавал всем подряд
за новейшее виденье мира.
 

Сексуальный голод порождает острое чувство одиночества. Хочется лезть на потолок или запустить руку в штаны случайному попутчику в лифте, а вечером, лежа в ванной, расстрелять свое естество не струей из душа, а очередью из «Калашникова».

Лимерик об одном художнике напомнил мне о другом. Точнее, о другой. О той, картина которой украшала холл. Я и раньше частенько думала о Светке, но то были бесплодные воспоминания. А Вовкин лимерик подтолкнул меня к действию. Вечером я позвонила ей. Она ответила после первого же гудка, будто почти два года сидела, не спуская глаз с дисплея. Через час она переступила порог моей квартиры.

– Вот и я, – напевно растягивая слова, промолвила Света.

Наши взгляды встретились, и мы замерли. И вновь завороженная глубиной ее глаз, я забыла обо всем остальном – о приплюснутом носе, худющих руках, костлявых коленках и выставленной на обозрение, как в наглядных пособиях, системе кровообращения. Я видела только карие глаза. Но моя наивность осталась в прошлом. Льющийся из ее глаз свет я больше не принимала за свет всепонимания. Всепрощения – может быть. Простить ее, простить себя и позволить увлечь себя в омут.

Я сделала шаг вперед, мы обняли друг друга, замерли снова, и меня обдало знакомым жаром.

Но Светка осталась Светкой. Я так и не поняла, и впрямь ли она была такой непосредственной? Или ее простодушие являлось маской, толстой носорожьей шкурой, чтобы такие, как я, не лезли в душу и не рассчитывали на слишком близкие отношения?

Она увидела картину на стене и, выскользнув из моих объятий, воскликнула:

– Так вот она где? А я Вовку-то спрашивала, куда «Розовые кисти» дел! Хотя и догадывалась, что ты картину с собой забрала! Нравится?

– Нравится, – кивнула я, кое-как справившись с эмоциями. – Все жду, что художник вернется и перекрасит все в розовый цвет.

– Розовый цвет, – промолвила Света, – быстро надоест. До тошноты.

Она уехала поздним утром. Я дала ей денег, меньше, чем давал Вовик, но, кажется, она осталась довольна. По крайней мере, на прощание она сказала свое обычное:

– Не пропадай.

Я выпила чашечку кофе и позвонила ему. Ответила секретарь, она предупредила, что у Вовика важное совещание, и он оставил мобильный в приемной. Я сказала, что перезвоню, но секретарша ответила, что уже зашла в кабинет и передает ему трубку.

– Вика! – услышала я знакомый голос. – Что-то случилось?

– Да нет же, нет, – ответила я. – Я звоню просто так.

– Ага, просто так! Это хорошо, – ответил он.

– Ты все время присылаешь мне стишки, а я никак не могу придумать ничего достойного, чтобы ответить. Вот и решила просто позвонить, сказать «спасибо», это очень приятно.

– Ага, спасибо-спасибо! – в его голосе послышались самодовольные нотки.

– Ну, ладно, я знаю, ты занят сейчас, – сказала я.

– Ага. Вика, ну ты звони, звони, если что.

– Хорошо. Пока, – ответила я и дала отбой.

Может быть, это и хорошо, что я нарвалась на совещание, и время для разговора оказалось неподходящим. Ведь я готовилась сказать нечто совсем другое, а не то, что сказала. А при здравом размышлении решила: то, что не сказала, пусть так и останется несказанным никогда.

Он не понял бы меня и чего доброго обиделся бы, скажи я ему, что он зажилил кое-что, что мог бы мне и оставить.

25.06.2007 – 17.02.2008