Текст книги "Место полного исчезновения: Эндекит"

Автор книги: Лев Златкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 32 страниц)

– Садись, Студент, – пригласил „смотрящий“, и все остальные сразу же потеснились, освобождая Игорю место напротив „смотрящего“, чтобы удобнее было разговаривать. – „Чифирнешь“ с нами? Угощаю!

„Раз угощают, значит, разговор будет деловой! – решил Игорь. – Отказываться не следует, хотя пить на ночь чифирь – это значит плохо спать всю ночь“.

– Кто же откажется от угощения? – улыбнулся он открыто и безо всякого страха. – Если ничем за это платить не надо.

Он достаточно ясно намекнул „смотрящему“, что своими принципами поступаться не намерен и работать на него не собирается.

– Помочь нам и в твоих интересах! – усмехнулся „смотрящий“. – Пей пока!

Игорю тут же подошла очередь, ему вручили горячую банку с чифирем, которую трудно было долго держать в руках. Он отхлебнул черную жидкость, ощутив уже знакомый кисловато-терпкий привкус вываренного чая, и поспешно передал банку сидящему рядом авторитету.

Банка несколько раз прошла по кругу блатных, включая и Игоря, и пока она не опустела, все были преисполнены благостного молчания, ловили „кайф“.

Опустевшую банку убрали, „авторы“ задымили „косячками“ травки, в основном, анашу курили, и вот только теперь и можно было затевать серьезный разговор.

– Твои интересы в том, Студент, – продолжил „смотрящий“, – что ты был в котельной с Паном и следующим трупом можешь стать ты. Согласен?

– Согласен! – помрачнел Игорь.

„Почему это их заинтересовала смерть фраеров и приблатненных? – подумал Игорь. – Может, тоже догадываются, как и я, что убийца один и тот же?“

И, словно подслушав его мысли, „смотрящий“ заметил:

– Мы с братвой посоветовались и решили, что „козел“, который вашу „семью“ „мочит“, тот же самый, что и наших „корешей“ порезал. Падла буду!

– Я не считаю Корчагина виновным! – сразу же предупредил Васильев, чтобы избежать повторения ситуации, когда он невольно оказался пособником убийц Горбаня. – Его взяли, в основном, потому что надо кого-то схватить, чтобы всегда был под рукой „козел отпущения“.

– Мы его тоже не держим за „мочилу“, – согласился с Игорем „смотрящий“. – Кличка Мочила Деревенская дана в насмешку над фраером. Влипнуть из-за бабы! Для мужика настоящего нет ничего более унизительного. Какие у тебя догадки есть? – спросил он так, что отказать ему в подобной информации было просто невозможно.

– Пока я знаю лишь одно: убийца из нашего барака! – заявил твердо Игорь. – Мне еще Горбань намекнул об этом. Но почему-то он не захотел говорить, кто там был, кого он видел. Держал про запас. Но почему?

– Поторговаться решил! – сказал „смотрящий“. – Ты за него не переживай! Баня заслужил то, что заслужил. Жил смешно, умер страшно! – добавил он с ударением на последней букве. – Ты лучше расскажи, чем мы можем тебе помочь?

– Дать команду, чтобы люди заговорили! – честно признался в своих трудностях Игорь. – Круговая порука, конечно, хороша при борьбе с администрацией, но она на руку убийце. Как он ни работает профессионально, ошибки всегда, хоть и мелкие, должны быть, не невидимка же он в конце концов. Следовательно, должны быть и свидетели. Позиция „ничего не видел, ничего не слышал, ничего никому не скажу“ хороша только в песенке.

– И что это тебе даст? – спросил „смотрящий“. – Если бы кто-нибудь увидел „мочилу“, будь спок, в момент был бы у меня для разговора. Никто его не видит. Почему мы и обратились к тебе за помощью. Все-таки ты четыре года штаны протирал не зря! Баню ты на „сознанку“ потянул. Значит, кумекаешь! Ты мне составь список тех, кто может помочь и нужен тебе. Я им слово скажу!

Переговоры, как решил Игорь, закончились, и он собрался было попрощаться и откланяться, как вдруг небольшое происшествие задержало его еще на некоторое время.

В „красный уголок“, как его мысленно назвал Васильев, ворвался окровавленный блатной и сразу же завопил:

– Колесо избил меня! Он нарушил воровской закон. Один блатной не может поднимать руку на другого блатного.

„Смотрящий“ кивнул своему „шестерке“, и тот, поняв его с полуслова, помчался в барак, где жил вор по кличке Колесо.

Игорю стало любопытно, как проходит разборка по воровским законам, поэтому он остался. Времени, решил он, займет немного, а интерес у него возник неподдельный, где он еще увидит такую сцену…

Избитый блатной все еще унимал грязным платком беспрерывно льющуюся из носа кровь.

„За что ему юшку пустили?“ – подумал Игорь.

Тут „шестерка“ привел огромного мужика, даже не вора, а из приблатненных, из тех, кто всегда рад нарушить официальный закон, но придерживаться суровых воровских законов не может.

Колесо представлял собой столь огромного мужика, что Игорю стало казаться, что сейчас он возьмет и всех поколотит, как маленьких.

Однако, если судить по жалкому испуганному виду Колеса, все было с точностью до наоборот. Этот здоровый мужик трясся и потел от страха, не зная, что ему положено за нарушение воровской этики.

– За что ты избил своего товарища? – сурово спросил „смотрящий“.

– В карты мухлевал! – с трудом произнес Колесо трясущимися от страха губами.

– Свидетели есть? – так же сурово спросил „смотрящий“.

– Нет! – еле слышно ответил здоровяк. – Мы вдвоем играли. На „интерес“. А он мухлевать взялся.

– Твой голос равен его голосу! – еще более сурово произнес судья. – Но ты недавно стал блатным, а он давно.

Игорь сразу же вспомнил Евтушенко:

 
Ты – Евгений, я – Евгений,
Ты – не гений, я – не гений,
Ты – говно, и я – говно,
Я – недавно, ты – давно.
 

– Кто же играет вдвоем в карты? – удивился кто-то из блатных, но суровый взгляд „смотрящего“ перебил ему охоту к высказываниям.

Решение было принято тут же, на месте, вероятно, из-за отсутствия совещательной комнаты. Было оно простым, но и мудрым вместе с тем.

– Бей его до того, пока не пустишь ему „юшку“, – приказал избитому блатному „смотрящий“.

Тот мгновенно набросился на Колесо и стал наносить ему удары по лицу, а здоровенный мужик безропотно сносил удары этого хлюпика, не смея даже пикнуть.

Экзекуция закончилась довольно быстро. Колесо наконец сообразил, как избавиться от унижения. Он просто подставил под очередной удар кулака хлюпика свой нос. Удар его мгновенно расквасил, и желанная кровь хлынула.

– Стоп! – приказал „смотрящий“, внимательно наблюдая за экзекуцией. – До первой крови договаривались. Ты иди и веди себя хорошо! – напутствовал он Колесо.

Здоровяк, обрадованный тем, что легко отделался, быстренько ретировался, а хлюпика „смотрящий“ задержал для внушения.

– Фраеров можешь „обштопывать“ сколько влезет! – заметил он ему внушительно. – Но со своими играй честно!

– Я стараюсь! – вздохнул хлюпик и исчез из барака.

– Постарается он, как же! – ехидно произнес тот же самый блатной, что уже раз попытался влезть в разговор. – Из породы „чесальщиков“, они же, по натуре, не могут честно играть, руки у них не из того места растут.

– Глохни, Костяшка! – оборвал его „смотрящий“. – Не возникай! В зону „князь“ едет, я „объективку“ уже получил, а в зоне беспредел возникает, уже не „черная“ зона, а какая-то коричневая, даже красно-коричневая.

– Чужой! – предупредительно предостерег „смотрящего“ один из свиты.

„Смотрящий“ демонстративно дружески подал Игорю руку, прощаясь.

– Я шепну словцо! – пообещал он ему. – Но и ты шустри! Уже троих из твоей „семьи“ он порезал. „Корешей“. А моих пятерых! На „вора в законе“ нельзя поднимать руку или другую часть тела! Жестокая расправа непременно ожидает этого „мочилу“. Полковник „паханом“ не был, но авторитет имел заслуженный, не липовый и не купленный. Переселяют в другую зону от греха подальше даже тех, кто просто вызвал неудовольствие авторитета каким-нибудь своим поступком или ненароком вырвавшимся словом, а тут… „Мочила“ среди нас, как невидимка, бродит…

То, что „смотрящий“ внезапно стал говорить на понятном человеческом языке, удивило Игоря больше, чем показательный воровской суд.

„Он не так прост, как хочет казаться! – мелькнуло в голове у Васильева. – Конечно, „смотрящим“ кого попало не назначат, сходка воров внимательно следит за положением дел в колониях“.

И он был прав.

„Смотрящий“ был умным и идейным блатным, свято верил в справедливость воровских законов и считал, что „вор в законе“ должен быть прежде всего идеологом преступного мира, за которым, не рассуждая, пойдут многие, если не большинство заключенных. А шел на „княжество“ „вор в законе“ Вазген, по кличке Каталикос, взрывной и жестокий вор, по слухам, замочивший другого „вора в законе“ из-за дележа добычи в несколько миллионов долларов, но это убийство не было доказано, потому и титул „вора в законе“ не был снят с Вазгена, а он, направленный в колонию строгого режима, был „помазан на княжество“ воровской сходкой. „Объективка“ подтвердила важность его персоны и положение в преступном мире, информация о нем пришла намного раньше того этапа, с которым будущий „князь“ шел на барже.

Но „смотрящий“ не был уверен, что в условиях „прессования“ в отношениях с администрацией колонии Вазген поведет себя умно и не пойдет на бессмысленную войну, в результате которой могут погибнуть многие блатные и нарушаться устоявшиеся связи с волей, откуда шли деньги, наркотики и водка.

Дарзиньш тоже ждал прибытия очередного этапа, с которым шел и известный „вор в законе“ Вазген, по кличке Каталикос.

„Как это они умудряются, тащась по пересылкам, пересылать „объективки“ чуть ли не со скоростью самолета? – удивлялся „хозяин“. – Не иначе, с продажными служителями закона. Ничего! Я этих „князей“ ломал и ломать буду“.

Он стал вспоминать благословенные пятидесятые годы, когда удалось создать великий раскол среди блатных. Многие „воры в законе“, и блатные, и приблатненные, завязав с прошлым, пошли на работу и на сотрудничество с властями.

Правда, тогда возникла и великая резня. „Предателей“ не простили и резали их, где только могли. В ответ раскаявшиеся, которых тут же уголовники стали называть „суками“, резали авторитетов, „воров в законе“ и блатных там, где ставшие на другой путь были в большинстве.

Вот когда наступили благословенные времена для администрации: тасуя, как колоду карт, блатных, они вызывали настоящие войны с массовыми убийствами. За несколько лет количество авторитетов, „воров в законе“ да и просто блатных уменьшилось вдвое, если не втрое.

Но уже к смерти „Броненосца в потемках“ количество „воров в законе“ и авторитетов выросло до прежних размеров.

Новый этап приплыл в воскресенье.

Вазген шел на „княжение“ в эту колонию усиленного режима, куда его поместили, взяв с пистолетом в кармане и раскрутив по двести восемнадцатой статье на полный срок.

Каталикос сам уже не ходил на „дело“, а только руководил своей кодлой. Почему так и уцепились власти за малейшую возможность упечь хоть на несколько лет „вора в законе“. Несовершенство уголовного законодательства не давало возможности арестовать его за причастность к куда более серьезным преступлениям, таким как организованный рэкет, убийства, торговля наркотиками, содержание нелегальных публичных домов.

Уже на этапе Вазген стал подбирать себе свиту, чтобы утвердить свою власть в зоне. Но в ближайшее окружение он смог подобрать себе лишь одного своего соотечественника Арика, Арнольда Матевосяна, причем и он, по большому счету, не был матерым уголовником, из которых, согласно ревностному этикету и субординации, обычно и формируется ближайшее окружение „князя“, а только приблатненным фраером, для которого тюрьма уже стала вторым „домом“.

Но зато Вазген подобрал себе двух отличных солдат или „торпед“, по воровской классификации, которые по первому требованию „князя“ готовы были „замочить“ кого угодно. Два бойца составили бы гордость для любого „вора в законе“: огромные, жестокие, получившие большие сроки за убийства в армии, где они на правах „старичков“ издевались над новобранцами, но успевшие получить и военную подготовку. Они быстро прониклись духом воровского закона и охотно примкнули к Вазгену-Каталикосу, шедшему на „княжение“ в колонию.

Дарзиньш, несмотря на свой выходной день, прибыл в колонию, чтобы лично познакомиться с новым „князем“, о котором ему много говорили, причем только плохое.

Ни Вазген-Каталикос, ни его „торпеды“, которые уже держались возле него как охрана, ни его друг, с хитрой физиономией, не понравились.

„Кажется, будет война не на жизнь, а на смерть! – подумал начальник колонии.

– Этот козел все мои начинания по „перекраске“ зоны из „черной“ в „красную“ может свести на нет!“

А Вазген, видя перед собой уже далеко не молодого полковника, начальника колонии, своего „хозяина“, испытывал чувство превосходства, ошибочное, основанное лишь на первом взгляде, а в таком деле ошибка смерти подобна.

„Старый козел! – иронично думал о „хозяине“ Вазген. – Я к тебе ключик подберу. Твой возраст как раз требует „собеса“, а тюремный даст тебе возможность купить где-нибудь в Крыму приличный домик с садом и солидную прибавку к нищей пенсии. Откажешься, устроим такую „прессовку“, что небо с овчинку покажется. Блатные – самый лучший инструмент давления. Всех твоих стукачей выявим, во все внутренние комиссии посадим своих людей, посмотрим, как ты будешь сопротивляться“.

Дарзиньш понимал, такому этапу, что прибыл, устраивать показательные выступления ни к чему, не помогут. Эти все сами знали, их можно было только убить, но не сломать.

И он решил на всякий случай договориться с начальством военной базы, чтобы те создали мобильный отряд быстрого реагирования на БМП, на предмет подавления бунта в колонии.

Вазгена встретили, как и подобает встречать „князя“ зоны, „по-княжески“. Ему даже выстроили в лучшем бараке зоны нечто вроде комнатки, украсив ее меховыми ковриками, шкурой волка на полу возле кровати и повесив на бревенчатые стены несколько олеографий, неизвестно какими путями попавшие в колонию.

Соответственно был устроен и пир, для которого у всех без исключения заключенных были конфискованы все запасы продуктов, присланных в посылках. Пили, естественно, только водку, доставляемую в зону вольнонаемными и конвоирами, которым хотелось подработать перед увольнением в запас.

– Сколько блатных в зоне? – спросил Вазген, обдумывая план дальнейших действий.

– Мало! – честно ответил „смотрящий“, передавший власть в зоне утвержденному „князю“. – Процентов пять, не больше. И еще процентов пять приблатненных и фраеров, готовых стать ворами.

– Маловато! – обеспокоенно сказал Вазген. – А „мужики“ какие?

– „Мужики“ здесь все за тяжкие преступления отдыхают: убийства, наркота, валюта и изнасилование малолетних и несовершеннолетних.

– Да? – обрадованно засмеялся Вазген. – И среди них встречаются хорошенькие?

– Одна такая „девочка“ ждет уже не дождется, когда можно будет подлезть под тебя, „встать перед тобой, как лист перед травой“, – .пояснил „смотрящий“. – Между прочим, профессионалка.

– Из „голубых“? – сразу понял Вазген. – Что же его сюда упрятали?

– Соперницу зарезал! – пояснил „смотрящий“. – „Короля“ своего приревновал. Все, как у людей.

– Как дела в зоне? – поинтересовался Вазген. – Я слышал по дороге, есть какие-то трудности?

– Есть! – вздохнул „смотрящий“. – Новый „хозяин“, как новая метла, что чисто метет! А тут еще объявился в зоне „мочила“-невидимка. Пятерых наших „замочил“ и троих приблатненных фраеров. Жутко работает, с „расчлененкой“. И никаких следов не оставляет. Тут у нас один фраер с наркотой попался, Студент. Четыре курса юрфака закончил. Одного он лихо раскрутил, мы того на раскаленный член надели. Но больше ничего пока не известно.

– Что за человек – новый „хозяин“? – поинтересовался Вазген.

– С севера! – пояснил „смотрящий“. – Большой специалист по „перекраске“.

– Договоримся! – уверенно сказал Вазген. – Он – „хозяин“, я – „хозяин“. Поборемся. Чья возьмет, тот и будет влиять на зоне.

– Я за разумный компромисс! – признался „смотрящий“. – „Паны дерутся, у холопов чубы летят“. Сейчас модна теория о сосуществовании двух систем в мире. А у нас тем более, на столь замкнутой территории сам Бог велел решать миром все спорные вопросы.

– „Пресс-хату“ устроить начальничку все же не помешало бы! – жестко сказал Вазген. – Равновесие сил опасно!

– Беспредел опаснее! – напомнил „смотрящий“. – По нашим законам беспредел умаляет авторитет той стороны, которая его начала. И так Ступа безо всякого на то основания допустил беспредел в наказании „крысятника“, пойманного с поличным, кисть руки ему отрубил механическим резаком.

– Умер? – спросил Вазген, сразу же заинтересовавшись.

– Пока еще нет, – ответил „смотрящий“, – но скоро умрет, я думаю.

– Ступа себя за авторитета поставил? – удивился Вазген. – Когда „сухарь“ залупается, ему сносят башку. Кто этого „шестерку“ за авторитета принял? – жестко спросил он.

– Полковник! – пояснил „смотрящий“. – Я сомневался, но он мне сказал, что у него есть „объективка“.

– А Полковника „замочили“! – задумался Вазген. – Ништяк! Не будем праздник портить. Со Ступой разберемся позже. Арик! – позвал он Матевосяна. – Расскажи „кентам“, как ты в Западной Германии срок канал!

Это сообщение вызвало гул одобрения. Каждому захотелось послушать, как содержат заключенных в других странах.

– Это – сказка! – начал свой рассказ Матевосян, сразу же вызвав этим мощный хохот у братвы. – Клянусь, э! У каждого была своя комната, а дверь запиралась там не снаружи, а изнутри. Хочешь общаться, общаешься, не хочешь никого видеть, запрись и читай книгу или газету, или слушай радио. Телевизор в гостиной, а таких гостиных несколько. Надоела одна тусовка, идешь к другой. В столовой дают кусок мяса величиной с тарелку или целую куриную ногу. И не такую, как у нас, от синей курицы, умершей в глубокой старости, а толстенькую и беленькую, как у четырнадцатилетней девочки…

– У нас тоже кур навезли! – сообщил блатной, работающий на кухне. – Но их нам приказано только варить…

– Еще раз прервешь, язык в жопу засуну! – пообещал Арик обиженно. – Гарнира дают сколько хочешь, овощи и фрукты каждый день. Никакой „шрапнели“.

– И такая благодать для любой „масти“? – спросил, не выдержав, еще один из братвы. – Хоть денек бы пожить так!

– Скучно! – презрительно сказал Вазген. – Я в Лефортово сидел в двухместной камере, так через неделю попросился обратно в Бутырку, где на двадцать посадочных мест тридцать пять человек. Захотелось большой братвы. Уважения там для нашей „масти“ побольше.

– Так там лучше! – возразил Арик. – Любая тусовка к твоим услугам.

– И шастать можно куда хочешь? – не поверил Ступа. – Параша это!

Вазген сурово посмотрел на Ступу.

– Твой номер „восемь“, когда нужно, спросим! – сказал он грубо.

Ступа и остальные блатные опешили. „Князь“ не имел права так говорить с авторитетами, „авторы“ – элита уголовного мира и опора самого „князя“ в зоне.

Арик, не участвовавший в разговоре Вазгена со „смотрящим“, решил сгладить неловкую паузу, возникшую в компании.

– Мне там рассказали фантастическую историю, что в Штатах вообще не будут сажать, а будут лечить таблетками, – восхищенно рассказывал он. – Выпил пару таблеток, и ты уже исправился и остаешься на свободе с чистой совестью.

– Параша все это! – зло и упрямо возразил Ступа.

Арик растерянно посмотрел на Вазгена. Это был уже вызов со стороны Ступы. Особенно после предупреждения, сделанного „князем“.

– На „разборку“ нарываешься, Ступа? – тихо спросил Вазген.

Но в наступившей тишине его шепот прозвучал громче крика.

– Меня никто не лишал права голоса! – упрямо гнул свое Ступа.

– А кто тебе давал право голоса? – так же тихо спросил Вазген. – Может, скажешь, на какой сходке тебя возвели в авторитеты?

– Полковник мне об этом сказал! – ответил упрямо Ступа.

– „На мертвых не ссылайся“! – предупредил Вазген. – Кто тебя возводил на пьедестал? Назови хоть одного авторитета, „вора в законе“. Ты – самозванец!

– Человек ниоткуда! – поддержал „князя“ Арик.

– А кто тебе дал право пускать кровь? – спросил Вазген.

Он сделал заранее обусловленный знак своим двум убийцам-„торпедам“, и те мигом скрутили Ступу.

Вазген решил задействовать свое новое окружение и „спаять“ их единой жертвой.

– Что будем делать с этим „сухарем“? – спросил Вазген.

– „Мочить“! – сразу же поддержал Арик.

– Снести ему голову! – добавил другой.

– Перевести его из разряда „неприкосновенных“ в „неприкасаемые“! – предложил третий.

Это предложение пришлось по вкусу „князю“.

– Чистоту своих рядов надо поддерживать суровыми методами! – сказал он довольно. – Нельзя, чтобы „фраера“ становились „ворами в законе“ по своему желанию или за деньги. Заслужить надо сначала.

И даже противник беспредела „смотрящий“ не выступил против, решив судьбу Ступы словами Антона Павловича Чехова:

„Тля ест траву, ржа – железо, а лжа – душу“.

Душу свою, положим, Ступа сгубил уже давно, но такие мелочи никого не интересовали. Привычно с него сорвали штаны и изнасиловали всем „колхозом“, когда каждый старается трахнуть приговоренного несколько раз по кругу.

Из завязанного рта Ступы вырывался дикий рык ненависти. Он пытался произнести какие-то угрозы, которых никто и не слышал, потому что кляп был сделан мастерски.

В барак, где гуляли уголовники, ворвался один из „солдат“, стоявших на „шухере“.

– Контролеры к бараку направляются! – крикнул он. – Какая-то сука успела настучать!

Вазген дал знак своим „торпедам“.

– „Гаси“ „опущенного“!

Это был древний знак, которым еще на арене древнеримских цирков побежденного гладиатора приговаривали к смерти: сжатый кулак с отставленным большим пальцем, неумолимо смотрящий вниз, по направлению к аду.

Ступе тут же накинули ремень на шею и мгновенно задушили.

Мера, конечно, была очень суровая, но правильно говорят, что „новая метла чище метет“. У Дарзиньша появился серьезный соперник.

Мертвое тело выволокли в подсобку и подвесили, закрыв висящего на вешалке спецодеждой.

Но контролеры явились в барак вовсе не со „шмоном“ и не брать кого-либо. Им до смерти было любопытно взглянуть на нового „князя“ зоны, с которым надо держать ухо востро, чтобы не вызвать ненароком бунт.

Повод явиться в барак был.

– Всем отбой! – крикнул один из контролеров, завистливо поводя носом, принюхиваясь к явному запаху спиртного.

– Не базарь! – строго сказал контролеру „князь“.

И те, удовлетворив свое любопытство, ушли, не вступая в спор…

Когда пришел этап, никто из заключенных не знал, кто плывет. Котов решил сдуру, что прибыл транспорт с зечками, дамами преступного мира, и обрадовался. Побежал сразу в парикмахерскую, где работал его „кент“, взял у него новое лезвие, вернее, относительно новое, потому как новым брились только авторитеты и блатные, после шли приблатненные, за которыми только и следовали работавшие „мужики“.

Но было одно новое лезвие, которое парикмахер использовал в своих корыстных целях, им брились повара и его „кенты“. Так как Котов входил в тесный круг „кентов“ парикмахера, то он брился шестым или седьмым, как повезет. Но не двадцатым, когда бритье превращалось в изощренную пытку, и чтобы сносно побриться, приходилось долго наводить лезвие на внутренней стороне стеклянного стакана.

А бороду отпускать запрещалось категорически, как запрещалось иметь собственные лезвия, даже хранимые у самого парикмахера. Нельзя! Наверное, это была одна из форм наказания.

Парикмахер и подстриг Котова в меру своих сил и умения. Получилось ничего, под „горшок“. Но тайком отращенные волосы были замечены контролером и безжалостно сострижены под „ноль“. Под „кечаль“! – шутил парикмахер, „фармазон“ из Баку, занимавшийся всю свою сознательную жизнь скупкой краденого.

Бритый и стриженый Котов удивительно помолодел и был готов к знакомству с симпатичной зечкой, с которой у него не было никаких шансов познакомиться. Но готовность – это уже почти что свершение.

– Напрасно марафет наводил! – разочаровал его сразу знакомый контролер. – Этап блатных пришел, сплошь убийцы да разбойнички. А девочки прибудут через пару дней, но что тебе до этого, ума не приложу. Если только в „швейке“ дырочки провертите, а невинные создания вам показывать станут свои прелести, чтобы вы поработали руками под лозунгом: „Да здравствует правая, когда устанет левая!“

Разочарование Котова трудно поддавалось описанию. Он стал сразу походить на воздушный шарик, из которого выпустили воздух.

Васильев, наблюдавший за его метаморфозой, спросил даже, не выдержав:

– На свиданку не приехали, что ли?

Котов поначалу его и не понял, он уже давно забыл о своей прежней жизни и даже не знал, есть ли у него еще кто-нибудь там, на воле.

– Какая свиданка? – уставился он на Игоря, как „баран на новые ворота“. – Решил, что этап с бабами пришел. Вчера пришел, а я целый день не выходил из „крикушника“.

Теперь настал черед Игорю удивляться.

– Нам-то что до них? – спросил он Котова. – Ждать надо было, когда зона была не построена. Тогда, может быть, нам что-нибудь и обломилось. Да и то вряд ли. Согнали бы мужиков вместе в один барак, в два, а проволоки и тогда хватало. Правда, посмотреть можно было бы на них. Я так думаю.

Котов не ответил и ушел за шваброй.

Как всегда, неожиданно появившийся в коридоре Вася поманил пальчиком Игоря в кабинет Дарзиньша.

Игорь, направляясь в кабинет „хозяина“, все еще думал о странности Котова: „Неадекватный он какой-то! Неужели в „крикушнике“ нельзя было выяснить у того же дежурного? И „что ему Гекуба, что он Гекубе?““

– Дурдом! – вырвалось у него вслух.

А он в это время открывал дверь кабинета, и присутствующие в кабинете услышали его определение.

– Уже хуже! – тут же откликнулся мрачный Дарзиньш. – Похоже, что грядет самая настоящая война.

– С Америкой? – пошутил Игорь, но его шутка успеха не имела.

– Серия убийств продолжилась! – ввел его в курс дела Вася.

– Да? – обрадовался Игорь. – Значит, я был прав, и это не Корчагин их всех „мочил“.

– Придется выпускать из БУРа! – печально вздохнул Вася. – А мы с тобой опять на нуле.

– Котов какой-то странный сегодня! – сообщил Игорь.

– Он не выходил вчера из административного корпуса, – ответил Дарзиньш. – Тем более во время убийства. Тогда он точно был со мной, помогал кое в чем.

– А убитый-то кто? – спохватился Игорь.

Петю Весовщикова, Хрупкого, он встретил утром в столовке, сам он тоже не ощущал себя неживым.

– Никогда не догадаешься! – ухмыльнулся Вася. – Ступа! То есть Ступнев, – поправился он. – Еще один „автор“!

Игорь от удивления несколько секунд не мог вымолвить ни слова. Странное поведение Котова вызвало у него, грешным делом, подозрение, но уверение Дарзиньша в том, что Котов целый день не выходил из „крикушника“ ни на минуту, успокоило его.

– А его не могли свои „замочить“? – вырвалось у него.

– Игорь, Игорь! – поморщился Дарзиньш. – Я понимаю, что „с кем поведешься, от того и наберешься“, но лучше не уподобляться братве. Васе я еще прощаю, у него работа такая. А ты следи за своим языком.

Дарзиньш знал, что говорил. Ему нужно было беречь Игоря и от дурных привычек. Его предложение заинтересовало руководство организации. Решение об этом должно было последовать через пару недель, после спецпроверки.

– Слушаюсь, гражданин начальник! – отрапортовал Васильев, чем вызвал улыбку на лицах начальства. – Но все-таки такая версия может иметь место?

– Нет! – ответил Дарзиньш. – Если „князь“ пустит кровь авторитету, даже если он был просто несправедлив к братве, принял неправильное решение, нарушил воровской закон, его сразу же лишат титула „вор в законе“. Записки ходят не только с воли в зону, но и обратно. Канал связи – это первое, что создается и бережется больше всего. А как ты понимаешь, лишение титула „вор в законе“ – это очень суровое наказание, хуже только смерть. Но „князя“ убивают очень редко, только за предательство воровских интересов, если продался органам.

– И такое бывает? – удивился Игорь.

– Всякое бывает! – уклонился от ответа Дарзиньш. – Ты напрасно думаешь, что только у нас бывают победы внутреннего порядка. Стукачи работают на нас, а „братва“ подбирает какой-нибудь „ключик“ к „куму“.

– „Кум“ – это кто? – не понял Игорь.

– А вот Вася – тоже „кум“! – улыбнулся Дарзиньш. – На зоне так называют работников следственной и оперативно-режимной части колонии.

– А чем они ему платят? – поинтересовался Игорь.

– По зоне ходят огромные деньги, и никакой большой „шмон“ их не обнаруживает, – признался Дарзиньш. – Мы тоже „стукачам“ делаем разные поблажки: подкармливаем их тайком, представляем на досрочно-условное освобождение.

– Все это интересно! – согласился Игорь. – Но это при том, что Ступа – авторитет!

Тут уже удивленно переглянулись Дарзиньш с Васей.

– У тебя есть какие-то сведения? – поинтересовался Вася. – Факты?

– Кроме одного случайно услышанного разговора, ничего! – сознался Игорь. – Услышал же я следующее: двое, не будем называть фамилии и клички, спорили о сомнительности получения Полковником „объективки“ с воровской сходки. За Ступой нет ни одного громкого дела, он не придерживался воровских законов, сам себя „короновал“. А таких „сухарей“ быстро снимают с незаконного пьедестала и наказывают так, чтобы другим неповадно было. Вполне возможно, что этот вопрос решил новоявленный „князь“ зоны.

– Так быстро это не делается! – возразил Вася. – Сначала посылается записка на волю, потом собирается „сходняк“, рассматривается степень вины, а уж только потом волю воровской сходки переправляют в зону. Очень сомнительно, чтобы „князь“ начинал свое „княжение“ с крови. Это уже преступление, которое бросает тень на всех воров. А воровское сообщество больше волнует не материальный, а скорее моральный ущерб. Беспредел разрушает в первую очередь воровское сообщество.

– Я слышал, – возразил Игорь, – что Вазген – страшный человек, для которого убить человека, что раз плюнуть. И что он послан поднять колонию на беспорядки. „Сходняк“ решил показать свою силу, чтобы изменить условия содержания в некоторых лагерях.

– Но я же изменил им условия содержания, – возмутился Дарзиньш. – Им сейчас не на что роптать. Проволоку внутри зоны я снял, они же не знают, что только из-за отсутствия оной на складе и из-за постройки женской зоны. Кормежка сейчас отменная, куры пошли, их еще на пару недель хватит.

– Если контролеры не разворуют! – сердито буркнул Вася.

– Что ты хочешь этим сказать? – недовольно вскинулся Дарзиньш.

– Видел, как ваш заместитель и его „кореша“ тащили каждый по две курицы из столовки, – выдал воров Вася. – А зеки наблюдали за тем, как люди, призванные их воспитывать и направлять на честный путь, сами их обкрадывают.

– А ты что? – нахмурился Дарзиньш.

– А что я? – пожал плечами Вася. – Начальству не очень-то сделаешь замечание.

– Да уж, пожалуйста! – согласился Дарзиньш. – Принцип единоначалия, пока никто не отменял. Но я поговорю со своим замом.