Текст книги "Место полного исчезновения: Эндекит"
Автор книги: Лев Златкин
Жанр:
Криминальные детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)
Увидев Васильева, он мрачно заметил:
– Слышал? Опять ЧП в зоне! Сторожа с механического заделали, руку ему отрубили по кисть! На „крысятничестве“ попался, фраер. Но Ступа вступил на тропу войны и беспредела. Теперь многие головы полетят…
– Видел я, как прапорщик тащил, держа на отлете окровавленную рукавицу с обрубленной кистью. На Кавказе тушины у врагов так отрубали кисти и прибивали к двери хижины. Чем больше кистей, тем знатнее воин.
– Так вот откуда обычай на войне рисовать на борту самолета звездочку за каждого сбитого врага? – ухмыльнулся Котов.
– Думаю, что не оттуда! – разочаровал Котова Васильев. – Интересно, авторитеты не боятся, что сторож очнется и выдаст их?
– А он может выдать лишь одного человека, того, который проигрался в карты и должен был выполнить любое распоряжение Ступы. Одним „солдатом“ больше, одним меньше, сути не меняет. И вряд ли он очнется – дежурного вызвали лишь для того, чтобы он зафиксировал несчастный случай. Наверняка, кровищи там вытекло столько, что на жизнь уже не осталось.
– А ты откуда знаешь? – удивился Игорь. – Был там, что ли?
– Зачем мне там бывать? – так же удивился Котов. – При мне был звонок, разговор тоже при мне велся. Остальное и домыслить можно. Я „крикушник“ не покидаю. Не могу смотреть на бесовское вместилище.
– Ни возрождения им, ни спасения? – усмехнулся Васильев.
– В Евангелии от Марка ясно сказано: „Кто будет веровать и креститься, спасен будет; а кто не будет веровать, осужден будет“. Это очень долгий процесс для Бога – распространять Себя как жизнь из духа верующего в его душу. „Верою вселится Христос в сердца ваши, чтобы вы, укорененные и утвержденные в любви, могли постигнуть со всеми святыми, что есть широта и долгота, и глубина и высота, и уразуметь превосходящую разумение любовь Христову, дабы вам исполниться всею полнотою Божиею“. Преобразование требует сотрудничества человека. „И не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего, чтобы вам познавать, что есть воля Божия, благая, угодная и совершенная“. „… Со страхом и трепетом созерцайте свое спасение, потому что Бог производит в вас и хотение и действие по Своему благоволению“. Верующий должен сотрудничать, позволяя Господу распространяться в свою душу до тех пор, пока все его желания, мысли и решения не станут едины с желаниями, мыслями и решениями Христа. Только по возвращении Христа Бог полностью пропитает тело верующего Своей жизнью. „Ибо многие, о которых я часто говорил вам, а теперь даже со слезами говорю, поступают как враги креста Христова; их конец – погибель, их бог – чрево, и слава их – в сраме: они мыслят о земном. Наше же жительство – на небесах, откуда мы ожидаем и Спасителя, Господа нашего Иисуса Христа, который уничиженное тело наше преобразит так, что оно будет сообразно славному телу Его, силою, которую Он действует и покоряет себе все“. Только таким образом, вместо того чтобы быть пустым и поврежденным в каждой своей части, верующий наполняется и пропитывается жизнью Божией. Это и есть полное спасение Божие!
Игорю было несколько страшновато смотреть на проповедника, опирающегося на швабру с мокрой тряпкой посреди длинного и мрачного каменного коридора административного корпуса колонии строгого режима и вещающего непреложные истины о Боге, о спасении, о возрождении.
Взяв у дежурного ключ от комнатенки, где находилась его ставшая уже постоянной работа, старая переписка в больших папках, Васильев, открывая дверь, успел заметить, что Котов стал ожесточенно тереть каменный пол, словно стремился обнаружить подземный ход, ведущий далеко за пределы колонии, на волю.
Работать совершенно не хотелось. Перед глазами все время маячила страшная окровавленная рукавица с отрубленной кистью правой руки, кость которой торчала из рукавицы, воскрешая времена людоедов.
Игорь с трудом заставил себя разобрать хотя бы одну папку с документами, чтобы оправдать половину трудового дня. На большее сил не хватило.
Когда он, закрыв на ключ комнату, после сигнала собирался на обед в столовую, его окликнул Вася, который выглянул из кабинета Дарзиньша.
– Васильев, хочешь поехать с нами за рассадой астр? – спросил он.
Кто же мог отказаться от столь заманчивого предложения. Игорь согласился сразу. Только уточнил:
– До обеда или после?
– Конечно, после! – подмигнул ему Вася. – Кто же тебя будет баланды лишать?
Игорь заметил, что в этот день ему не предложили разделить чаепитие с начальником колонии. Он, правда, не знал, что никакого чаепития не было. Дарзиньш с Васей обсуждали секретные мероприятия, о которых Игорю знать было незачем, чтобы и под пытками он не мог ничего сказать и раскрыть.
В столовку он пошел одновременно с Котовым. Игорь так и не уразумел, когда Кот ходит в столовую, это был единственный раз, когда Игорь удостоился права пойти вместе с ним.
В дверях столовой они сразу столкнулись с кладовщиком, которого донимал Костыль:
– После обеда ты не можешь сразу же пойти на швейку. Удели мне десять минут.
Корчагин лениво отбрехивался:
– Да отцепись ты, репей, вот пристал! Сказал вечером, значит – вечером!
– Да пойти ты, Павка Корчагин… – взвился Костыль, но кладовщик не дал ему досказать.
– Я не Павка! – прервал он Костыля. – Попрошу без оскорблений.
– Дайте пройти, говоруны! – предложил им Котов. – Чего сцепились? Пайку не поделили или миску баланды?
– Он не хочет мне открыть кладовку, чтобы я там взял смену белья! – пожаловался Костыль. – Не имеет права. Сегодня – помывочный день. Если я после ужина пойду, то ни шайки чистой, ни воды горячей не будет уже.
– А мне на швейку надо! – лениво зевнул кладовщик. – Из-за несчастного случая там завал образовался на выворотке. Мастер просил пораньше придти.
– Слышал, Костыль? – обратился к Коростылеву Котов. – После ужина получишь свое засранное белье и пойдешь мыться.
– Не ленись, Корчагин! – вмешался Васильев. – Окажи уважение старшему. Мастер перебьется, на десять минут задержись. Хочет человек помыться одним из первых, сразу же после смены. Доставь ему такое маленькое удовольствие.
Корчагин задумался, а Коростылев, обрадованный неожиданной поддержкой, еще пуще насел на него, требуя открыть кладовку.
– Ладно! – неожиданно сдался кладовщик, – После обеда подходи к кладовке, так и быть, открою.
На том и порешили.
После обеда Костыль отправился не на швейку, а прямо к кладовке, чтобы первым дождаться прихода Корчагина, Мочилы Деревенской, и в своем заветном мешке взять чистую пару сменного белья.
К его удивлению, кладовка была приоткрыта, замка на ней не было.
„Это когда же Корчагин меня обогнал? – подумал Костыль. – Вроде пошел на мойку сдавать грязную посуду…“
И Костыль не утерпел, чтобы не зайти в кладовку, хотя нутром чуял, что этого делать нельзя ни в коем случае, мало ли, если что пропадет, так его затаскают по „толковищам“.
Почему-то Костыль решил, что кладовщик находится внутри кладовки.
– Ты здесь, Мочила Деревенская? – спросил он, заходя в полутемную, с одной тусклой лампочкой кладовку.
Дверь за его спиной резко захлопнулась, что-то мягкое плотно обвилось вокруг его шеи и сдавило так, что Костыль сразу же потерял сознание. Последнее, что он почувствовал, это то, что его подбросило на чьей-то спине, а затем он рухнул в черную пропасть, откуда уже никогда не выбраться, потому что его шейные позвонки резко разошлись, разорвав спинной мозг.
Игорь Васильев вернулся в „крикушник“, чтобы присоединиться к экспедиции в парники за цветочной рассадой.
На дорожку требовалось сходить „облегчиться“, что Игорь и сделал, сообразив, что по дороге ему вряд ли разрешат воспользоваться кустами, дабы потом не вылавливать его из этих кустов.
Когда он вернулся, то его уже все нетерпеливо ждали во главе с Васей.
– Где тебя черт носит? – недовольно спросил Вася.
– „Отстреливался“! – пошутил Игорь, заметив, что Котов едва сдерживает смех.
Но у Васи на военной базе были еще другие дела, кроме парников с цветочной рассадой. В хозяйстве базы были еще два огромных птичника, где хозчасть разводила бройлерных цыплят. Одной тушенкой кормить элитные войска было невозможно, вот их и баловали курятиной. Однако в одном из птичников вспыхнула какая-то эпидемия, которую толком никто не смог вовремя распознать. Цыплята в этом птичнике стали дохнуть с молниеносной быстротой. А потому, чтобы добро не пропадало даром, завхоз скооперировался с начальством колонии, и они договорились, что оформят всех цыплят как падеж, а сами продадут их колонии. Естественно, фиктивно, с тем, чтобы денежки поделить пополам.
И Вася спешил завершить выгодное дельце. О заключенных они думали в последнюю очередь, что с ними будет, когда они отведают полудохлых от какой-то экзотической болезни цыплят. Жареными цыплятами зеков никто и не собирался кормить, а в вареном виде можно и ремень съесть, особенно если его приготовить в грибном соусе. А грибов в тайге хватало. Целая лагерная бригада шуровала в тайге, собирая грибы, маринуя их, соля и жаря. Так что и дохлых цыплят можно приготовить умеючи, да так, что все будут есть и только похваливать.
А полуголодные зеки тем более. Для них будет каждый день – праздник!
– Это хорошо, что ты „отстрелялся“! – ехидно улыбнулся Вася. – Потому как будешь наряду со всеми грузить.
– Что там грузить? – не поверил Игорь. – Несколько горшков с астрами?
– Торфяные горшочки – это само собой! – заметил Вася. – Цыплят несколько тонн.
Васильев с Котовым сразу же приуныли.
– А мне-то, вообще, – произнес тихо и как-то виновато Котов, – врач запретил таскать тяжести.
– Из каждого правила надо делать исключения! – сурово, но справедливо заметил Вася. – Поработаешь в меру сил!
Игорь не возражал поработать. Ему было интересно побывать на военной базе.
– Хотите, анекдот расскажу про базу? – предложил он, когда они тряслись по проселочной дороге в открытом кузове грузовика.
Вася поехал с ними в кузове, хотя как начальство мог и в кабине сидеть, но в ней там нестерпимо пахло бензином, что Вася предпочел общество заключенных и кузов машины на свежем воздухе. Да и вобрать в себя свежего воздуха да лучей солнца надо было. Лето короткое, зима длинная, а зимой в открытом кузове не поедешь, привезут ледяную сосульку.
– Трави свой анекдот, – согласился он, – только если он не антисоветский.
– Хайм звонит на базу, – стал рассказывать Игорь, не зная, как определить, антисоветский анекдот или нет. – И спрашивает: – „Это база?“ – „База!“ – ему отвечают. „А кто говорит?“ – „Иванов!“ – „Послушайте, – голос у Хайма стал растерянным: – это что, военная база?“
Оказывается, это так здорово – смеяться, когда свежий и чистый ветер дует тебе прямо в лицо, освобождая легкие от всяких вредных примесей в виде табачного дыма и алкогольных паров.
– Военную базу ты и не увидишь! – ответил Вася. – Мы лишь до хозблока и обратно. И никого ни о чем не расспрашивай. Сразу заметут как врага народа и шпиона трех государств. А то и „шлепнут“ при попытке к бегству. Все делаете молча: молча грузите, молча выпиваете, молча закусываете.
– Хорошо говоришь, гражданин начальник! – не выдержал Котов. – А с чего это нас там будут угощать?
– Зато платить за погруз-разгруз не будут! – заявил Вася.
– Так на так! – рассмеялся Игорь. – Хотите, еще один анекдот расскажу?
– Гони, балаболка! – разрешил Вася. – Про Хайма можно, это не опасно!
– Хайм едет в поезде, – начал охотно Игорь. – На станции выглядывает в окно и спрашивает железнодорожника: – „Чего стоим так долго?“ – „Паровоз меняем!“ – „Да? А на что?“ – „На паровоз!“ – „Как? Так на так?“
Глядя издали на смеющихся мужиков, едущих в кузове ничем не примечательной пятитонки, вряд ли кто понял бы, что едут одной компанией заключенные и один из самых свирепых надзирателей зоны, такая мирная, идиллическая была картина и дружеская атмосфера и обстановка.
Военная база была спрятана так глубоко в скалах, что никаких ее следов на поверхности найти было невозможно. А для того чтобы ее не обнаружили из космоса, чуть в стороне построили поселок, где жили военные, их семьи, обслуживающий персонал базы.
Вот в этом поселке и находились те самые парники с цветочной рассадой, другие парники и хозяйственные нужды для столь солидного организма, каким является военная база.
Игорь так ничего интересного и не увидел.
Васе „светиться“ не хотелось, а потому все было сделано быстро и споро: сначала стали грузить мешки с забитой птицей, мешки были окровавленные, а потому Игорю и Котову выдали по непромокаемой спецовке, которые забыли потом забрать обратно, и они вдвоем закидывали мешок за мешком в кузов пятитонки. Правда, им еще помогали два солдата, специально подобранные по отменному здоровью.
Несколько тонн – это всего лишь пятьдесят мешков по шестьдесят килограммов.
Умереть от такой работы, поделенной на четверых, было нельзя, хотя и пришлось попотеть.
Зато, когда они все погрузили, в том числе и несколько ящичков с торфяными горшочками, в которых были кустики астр, их пригласили на кухню солдатской столовой, где каждому налили по целому стакану водки, а на закусь дали по бутерброду с маслом и жирной селедкой, да по тарелке гречневой каши с молоком, причем такими порциями, что можно было и на завтра оставить, но никто, естественно, этого делать не стал, знал, что надо жить по принципу – „дают – бери, бьют – беги, если не можешь дать сдачи“.
Закрепив как следует веревками мешки с битой птицей, чтобы по дороге груз не развалился и не пришлось делать вторично одну и ту же работу, Вася со своими подопечными вернулся в зону. Только на этот раз он ехал уже в кабине, превозмогая бензиновую вонь, потому что в кузове на „свежем воздухе“ пахло кровью, пусть и цыплячьей, но самой настоящей и свежей.
Потому обратный путь прошел в полном молчании, без шуток, разговоров, смеха. Хоть и выпили все по стакану водки, но было не до смеха. Вася все никак не мог подсчитать причитающийся ему доход, свою долю, а Васильев с Котовым, осоловевшие от водки и еды, хотели спать, тела их ныли от непривычной работы, да и запах крови не давал сосредоточиться мыслями на чем-нибудь приятном, веселом.
Среди трупов не до смеха.
Птицу вывалили в холодильник, расположенный в поселке, где ее приняли уже другие заключенные, те, кто был на расконвойке, постоянно работавшие на холодильнике, а Васильев с Котовым, сбросив склизкие от крови комбинезоны, пошитые из дермантина, оставили их в кузове машины и вернулись в лагерь пешком. Идти было всего ничего, не ждать же, пока неторопливые расконвойные разгрузят машину, делать им было нечего, что ли, „упираться рогами“, когда им осталось сроку всего ничего, за ударную работу раньше все одно не отпустят.
Хотя многие заключенные предпочитали ударный труд, но вовсе не потому, что жаждали условно-досрочного освобождения. Просто они прятали отчаяние и тоску, убивали время, заполняя его работой, чтобы не оставалось времени на раздумья и осмысление происшедшего с ними переворота в жизни, который многие не переносят – умирают, сходят с ума, бегут, не потому, что так хорошо им будет на свободе, а не могут больше сидеть и ждать окончания срока, который у большинства здесь был довольно большим.
Пройдя через пропускной пункт колонии, Васильев с Котовым увидели до боли знакомую за последнее время картину: опять все отряды были выстроены на плацу вокруг высаженных кустиков даурского рододендрона.
Опять проверяющие-счетчики носились „колбасой“ по рядам, пытаясь свести концы с концами, наличие заключенных с их списочным составом.
Вновь у них на одну единицу не сходилось.
И они были взволнованы как никогда, хотя, казалось бы, работа такая должна выработать и привычку.
Все равно, каждый побег для всех становился чрезвычайным происшествием.
Появление в зоне Котова с Васильевым, держащих ящики, где в торфяных горшочках набирались сил кустики астр, было встречено смехом.
– Вот они, беглецы! – раздался звонкий вопль Пархатого.
И он на радостях исполнил прямо на плацу танец индейца перед боем. Не хватало ему лишь боевой раскраски.
– Вы чего с рассадой прете на построение? – злобно спросил главный проверяющий. – Порядка не знаете? Оставьте свои горшки в корпусе и становитесь в строй. Опять одного не хватает.
– Кто сбежал? – спросил Игорь.
– А хрен его знает? – досадовал главный. – Перекличку сейчас устроим, выясним! У нас счет все время меняется. То одного не хватало, а теперь уже двоих…
Громкий взрыв хохота прервал его разглагольствования. Игорь посмотрел туда, куда были обращены взоры нескольких сотен заключенных, и увидел, как от сортира надзиратель гнал дубинкой одного из заключенных. Он бил его привычно по самым больным местам, а тот отчаянно увертывался и вопил так, что даже перекрывал хохот нескольких сотен зеков.
– Козел! – со смаком сказал главный проверяющий, когда Васильев с Котовым уже шли в „крикушник“, чтобы спрятать до лучших времен торфяные горшочки с рассадой астр. – Приспичило ему, видите ли! Содержу этого козла в БУРе, будет знать, как страдать недержанием.
Когда Котов с Васильевым встали в строй своего отряда, перекличка шла уже вовсю. И опять именно в отряде Игоря не хватило одного заключенного.
И этим заключенным был Коростылев. Костыль то бишь!
– Чушь какая-то! – громко возмутился Васильев. – Голову дам на отсечение, что кто-кто, а Костыль никогда „ноги не сделает от хозяина“. Заснул где-нибудь в уголке. Одного нашли на „очке“, также и Костыля где-нибудь найдут.
Но на душе у Игоря стало прескверно. Он сразу же вспомнил „исчезновение“ Пана, а затем и „несчастный случай“ с Моней.
„Если Костыль так же исчез, как и они, – подумал Игорь Васильев, – то следующим буду либо я, либо будет Хрупкий.
Но это открытие энтузиазма у него не вызвало. Это могло означать лишь одно: убийца продолжает убирать людей, которые могли что-либо знать, и его пристальное „внимание“ к участникам пирушки в обществе Пана было по-прежнему смертельным.
Вертухаи обыскали каждый укромный уголок зоны, но через два часа были вынуждены смириться с поражением и распустить заключенных на работу или на отдых. От того, что их здесь держали, исчезнувший Коростылев появиться не мог.
Котов с Васильевым вернулись к своим кустикам астр, дожидающихся своего часа быть посаженными в землю за колючей проволокой, чтобы своей осенней красотой осенить очерствевшие души заблудших „овец“, многих из которых с куда большим основанием считали „волками“.
Васильев помог Котову перенести рассаду на плац, где они только что простояли больше двух часов, но когда они вернулись за последними двумя ящичками, Игоря окликнул вышедший из кабинета начальника колонии Вася.
– Васильев! – скомандовал он. – „Делай ноги“ в кабинет!
Игорь охотно проследовал к Дарзиньшу, оставив недовольного Котова расхлебывать заваренную им „кашу“ с цветником в одиночку.
Дарзиньш несколько удивленно посмотрел на Игоря и жестом указал ему на стул, стоявший возле его стола.
– Ты не находишь странными происшествия последних дней? – спросил он Игоря. – Что-то вы с Васей не очень-то и преуспели в поисках преступника или преступников. Как ты думаешь?
– Пока все молчат! – мрачно ответил Игорь. – Никто ничего не слышал, ничего не видел, а если и видел, то вряд ли скажет. Круговая порука.
– Коростылев бежал? – спросил Дарзиньш.
– Нет! – твердо заявил Васильев. – У него для побега нет ни сил, ни желания.
– Тогда где он может быть? – нахмурился Дарзиньш. – Очередное убийство?
– Скорее всего! – согласился Васильев. – Когда я в последний раз видел Костыля, он договаривался с кладовщиком, чтобы тот открыл ему кладовку.
– Зачем? – не понял Дарзиньш.
– Хотел взять смену своего белья! – пояснил Игорь. – Трикотажного. Он не может носить „казенное“.
– Неженка какой! – ехидно пробурчал Вася.
– Может, это для него была единственная ниточка, связывающая его с домом? – спросил его Игорь. – Осуждать легко, понять трудно!
– Сегодня суббота? – уточнил Дарзиньш.
– Да! – сказал Вася. – У отряда вечером помывка!
Дарзиньш позвонил дежурному.
– Иванов! – сказал он. – Ты смотрел в кладовке отряда, где прописан Коростылев? Не смотрел? Что значит, она на замке и ее не открывали? Все открыть, что на замке, и проверить каждую щель! После доложишь!
Начальник колонии швырнул трубку и сказал в сердцах:
– Обленились друзья Скоморохова! Вася, проверь сам!
Вася тенью выскользнул из кабинета и отправился догонять дежурного.
Игорь уже знал, что Скоморохов – это заместитель Дарзиньша и его лютый враг, готовый при первом удобном случае „подставить ножку“ своему непосредственному шефу.
Дарзиньш опять стал добрым и гостеприимным хозяином. Достал чайник, из холодильника столь полюбившуюся Игорю ветчину с белым хлебом.
– Давай, чифирнем! – предложил он своему бывшему спасителю, а ныне заключенному вверенной ему колонии. – И поешь. Ужина сегодня не будет, поваров вместе со всеми продержали на плацу, ужин будет вместе с завтраком, завтра утром.
После прогулки и тяжелой физической работы съеденной пищи в военной части хватило разве только на то, чтобы постоять без обморока на плацу. Опять же, „чем хорошей пище пропадать, пусть лучше плохое брюхо лопнет“. А запас карман не тянет, в данном случае пузо.
И Игорь съел предложенные ему пару бутербродов с ветчиной без зазрения совести, про запас.
И стал мелкими глотками пить обжигающий губы чифирь.
Стремительно вошедший Вася резко остановился возле него и несколько секунд смотрел на пьющего чай Васильева, как на какое-то чудовище, с таким изумлением, что даже Дарзиньш не выдержал и спросил:
– Ты чего это так на Васильева уставился?
– Да просто вспомнил, что лучше всего находит тот, кто сам и прячет! – Вася произнес это с такой интонацией, что Игорь тут же перестал пить чифирь.
– Хочешь сказать, что Васильев опять оказался прав, и вы нашли в кладовке убитого Коростылева? – спросил Дарзиньш, тоже с интересом взглянув на Игоря.
– В том-то и дело! – озадаченно произнес Вася. – Я успел вовремя – этот козел, извиняюсь, дежурный, открыл кладовку, заглянул туда и стал опять ее закрывать. Я его спрашиваю: „Ты – рентген?“ „Нет“ – честно отвечает. – Я – Иванов!“ „Тогда зачем проверяешь на „глазок““? Молчит, нет ответа! А я пошуровал в кладовке и под мешками в углу нашел задушенного Коростылева.
– Где кладовщик? – спросил Дарзиньш.
– Я его отправил в БУР! – признался Вася. – На всякий случай! Хотя он клялся, что кладовку вообще не открывал, а был на швейке, мастер перехватил его, когда он шел из столовой в кладовку. И на швейке он пробыл все время до проверки, у него куча свидетелей.
– Если бы такая куча свидетелей была у нас, когда надо изобличать убийц! – заметил Дарзиньш. – Допрашивал кладовщика?
– А что его допрашивать? – удивился Вася. – Если он не открывал замка кладовки?
– Ладно! – сказал Дарзиньш. – Я вам поручил это дело расследовать, вот вы вдвоем его и расследуйте. Сходите в БУР, поговорите с Корчагиным по душам. Там такая атмосфера, что и не захочешь, а вспомнишь!
Не хотелось идти в БУР Игорю, да и верил он Васе, что кладовщик здесь ни при чем, но слову „хозяина“ перечить было никак нельзя, тем более, только что угощался за его счет.
Вася с Васильевым отправились в БУР. Барак усиленного режима был единственным местом в зоне, где колючую проволоку не сняли и где еще остался внутренний пост охраны.
Вася легко преодолел его, протащив с собой и Игоря, коротко ответив на молчаливый вопрос охранника:
– Этот со мной! Открой нам доступ к телу Корчагина!
Корчагин нервно ходил по диагонали по камере, сырой даже сейчас в разгар лета, и на появление дознавателей не среагировал, будто их и не было.
– Остановись, Корчагин! – приказал Вася.
Мочила Деревенская нервно вздрогнул, но подчинился.
– Пошто беспредел чинишь, начальник? – стал он тут же „права качать“. – Не открывал я кладовки, ребенком клянусь.
– А где тебя перехватил мастер? – спросил Игорь. – Чего это он тебя у столовки подкарауливал? Ближе к швейке барак с кладовкой…
– У него и спроси! – хмуро ответил кладовщик. – Мое дело сторона! Я почему и пошел на швейку? Проходим мимо кладовки с мастером, а там нет никого. Ну, я и подумал: „Сам виноват, коли опоздал. Кто опоздал, тот не успел!“ Чего это я фраера ждать буду? Пусть он меня поищет. А тут и мастер тащит и тащит меня на работу, у него завал, план-то надо выполнять любой ценой.
– „Мы за ценой не постоим…“ – насмешливо пропел Вася слова песни из фильма „Белорусский вокзал“. – А мастер другое говорит! – добавил он невзначай.
– Как это другое? – смутился кладовщик.
– А вот так! „Как, как!“ – передразнил он Корчагина. – „Как накакал, так и смякал“. Он утверждает, что догнал тебя у столовки, когда ты шел туда, а как только окликнул тебя, ты тут же развернулся и пошел ему навстречу, будто ты так и шел все время. Что ты на это скажешь?
Корчагин быстро преодолел свое смущение.
– Какая разница? Что это он другого сказал? – зло упрямился он. – Окликнул меня кто-то со стороны столовки. Мне послышался голос „смотрилы“, вот и возвернулся назад. Потом смотрю, нет его, я и пошел обратно. Все равно, мимо барака и кладовки я проходил уже вместе с мастером.
– А кто тебе мешал сначала Костыля „замочить“, а потом возвернуться к столовке? – поинтересовался Вася.
– А что мне его „мочить“? – удивился Корчагин. – Дорогу он мне не переходил, в карты я его не проигрывал, потому как не играю и даже не умею играть. Смысл какой или выгода?
– Странно получается! – заметил сурово Игорь. – Появляешься ты вчера на швейке не в свою смену, а после Моню находят с переломленной шеей. Договариваешься с Костылем открыть ему кладовку, а через несколько часов в закрытой кладовке находят задушенного Костыля. Ключ от кладовки ведь только у тебя.
– С чего это ты решил так? – усмехнулся Корчагин. – Вот даже гражданин начальник Вася и тот смеется в душе своей.
– Ты на меня не клевещи! – возмутился Вася. – Но в данном случае ты прав, ключ от кладовой отряда находится еще в административном корпусе, у дежурного.
– Так он намекает, что это гражданин дежурный „мочит“ всех? – изумился Игорь.
– Ничего я не намекаю! – отказался Корчагин. – Это вы, прежде чем наговаривать, о других подумайте. Кто желал смерти Костылю, Моне да и Пану. Я с ними и не общался. Я вообще без „семьи“, сам по себе. Вы бы отпустили меня, гражданин начальник! План на швейке горит „синим пламенем“.
– Нет! – отказал Вася. – Ты посидишь, пока я не расследую это дело.
– Значит, всю жизнь! – вздохнул обреченно Корчагин. – Это дело вам не по зубам.
– Это почему? – обиделся Вася.
– Так вы – любители! – охотно пояснил Корчагин. – А там профессионал работает! На глазах у всех так лихо „мочит“ одного за другим, все только ушами хлопают.
И он довольно хохотнул, словно ему все это доставляло огромное удовольствие, хотя, может быть, и доставляло.
Вася не стал вступать с Корчагиным в пререкания, повернулся и вышел из камеры. Игорь следом.
Когда лязгнула за ними входная дверь, Вася заметил:
– Пусть посидит, пока еще кого-нибудь не шлепнут!
– Ты уверен, что шлепнут? – усмехнулся Игорь.
Сообщение о ключе у дежурного несколько смутило его душу. Он стал подумывать и о заинтересованности администрации в установлении беспредела, чтобы вернуть колонию из „черной“ зоны в „красную“.
Но по зрелому размышлению он решил, что Дарзиньшу сейчас совсем не „с руки“ устраивать беспредел в зоне, и это никак не согласуется с временным послаблением внутреннего режима.
То, что одно другому не противоречит, ему в голову не пришло.
Но Игоря „грел“ больше другой след, более логический: убийца один и тот же – кто и уголовников порешил, и теперь устраняет нежелательных свидетелей.
Теперь он ни капли не сомневался, что точно слышал шорох, человека, подслушивающего откровения Пана. Видно, Пан, действительно, подошел очень близко к разгадке убийства пятерых авторитетов и блатных, что так испугал убийцу.
„Но почему он стал убивать и слушателей Пана? – думал Игорь. – Или решил, что Пан мог дать ключ к разгадке?“
Идея была интересная, и Игорь стал думать, что же может подтолкнуть его к разгадке?
Думал, думал, но так ничего и не придумал. Не было ни малейшей зацепки.
Васю, похоже, это мало волновало. Потому что он сиял своей пышущей здоровьем физиономией и если и думал о чем-то, то лишь о какой-нибудь женщине в поселке. Скорее всего о новой учительнице, присланной по разнарядке в этакую глушь обучать сразу всех детей, по причине их малочисленности.
Вася устроил дежурному форменный допрос, кто мог иметь доступ к ключам?
Дежурный клялся своим партбилетом и божился по-привычке, что ключи все находятся под пристальным наблюдением, и он, когда выдает даже ключи от кабинетов владельцам, всегда записывает, когда и во сколько ключи получены назад. А шнырю Котову он самолично отпирает двери, чтобы он убирался под его бдительным присмотром.
Игорю показалось, что дежурный врет, но причину его вранья не смог себе объяснить. Вася если и понял эту причину, то Игорю ничего не сказал и ушел, не попрощавшись.
Васильев тоже не счел нужным возвращаться перед светлые очи Дарзиньша и, покинув „крикушник“, отправился в барак, гудевший от обсуждения очередного убийства.
Но у многих было написано на лице полнейшее равнодушие к жизни. Они и жили так, по инерции. Что хорошего ожидало их по выходе на волю, даже с чистой совестью? Вечное недоверие и подозрение, пренебрежение к их нуждам и предоставление только такой работы, от которой все отказываются.
Или опять старая компания и новый срок.
А из строгого был лишь один путь: вверх на север, вниз по течению реки и жизни, в особо строгий режим, каторжный, „полосатый“, где ты уже не человек, а только опасный рецидивист, которого можно ломать и прессовать любыми способами. Невидимое клеймо каторжника жжет тебя и превращает поистине в зверя.
Желая исправить, система еще больше ломает и портит, мастерски превращая обычного хулигана-шпану в матерого и беспощадного „волка“.
К Игорю подошел „шестерка“ из соседнего барака. Игорь видел его в столовой, но не был даже знаком, знал только, что он шустрит на „смотрящего“.
– Канай, Студент на „толковище!“ – сказал он. – Авторитеты тянут.
– Зовут, надо идти! – охотно откликнулся Игорь.
„Вряд ли они меня кличут, чтобы убить! – разумно рассудил Игорь. – Они всегда это могут сделать, не объясняя причин“.
В углу соседнего барака было создано подобие человеческого уюта, явно выбивающегося из правил внутреннего распорядка, но администрация, видно, закрывала на такое нарушение глаза, исходя из высших соображений.
Авторитеты и блатные сидели тесным кружком на двух стоящих рядом кроватях, покрытых цветастыми покрывалами „под бархат“, и пили из литровой банки чифирь, черную, как деготь, жидкость, попыхивающую парком, бережно передавая из рук в руки банку.