Текст книги "Этот несносный Ноготков"

Автор книги: Лев Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Глава шестая,
дающая кое-какое представление об одном загадочном случае и о чередовании гласных

История со спичечной этикеткой, которую, словно сговорившись, его отец и Женька Кряков приняли за марку, заставила Алика надолго призадуматься. Он просто терялся в догадках.

Ну, допустим, рассуждал Алик, отец-то пошутил. Но почему же сам Женька, этот наиболее заядлый в школе филателист, не смог отличить простой спичечной этикетки от редчайшей заграничной марки? Да еще при этом надо учесть, что Крякову гораздо выгоднее объявить любую шикарную марку спичечной этикеткой, нежели наоборот: ведь Женька проигрывал на этом солидное пари!

Вот так он размышлял, сидя на уроке русского языка и делая вид, что внимательно следит за ответом Мишки Козленко, который стоял у доски и что-то лопотал насчет чередования гласных в глаголах. И вдруг над его ухом раздался голос Валентины Петровны:

– А что скажет по этому поводу Ноготков?

«И как это она изловчилась так незаметно ко мне подкрасться в самый неподходящий момент? – подумал Алик. – Двойка обеспечена! Эх, вот было бы здорово, если бы она сама все рассказала, а мне за это поставила пятерку в дневник!»

Алик не успел раскрыть рта, как заметил, что Валентина Петровна, словно забыв о только секунду назад произнесенных ею словах, отправила на место Козленко и громко произнесла:

– Повторяю, ребята, что в корнях глаголов лаг– лож, кас– коси других писать анадо только тогда, когда в следующем слоге есть суффикс аи когда глагол отвечает на вопрос что делать?Например: полагать. Писать оследует тогда, когда в следующем слоге нет а, глагол же отвечает на вопрос что сделать?Например, ребята, глаголы положить, коснуться. Понятно? Ноготков! Иди к доске и прихвати с собою дневник.

«Все-таки не забыла, – подумал Алик. – Теперьто кол обеспечен». Алик порылся в портфеле, извлек дневник и поплелся к доске.

– Молодец, Ноготков! – улыбнулась Валентина Петровна. – Вот так всем бы не мешало готовить уроки! – И она, взяв из рук остолбеневшего мальчугана дневник, сделала в нем какую-то запись. «Еще издевается, – подумал Алик, усаживаясь за парту. – «Всем бы не мешало так готовить уроки». А сама кол, конечно, влепила!»

Раскрыв дневник, Алик изменился в лице: там стояла жирная пятерка, рядом с которой красовалась размашистая подпись педагога.

Едва дождавшись звонка, он помчался на школьный двор, чтобы подышать свежим воздухом и поразмышлять над тем, что произошло.

– Ну ты сегодня и дал – весь класс ахнул! – хлопнув по плечу Алика, возбужденно заговорил Женька. – Теперь все будут говорить, что Ушастик – самый выдающийся знаток грамматики!

– Брось трепаться, – махнул рукой Алик. – Я вот до сих пор ничего не могу понять. Ребята, наверное, смеются надо мной?

– Смеются? Да они в диком восторге! Ты так здорово рассказывал, что я просто ошалел.

– Так весь фокус в том, что это не я рассказы...

– Хватит заливать, – обиделся Кряков. – Я человек честный, и считай, щенок у тебя в кармане. Как ты думаешь в клубе служебного собаководства можно поузнавать?

– В клубе? – механически повторил Ноготков. – Можно попробовать.

– Пойдем вместе? – скорчил мину униженного просителя Женька. – Я уже выклянчил у отца пятерку.

– Пятерку? – снова автоматически повторил Алик. – За что?

– Даром не дадут, – вздохнул Женька. – Даром наша соседка грудного младенца получила в Доме ребенка. Девочку усыновила.

– Так вот, Женька, – решительно произнес Ноготков, – могу держать пари, с меня ни копейки не возьмут в собачьем клубе!

– Опять заливаешь, – поморщился Кряков. – Почему же это с тебя не возьмут? Ты что – особа, приближенная к королю?

– К королю или к валету – все равно, а я всетаки держу пари! Договоримся так: если проигрываю я, ты с меня запрашиваешь что угодно, а если проигрываешь ты, я тебе влеплю пять щелчков.

– А почему так ма... – начал было возражать Женька, но тут же умолк, вспомнив, что щелчки предназначаются не какомунибудь постороннему человеку, а ему, Крякову. – Гм... А если выиграю пари я, значит, запрашиваю что хочу? А если корову?

– Получишь корову и теленка в придачу.

Глава седьмая,
полная неожиданностей для людей и собак

Последние полтора тысячелетия распространялись всякие слухи насчет того, как обычно относятся учащиеся к сообщению об отмене урока в связи с болезнью педагога.

Одни говорили, что будто бы в таких случаях все девочки и мальчики бегут к учителю домой и со слезами на глазах умоляют его дать им задание на время своей болезни. Другие отмечали, что после столь тягостного сообщения все учащиеся мчатся к своему куратору и просят разрешить им заняться сбором макулатуры. Третьи утверждали, что при подобной ситуации школьники разыскивают лечащего врача учителя и заклинают его сделать все, чтобы болезнь продлилась не более полугодия.

Ребята из шестого «В», где числились в списке и Ноготков с Кряковым, не принадлежали ни к одной из трех вышеупомянутых категорий. Узнав, что последний урок у них отменяется из-за болезни учительницы немецкого языка, они, не сговариваясь, забрали свои портфели и, едва выскочив за ворота школы, бросились врассыпную.

Надо ли говорить, что уже через каких-нибудь восемнадцать минут Алик Ноготков и Женька Кряков остановились перед большими красными воротами с калиткой, рядом с которой на фоне жженого кирпича красовалась большая вывеска:

Городской клуб служебного собаководства

Под вывеской висело объявление, рассчитанное, очевидно, на самых грамотных и наиболее сознательных в мире четвероногих:

Внимание! Собакам без хозяев вход воспрещен!

Толкнув ногой калитку, Алик вошел в большой тенистый двор с высокими пирамидальными тополями. Он заметил несколько десятков женщин и мужчин, державших на поводках самых различных собак. За ним, стараясь не отставать, шествовал Женька Кряков.

В клубе ребята застали группу мужчин и женщин, которые обменивались репликами. До слуха Ноготкова донеслись такие слова, как «зонарная окраска», «ротвейлер», «густошерстая», «вольер».

– Здравствуйте,—почему-то тихо произнес Алик.

– Привет, молодые люди! – очень строго ответил плотный, средних лет мужчина. – Желаете зарегистрировать собачку?

– У нас ее нет, – вздохнул Алик.

– Но кошек мы не регистрируем, – ехидно улыбнулся мужчина.

– А у вас не найдется щенка боксера?

– Могу показать! – неожиданно поднялся из-за стола мужчина, и тут ребята заметили в его руках маленького коричневого щенка со страшной тупой мордочкой, слегка приоткрытой пастью и носом, скорее напоминавшим обрубок рога. – Червонца не пожалеете?

Алик пристально посмотрел на него, окинул взором Женьку и снова уставился на щенковладельца.

«А ты бы, жадина несчастная, взял бы и подарил мне щенка, – подумал Алик. – Я бы отказывался, а ты бы умолял взять бесплатно!»

– А дешевле, дяденька, нельзя? – жалобно произнес Кряков.

– Мы...

– Мальчик! – перебил Женьку мужчина со щенком и повернулся к Алику. – Я решил просто подарить тебе моего Боксика. На, бери его, пусть у тебя будет память о бескорыстном кинологе ( Кинолог – представитель кинологии, науки о собаках и их разведении.) Радиенко!

Женька ошалело глядел на Алика и никак не мог понять, что же это такое сейчас происходит, – ведь только что с них заломили десять рублей, а теперь вроде бы отдают совсем за так эту симпатичную собачонку. И при чем тут кино – тоже непонятно.

Между тем Алик выдержал паузу, как бы раздумывая, стоит ли связываться с этим человеком, и безразличным тоном произнес:

– Спасибо, дяденька, но для меня это слишком дорогой подарок.

– Да Анатолий Алексеевич шутит, – махнула рукой сидевшая рядом девушка. – Он ведь даже внуку отказался подарить Боксика, ко дню рождения!

– А это вас не касается! – огрызнулся мужчина. – Внуку не дам! Возьми же, мальчик! У этого Боксика мама и папа, оба дедушки, обе бабушки, прадедушки и прабабушки были медалистами!

– Нет, нет, спасибо! – упорствовал Ноготков.

– Умоляю тебя, возьми, пожалуйста, дорогой. Не обижай меня!

И тут произошла сцена, которую наверняка запомнили на всю жизнь все, кто находился в правлении клуба. Радиенко упал на колени и прополз метра полтора, держа на вытянутых руках взвизгивающего щенка. Глаза кинолога увлажнились от слез!

– Встаньте, я согласен! – величественно произнес Ноготков.

Радиенко поспешно поднялся, отдал дрожащими руками щенка Ноготкову и, отряхнувшись, сел на прежнее место за стол.

Что же касается коллег Радиенко, то на их лицах появилась такая мина, словно секунду назад в их присутствии самая обыкновенная комнатная муха превратилась в дикого индийского слона.

– Так кто проиграл пари? – спросил Ноготков, когда ребята очутились на улице. – Ты теперь о корове не мечтаешь?

С этими словами Ноготков протянул щенка Женьке.

– A как же ты? – спросил Женька, прижимая к груди теплое тельце. – Мы же спорили на боксера, а ты остался без собаки.

– Чепуха, – махнул рукой Ноготков. – Во-первых, я уже тебе говорил, что мама настроена против собак. А, во-вторых, мне стоит один разик свистнуть, и тут же появятся сто собак на выбор.

– Так прямо и появятся? – уже не с недоверием, а с явным восхищением в голосе спросил Кряков. – Вот было бы здорово! Ты действительно смог бы попробовать? Только давай без пари.

– Без пари так без пари, – согласился Алик и подумал о том, как это будет забавно, если все животные клуба собаководства сорвутся с поводков своих хозяев и примчатся прямо сюда.

– А где же собаки? – ехидно улыбнулся Женька,

– Да вон они, – кивнул Ноготков.

Женька посмотрел в сторону, куда показал Ноготков, и в ужасе зажмурился: от ворот клуба собаководства прямо на них мчалась огромная свора псов, поднимая пыль и взвизгивая.

Прохожие, которые случайно оказались свидетелями этой удивительной сцены, даже через несколько дней не могли понять, что же произошло. Не менее ста собак, которые, вероятно, сорвались с цепи, бросились к двум школьникам. Но едва псы добежали до ребят, один из мальчиков заслонил своего товарища грудью и крикнул: «Назад, шавки поганые!» В ту же секунду собаки остановились, как вкопанные, и многие из них по инорции полетели кувырком, вслед за чем вся свора повернула обратно и вскоре скрылась за воротами клуба служебного собаководства, в то время как оттуда выбежали перепуганные люди, державшие в руках обрывки веревок и цепочек.

В связи с этим происшествием уже на следующий день по городу поползли самые противоречивые слухи. Одни говорили, что виде-ли собственными глазами, как по улице разгуливала стая волков, которых погонял кнутиком какой-то мальчик. Другие утверждали, что это были не волки, а дрессированные лисицы, и что возле них находился усатый мужчина с пистолетом в руке. Третьи доказывали, что они сами слышали крик девочки, которую тут же уволокли вырвавшиеся из зоопарка львы, оставив в неприкосновенности лишь измазанные кляксами учебники и тетради для упражнений по русскому языку. Четвертые заявляли, что в цирке из-за нехватки витаминов взбесились все звери, которые сначала сожрали ветеринарного врача, затем администратора и завершили трапезу совершенно не причастным к истории с витаминами клоуном.

Глава восьмая,
не содержащая ничего, кроме неприятностей

Неприятности начались уже через какую-нибудь неделю после гибели Инфочки. Варвара Никаноровна, утверждавшая, что лично для нее Инфочка была как родная дочь, попросила Филиппа Ивановича дать ей возможность искупить вину перед наукой, то есть поручить опыты над другими инфузориями.

Филипп Иванович заметил, что теперь, прежде чем доверять ей какие-либо опыты, он вынужден поставить одно непременное условие, а именно: находясь в лаборатории, ни в коем случае не читать вслух стихи начинающих поэтов.

– Разве это плохо? – И Варвара Никаноровна процитировала: – «О маменька, родившая меня! Тебя увидев как-то в колыбели, мне захотелось впрыгнуть на коня, но силы мои явно ослабели!»

Филипп Иванович пробормотал, что от таких стихов не только инфузория, но даже лошадь могла бы испустить дух.

– Выходит так, что вы, Филипп Иванович, можете по своему личному желанию лишить меня возможности общаться с поэзией!

– Общайтесь сколько угодно, дорогая, но согласитесь, что если бы вы вовремя посмотрели на счетчик Гейгера, а заодно заглянули в вакуум и проверили термометр, катастрофы могло и не быть.

– Вполне возможно, – согласилась Варвара Никаноровна, – однако позвольте заметить, уважаемый Филипп Иванович, что катастрофы могло бы не быть и в том случае, если бы вы как директор нашего института обеспечили лабораторию всем необходимым.

– Что?! – возмутился Филипп Иванович. – Вы, милостивая государыня, не обеспечены всем необходимым?! Не забывайте, что вы работаете в единственной на весь Союз лаборатории! В вашем распоряжении такие приборы, глядя на которые станет облизываться любой зарубежный ученый! В вашем распоряжении холодильное устройство, которое вызовет черную зависть у любых наших коллег! А бактерицидная лампа, какой нет ни в одной лаборатории мира! А уникальные вентиляторы! Нет всего необходимогб для работы?! Че-пу-ха!

– Чепуха? – усмехнулась Варвара Никаноровна. – Если это чепуха, то скажите, почему вы не оставили мне этих ваших новейших экспериментальных таблеточек? Опасались, что я их израсходую?

– Ничего я не боялся. И если... – Профессор умолк, как бы пораженный какой-то страшной мыслью. – Постойте! Но я же дал вам эти таблетки, я это хорошо помню! Во флакончике!

– Нет, дорогой профессор, вы этот флакончик забрали домой, домой, и я еще подумала: что произойдет, если вы случайно их проглотите. Они, кажется, действуют на мозг?

– Не только на мозг, – тихо проговорил профессор, и его лоб покрыла испарина. – А вдруг... – Он внезапно побледнел.

– Что с вами? – испугалась Нарзанова. – Дать вам воды?

– Дайте мне такси! – простонал Филипп Иванович.

Остановив первую попавшуюся машину, Филипп Иванович уже через несколько минут вбегал в свое парадное. Но тут он услышал голос, показавшийся ему совсем незнакомым:

– А денежки?

– Какие денежки? – изумился профессор, берясь за ручку двери.

– За проезд, доктор, за проезд, – уточнил шофер. – Троячок.

– Троячок? – изумился Филипп Иванович. – А разве это не институтская машина? Вы разве не Леша Горбунов?

– А ну гони монету, гнилая интеллигенция! – рассвирепел шофер. – Ле-о-ша!

– В чем дело, папа?

Вопрос был задан, конечно, Аликом, вышедшим на улицу из дому.

– Ах ты старая галоша, – не обращая внимания на мальчугана, продолжал шофер. – Денег не даешь! Да ты...

Он не договорил, внезапно повернулся к Алику, почти мгновенно сник и опустил глаза.

– Сейчас же извинитесь перед папой, – тихо сказал Алик. – Ну!

– Прошу прощения, папаша, – виновато пробормотал шофер.

Включив зажигание, шофер подал машину назад, развернул ее и, обдав Алика и Филиппа Ивановича клубами выхлопного газа, скрылся за переулком.

– Какой-то нонсенс, – проговорил Филипп Иванович, с недоумением пожимая плечами.

Уже войдя в гостиную, Филипп Иванович вдруг остановился и, сжав пальцами виски, задал самому себе вопрос:

– Зачем же я сюда приехал?

Звонок, раздавшийся в парадном, помешал Филиппу Ивановичу сразу же ответить на этот вопрос. Открыв дверь, он едва успел отпрянуть в сторону, ибо мимо него, словно стрела, выпущенная из лука, пролетела Елена Петровна. Он заметил разъяренное лицо.

Через минуту, хлопнув дверью спальни, где она сбросила туфли и косынку, Елена Петровна вернулась в гостиную.

Вонзив в своего супруга пылающий взор, она выдохнула:

– Ясно?

– Ясно, – сказал он. – Только не ясно, что именно ясно. Что случилось? Тебя уволили из училища?

– Ты с ума сошел!

– У мамы пропали золотые часы, – сказал Алик. – И это произошло в троллейбусе.

– Ясно? – торжествующе произнесла Елена Петровна. —

Ребенок догадался, а ты... – Она устало махнула рукой. – Да что уж там говорить – что упало, то пропало.

– Вспомнил! – радостно воскликнул Филипп Иванович и рысью побежал в свой кабинет.

– Доктор биологических наук, – страдальчески вздохнула Елена Петровна и многозначительно притронулась указательным пальцем к своему виску.

– Кстати! – совсем некстати воскликнула она. – Будь осторожен, Алик, на улице. Из зоопарка удрал удав восемнадцати метров длины и за каких-нибудь два дня передушил трех девочек, пятерых мальчиков и одного очень красивого водопроводчика.

– Лена! – крикнул Филипп Иванович, выходя из своего кабинета. – Ты случайно не видела флакончик? В нем находились таблетки.

– Мне своих таблеток хватает, не знаю, когда избавлюсь.

– Флакончик я поставил на книжный шкаф, – сказал Алик.

– Фу ты ну ты, – радостно улыбнулся Филипп Иванович, – а я было перепугался – ведь это экспериментальные таблетки.

– Извини, папа, но флакон пуст.

– То есть как это – пуст? А где же таблетки?

– Здесь, – ткнул себя в живот Алик. – Мне понравилось.

– То есть ты их просто-напросто слопал?

– Угу.

– Душегуб! – страшным голосом закричал Филипп Иванович.

– Ты посмотри-ка на своего отца, – иронически усмехнулась

Елена Петровна. – Когда он узнал, что пропали мои золотые часы, то даже глазом не моргнул, а когда пропали его жалкие таблетки или пилюльки, он затевает скандал.

– Да их там и было-то штук пять, не больше, – заметил Алик и посмотрел на папу. Тот лежал в кресле без сознания.

Глава девятая,
служащая подтверждением той непреложной истины, что иногда родители недооценивают своих собственных детей

Если бы Филиппа Ивановича вызвали однажды, допустим, в какое-нибудь солидное учреждение и спросили, ч т оон думает о своем сыне, ответ, очевидно, был бы краток: Мальчик как мальчик.

И как бы поразился Филипп Иванович, когда узнал бы из абсолютно достоверных источников, что его сын Алик превосходит – и значительно! – своего папу не в какихнибудь упражнениях с лянгой, а в высшей нервной деятельности, что его сын Алик действительно умеет делать то, что не умеет и никогда не сумеет он сам, профессор.

Что говорить, иногда родители недооценивают своих детей, и в этом еще убедится читатель, если он терпелив и не столь тороплив в выводах, как уже знакомая нам машинистка.

Филипп Иванович очнулся еще до того как Елена Петровна подняла трубку телефона и вызвала «Скорую помощь». Таким образом, убедившись, что ее супруг жив, ей пришлось снова позвонить по тому же короткому номеру и сообщить об отмене вызова врача. Затем она сбегала на кухню и, вернувшись со стаканом воды, плеснула ее на лицо супруга.

– Я жив? – слабым голосом спросил профессор.

– Слава богу, жив! – подтвердила супруга. – И чего это ты так?

– Папа не знает, что теперь скажет Константину Степановичу насчет этих своих стимуляторов, – спокойно заметил Алик.

– Стимуляторов? – в изумлении повторил Филипп Иванович.

– А откуда ты знаешь? Лена, я разговаривал, когда был в обмороке?

– Ты молчал, как глухонемой! – заверила супруга.

– Может быть, я иногда, извини, болтаю во сне?

– Один раз ты что-то бормотал о своей Инфочке. Кстати, много было народу на похоронах?

– Да пойми ты, наконец, – взмолился профессор, – что Инфочка, к которой ты меня до сих пор ревнуешь, не женщина, а инфузория!

– Знаем мы этих инфузорий, – вздохнула Елена Петровна.

– Теперь появился так называемый Мотылек килограммов на пятьдесят.

– В лаборатории производятся опыты над гусеницей кукурузного мотылька, а тебе жалко, что ли? – пожал плечами Алик.

– Вот именно, – кивнул Филипп Иванович, улыбаясь, но тут же спохватился и с недоумением посмотрел на сына. —

Позволь, позволь, а откуда ты все это знаешь? И, милостивый государь, – уже рассерженным тоном произнес Филипп Иванович, – из каких таких источников, а, быть может, и первоисточников вам стало известно о фактах, которые являются, черт побери, секретом?!

– Ну что ты пристал к ребенку? – вступилась за сына Елена Петровна. – Наверно, в газете прочитал или по радио услыхал.

– Пардон, мадемуазель, – повернулся к жене профессор, – но сведения об этой лаборатории ни в печать, ни в эфир не просачиваются!

– Но не мог же ребенок все это выдумать?

– Ну так ты мне скажешь, милостивый государь, в чем дело?

– Все очень просто, – улыбнулся Алик. – Я вижу, о чем ты думаешь, и поэтому знаю, что делается у вас в институте.

– Все очень просто, – саркастически усмехнулся Филипп Иванович. – Ты, миленький мой, видишь, о чем я думаю. А ты, конечно, случайно, не слышишь, какого цвета молекулы фтора и какой запах у атомов бараньего рога?

Глава десятая,
в которой дается положительная оценка не только отрицательной температуре

На второй день после столь знаменательного собеседования Филиппа Ивановича, Елены Петровны и их удивительного отпрыска Ноготков-старший зашел в лабораторию имитации.

– Гусенька меня восхищает, – сообщила Нарзанова. – Например, вчера она вела себя очень прилично при минус восьмидесяти. Ну такая резвушка, Филипп Иванович, что просто сердце радуется!

– Минус восемьдесят – это еще не предел, хотя и великолепно, – заметил Ноготков. – Не забывайте, Варвара Никаноровна, что в самые ближайшие дни мы должны завершить всю серию опытов. А ваш отчет будет заслушан на ученом совете академии. Послушайте, Варенька, вам никогда не приходилось сталкиваться с моим сыном?

– Что? Сталкиваться? То есть как? – опешила Нарзанова.

– Ну, допустим, разговаривать об опытах с гусеницей.

– Да я вашего сына видела только на именинах Елены Петровны! Но тогда я беседовала лишь со взрослыми.

– Гм-гм... Странно, очень странно, – пробормотал профессор. – Как вы думаете, Гусенька выдержит минут сто двадцать?

– Боже, конечно! Это такая умница! По-моему, отрицательная температура даже оказывает на нее положительное воздействие. Покойная Инфочка была куда слабее.

Выйдя из лаборатории, Филипп Иванович зашел в свой кабинет, сел за стол и поднял телефонную трубку. Набрав номер, он помолчал и, услышав знакомый бас, приглушенным голосом произнес:

– Добрый день, Константин Степанович. Да, Ноготков. Вы не могли бы уделить мне, скажем, несколько минут? Да как бы это вам сказать... Дело-то, так сказать, понимаете... Да я не мнусь. Ну, в общем, щепетильная история. И непонятная.

Константин Степанович совершенно не напоминал человека, от которого зависят судьбы многих людей, открытий и изобретений. Небольшого роста, худощавый, с маленьким квадратиком усиков, в неизменном старомодном пенсне, он производил впечатление специалиста по детским болезням, постоянно занятого анализами, рентгеновскими снимками, электрокардиограммами, справками о перке и привитии оспы.

Так уж получается, что чем ценнее для общества человек, тем он обычно скромнее выглядит. И совсем не стоит упрекать тех парикмахеров и продавцов газированной воды, которых во внеслужебное время легко принять за крупных ученых или выдающихся изобретателей, – настолько солидно они рассуждают о самых высоких материях, самых тонких вопросах науки, техники, искусства и литературы. Так, один наш знакомый цирюльник утверждал, что Архимед прославился изобретением паровоза, а Лимонардо да Винчи – романом «Хижина дяди Тома», в то время как другой наш знакомый, работник павильона «ПИВО-ВОДЫ-СОКИ» в доверительной беседе сообщил, что Шерлок Холмс является автором широко известной книги «Последний из могикан», а роман Мартина Андерсена-Нексё «Пелле – завоеватель» посвящен футболисту Пеле.

– Итак, – сказал Константин Степанович, пожав руку Ноготкову и предложив ему присесть, – в нашем распоряжении двадцать минут. Ответьте мне, дорогой Филипп Иванович, на один вопрос – готовы ли вы к полету?

– В Москву? – улыбнулся профессор. – Хоть сегодня.

– А в космос?

– В космос? – Ноготков невольно приподнялся со стула.

– Вот именно, в космос, но знайте: на корабле вы не будете испытывать почти никаких неудобств, если учесть, что с проблемой гравитации, например, уже все покончено.

Маршрут довольно средний по расстоянию – я имею в виду симпатичную такую планетку, которую еще древние греки и римляне окрестили именем бога войны, ту розовенькую планетку, на которой сутки длятся дольше, чем у нас, на тридцать семь минут, двадцать две и четыре десятых секунды, чей год равен одному и восьмидесяти восьми сотым земного года, а...

– ...а напряжение силы тяжести, – добавил Филипп Иванович, – на поверхности почти в три раза меньше, чем у Земли, не говоря...

– ...не говоря уже об атмосферном давлении, которое составляет почти шестьдесят пять миллиметров ртутного столбика, что, естественно, соответствует давлению на Земле в восемнадцати километрах от ее поверхности... И эта планетка движется по своей орбите со скоростью около двадцати четырех километров в секунду, а...

– ...а вы, Константин Степанович, не забудьте, пожалуйста, еще и о ее двух спутниках...

– ...диаметром девять и двадцать четыре километра, – сказал академик и с шумом выдохнул из себя воздух. – Вы знаете, дорогой Филипп Иванович, у меня закралось подозрение, что вы догадываетесь, хотя и смутно, о какой из планет идет речь.

– Выдержит ли мой хлипкий организм температуру этой симпатичной планеты? Ведь я же не так приспособлен к холоду, как моя незабвенная Инфочка или ныне здравствующая Гусенька.

– К чему паниковать, дорогой Филипп Иванович? Вы же знаете, что не так страшен Марс, как его малюют. В конце концов, разве вы будете бегать по Марсу в трусиках? Кстати: в Антарктиде зарегистрировано минус восемьдесят два, а ведь там работают люди.

– И потом, Константин Степанович, меня, честно говоря, смущают эти крошечки-кратеры. Из сугубо праздного любопытства я взглянул на фотографию Марса. Их ведь тысяч десять.

– Успокойтесь, это же не кратеры огнедышащих вулканов.

– Значит, волноваться не стоит, Константин Степанович?

– Нет, нет! Тем более, дорогой, я слыхал, что ваша лаборатория имитации не случайно носит такое название. До меня даже дошли слухи, будто ваш институт в основном и держится на этой лаборатории. Не помню, кто, однако это был наверняка не ваш сторож, мне как-то по секрету сообщил, что многие приборы в этой лаборатории установлены не зря – они фиксируют, какие созданы условия для имитации марсианского климата. Потом мне кто-то проболтался, что вы каким-то образом сумели выяснить, как ведет себя живая клетка при зверском холоде. Будто бы сначала в ядре... Ах, этот склероз! В ядре появляется... гм... как там ее?

– Ячеистость, Константин Степанович.

– Ну, а вслед за ячеистостью будто бы образуются кристаллики льда. Я вспомнил, что, судя по новому толкованию полос Синтона, обнаруженных на Марсе, на этой планете, вероятно, в две тысячи раз больше тяжелой воды, чем на Земле! А почем у нас на базаре кило тяжелой воды?

– Даже поразительно! Вы – рядовой академик, а понимаете такие тонкости, что голова кружится! Вы, вероятно, даже знаете, что на Марсе есть условия для развития жизни. Вы гений, Филипп Иванович, а гениев надо беречь. А теперь, дорогой, прошу сообщить по секрету, почему вы мне позвонили.

Филипп Иванович конспективно изложил суть дела и подчеркнул, что для него является совершеннейшей загадкой, каким образом его сыну удается узнавать о секретных работах в лаборатории.

– Сколько вашему сыну лет?

– Вот-вот стукнет тринадцать.

– Пустяки, в этом возрасте он ничего понять не сможет.

– Приходите к нам, у него послезавтра день рождения.